Текст книги "Байкал. Книга 6"

Автор книги: Татьяна Иванько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 6. Новгородский конюший

Когда пришла весь о том, что всех предвечных собирают, потому что произошло кое-что весьма важное и примечательное, и к тому же весьма редкое, мы с Виколом уже довольно долгое время жили в Новгороде.

В число «всех» не входили только те, кого не было при принятии соглашения, которое объединило нас после битвы в горной долине. Потому что те предвечные, что Мировасор привёл некогда с собой на ту самую войну, уже умерли. Одного из них задрал ягуар, а второго подопечные того же Мировасора пленили и убили, вырвав сердце из живого, как у них было принято. Кое у кого возникло подозрение, что и ягуар был ничем иным, как посланником Мировасора, точнее сказать, что его вовсе не было, а обычное убийство было объявлено нападением зверя.

– Но зачем Миру убивать их? – спросила я.

– Затем, что они видели его слабость, его ложь и его поражение, – сказал Викол.

– Мы тоже видели, – возразила я.

– Мы – другое, мы с ним наравне, всегда были и остались. А те были своего рода подданными. Так что… участь их была предрешена, когда он проиграл битву. Они сбежали, опасаясь, что он убьёт их, вероятно, в надежде, что он погибнет в той битве, но просчитались. Вот и поплатились.

Я ничего не сказала тогда, не хотелось снова говорить о Мире. Мне не хотелось и встречаться с ним снова, но назрела необходимость. Мы с Виком нашли предвечного. То есть, не то, чтобы нашли, никто не искал, разумеется, но мы встретили его здесь, в этом городе, более чем по полгода засыпанном снегом, но удивительном во всех отношениях. Уже то, что он звался Новым городом и управлялся голосом жителей, или Вече, уже было необычно, потому что даже в Греции некогда всё было не совсем так. И в Греции весь год тепло и солнечно, как в раю, люди поэтому терпимее и добрее, как мне казалось, а Викол с этим всегда спорил, говоря, что суровый климат закаляет не столько тело, сколько дух, и делает людей борцами, потому что даже каждая лепёшка хлеба здесь стоит куда больше, чем в краях с благодатным климатом, к терпимости и доброте тепло солнца и моря не имеют отношения. Я много размышляла над его словами, но думала, что вскоре нам всё равно придётся убираться отсюда, мы живём здесь уже двадцать два года.

Так вот, здесь нам попался на глаза юноша, он был сиротой, всего лишь одним из учеников конюха, но однажды Викол приметил, как этот мальчик, а звали его Василько, справился с взбесившимся вдруг жеребцом. Молодой жеребец, недавно доставленный в княжие конюшни, и не объезженный как следует, сбросил конюшего, стал отбрыкиваться и кидаться во все стоны, грозя потоптать всех, кто был в это время на дворе. А Василько спокойно вышел ему навстречу, ещё щуплый, и длинноногий голенастый мальчик, лет семнадцати, едва ли более, протянул руку и взял за болтающуюся уздечку. Конь взвился было на дыбы, но тут же будто передумал и снова опустился на все четыре копыта, внимательно глядя в лицо Васильку, словно между ними шёл немой разговор. Жеребец смотрел вначале изумлённо, но потом словно кивнул головой и опустил её, полностью успокаиваясь и затихая, а потом спокойно пошёл за Васильком обратно в конюшню.

– Ишь ты, Васька! Как ты его?! – начали расспрашивать со всех сторон, подходя к нему, когда он вышел из конюшни снова.

– Да што… не в первый раз… – отвечали другие.

Оказалось, действительно, Василько не впервые обуздывает коней, и не только к лошадям он имел особенный подход. Выяснилось, что и лечить животных он мастак. Заинтересовавшись, я решила понаблюдать за ним, и даже поговорить с ним. И выяснились и ещё более странные вещи, да, мальчишка умел лечить животных и при том он сам не понимал, как это делает, не помнил даже, с каких пор он это умеет. Но и это было не самым удивительным. Куда страннее, что юноша-сирота, хоть и выросший при княжом дворе, но не в тереме же, так вот, он не только разумел грамоте, что в-общем, встречалось повсеместно и среди простолюдин в этом городе, но, в свои семнадцать, уже успел прочесть почти все книги, что хранились в здешней библиотеке, причём на греческом и латыни, а свейский и немецкий знал с детства и даже не помнил откуда. Об этом поведал Виколу, здешний монах-хранитель и летописец. Ему нравился Василько и он хотел замолвить за него слово князю, чтобы тот приблизил его, подняв из конюшен в свои приближённые.

Вот это и заставило меня сказать Виколу:

– Тебе не кажется, что этот юноша не простой человек?

Вик лишь пожал плечами.

– Одарённых и незаурядных людей хватает в мире, Вера, они временами встречаются и нам.

Тогда я сказала уже без обиняков:

– Тебе не кажется, что он предвечный?

Викол с изумлением посмотрел на меня.

– Что ты выдумываешь, Вера? Ну и что, что у него способности к учёбе и он умный, к тому же имеет подход к животным, он вырос в хлеву.

– То-то, что он вырос не в хлеву, а вовсе на улице, он сирота, что с голоду ушёл из своей деревни, где умерли все его родичи, и добрался до Нова города. А к конюшне его приставили всего пару лет назад. И при всем том он успел выучить языки так, что читает на них, – возразила я. – Мы, все предвечные, вовсе не учим языков, это врождённый дар понимать все наречия мира, с которым мы рождаемся.

– Вот именно, не учим, а он…

– Ты тоже, думаю, некогда делал вид, что учишь языки, чтобы не показалось подозрительным твоё знание, – сказала я.

Викол посмотрел на меня, не споря дольше, и сел рядом. В этом тереме мы жили как книжник-грек и его жена, которым пора было уже начать стареть, потому что на людской счёт нам было лет под пятьдесят, и если Викол обычно так и выглядел, то я все же казалась сильно моложе своих сорока семи лет, как тут считалось. Так что мы намеревались вскоре уехать отсюда. И оставить Василько, не выяснив, что он такое на самом деле, было, по меньшей мере, опасно.

– Это глупости, Вера… Забудь думать о том. Мы уезжаем по весне, как только просохнут дороги, потому что меня уже спросил здешний епископ, не ходишь ли ты к ведуньям и волхователям, чтобы сохранять твою младость.

Я кивнула.

– Стало быть, у нас время до будущей весны, только бы он был рожден не зимой, иначе мы рискуем опоздать, ежли ему успеет исполниться осьмнадцать.

Вик лишь покачал головой, делая вид, что сокрушается моей глупостью или наивностью, уж не знаю. Но прошла всего седмица, и мы получили доказательства.

Затеяна была охота, гнали лисиц, мы с Виколом были в числе тех, кого князь почтил честью пригласить. Мы скакали в числе прочих, то, отставая, то, обгоняя остальных, загонщики были далеко впереди с дудками и трещотками, за ними бежала свора, а далее князь, его сыновья, невестки, ну мы, все остальные вперемежку с конюшими и другой чадью, допущенной к охоте. Каким-то удивительным образом мы опередили большую часть охотников, оказавшись едва ли не впереди самого князя. И вот рядом я увидела Василько. У него в глазах вовсе не было охотничьего азарта, как можно было предполагать, и какой был у остальных, только беспокойство. И это заинтересовало меня, я подала знак Виколу, и мы поскакали за странным пареньком.

Знаете, что мы увидели? Если бы я сама не была предвечной и не видела самых разных чудес, в том числе творимых моими близкими, но то предвечные, а это совсем юный, курносый белокурый парнишка, в котором сомневается Вик, и уже почти перестала сомневаться я. Так вот, впереди мелькнула рыжая спинка лисы, в ужасе бегущей от нас, не только мы, но и остальные уже увидели её, и полетели стрелы. И Василько… не оглядываясь и даже не глядя, он просто поднял руку и поймал на лету несколько из них, другие, я слышала, со свистом пролетели мимо и воткнулись в стволы или просто в землю. Я обернулась на Викола и по тому, как он побледнел, я поняла, что и он увидел то же. Василько не дал убить лису…

– Почему ты остановил не все стрелы? – спросил Викол, когда мы ночью пришли к Василько, который ночевал в конюшне, как и положено.

Василько, спавший в сене, прикрытый тулупом, приподнялся на локтях, недоумённо моргая спросонья. Но до того как он попытался возразить, Викол поднял руку и произнёс:

– Не пытайся спорить, мы видели, – Вик обернулся на меня, стоявшую за его спиной, и я кивнула, подтверждая его слова.

Василько сел, со вздохом всплеснув руками.

– Меня выпорют или… как казнить станут?

– Не станут. Не видел больше никто, – сказала я.

А Вик продолжил:

– И никто ничего не понял. Так почему ты остановил не все стрелы?

Василько посмотрел на нас снова и сказал:

– Не все летели в лису.

Я усмехнулась, когда Викол посмотрел на меня.

– Так ты знал, куда точно попадёт каждая стрела?

Василько пожал плечами и кивнул, опустив голову.

Тогда Вик с видом мудрого наставника сел рядом, и сказал, многозначительно почистив горло:

– Вот что… Мы должны открыть тебе одну тайну, Василько. Но… это потребует времени. Мы должны уехать отсюда вскорости, мы выкупим тебя у князя…

– Я свободный, не раб, – с достоинством сказал Василько, выпрямляясь.

– Ну тем паче. Тогда спрашиваю тебя напрямую, коли ты свободный юноша, а не раб, поедешь с нами?

– Зачем мне с вами ехать, я ведаю про вас только, что вы книжники. И что в церковь ходите, но молитесь, будто не как все… А вдруг сманите на что дурное, вроде чернокнижия. Это я не согласный.

Вик посмотрел на меня, потому что в том, что касалось молитв, это была правда, нам с ним трудно было молиться на кресты и иконы, изображавшие тех, кого мы знали в лицо… Но заметить это можно было, только если очень внимательно вглядываться, если быть, по-настоящему, проглядливым и очень умным. За столько веков, что христиане правили Европой, никто ни разу не заметил, что в том, как мы с Виколом крестимся и кладём поклоны, есть что-то не как у всех. Притом, не могу сказать, что мы были неискренни, я уважала память об Ивусе, и к самому Ивусу я относилась с сочувствием и симпатией, но за прошедшие века люди успели так много навертеть вокруг него и всей той истории, так много переврать и извратить, что самому Ивусу, светлому человеку, это совсем не понравилось бы. А уж, сколько было пролито уже крови, и прольётся ещё, якобы во славу его имени… Вот, например, раскол церквей, произошедший больше века назад, когда, поспорив, как правильно возносить Христа, восточная и западная ветвь рассорились навсегда, и начались Крестовые походы один за другим, якобы для освобождения Гроба Господня… Ох, войн становилось всё больше и всё чаще их прикрывали благими целями и самыми светлыми именами.

– Что же ты заметил?

– Заметил. Но… то, что узрел я, смогут узреть и все другие. Вы какие-нибудь… демоны? Или нет, колдуны?

– Нет, Василько. Мы такие, как ты, а ты, такой как мы. Мы – предвечные. Не колдуны, не боги, мы люди, но мы… немного особенные, – сказала я, улыбаясь.

– И ты такой. Поэтому тебе не надо бояться, – сказал Вик.

– Я и не думал бояться вас, – хмыкнул Василько, высокомерно, как и положено юнцу, вроде него, а светло-голубые глаза при этом тревожно блестели, он, думается, решал в голове, сразу убежать от двух опасных чернокнижников или безумцев, он не понял пока, или всё же дослушать.

– Не боишься, и отлично. Если ты не боишься и поедешь с нами, мы сможем рассказать тебе многое о тебе самом, и…

– И ты узнаешь других, таких как мы, как ты. Для начала я дам тебе несколько книг об этом, о нас.

– Книг? Если есть такие книги, почему никто о вас не знает? Я не слышал ни разу…

Викол засмеялся:

– Это тайное знание, только для тех, кто посвящён. Обычный человек не способен даже увидеть те письмена. Так, что нам не придётся доказывать, что ты наш, ты сам поймёшь это.

– А если нет?

Викол усмехнулся:

– Тем проще, значит, ты обычный человек, и наш разговор ты забудешь, словно видел его во сне.

Василько смотрел на нас, не понимая, верить или уже начать думать, что он спит и всё это грёзы.

– Когда ты родился, ты знаешь? – спросила я.

– А?.. да… на… На яблочный Спас.

Я посмотрела на Вика, что ж, время ещё было.

И едва мы подумали, что время до весны у нас есть, как пришли веси о том, что Арий приехал на север Франции, в небольшой городишко на острове Мон-Сен-Мишель, где теперь обретались Эрик, Агори, Дамэ и Рыба. Эту весь принесла Басыр, она сказала, что Арий едва явился туда, потребовал, чтобы собрались все, потому что грубо нарушен один из законов предвечных, и необходимо принять решение всем вместе. Так что всё складывалось так, что нам суждено было собраться всем вскорости.

Не дорогами, как предполагали, мы теперь двинемся в путь, а переместимся немедленно. И времени на раздумья и сомнения у Василька уже не было. Но он не стал отказываться. Как и все предвечные, они имел живой и даже не даже немного авантюрный склад ума и характера, потому, конечно, согласился отправиться с нами.

– Меня должно обратить? – сказал Василько, в три ночи осилив все книги, что Викол, как и обещал, дал ему.

– Верно, Василько, именно так. Но теперь у предвечных существуют законы, и мы, собравшись вместе, введём тебя в наш круг.

– Но посвящает кто-то один. Не все.

– Верно то ж. Поэтому мы должны собраться все, ты войдёшь не просто в наш круг, ты войдёшь, зная, кто твои собратья по несчастью.

– По-несчастью? – удивился Василько.

– Ты поймёшь… – засмеялся Викол. – Ты выберешь сам, кто посвятит тебя.

– Что мне выбирать, вы нашли меня, вы и…

– Выберешь любого. Нас и то двое, – сказала я. – А там ещё красивые женщины…

– Ты, Вералга, краше всех красивых, на что мне выбирать, а Викол всех умнее и…

Я настолько расчувствовалась, что даже обняла его и потрепала по мягким волосам.

– Вот и хорошо, не придётся мучиться выбором…

Все собрались в Мон-Сен-Мишель, потому что сюда приехал Арик и объявил, что он обнаружил нарушение законов предвечных, которым теперь исполнилось тринадцать веков, во что не верилось, но то была истинная правда. Мы переехали сюда на этот островок, буквально осколок скалы среди залива, заполняемого во время прилива. А при отливе остров оказывался словно маленькая остроконечная шапочка на чьей-то лысине. Мы перебрались сюда из Испании, пережить очередной перерыв в тридцать лет.

Мир становился всё более многолюдным, всё более тесным, и при том всё более жестоким, и безумным, где преследуют всех, кто думает или молится иначе, кто отличается, незамедлительно обвиняя в колдовстве и ереси, новое словечко, появившееся в последние столетия, и всё меньше оставалось мест, где можно было жить таким как мы. Несколько раз между нами возникал вопрос, не вернуться ли на Байкал, но Агори, вспоминая тамошние снега и морозы, и всё, что происходило, бледнел и хмурился, умоляя не заговаривать больше об этом.

– Я понимаю вас, там ваша родина, но, право слово, давайте пока останемся где-нибудь, где нет слоёв снега высотой в два дома.

– Там потеплело уже, Агори, – улыбалась Рыба.

– Ой, не рассказывайте! – отмахивался Агори. – Здесь в вашей Европе везде холод, снег, долгие зимы, не то, что в моём Кемете, где всегда тепло и сухо. Но моего Кеми давно нет, там теперь всё иное, прежние Боги давно забыты, даже народа моего больше нет, его поглотили пришельцы с востока.

– Пришельцы с востока могут дойти и сюда, – заметил я. – На Русь идёт волна за волной, растопчут их, дойдут до атлантовых столпов.

Рыба посмотрела на меня.

– Неужто такое возможно?

– Магометане уже заместили собой весь восток, нет больше ни прежней Финикии, ни Кеми, весь север Африки и Испания… Они наступают отовсюду.

– Поэтому потомки тех, кем кормили тигров и львов в римских цирках и пошли уже в который Крестовый поход, чтобы остановить их, – сказал Дамэ.

– Слишком много крови, – покачал головой Агори. – Раньше никто не заставлял насильно верить в своих Богов.

– А теперь ещё Арий нашёл какое-то несусветное нарушение законов предвечных.

– Пора золотыми буквами написать уже свод законов и казнить непокорных, – зло сказал я. – Днесь это в моде.

Больше всего меня злило то, что Арик выдумал повод собрать всех с одной целью – заставить меня встретиться с собой. Я закрыл и завалил камнями ту часть души, где всегда обитал мой брат, а он занимал всё моё сердце и всю мою душу с самого детства надёжно и полно, но то, что с ним стало, злоба и глупость, с которыми он поступил с Аяей, охладили меня к нему навсегда. Ну… или очень надолго.

Аяя… Я могу ему простить всё, я даже её ему уступил, но он всё испортил. Всё испортил и всё убил. Аяю я ему простить не могу, и не могу простить сотен и сотен лет, что я лишён её, и той жизни, которую я мог бы вести с ней. И всё из-за него. К тому, же из-за него Аяя, возможно, в лапах Князя Тьмы, если вообще жива. Если жива…

– Жива, не сомневайтесь! – уверенно и нагло заявил Арик, выступая перед нами.

Да, мы собрались здесь, на нашем острове и в нашем доме, со слишком маленьким горницами, на мой вкус, узкими коридорчиками и с удушающе низкими потолками. Ни я, ни Агори ещё не успели заново жениться, во-первых: мы недавно приехали, а во-вторых: здесь, на этом острове, не такой большой выбор невест, как хотелось бы, потому мы пока и жили здесь все вчетвером под одной крышей.

И вот сюда со всех концов света приехали предвечные, и мы вдесятером собрались в большом зале, который отапливался громадным камином, и хотя зал назывался большим, он просто был самым просторным помещением в нашем тесном доме. Все вместе мы не собирались больше тысячи лет, с тех пор, как в долине Арика все вместе, включая Аяю, заключили вечный мир. Но теперь Арик говорил то, чего не мог произносить мой брат, если бы он оставался в своём уме.

Он говорил долго с предисловием о том, что мы не напрасно заключили договор, чтобы помогать друг другу, потому что в мире людей таким, как мы время от времени нужна защита и помощь, потому и договорились не отступать от правил.

– Любое нарушение нашего закона ставит нас всех под удар, потому что нарушает равновесие, которого мы достигли. Но одна из нас всё же нарушила наш закон. Я долго молчал, потому что винил себя в её проступке. Аяя покинула наш круг и не сказала никому, где она.

– Это если она жива! – сказала Басыр, качнув головой, за ней качнулись и замысловатые украсы. – Столько лет ни следа, ни слуху. Такие как она не могут скрываться долго.

– Она может, – промолвил я, и тут же получил от Басыр взгляд, похожий на выстрел из лука, полный, если не ненависти и презрения, то большого недовольства.

– Верно, – подтвердил Дамэ, усмехнувшись. – Но так спрятаться, чтобы её не могли отыскать даже её приближённые, те, кто вездесущ, не может даже Аяя. Так что я боюсь предположить, не забрала ли её к себе Повелительница Той стороны.

– Нет. Аяя жива, – сказал Арик. И повторил, обведя нас всех взглядом: – Жива, не сомневайтесь!

И по его победоносному виду и сверкающим глазам я понял, что он придумал способ отыскать Аяю. Но я не хотел мириться с тем, что он снова обходит меня. Нет, я верну Аяю и сделаю её счастливой, какой она была со мной. Со мной, не с ним, пьяницей, ревнивцем и безумцем, запиравшим её от мира, словно в темницу, в свою любовь. Никогда не забуду его слов: «Я насиловал её все двести лет», только за это я убил бы его. И не раз, а двести раз по триста шестьдесят пять… И теперь он придумал, как найти её! Он придумал, а я – нет. Вот почему он всегда получал её, он всегда мог заполучить её, всегда был хитрее меня.

– Но вначале мы должны придумать наказание, которому подвергнем провинившуюся, – продолжил Арик.

«Наказать провинившуюся»… неужели я слышу эти слова, и их произносит Арик?! Арик, который сгорел, только чтобы снова увидеть её. Он даже не называет её по имени. Что это значит? Будто я сплю и вижу безумный больной сон. Зал, где все мы сидели, кто в креслах, кто на скамьях, высокие светильники и камин отлично освещали помещение, и от них тут было слишком жарко, хотя вообще зима была холодной и ветреной, почти каждый день шёл дождь со снегом, наледью оставаясь на всех поверхностях, из-за этого повозки на улицах городка скользили, пешеходы тоже оскальзывались, и мне, приходилось лечить переломы каждый день. Мы действовали, как и всегда прежде: Рыба изображала лекаршу, применяя всё известное ей мастерство, а я, появляясь тайно, исцелял страждущих. Так мы снова очень хорошо зарабатывали, потому и купили самый дорогой и самый большой и красивый здесь дом.

И вот в лучшем зале нашего дома, все слушали, как Арик, расхаживающий здесь как король перед нами, поцокивая каблуками своих наглых красных сапог говорит что-то настолько чудовищное, что-то вообще не укладывающееся в моей голове. Может, это вообще не он говорит сейчас с нами, а какой-нибудь демон, обратившийся в него? Да нет, я чувствую моего брата, и тело его, его бьющееся сердце, взволнованное сейчас, хоть он и напялил на себя заносчивую и напыщенную мину, его тело выдаёт его волнение. А душа его и вовсе стонет и корчится, пряча боль и слёзы, которые рвутся наружу, и он едва сдерживает их. Для того и маска и все эти слова. Он здесь, он заставил собраться всех, чтобы увидеть меня, хотя и не хочет смотреть в мои глаза, но едва я отворачиваюсь, он взглядывает на меня, украдкой. Для этого, а не для того, чтобы и вправду придумать, как наказать нарушительницу закона предвечных.

Но Мировасор подал голос, воспользовавшись возможностью:

– Наказание… Что ж, Арий, ты сам это сказал. За то, что кто-то вспомнит, что некоторые из нас не природные предвечные ты предлагал казнить без милости. Так этот поступок куда менее опасный, чем то, что сделала наша прекрасная Аяя. Спрятаться так, что никто не может найти её тысячу с лишком лет – это создаёт опасную лазейку для всех других преступников. Что если кто-то из нас совершит что-то, к примеру, убьёт другого предвечного, или что-то ещё, и спрячется по её примеру от остальных? Так что – нет, наказание за такое преступление должно быть суровым.

Я набрал в грудь воздуха, намереваясь возразить, но меня опередил Орсег.

– Давайте вначале вернём Аяю, и пусть она предстанет перед нами и объяснится, тогда и станем решать, какому наказанию её подвергнуть. Возможно, у неё есть причина так тщательно скрываться. Возможно, Арий, что сейчас так уверенно говорит с нами о наказании, так обидел её, что она спряталась не только от него, но и от всего подлунного мира. Так что пока неведомо, кого надо будет подвергнуть наказанию, женщину, сбежавшую от деспотичного беззаконного любовника или его, что довёл её до необходимости скрываться.

Ай да Орсег, ну конечно, кому ещё так же болезненно интересна судьба Аяи и её местонахождение. Арик собрался возразить, Мировасор тоже, но всех опередила Вералга, поднявшись с высокого стула, страшно неудобного, но зато возвышавшего её над всеми нами.

– Давайте отложим обсуждение Аяи, которую никто не видел уже тысячу лет, и почему-то некоторые до сих пор никак не могут позабыть, хотя она, по-моему, именно этого и добивается своим исчезновением, – сказала она, сверкнув на нас холодными тёмно-серыми глазами. – Отложим до её возвращения и обсуждение этого и решение. Что решать, пока человека нет рядом? У нас есть кое-что более насущное.

– Насущное? – спросил Арик, нахмурившись и, очевидно, сердясь, что она отобрала у него право слова.

– Именно. Мы с Виколом нашли нового предвечного. Юношу, которому менее чем через полгода исполнится осьмнадцать. Так что да, это дело куда более насущное, чем то, которое ты нам предлагаешь обсуждать, Ар.

– Ошибаешься, Вералга, – отозвался я, наконец, мне дадут сказать хоть слово в собственном доме. – Если найден новый предвечный, следует обратить его, но обратить нового мы можем, только собравшись вместе. Ведь новичку должно самому выбрать, того, кто обратит его.

– Ничего страшного, выберет из имеющихся, – вставила Арит.

Как жаль, что мы сами приняли решение не напоминать неполноценным предвечным об их месте, иначе сейчас Арит получила бы сразу целый ушат оскорблений. Мы с Ариком встретились взглядами на мгновение, но вслух высказался снова Орсег:

– Нет, не выберет, – сказал он. – Закон есть закон и он непреложен. Иначе в нём нет смысла. Так что возвращение Аяи, а после обращение нового члена братства. Или это женщина?

– Какая разница? Не женщина, мужчина.

– Ну и хорошо, от женщин одни неприятности… – пробормотал Мировасор.

– Значит, определились, – сказал Орсег, поднимаясь. – Я удаляюсь в свои пределы. Готов явиться в любой момент, зовите.

Боги, неужели, остальные останутся здесь с нами, нам тогда придётся по двое, а то и трое тут в горницах селиться. Нет, так не пойдёт…

К счастью, остальные тоже не жаждали оставаться с нами под одной крышей, остальные переплыли на берег, и только Арик остался на острове, но, оказалось, уже поселился в небольшом домике несколькими кварталами выше по улице.