355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Луганцева » С праздником! Валентинов день (сборник) » Текст книги (страница 14)
С праздником! Валентинов день (сборник)
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 03:11

Текст книги "С праздником! Валентинов день (сборник)"


Автор книги: Татьяна Луганцева


Соавторы: Маргарита Южина,Екатерина Неволина,Елена Усачева,Елена Вернер,Елена Нестерина,Диана Машкова,Алиса Лунина,Ариадна Борисова,Лилит Мазикина,Марина Туровская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Болтанка кончилась. Вода зажурчала мирно, без шлепков и всплесков, из лесу снова донеслось пение птиц. В ноздри вползал плотный, вязкий запах рыбы. Люба открыла глаза и поспешила подобрать колени: у ног её, обмазывая липкой слизью доски, трепетал тёмный хвост величиной со сдвоенные ладони. Огромная щука, тёмно-зелёная с белым подбрюшьем, дёргалась в последних судорогах, разлёгшись в лодке во всю длину.

…Потом они плыли по прибрежью. Медленно плыли домой. Вычерпывая воду с днища железной банкой, всё ещё возбужденный риском, Василий Игнатьевич смотрел на фигуру женщины, сидящей вполоборота к носу, и думал, что никогда не ходил на рыбалку с Аделей. На охоту тем паче, а как, оказывается, хорошо вдвоём. Хорошо, несмотря на женскую пассивность и досадную жалость к трофеям. Да ладно! Дело понятное – женщина должна быть сострадательной ко всему живому, потому что она рожает живое. Она любит всё живое, как мать, даже если болезнь не дала ей стать матерью. В голову лез навеянный лукавыми мыслями припев: «Люба, Любушка, Любушка-голубушка…» Гребешки волн сверкали на солнце, словно тысячи медных блёсен. Тысячи женских имён мира сливались в одно. Василию Тихонькому было стыдно до больного смятения в душе: он изменял жене в мыслях и в то же время признавался себе, что ему это приятно.

На берегу горел костёр. Уха из кипящего котелка капала жирной юшкой в огонь, на кукане выгнули хвосты зарумянившиеся окуни и сороги. Увидев добычу лодочников, рыбаки восхищённо взвыли. Денис порылся в бардачке машины, в котором чего только не хранилось, и достал безмен. Рыбища потянула на девять с гаком!

– Твоя щука, – сказал Любе Василий Игнатьевич.

– Ой, спасибо. – Глаза женщины засветились благодарностью.

– Дома зажаришь с картошкой.

– Запеку! Отец у меня тоже был заядлым рыбаком, мама всегда больших щук пекла по-особому, успела меня научить…

– В какую духовку вместится такая великанша? – засмеялась Катя.

– Так я частями, мы же с Санькой вдвоём сразу всю не съедим. – Санькой звали Любиного сына.

Из обмолвок Василий Игнатьевич понял, что Люба не замужем и родителей у неё уже нет. И вот ведь до каких бредовых мыслей доводят человека непредсказуемые обороты сознания! Теперь он жалел, что Люба ему не дочь, а Санька – не внук. Мимолётно подумалось – будь оно так, счастлива была бы Аделя, любящая детей…

Гости уехали поздно. Выйдя проводить их к машинам, Василий Игнатьевич поймал прощальный взгляд Любы и растерянно помахал ей рукой. Никакого опыта в определении женских взглядов у Тихонького не было, но он вдруг понял: Люба смотрела на него не как дочь, скучающая по отцу. Она смотрела глазами женщины, которой мужчина нравится по-другому.

В рассеянном свете дворового фонаря мельтешили белесые ночные мотыльки. Аделя утлой лодочкой двигалась в ярком квадрате кухонного окна, не задёрнутого занавесками. Василий Игнатьевич долго курил у калитки. Чувствует ли жена, что с ним творится? Когда он махнул Любе рукой, на него накатило мучительное желание броситься к ней, забрать из её рук спящего ребёнка, унести в дом, увести, согреть заботой обоих. Василий Игнатьевич перестал понимать себя, весь переполненный эмоциями и предвестиями, отчасти смутно тревожными, отчасти радостными. Хотелось невозможного – хотелось рассказать обо всём жене… Зайдя домой, Василий Игнатьевич опустился на лавку у двери, не в силах поднять на Аделю глаза. Она сама подошла, села рядом и прижалась к плечу.

– Человек не может разделиться пополам, Вася, – проговорила тихо, и он замер, не зная, что сделать и что сказать.

Приятели Дениса стали часто наведываться на рыбалку летом и охотиться по осени. Василий Игнатьевич ездил с ними на озёра, учил Володьку стрелять из старой тозовки по мишеням. Катя с Аделей пекли оригинальное печенье на огуречном рассоле, варили джемы из садовой чёрной смородины… Люба с сыном больше не показывались. Василий Игнатьевич не спрашивал почему. Совсем о ней не спрашивал. Проходил как-то раз мимо магазина, и сердце внезапно зашлось – громкий мужской голос позвал:

– Люба!

Раненный этим окликом, как выстрелом, Тихонький расслабленно прислонился к забору. Из магазинных дверей вышла дородная женщина, взглянула с неприязнью – чего, дескать, уставился? – и, мощно покачивая формами и сумками, поплыла за угол к поджидавшему её мужчине.

«Обознался в имени, – подосадовал на себя Василий Игнатьевич, – седина в голову, а бес…» Перед глазами продолжало колыхаться только что виденное лицо женщины с сумками, показавшееся пустым, как луна. Ни глаз, ни носа – сплошные щёки. И уже от «щёк» мысли побежали по стороннему кругу: щекастая Зоя Савушкина, вернее, Ванштейн-Ферштейн, вернулась в деревню – её лыжник чересчур увлекся тренировками молодых спортсменок. Отписав квартиру семейной дочери, Зоя обосновалась в отчем доме по соседству с Клавой Иванцовой (Савушкиной). В прошлом году невестка овдовела, взрослые дети разъехались, и старые подруги снова сделались неразлучными.

О Зоиных новостях Василий Игнатьевич от Клавдии и узнал. Встретились нечаянно на улице лицом к лицу, разговорились, ведь и здороваться начали давно. Клавдия поинтересовалась самочувствием Адели и вздохнула: «Чего нам теперь-то злиться, Вася, жизнь почти прожита. Я вот одна осталась…»

К чему сказала, Василий Игнатьевич не понял, нисколько не злясь на неё ни в молодости, ни теперь, а что Клава злобу до сих пор таила, было ему прекрасно известно. Ребята-механизаторы, с которыми работал, передавали слышанные от жен сплетни, пущенные с лёгкой руки Клавдии Савушкиной. Ну, как передавали – с шуткой, добродушно посмеиваясь над ребяческими промахами Тихонького. Он только удивлялся, откуда умудрялась Клавдия добывать о нём негласные сведения. О случае с теми же наперсточниками, обчистившими незадачливого игрока благодаря его же безрассудству. Никому вроде бы не сболтнул, и Аделя не любительница молоть языком, тем более о домашних недоразумениях…

При встрече с Клавдией Василия Игнатьевича неприятно задело чувство превосходства на её румяном лице, что так не вязалось с участливым вопросом об Аделином здоровье. Знакомо изогнув каштановую бровь, женщина кокетливо склонила голову к тугому плечу, обтянутому пёстрым шёлком, всем своим видом демонстрируя, какая она ещё крепкотелая и полнокровная, хотя «жизнь почти прожита». Откровенно любовалась собой, будто и Василию Игнатьевичу предлагая полюбоваться. Он сумел дружески улыбнуться, подавив в горле неожиданный рвотный спазм, вызванный обещанием шоколадного рая в глазах бывшей невесты.

…А скоро появилась у Клавдии с Зоей новая возможность поточить лясы о неурядицах в сильно прореженном семействе.

«Слыхали, что Денис Тихонький открыл сувенирный магазин в торговом центре? Нет, продуктовый не продал, Танька сынку помогла. Помните Таньку Тихонькую? Это та, которая была комсоргом школы, а в десятом всех опозорила – родила неизвестно от кого. Да, Дениса и родила. Сейчас деловая, заправляют с дочерью каким-то большим бизнесом в Питере. А Денис, как крутым себя возомнил, жену бросил и завёл любовницу. Старую квартиру оставил старой жене с ребёнком, сам с девкой в новой… Девка-то? Ясно море – шалава, ноги от шеи. Вот-вот, и я говорю: неподходящая у Тихоньких фамилия, прав был дед Володар – малахольные они по материнской родне. Василий-то Игнатьевич что учудил, знаете? Не знаете?! Уволился с работы по собственному! Целых два года мантулить до пенсии – и нате вам. Тут всю деревню от безработицы лихорадит, а он думает, что запросто устроится, когда захочет. Это из-за Аделины. Доктора обнаружили у неё онкологию. Бедняжка вся с детства больная… Жалко, вдруг не выдержит операцию? Если не выдержит, Василию Игнатьевичу туго придётся без работы. Хозяйства никакого, помощи от родных не примет – гордый. На что будет жить? Аделина-то хоть пенсию по инвалидности какую-никакую получала… то есть получает…»

Всё было, к несчастью, правдой. Девушку Дениса Тихонькие ещё не видели и Катю с Володькой не видели с весны. Аделя начала недомогать летом, может, и раньше. По обыкновению не жаловалась, но Василий Игнатьевич как-то сразу заподозрил неладное. К зиме подозрение подтвердилось. Судьба словно нарочно позволила страшной твари распустить щупальца метастаз в том сокровенном месте, где не дала Аделе выносить дитя.

Василий Игнатьевич взял отпуск без содержания, чтобы ездить в больницу к жене без проволочек, и, поразмыслив, ушёл с работы, ведь после выписки за Аделей понадобится уход. А врачи всё тянули с операцией. То одни анализы, то другие, на вопросы отвечали односложно: скоро… немного терпения… ждём результатов.

Он недоумевал: каких результатов? Разве при такой хвори чего-то ждут? Томясь неизвестностью, слонялся в опустевшем доме без дела, бездумно пялился в телевизор. Брился у шкафного зеркала, с отвращением разглядывая в нём широкоплечего, дюжего мужика, не властного поделиться со слабой женщиной даже малой частицей здоровья.

Каждый раз перед больничной палатой Василий Игнатьевич «репетировал» лицо, а входил – и сердце стискивало холодом: чудилось, что жена тает, что внутренний монстр успел сожрать новую порцию её тщедушного тела. Аделя улыбалась, пыталась шутить, но слова произносила с трудом, и, прощаясь до следующего посещения, Василий Игнатьевич с бодрым спокойствием кивал ей из последних лицедейских сил.

Женщина оказалась лучшей актрисой, чем он.

Тихонький ехал домой на автобусе и видел улыбку жены в штрихах заката, начерканных между кронами елей. Нехороший получился с Аделей разговор.

– Плохо, что ты уволился, – упрекнула Аделя.

– Ничего, восстановлюсь. Вот поправишься, и потолкуем.

Она неопределённо усмехнулась:

– Я просилась домой, Вася. Врачи считают, что я не выдержу транспортировки. Серьги в комоде возьмёшь, в верхнем ящике лежат. В коробочке.

– Которые мама на свадьбу подарила?.. – Он решил, что Аделя бредит.

– Да. Продашь.

– Зачем?

Она помолчала, отдыхая.

– Деньги же будут нужны. – В хрипловатом голосе мелькнула странная, как будто жалостливая нотка.

– Зачем? – повторил Василий Игнатьевич беспомощно.

– Один не оставайся. Холодно одному.

– Куплю обогреватель, – буркнул он и, обескураженный этим неловким подобием шутки, суетливо подоткнул свесившееся одеяло. – По нашей улице газ собираются вести…

Жена улыбнулась, смежив веки:

– Хорошо.

– … так что на будущий год нам будет тепло и без печки.

– Поздно, Вася. Иди.

У двери он оглянулся.

Аделя больше обычного напомнила ему птенца. Тёмная обводка вокруг глаз углубилась, нос заострился, как клювик, и лишь половинчатая улыбка была её, Адели, хотя вместо ямочки на левой щеке утвердилась продолговатая тень.

В окне автобуса мимо Василия Игнатьевича катился темнеющий мир. Скрылся околыш заката, туман окутал робко мигнувшие звёзды, и, наливаясь мраком, хозяйски окрепли зимние сумерки. Мир сужался и гас, истончалась кривенькая, ущербная подковка месяца, пока не исчезла совсем.

Звонок телефона раздался, когда Василий Игнатьевич зашёл в дом. Он уже знал, что услышит. Давеча жена сказала «поздно» не о времени дня. Она сказала об операции.

…Не зря упрекнула Аделя: на рабочее место нашёлся другой тракторист. Василий Игнатьевич скучал по привычному труду, по товарищам и тосковал по жене. Стал почему-то мерзнуть ночью под двумя одеялами и, чего с детства не бывало, простыл. Всерьёз начал подумывать о покупке обогревателя, но поскупился: ещё сороковины справлять.

Денис приехал на поминки с полным багажником продовольствия и сунул в карман Василия Игнатьевича пачку денег. На конфузливые попытки отказа ответил:

– С безработицей борешься, объявил голодную забастовку? Подвернётся место – понемногу вернёшь. А пока, дядь Вась, просьба у меня к тебе: попросили найти вязальщика сетей. Сумеешь смастачить бредень вроде старого дедовского?

– Из конского волоса? – удивился Василий Игнатьевич. – Попробую, если волос достанешь. Может, не забыл дедушкину науку. Но ведь продаются всякие сети по новым технологиям, и рыбнадзор запрещает бреднями воду цедить.

– Заказчик – коллекционер, на стенку бредень повесит, – успокоил племянник, – а вздумает порыбачить – лицензию возьмёт.

Жёсткий, резучий на ощупь волос ссучивался в четверную нить трудно, натирал и жёг ладони до ссадин. Пальцы неловкие, заскорузлые – Василий Игнатьевич еле приспособился связывать узелки Аделиным крючком для плетения кружев. С умением пришла скорость, росла ажурная снасть. Василий Игнатьевич как-то незаметно даже запел от радости и пел почти всё время, пока работал над сетью, изредка поглядывая на бормочущий о чём-то телевизор…

К весне бредень был готов. Загадочный покупатель отвалил через Дениса за работу так щедро, что Василий Игнатьевич застеснялся взять.

– Дядь Вась, ты что! – воскликнул Денис, любуясь мягко струящимся в пальцах сетным полотном. – Это же супер и эксклюзив, этим бреднем только и делать, что перед иностранцами хвастаться!

Убедил. Василий Игнатьевич отдал племяннику долг и запасся патронами на несколько лет вперёд.

Весна – первая без Адели – пришла бурная, яркая, леса зазвенели от птичьих голосов. Денис с друзьями, конечно, не пропустили весеннюю охоту, и Василий Игнатьевич бродил с ними по водным угодьям. Приятели богато добыли чирков, шилохвостей и крякв, хвастали друг перед другом величиной селезней. Никто не ожидал, что не повезёт только самому опытному охотнику. Наставнику, можно сказать. Мазал и мазал он из своего «ижонка» – ни одного попадания. От расстройства даже перепил водки с удачливыми гостями к вечеру последнего дня.

Лёгкая дальнозоркость не мешала Василию Игнатьевичу в прицеле. Осмотрел ружьё. На внутренних каналах ни царапинки, ни шероховатости. Утешил себя – ладно, чего там, бывает «непруха», как Денис сказал… да и суп не наваристый из птицы, исхудалой от перелёта… осенью жирных набью. В День поминовения, прихватив оставшийся от гостей кусок пиццы, полбутылки красного, пошёл на погост проведать своих. Долго сидел на лавочке возле могилы жены. Светлая Аделя смотрела на мужа сквозь стекло фотографии нежно, кротко, – сущий птенец… Василий Игнатьевич не был особо суеверным, но тут в мысли торкнулось: не ты ли, жена, мужнину руку в выстрелах отводила, жалея ещё не выведенных птенцов?! Неверующий, перекрестился и вытер кепкой выступивший на висках пот. Вот же ерунда какая в башку стукнула, прости Господи. Аделя, прости.

Удручённый запоздалым сожалением, что за всю такую хорошую жизнь с женой не сказал ей, как сильно он её любит… любил, Василий Игнатьевич незаметно доел пиццу и прикончил вино. Шёл домой, опустив голову, рассеянным кивком отвечая на приветствия, и едва не столкнулся на тропинке лоб в лоб с шагающей навстречу женщиной. Поднял глаза – незнакомая, в приличных годах. Пухлые щёки женщины помогли вспомнить – ба, Зоя Савушкина! Она же Ванштейн.

– О-о, Василий! – обрадовалась Зоя. – А я-то издалека увидела бравого молодца и думаю: на Тихонького похож. Но Тихонький, думаю, давно не молодой, неужели так хорошо сохранился? Оказывается, точно – ты! Времени сколько пролетело, теперь, гляжу, постарел на лицо, но для своих лет ты просто красавец! Не соврала Клава. – И говорливая Зоя захихикала, прикрыв рот, тронутый помадой, со щербинкой в передних зубах.

Обойти Зою молча было неудобно. Потоптавшись, Василий Игнатьевич ляпнул:

– А я тебя сперва не узнал, – и неловко попытался загладить оплошность: – Ты тоже… хорошо выглядишь.

Зоя принюхалась:

– На могилках был?

– Ага, – задышал он в сторону.

– И я маму навестила, – пригорюнилась Зоя. – Сейчас к брату иду, он в другой стороне похоронен. Клава там.

– А-а.

Вот и весь разговор, а вечером Зоя с Клавдией заявились вдруг к Василию Игнатьевичу поддатые, с бутылкой «Путинки» и пакетом пирожков.

– Мы подумали, ты тут один-одинёшенек поминаешь, и мы одни, – встала у порога Зоя. – Решили к тебе в гости нагрянуть. Не прогонишь?

– Заходите, – вздохнул он. Не прогонять же, в самом деле.

А посидели душевно. Ни слова о прошлой обиде, о молодых выкрутасах Василия Игнатьевича. Гостьи с теплом вспоминали о родителях и школьных учителях, Зоя вытирала платочком раскрасневшиеся щёки. Клавдия очень искренне поплакала о муже, рассказывая, какой покладистый и работящий он был у неё человек. Выпили за помин Адели.

Василию Игнатьевичу понравилось, что оделись женщины, прилично случаю, в тёмные кофты и юбки, и давно не ел он таких вкусных мясных пирожков. Только коробило обращение к нему Клавдии «Вася, Вася» вместо давно привычного полного имени. Пусть когда-то собирались пожениться и целовались бессчётное количество раз, всё равно не должна была она так интимно его называть. Был Вася, да сплыл…

В конце застолья недобро царапнула фраза: «Бедновато, Вася, живёшь». Он сделал вид, будто не расслышал, и уловил рыскнувший по комнате взгляд бывшей подруги. Размягчённые водкой, разнеженные воспоминаниями глаза её стали жёсткими, задержавшись на не убранных с комода Аделиных безделушках. Василий Игнатьевич быстро отвернулся, чтобы ненароком не прочесть в этих глазах что-нибудь совсем неприятное. После ухода нежданных гостий перебрал собственные слова в разговоре – не брякнул ли чего лишнего, ведь опять полетит какая-нибудь молва по деревне… И отругал себя за дурные думы о женщинах, пришедших к нему с хорошим расположением, – кто он такой, чтоб их осуждать? Пожалел обеих: одна – вдова, вторая – соломенная…

В начале июня, когда Василий Игнатьевич копошился в теплице с огуречной рассадой, Клавдия принесла молоко в крынке и горячие пироги – капустный и куриный. Сунула любопытный нос в открытый курятник, цокнула языком: жена бы тебя, Вася, не похвалила, что поел за зиму кур. Сказала, будто испекли пироги с Зоей специально для него, побаловать свеженьким по старой дружбе.

Ну, спасибо… Василий Игнатьевич не хотел возобновлять «старую дружбу» и баловать себя их пирогами не хотел, но не станешь ведь отказываться и поворачивать женщину вспять. Не с праздными руками ушла, «отдарился» ведерком карасей.

В залив на протоке Василий Игнатьевич больше не ездил, перестал ловить на блесну. Ставил в озёрах небольшую карасёвую сеть – много ли одному надо. Рыбой пробавлялся летом, к зиме надумал запастись утиным мясом, спустив тушки в погреб. Начнётся охота, наставник покажет молодым класс настоящей стрельбы. «Учите матчасть», – как говорит Денис…

К августу подлетки стали на крыло, утки начали сбиваться в стаи. Ночи потемнели и вызвездились, месяц плавал в похолодевшей воде, как ручка, обломанная с золотого ковша. Денис с ребятами прибыли к вечеру в день открытия сезона. Повесили на гвозди в кухне ружья в чехлах, распаковали коробки с пластиковыми чучелами.

К огурцам и пучкам зелёного лука на столе присоединились батоны хлеба, шмат сала, колбаса и бутылка… В дверь кто-то постучал. Василий Игнатьевич сказал «да», удивляясь, кого принесло, – все пять гостей были дома. Зашла женщина в накинутой на плечи цветастой шали. С крынкой молока и пакетом, из которого по дому тотчас разнёсся аромат свежей сдобы.

– Добрый день вам! – радостно застрекотала Клавдия. – А я как увидела в окно на дороге городскую машину – у нас-то таких нет, сразу поняла, что это вы, Денис, на охоту с друзьями приехали! Шанежки у меня как раз в духовке поспели, дай-ка, думаю, снесу к чаю по-соседски!

Племянник весело спрашивал у внезапной визитёрши о знакомых, с которыми играл пацаном, о жизни её самой, детей и внуков. Гости разбрелись по дому, чтобы не мешать разговору, Василий Игнатьевич, помалкивая, сидел у окна.

– Давайте вместе и почаёвничаем, – пригласил Клавдию Денис.

Она скользнула подкрашенным глазом по бутылке водки на столе:

– Ой, спасибо, извините, не могу – корова моя ещё не доена, – и, кивнув Василию Игнатьевичу, убежала.

– Наша мама пришла, молочка принесла, – проблеял Денис, дурачась. – Знаю, знаю твой грешок, дядь Вась! Это же та невеста, которую ты прямо перед свадьбой кинул? Мужа её, дядю Петю Савушкина, помню. Помер, оказывается, я и не знал. Стала захаживать «по-соседски»?

Василий Игнатьевич покраснел: Клавдия жила в начале раскинувшейся почти на всё село улицы, где стояла автобусная остановка, он почти в конце.

– Может, пора исправить положение, а, дядь Вась? – прищурился племянник.

– Какое положение?

– Общее, вдовье.

Василий Игнатьевич молчал, и Денис пощёлкал пальцами перед его носом:

– Але, гараж! Дядь Вась, ты что, уснул?

– Нет.

Шутливо отпрянув, Денис замахал руками:

– Не смотри на меня, как волк на лису! Я же не говорю – сейчас женись! Позже, когда-нибудь зимой… весной… Не всё же бобылем ходить, а она к тебе неровно дышит, сразу видно. Хорошая женщина тётя Клава, и хозяйство у неё хорошее…

– Больше мне о ней не говори.

– Дядь Вась, ну что ты сердишься, я же тебе добра хочу!

– Не надо мне её добра. – Василий Игнатьевич сгрёб со стола пачку папирос, спички и ступил за порог, кое-как совладав с желанием хлопнуть ни в чём не повинной дверью.

Под утро, сидя перед большим озером с ружьём на изготовку, Василий Игнатьевич думал над словами племянника: «…она к тебе неровно дышит…» Вот уж напасть! Как сказать женщине – не приходи, ты мне не нравишься? Как сказать, что в слабой, увечной Аделе была сила, которой у Клавдии не было, нет и не будет? Светлая сила жены делала жизнь Василия Игнатьевича ярче в каждой минуте рядом с ней, поэтому вкус простой пресной лепешки, испечённой руками Адели, вспоминается ему желаннее шанежек и пирогов…

Чу! – в зудящей гнусом тишине послышалось зазывное кряканье манка. Василий Игнатьевич подобрался и мгновенно забыл обо всём, кроме охоты. Птицы нерешительно кружили в небе, раскрыв палевые с исподу крылья… начали спускаться… спустились! Ружьё бесшумно вздёрнулось, раздался выстрел… Чужой. Василий Игнатьевич увидел дымок из дула, высунутого в камышах с правой стороны озера, и двух крякв, покачивающихся в воде вверх белыми брюшками.

Оставив счастливца доставать упавших далеко птиц, опоздавший охотник тронулся дальше, на россыпь мелких озёр. Мысли возвращались к Аделе, к её светлому лицу у калитки, когда он уходил в лес надолго, – уходил с лёгким сердцем, храня в памяти её улыбку. Теперь Василия Игнатьевича никто не провожал, и пустота у калитки казалась ему потерей благословения на добытчицкую фортуну. К большому озеру он вернулся в полдень, но к костру не пошёл, как его ни кликали, только рукой махнул: сами обедайте, я не хочу…

Не могло быть так, но было: снова не повезло наследному промысловику. К ужину Денис наварил дома жаркого с картошкой, подал дядьке, как хозяину, лучшие куски утятины. Не заслужил, уныло подумал Василий Игнатьевич, приняв грудинку, одетую жёлтой от жира кожицей. Водку пить не стал. С неудовольствием посматривал на племянника, тот хлопал одну рюмку за другой не глядя и скоро принялся травить анекдоты. Вот чего не любил в нём старший родственник, так это неуёмного суесловия, срамящего фамилию.

– Встречаются на охоте два крокодила. Первый хвалится, что трёх негров съел. Спрашивает: «А ты?» Тот говорит: «Одного русского». – «Врешь! Ну-ка дыхни!»

Денис хохотал вместе с остальными, будто не сам рассказывал, виртуозно умудряясь совмещать балагурство и выпивку со щёлканьем семечек. Несколько пачек «Белочки» привёз с собой, надеясь покончить с курением, весь пол в кухне заплевал шелухой.

– Не наворожи «белочку», оставь пойло на завтра, – пошутил кто-то.

– Мне завтра машину вести, – напомнил Денис.

Значит, завтра к вечеру домой уедут, с виноватым облегчением понял Василий Игнатьевич. Работают люди, освободятся только в пятницу, к субботнему бдению в засадах у озёр.

Схватив за руку, племянник не дал подняться вслед за гостями, вышедшими на улицу покурить.

– Подожди, разговор есть… Что, дядь Вась, опять, как весной, не получается у тебя с дичью?

– Ну. И что?

– Не думал почему? Может, зрение забарахлило?

– Нормальное у меня зрение.

– Ружьё?

– Оба ружья на мишенях проверял. Тоже всё хорошо.

– Тогда почему?

– Заладил – почему, почему, – рассердился Василий Игнатьевич. – Причин не ищи! Во мне самом причина, какой-то заряд в организме, наверно, пропал.

– Слушай, дядь Вась, – замялся Денис, – я, кажется, догадываюсь, в чём тут дело. Ты… это… не старик же… Балуешься с ним хоть иногда?

– Некогда, ни до чего руки не доходят, – пробормотал Василий Игнатьевич и страшно смутился, когда сообразил, что сказал. Обормот так и грохнул. Отсмеявшись, вытер рукавом слёзы:

– Дядь Вась, ты знаешь, что такое «Виагра»?

– Знаю, в телевизоре видел, – буркнул тот.

Племянник уточнил:

– Я не об ансамбле «ВИА гра» говорю. Я о средстве…

– Знаю! – закричал Василий Игнатьевич, встал и вышел. Он эту рекламу с клипом, где бравенькие старички сально подмигивали, кладя на язык голубые таблетки, терпеть не мог.

На следующий день промахи продолжились. Пронеслась мысль о Клавдии… не она ли сглазила? В досаде от дрянной мысли Василий Игнатьевич стукнул палкой об угли костра, пепел – тучей, еле откашлялся.

– Мне доли не надо, – сказал, когда охотники по неписаным правилам делили к отъезду трофеи по числу добытчиков. – Я человек вольный, времени полно, успею набить.

– Дядь Вась, ты серьёзно о нашем разговоре подумай, – шепнул Денис. – Нет-нет, я не о тёте Клаве! Я о «Виагре». Конкретное снадобье, чес-слово, сам знаю. Так взбодрит, что все утки будут твои. – И хохотнул: – К женщинам тоже, вот увидишь, охота придёт!

…Уехали. Василий Игнатьевич подождал три часа, пока ребята добирались до города, – суеверие, конечно, но чем чёрт не шутит, – и только тогда вымел из дому налузганную племянником шелуху.

Промчалась половина бесплодной недели. Тропы и ноги исхожены, начала побаливать поясница. Разогнув утром спину на старом Денискином турнике, Василий Игнатьевич упрямо шагал к озёрам. Между множеством необъяснимых промахов взял, наконец, двух чирков, подстреленных как будто случайно. Пряча глаза, отдал их Клавдии, радостно представшей вечерком на пороге с традиционной уже крынкой молока и пирожками. Женщина, наверное, подумала, что поскупился на крупных уток.

– Прости, Клавдия, ты бы… не приходила, – осмелился сказать.

– Почему?

– Люди могут подумать всякое.

– А и пусть думают! – Она игриво махнула на него концом шали.

Ну что станешь делать с непонятливой?.. Василий Игнатьевич устало вздохнул:

– Не готов я к другой жизни, Клавдия.

– Ладно, – посерьёзнела женщина, – буду ждать, пока станешь готов, – забрала чистые крынки и ушла, погладив по небритой щеке.

«Лучше бы ударила и никогда б сюда больше не шастала», – тоскливо подумал Василий Игнатьевич, пугаясь невольного обещания. Одновременно радовался, что на неопределённое время удалось отсрочить активные претензии Клавдии к его одиночеству. Посидел в кухне, куря в печь, нашарил в углу за шкафом початую бутылку водки и от расстройства всю выпил. Ночью спал плохо, мучили обрывочные сны. То приснился африканский охотник с луком и колчаном стрел у набедренной повязки, крикнул: «Ну-ка, дыхни!», то хор ликующих стариков, глумливо подмигивая и вертя бедрами, пел песню ансамбля «ВИА гра»: «Ху-у, анатомия, биология!»

Измаянный похмельем, Василий Игнатьевич выхлебал ковш огуречного рассола из кадушки и побрёл-таки на рассвете к большому озеру. Озеро было на диво безлюдно – ни местных мужиков в скрадках, ни городских машин поблизости. Наведя бинокль, Василий Игнатьевич ахнул: в озёрном изгибе за полуостровом, поросшим хилым осинником, недалеко от берега плавала стая гусей! Дюжину насчитал… чёртову. А-а, надоели эти глупые суеверия! Насколько мог бесшумно и резво побежал Василий Игнатьевич к гусиному берегу за стеной камыша. Отдышавшись, с великими предосторожностями вполз в заросли и медленно раздвинул шуршащие стебли.

Красивые, солидные птицы скользили по серой с взблесками глади несуетливо, легко и, при всей раскормленности, изящно. Сбить бы половину… Цель была не просто мишенью, цель бежала вперёд, превращаясь в мечту, как у охотника-первогодка, ощущалась всем телом, будто полный дичи, оттянувший плечи рюкзак. Ба-бах-хх!!! Выстрел прогремел длинный, с шипящим отголоском водяного эха…

Слух у Тихонького был острый под стать зрению и уловил визжащие, щёлкающие звуки рикошета по стволам осинок на другом берегу. Перепуганные гуси захлопали крыльями, загоготали, выгнав на берег волну. Удивлённое оплошкой стрелка, эхо держало звуки долго, словно перекатывая их из ладони в ладонь. Стрелок неторопливо поднялся с колен, держа ружьё на весу. Махнув рукой растаявшему в небе птичьему клину, Василий Игнатьевич вздохнул:

– Счастливого вам пути.

Потом он стоял, ничего не видя, и слепо оглаживал цевьё. В стволах по-прежнему ровно горел чистый стальной огонь, дальнобойное ружьё не было виновато в человеческом поражении. Странные перемены происходили в самом Василии Игнатьевиче. Не думал он, не гадал, что когда-нибудь закатится его промысловая звезда, а вот, поди ж ты, погасла.

Два дня после неудачи с гусями провалялся он на диване у телевизора. В пятницу сказал прибывшим ребятам – никуда не пойду, поясница болит. Спина действительно разболелась от непривычки долгого лежания. Денис снова курил, но бросил пить и меньше стал балагурить. Спохватился, уезжая:

– Ах да, дядь Вась, чуть не забыл! Твой бредень так понравился другу заказчика, тоже коллекционеру, что он попросил тебя связать ряж, если сможешь.

– Из волоса?

– Из него.

– Где он их столько берёт?

– Кто его знает…

– Опять на стену повесит?

– Да, и заплатит хорошо.

– Мне без разницы, всё равно делать нечего. Лишь бы не браконьерствовал…

Тропы в лесу потемнели из-за сыпанувшей по деревьям желтизны. Листья плавали в лужах, задрав шейки черенков, как крохотные пёстрые уточки. Василий Игнатьевич заквасил бочонок капусты и сел вязать перед телевизором трёхстенную сеть: Денис привёз огромный мешок конского волоса.

За первым снегопадом на землю начала опускаться зима. Улетели последние, запоздавшие утиные стаи, снег за окном потерял пушистость и захрустел на тропах. Работа двигалась споро, уже в конце ноября Василий Игнатьевич связал путанку. Денис снова передал от покупателя немыслимую сумму и, прежде чем вязальщик вскинулся с отказом от лишних денег, поднял вверх ладонь:

– Тот, кто бредень заказывал, знаешь, что мне сказал? Он сказал – таких умельцев, как ваш дядя, наверное, больше нигде нет. В общем, полный тебе респект. Единственный, сказал, живой мастер сохранился, и надо беречь его как зеницу ока, потому что его сети – бесценный в своём роде экспонат. Гордись, дядь Вася, и бери деньги без разговоров.

– Ну… я рад, – смутился Василий Игнатьевич. Не распечатывая, сунул пачку в верхний ящик комода.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю