Текст книги "Фейри с Арбата. Гамбит (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Евгения Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Лишь когда Сакс перекинул фейри через высокий забор и запрыгнул в чужой дворик сам, от них отстали, а может, нашли другую забаву. Сакс остановился, прислонившись спиной к частоколу. Фейри замерла рядом, дышала хрипло, с присвистом, не привыкла так бегать.
– Куда… теперь? – жалобно спросила, словно дите малое.
– В лес. Тихо!
Сакс повернулся на звук, оттолкнул ее за спину и вытащил нож – все в одно движение. Но это была всего лишь горожанка, высунулась из двери, увидела его и убралась от греха подальше. Грохнул засов.
– Мне надо предупредить отца, а потом выбираемся из города, – убрав нож, объяснил он.
Она испуганно кивнула. Железный нож, верно, не понравился. Но ни слова против не сказала. А Сакс задумался: к отцу надо, а с фейри как быть? Спрятать бы ее… да точно!
Сакс запустил пальцы в почти пустой кошель, достал последнюю серебрушку и постучал в дверь.
За дверью зашебуршало. Молча.
Сакс повертел монеткой так, чтоб бликовала на солнце, и попросил:
– Добрая женщина, продай плащ какой, Матери ради! Невеста моя совсем замерзла.
– Монету покажь, – скрипуче потребовали за дверью. – А то знаю я вас…
Монету он сунул в щель под дверью – исчезла тут же. Горожанка подумала немножко, верно на зуб пробовала, буркнула: «ладно» – и заскрипела засовом. Отворила дверь на ладонь, только чтоб выпихнуть серую тряпку, и снова захлопнула, опустила засов. Пробормотала что-то вроде «ходють тут всякие, а у честных людей потом вилы пропадають…»
Что она бормотала дальше, Сакс не слушал. Накинул потрепанный и не единожды штопаный плащ на фейри, как раз укрыл по самые башмаки, и потянул ее в узкую щель между домами.
Она последовала за Саксом без лишних вопросов, и так тихо, что если б за руку не держал, точно решил, что пропала. Щелями и проулками добрались до конного ряда. Сакс выглянул, нет ли поблизости Бероука или стражи. Не было, хвала Матери. В конном ряду, считай, никого не осталось, лишь отец и еще один заводчик с Приречья – Сакс его и раньше встречал, но забыл, как звать. Отец то и дело тормошил бороду, совсем растрепал, и поглядывал по сторонам. Сына ждал. Небось уже догадался, за кем с улюлюканьем гонялись их высочество.
Сакса с фейри отец заметил, едва показались из проулка. Бросил хмурый взгляд, отвернулся и что-то сказал товарищу. Тот кивнул и пошел прочь, не оборачиваясь. Чего не вижу, о том не болею? И правильно. Ему-то принцев гнев ни к чему. А вот отцу худо придется…
Отец обернулся, без замаха дал Саксу по уху.
– Чего пришел? Бегом из города, и Тянучку забери. Твоей породы кобыла. Дурная.
Сакс виновато кивнул отцу в спину и потянул фейри в другой проулок, тот, что к городской стене. При луайонцах стену не чинили, как обвалилась, подмытая ручьем, так и оставили дыру. А от дыры до постоялого двора рукой подать. Спина зудела, чуя, как отец дома всыплет розог. И поделом. А еще думалось: седла нет, Тянучку запрягали в телегу, не сбить бы малышке спину…
Оставил фейри у конюшни, сам пошел за кобылой. Та, почуяв хозяина, радостно заржала. Сакс похлопал ее по морде, позволил пощипать себя за волосы, пока внуздывал. Вывел во двор, хотел фейри позвать – а ее нет! Продрало холодом – до пота. Что если не сама ушла, а снова влипла?! Вот послала Матерь наказание!..
Уже хотел бежать, искать и спасать, как она показалась из-за угла. Улыбнулась, рукой помахала.
Отлегло. Даже вечер светлее стал. Сакс ей тоже кивнул, и примерился к Тянучке, неудобно без стремян-то. Запрыгнул. Подъехал к фейри, подхватил и усадил перед собой.
– Ты того, не вертись, – буркнул. – А то девочке спину натрем.
Фейри кивнула, замерла. Сакс обнял ее за пояс одной рукой, чтоб не упала.
Ехать вдвоем было неудобно. Не то чтобы ему не нравилось ее обнимать, нет. Скорее слишком нравилось, так, что в жар кидало и думалось не о том, что он бросил раненого Томаса и заставил отца отвечать перед принцем за непутевого сына, а о том, какая она там, под платьем, гладкая и мягкая, и что если руку чуть поднять, как раз грудь поместится в ладонь.
Лучше б вообще не думал. Стало совсем жарко и неудобно, пришлось поерзать, отодвинуться. А то как-то оно… еще смеяться станет, фейри, они такие…
А еще всю дорогу его преследовал запах колбасы. Жареной. И думалось, что ж, дурень такой, даже хлеба не купил? Мало ли, что фейри страшно одну оставлять, не охотиться же на ночь глядя и у самого города. Дурень и есть.
До реки добрались только к закату, и не к мосту, а забирая до брода. Там переночуем, решил Сакс, а утром дальше. Присмотрел место повыше, спешился и помог фейри слезть. Задумался: надо ночлег обустроить и Тянучку напоить, а уже темнеет. Ладно, сперва лошадка. Тут его дернули за рукав.
– Напоить надо, – сказала фейри. – Отпустишь со мной? Я воды принесу, у меня мех есть.
– Осторожней, Тянучка с норовом.
Он отдал повод, – кобыла недовольно всхрапнула, но хоть лягаться не стала, – и занялся костром. Не поесть, так согреться. И лапника нарубить, на подстилку. Одну. И теплее будет, и нож меньше тупить, и фейри обнимать приятно. Если, конечно, не сбежит – но хотела б сбежать, раньше ушла, правда?
Он уже и костер развел, и лежак соорудил, а фейри все не было. Неужто сбежала? И Тянучку увела?
Не сбежала.
Обернувшись на хруст веток, Сакс так и застыл. Тянучка не просто шла за фейри, она и за волосы щипала, и тыкалась мордой в плечо, чтоб погладили. А фейри отщипывала от хлеба в сумке, и ее кормила – Тянучка осторожно, мягкими губами, брала с ладони кусочки и благодарно фыркала. И куда только норов подевался!
Тут же подвело живот, рот наполнился слюной. Сакс сглотнул, тоскливо вспомнил про потерянную на ярмарке сумку. Фейри остановилась, погладила лошадку по морде и отцепила от пояса свою сумку, протянула ему.
– Ты же есть хочешь, наверное.
– А ты? – спросил, а рука сама потянулась к сумке. Оттуда так пахло колбасой, что живот снова запел шакальи песни. – И устала, верно.
Она подождала, пока он сумку развяжет, ухватила кусок лепешки.
– Испугалась больше.
И кусочек откусила. Маленький.
Он тоже сунул в рот кусок лепешки, чуть не зажмурился от удовольствия. И потянул фейри к лежаку, усадил, погладил по руке.
– Ничего, в лесу тебя не достанут. В город только не ходи вот так… – дернул плечом, не зная, как сказать: глупо.
И вернулся к костру, насадил кусок колбасы с лепешкой на палочку, горячее ж вкуснее.
Фейри помолчала. Потом пошуршала ветками и спросила:
– Как тебя называть? Ты меня спас, а я и имени твоего не знаю.
– Друзья Саксом зовут. – Он обернулся, протянул ей палочку с горячей колбасой. – Или Деррилом.
Фейри помотала головой и показала – сам ешь.
– Деррил – это Эри?
– Даро, – поправил он и вцепился зубами в колбасу. Потом подумал, проглотил колбасу и добавил: – Да пусть Эри. Забавно.
Звучало и впрямь забавно, вот как она сама. Еще бы узнать, как ее звать. Но было неловко спрашивать, фейри же, еще обидится на наглость. А окольно, с уважением, он не умел. Его дело лошадки да зайцы, а окольно и с уважением – это хранители и барды всякие. Только все равно любопытство грызло.
– А я… – она осеклась, вдохнула и поправилась: – Меня можно звать Лиле.
И зашуршала опять.
– Лиле, – повторил он. – На иволгу похоже.
Почему иволга, сам толком не мог сказать. То ли маленькая такая, то ли голосок нежный. А может, потому что улетит же, фейри – что твоя пичуга, волю любят.
Доел лепешку, разбросал костер. Не оборачиваясь, сказал:
– Ты это, ложись спать. Я сейчас, до реки.
Она вздохнула.
– Я подожду лучше. Вот как вернешься…
Он вернулся быстро, чего там, умыться-то. Не на закат же глазеть. Лиле так и сидела на лежаке, смотрела в дотлевающие угли. В быстро сгустившейся темноте она словно светилась, может, потому что кожа белая. Снова закололо ладони, ровно тогда, у озера. Подумалось, это ж всю ночь рядом… и Томас про фейри говорил, они завсегда согласные… Только это было неправильно. Будто требовать плату за спасение от костра. Что твой стражник.
Вздохнув, Сакс вышагнул из кустов, хрустнул веткой, чтоб заметила.
Фейри ему улыбнулась, отодвинулась к краю.
– Иди, ложись. Тебе выспаться надо.
– Уснешь тут, – хмыкнул Сакс, садясь рядом и стягивая сапоги.
– Уснешь.
Она вытащила откуда-то, чуть не из рукава, свою дудочку. Поднесла к губам и заиграла. Тихо-тихо, как выдохнула. От ее песни стало вдруг хорошо и светло, и показалось – весь этот дурной день был сном, а завтра он проснется, пойдет с отцом на ярмарку и встретит Марка. Не то щучье отродье, что за шесть лет ни разу даже весточки матери не подал, а за родным братом охотился, как за зайцем. А того старшего брата, что учил его стрелять из лука, ставить силки и вываживать сомов, катал на плечах и обещал когда-нибудь, непременно, отвезти в столицу смотреть короля.
Вот и посмотрел. Принца.
Сморгнув злость, Сакс устроился на лапнике, положив голову Лиле не колени. Она не возражала. Все играла что-то странное, незнакомое, и играла…
* * *
Ему снилась Лиле. Теплая, мягкая, она то обнимала его, то убегала, и белая спина мелькала между деревьев.
– Эри, – звала она.
Позволяла себя догнать, поймать, но в его руках снова оставалась лишь украденная сорочка, и пахло земляникой, хвоей и чем-то вкусным, уютным. Он снова догонял ее, ловил, падал с ней вместе в траву, задыхаясь от желания, и метелки ковыля щекотали кожу… лезли в глаза, в рот… щекотали…
Сакс чихнул и проснулся.
Под рукой было теплое и шерстяное. Пахло земляникой, дымом. И листвой. А еще по-прежнему щекотало нос. Сакс открыл глаза. В лицо ему лезла растрепанная коса. Он осторожно, – не разбудить бы, – отвел щекотную прядь. Не разбудил. Лиле только нос наморщила, пожаловалась, что холодно, и причмокнула во сне.
Еще осторожнее, словно собирался воровать мед прямо из пчелиного дупла, придвинулся к ней еще ближе и коснулся губами губ. Гладкие, нежные. Теплые. Очень хотелось продолжить, хотя бы поцеловать ее так, как учила мельникова сестра. Сакс зажмурился, отгоняя видение земляничных сосков, тяжело сглотнул. Отстранился. Еще не хватало ее испугать. Вдруг она не такая фейри, как те, томасовы? С теми Сакс не хотел бы проснуться рядом. А с Лиле… да хоть каждое утро.
Она вздохнула во сне, потянулась к нему, словно не хотела отпускать. От этой мысли стало так хорошо… только страшно. Он что, хочет привести домой фейри? Вот отец обрадуется. Проклятье.
Сакс тихонько снял с себя ее руку, выскользнул из-под плаща в утреннюю сырость, поежился – и побежал к реке. Нет ничего лучше с утра, чем хорошая пробежка босиком по росе и нырок в реку. Холодную. Поглубже. Чтоб вымыло все дурные мысли из головы.
Вернулся он – к костру. Лиле уже расстелила платок и разложила остатки вчерашнего ужина. А сама кормила Тянучку яблоком. Обернулась через плечо, кивнула ему и показала на костер.
– Сохни, замерзнешь.
– Не замерзну, тепло, – буркнул он, но к костру подошел.
Снял рубаху, которой вытирался, растянул на воткнутых в землю ветках, чтоб быстрее сохла.
Лиле вздохнула и как-то нерешительно попросила:
– Ты меня через реку перевези. Ладно? Дальше я сама…
– Угу, – не глядя на нее, отозвался Сакс.
Вот так-то, мечтатель. Не нужен ты ей больше. Только из костра вытащить и через текучую воду перенести. А ты – каждое утро. Дурень, как есть дурень. Башмачки отдал, сорочку и ту не скрал.
Она снова вздохнула, села к костру. За руку взяла.
– Угрюмый ты с утра. Дома сердиться станут?
Ладошка была теплая-теплая. Верно, совсем замерз в этой реке. Передернул плечами, снова зазудели в ожидании отцовской розги, и хмыкнул:
– Ничего, переживем. Не впервой.
– Что ж тогда?
– Брат, – ответил, что в омут нырнул. – Помнишь то щучье отродье, капитана стражи? Шесть лет как забрали на службу. Ни весточки, ничего. Мать думала, его в Зеленом легионе уморили.
Фейри промолчала. Что тут скажешь.
Встала, сняла с пояска гребень, зашла Саксу за спину и стала волосы ему чесать. Мягко, ласково. И подумалось вдруг: может, брат еще опамятует. А нет – все не одни мать с отцом. Он-то их никогда не бросит, что бы рыбники не обещали.
Сидеть так, чтобы заботились и чесали, было хорошо, целый день бы сидел. А если б еще и обнять ее… Сакс поймал ее за руку с гребешком, прижался щекой.
– Лиле, а ты… – сглотнул, но все же снова набрался храбрости. – Ты еще придешь? Не на ярмарку, к озеру, может?
– К озеру приду, – засмеялась она. И погрустнела. – А встретимся ли там – кто знает. Если захочу что на память дать, возьмешь?
Он кивнул, не отпуская ее руки. Почему-то показалось, больше ее не увидит, и тоска взяла. Глупая такая тоска, щенячья, от которой хочется скулить и ластиться к теплым ладоням.
Лиле пошевелила пальчиками, погладила щеку. Освободила руку и вложила ему в ладонь гребень. Красивый, гладкий. Ореховый. В горле встал ком, Сакс даже поблагодарить не смог. Просто глянул на нее, улыбнулся и привязал гребешок к поясу.
Пора было собираться. Гасить костер, внуздывать Тянучку, перевозить фейри через реку – и прощаться.
Прощался он тоже молча. Снял с лошади, подержал немножко, прижав к себе и вдыхая запах дыма и земляники, поцеловал в губы, сунул в руку данный матерью рябиновый месяц – и отпустил. Лиле отступила, помахала рукой. Показалось, глаза у нее заблестели? Да нет, вряд ли. Потом метнулась к деревьям и пропала. Сакс не успел оторвать взгляда от скрывших синий подол ветвей, как запела дудочка, славно и светло. Под это светлое Сакс почти и не заметил, как добрался до дома: казалось, песня за ним летит, провожает, обещает что-то хорошее. Верно, встречу?
Интермедия
День был душный и жаркий, – что нетипично для московского апреля, – вонючий, – что типично для заправки, – и скучный до одури. Клиент шел мимо, к соседям-конкурентам, начальство по случаю субботы отдыхало на природе, даже воробьи, и те облетали одинокую заправку стороной. Один Джафар, трудолюбивый таджикский дворник, мерно шваркал метлой по асфальту. Любой другой заправщик спокойно подремал бы на рабочем месте, но Миша Шпильман не мог себе этого позволить. Сидя на ящике с песком, он тщетно пытался поймать вдохновение. Все необходимое для ловли (общая тетрадь, ручка и открытая банка ледяного пива) было при нем, но муза так и не снизошла. А может, и снизошла, прокралась за спиной у страдальца, выпила все пиво и, глумливо хихикая, сбежала к другим. Удачливым, растиражированным по лоткам продажным бездарям!
Продажные бездари Мишу так расстроили, что он даже приложился к банке, забыв, что она уже пуста. Из банки пахло горько и кисло. Понятно, музы на такое не ловятся, музам подавай коньяк. Или мартини.
«Вот допишу роман, издамся и куплю тебе „Чинзано“. Литр!» – пообещал Миша капризной музе.
Муза то ли не поверила, то ли не захотела ждать, вдохновение не появилось, Главный Герой тупо смотрел на поднимающиеся за Дремучим Лесом башни Ужасного Черного Замка и не трогался с места.
С тоски Миша решил сменить метод приманивания музы. На чукотский. То есть что вижу, о том и пою. Даже написал в тетради целых полторы фразы, правда, голимого реализма… ну не тянул таджик на Великого Злодея! И на героя не тянул. И на целых две фразы – тоже. Ну нет ничего интересного в таджикском дворнике!
Смяв пивную банку, Миша бросил ее в сторону урны. Промазал. Снова уставился в тетрадь. Шварканье метлы затихло.
Миша обрадованно напрягся: вот только скажи свое «ай, нехорошо мусорить!»
Но таджик молча подобрал банку, сунул в урну и снова зашваркал метлой. Не понимает, дитя природы, что без конфликта нет жизни в произведении! Вот посещал бы семинары, слушал умных людей – понимал бы. Да что с него взять, дворника?!
Муза согласилась, что с дворника взять нечего, и решила сделать Мише подарок. Не очень, правда, роскошный – вполне кореллирующий с качеством пива. Но хоть что-то: на заправке остановился байк. Черный, немного потрепанный и рычащий, как заходящий на посадку дракон. С байка сползла синеволосая девица готичного вида – Миша посмотрел на нее разок, содрогнулся, назначил Любимой Женой Главного Злодея, дал ей имя Брома и поспешно перевел взгляд на, собственно, байкера. И восторженно замер. Вот он! Великий-Ужасный-Могучий Злодей! Здоровенный, сутулый и длиннорукий, как горилла, с черными немытыми патлами ниже плеч, в криво повязанной бандане с черепами – чудо!
Могучий Злодей пошевелил горбатым носом, покопался в поясной сумке, с невнятным рыком сунул девице скомканную банкноту и ткнул пальцем в сторону ларька. Готка фыркнула что-то нецензурное, но к ларьку пошла. А Злодей обернулся к Мише и уставился на него в упор. Само собой, Миша тоже уставился на Злодея: настоящий писатель никогда не упустит шанса достоверно описать образ, и неважно, что никто не узнает о скромном подвиге труженика литературной нивы…
Единственного мгновения хватило Мише, чтобы навеки запечатлеть в сердце (скорее, скорее записать в тетрадочку!) по-звериному черные, почти без белков, глаза, НКВД-шный прищур, нос с горбинкой, тяжелый подбородок в недельной щетине, хищную посадку на байке, словно на необъезженном мустанге – боже ж ты мой, какой образ! Какой напишется роман! Продажные твари с лотка будут кусать локти от зависти!!!
– Ну?! – проворчал Великий Злодей и угрожающе подался к Мише.
– Да! Сей момент! – восторженно отозвался Миша, схватился за тетрадь… и сообразил, что если он сей же момент не заправит байк, получит в глаз. Тяжелой злодейской рукой. Конечно, ради достоверности образа надо было бы испытать на практике силу удара, чтобы ни одна сволочь потом не посмела заявить, что, мол, Михаил Шпильман не знает, о чем пишет, и погибающий от рук Злодея Герой неправдоподобен, но… но… – Вам полный бак? – спросил Миша, подбегая к Злодею с заправочным пистолетом наперевес.
Злодей согласно буркнул. А в кармане у него заорал телефон. Причем заорал не что-то из Rammstein, а «Полет шмеля». Не иначе, Злодей был крайне коварен и работал под прикрытием…
Творческая мысль так бурлила и кипела, что Миша едва не пропустил самое интересное. А именно – появление на заправке еще одного персонажа. Совершенно неожиданного.
– Слушаю вас, – раздался прямо над ухом знакомый до боли голос артиста Янковского.
Миша вскинулся, чуть не вырвав истекающий бензином пистолет из бака, обернулся – и от неожиданности сел. Прямо на прислоненный к колонке пожарный щит.
Артиста Янковского на заправке, ясен пень, не было. Зато Злодей больше не был похож на гориллу. Плечи распрямились, резкие складки между бровей разгладились, взгляд стал мягким и интеллигентным, как и голос. Даже немытые патлы словно сами собой причесались, а длинная щетина стала аккуратной бородкой.
«Да! – чуть не заорал в голос Миша. – Вот он! Мой шедевральный образ!»
Так и сидя на пожарном щите, Миша впитывал и запоминал: вкрадчивые интонации, изгиб бровей, беспокойные движения пальцев, блеск необычного брелока, подвешенного к телефону – крупное стилизованное солнце, подходящее скорее какому-нибудь славянофильскому шарлатану, чем байкеру.
– …светлая фейри на ярмарке? Не мы прозевали, а… – Злодей осекся, нахмурился. – Я понял. Да. Разумеется.
С каждым ответом он хмурился все больше, и, наконец, прервал собеседника:
– Никого он не убьет. В прошлый раз вы сами велели… Нет, не хочу я ничего сказать! Шесть лет прошло, юноша полностью оправдал вложения… – еще послушал, вздохнул. – Как скажете, мастер Конлей.
Сдавил пальцами брелок, Злодей помянул детей какого-то Ллира с их сказками и принялся набирать номер.
Ответили ему быстро.
– Доброго вечера, сударь мой, – все так же мягко сказал в трубку. – У меня для вас поручение…
Не прерывая разговора, Злодей вдруг глянул на Мишу, в его руке особенно ярко блеснул брелок, – Миша на миг зажмурился, не по-апрельски злобное солнце брызнуло в глаза, – и звук пропал. Словно выключили. Или набили в уши вату. Наверное, все же перегрелся с непривычки: шутка ли, шесть часов на солнце с непокрытой головой!
Помотав головой и потерев уши, Миша поднялся и снова взялся за пистолет: бак наполнился, еще немного, и бензин перельется через край.
Пока он исполнял ненавистные прямые обязанности, глухота прошла. Постепенно. Вернулся рев машин, зашваркала метла, что-то визгливо заорала готка, – и когда она успела прибежать от ларька с четырьмя банками пива? Байкер ей что-то ответил, рычащее и матерное. Назревал скандал.
Без интереса глянув на переругивающуюся пару, Миша уселся обратно на ящик с песком и взялся за ручку. Теперь-то он точно напишет великий роман!
– Роман, говорите? – раздался голос Янковского, тут же сменившийся гнусным байкерским ржанием. – Етить твою налево, роман!..
Если байкер что-то и говорил дальше, Миша все равно не понял: все потонуло в реве стартующего дракона. То есть байка. И Миша решил считать, что ему пожелали удачи и стотыщ тиражей. Ибо настоящий талант нельзя утаить! Вон, даже байкер, и тот понял, что перед ним – гений! Это вам не таджикский дворник, эх, да ну его…
Плюнув на чисто подметенный асфальт, Миша Шпильман принялся увлеченно строчить в тетрадке.
