Текст книги "Небо для Баккена (СИ)"

Автор книги: Татьяна Авлошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Глава 6

Тепло. Мягкая ладонь легла на лоб. Голос не родной, но знакомый:

– Натерпелся, бедный. Теперь ничего, хвала Леге, теперь все хорошо будет. Сейчас грудку разотрем, чтобы кашель не вязался. Потом горячего попьешь, согреешься, поспишь, все и пройдет.

Надо бы открыть глаза, посмотреть, где я и что со мной, но не хочется. Слишком уютно, слишком по-домашнему спокойно. А стоит приподнять ресницы, и придется даже если и не делать или говорить что-то, то хотя бы думать, а это может разрушить мир блаженного полусна, отдыха, покоя.

Губ коснулся гладкий край чашки.

– Пей.

Отвар из каких-то трав, незнакомых, но пить приятно.

– Вот и хорошо, вот и умница. А теперь спи.

Полностью согласен.

В следующий раз я очнулся уже окончательно, готовым к дальнейшей жизни. Слабость была невероятная, но я уже мог оглядываться и двигать руками.

Я лежал, укрытый одеялом, и был раздет до рубашки. Рубаха та была не привычная, работы Гудрун, а из полотна небеленого, более плотного и теплого.

Комната тоже странная, с низким сводчатым потолком, вместо окон какие-то дыры, да еще и закрытые ставнями. Где-то подобное я уже видел. Да это ж длинный дом, жилище людей корабельных кланов! Астрид все-таки нашла меня и привезла в Рёнкюст?

– Очнулся, хороший мой?

Женское лицо склонилось надо мной. Не молодая, но и не старая, возраста моей мамы. Золотистая кожа, черные косы, уложенные вокруг головы короной. Южанка. Как попала она на северное побережье?

Вдоль рукава ее платья свисает витой зеленый шнур, по этому знаку узнают людей, которые, оставаясь в миру, приняли служение Милосердному Леге.

– Полежи еще немного спокойно, – ласково посоветовала незнакомка. – Все хорошо. Ты на хуторе Нёр. Я Гида Гремлъяд. А тебя как зовут?

– Ларс Къоль, хронист города Гехта.

Произнес всего несколько слов, да к тому же охрипшим, еле слышным голосом, а боль по всей глотке аж до грудины такая, будто разом хватил полкружки кипятка. Чтобы не застонать, закусил губу.

Фу! Что за мерзость?!

– Да, рыбий жир не хорош на вкус, зато отлично заживляет мелкие ранки, – спокойно сказала Гида Гремлъяд. – А горлу поможет отвар колючей травы. Ты слишком долго дышал ледяным воздухом, иногда он обжигает сильнее огня. Хорошо, что твой кхарн, молодец такой, вывел тебя из бурана. Не волнуйся, о нем позаботятся. Далеко же вы забрались, из самого Гехта… Но ты расскажешь обо всем после, когда поправишься. На вот пока что, молочка попей. Все будет хорошо, – повторила Гида Гремлъяд уверенно.

И я бы полностью согласился с ней, если б не горячее молоко.

Гида Гремлъяд и люди ее очага жили на хуторе. Астрид говорила, что вдоль побережья много таких поселений. Народу там недостаточно, чтобы управляться с карбасами, поселенцы занимаются разными ремеслами или, как на хуторе Нёр, ведут птичье и молочное хозяйство. Важенки охотно едят рыбную муку и выбрасываемые на берег океаном водоросли, а шерсть, продуваемая морскими ветрами, растет гуще и длиннее, чем у городских кхарнов.

На хутора зачастую уходят младшие или средние сыновья, но бывает, что и старшие, не желая до старости слушаться родительской воли, отказываются от права наследования. За основателями тянется непоседливая молодежь и просто люди, охочие до всего нового. Иногда исход происходит мирно, с согласия семьи, иногда поселенцы навсегда рвут с кланом. Случалось, что новое поселение основывает чья-нибудь отважная и непокорная дочь. Или вдова.

Хозяйка Гида действительно была родом с Южной Дуги. Только Драконы ведают, зачем беловолосый потомок Лейфа Обреченного отправился в те сухие земли, но вернулся он с молодой женой.

Гремлъяды приняли южанку приветливо, но, овдовев, Гида предпочла поселиться отдельно. В длинном доме хорошо тому, кто привык к такому житью с рождения. И дело вовсе не в форме строений, сохраняющейся столетиями и являющейся не прихотью жителей побережья, а необходимостью, а в обычаях разных народов. В Гехте никому и в голову не придет отослать, например, Гудрун от хозяйского стола, в Къольхейме и Рёнкюсте тоже, а на Южной Дуге различия между семьей главы клана и прочими людьми очага весьма ощутимы. Добрая и милостивая Гида Гремлъяд запросто смеялась и болтала со слугами, но хода им на хозяйскую половину без приказа не было.

Трапезничали мы с хессой Гремлъяд вдвоем. И возникала вдруг, царапала скверная недостойная мыслишка: а где бы меня кормили, не будь я вурдом?

Впрочем, в каждом доме свои порядки. Задерживаться здесь я не собираюсь, уеду, как только смогу уверенно держаться в седле. А пока что нужно явить себя достойным гостем.

Сегодня я наконец убедил хессу Гремлъяд, что способен встать и самостоятельно дойти до стола. И тут же, как любит говорить Хельга, допустил бестактность. Поднял крышку с блюда, а там рыбина! Сваренная целиком, с головой, таращит белесые бельма. Я выронил вилку.

– Не переносишь рыбу? – спокойно спросила хозяйка Гида. – А молочный суп любишь?

Я ненавижу молочный суп, по сути то же кипяченое молоко. К тому же местный повар щедро накидал в него скользких яичных клецек. Но после конфуза с рыбой привередничать было неудобно. Оставалась лишь надежда на то, что за беседой удастся растянуть содержимое тарелки вплоть до времени питья барка и добавку уже не предложат. О чем только говорить? Но хозяйка хутора Нёр сама предложила тему:

– Серые глаза, волосы русые в золотинку. Ты ведь с северо-запада?

– Из Къольхейма. Это в предгорьях Западного Щита. Сразу видно, что предкам было лень ездить за невестами, да?

Хесса Гремлъяд улыбнулась.

– А как ты оказался в Гехте? Такой молоденький – и хронист. Ты сирота?

– Нет, родители живы. Пять братьев, сестра. Просто я родился намного позже всех. Пришлось выбирать между служением Доду и Магду.

– Но все ведь не так страшно, правда? Даже невеста есть. – Гида Гремлъяд с улыбкой взглянула на мое кольцо. – Счастливы твои родители. Шесть сыновей и дочь! – Хозяйка хутора Нёр восхищенно покачала головой. – Хорошо, когда в семье много детей. Кто-нибудь да останется дома, с родителями.

– А у вас никого нет? – ляпнул я. Хватило же окаянства!

Хесса Гремлъяд опустила глаза. Задумчиво провела рукой по шнуру Леге. Это ничего не значит, служение Драконам выбирают не только в горе и безысходности, надеясь на их защиту и поддержку…

– У меня есть дочь. А может, была. Я давно не видела ее и не получала вестей. Люди говорят, что она погибла. И сама я… Знаю, чувствую – нет моей девочки на свете, уже несколько месяцев нет. Только портрет ее остался. Вот, взгляни.

Хесса Гремлъяд отцепила от шнура Леге медальон, открыла и протянула мне.

Я взял маленький золотой кружок, посмотрел, и пальцы словно приморозило к металлу. Гида из Гехта унаследовала от отца голубые глаза и светлые волосы жителей побережья, но черты лица, фигура, голос… Белокурая фарфоровая Гида была точной копией своей матери-южанки. Даже имя то же. Как же я не заметил раньше? Но не могло, не должно было быть у этой доброй, славной женщины такой дочери.

– Ты знал ее? – тревожно спросила хесса Гремлъяд. – Скажи, как она жила?

Астрид Леглъёф говорила, что хорошо, что никто не знает, из какого клана Гида, семье меньше горя и позора.

– Она… у нас в городе у булочницы работала. Ее любили, уважали.

Хронисты не лгут. Но будь я проклят, если сектанты по-своему не любили и не уважали Гиду. Да и поклонники вокруг нее постоянно крутились.

Может быть, наш долг еще и в том, чтобы защищать людей от не заслуженной ими жуткой, убивающей правды?

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

На хутор она ушла еще и из-за дочери. Гремлъяды не то чтоб не любили Гиду, но считали ее вздорной избалованной злючкой и не таясь говорили об этом вслух. Но как можно не любить, не лелеять единственное дитя, не считать его лучше, красивее и умнее всех? Это ведь так, и она тоже не молчала. Гида охотно соглашалась с матерью, жаждала всеобщего восхищения и повиновения, но дети клана не хотели признавать ее своей королевой, дразнили и в частых драках лупили, как любую задиристую девчонку. А Гиде, похоже, нравилось драться.

Гораздо больше, чем штопать паруса, и плести сети, и разделывать рыбу, и прясть, и ткать холсты. Все это была тяжелая, грязная работа, которая совершенно не подходила маленькой красавице.

Они ушли, взяв с собой верных людей, следовавших за хозяйкой еще с Южной Дуги, и суровые Гремлъяды помогли поставить дом и обещали прочую помощь, поддержку и защиту, потому как Морской устав не велит оставлять слабых и предписывает особо заботиться о женщинах иных племен, ведь им живется труднее, потому как они не знают обычаев. И тот же устав запрещает препятствовать вдове, если она решит начать новую жизнь.

Многие люди сказали бы, что хозяйка Гремлъяд с дочерью живут совсем не плохо. Но Гиде, со временем ставшей стройной белокурой красавицей, не нравился ни хутор Нёр, ни порядки на нем. Слишком много воли было дадено здесь слугам. Однажды дочка ушла. Просто ушла, не простившись. Обеспокоенные Гремлъяды хотели начать поиски, но мать Гиды запретила. Она просто знала: ее девочка жива и не нуждается ни в ком из родни. Знала целых три года, а несколько месяцев назад с той же уверенностью поняла: Гиды больше нет на свете. Весной Карл ездил вглубь материка и привез вести о дочери. Он не видел ее сам, но расспросил людей и, вернувшись, не поднимая глаз, повторил то, что они говорили. Мать не поверила: люди наверняка ошиблись и рассказывали о какой-то другой девушке, – но смутная тревога не давала ей покоя. А теперь можно не думать о плохом, ведь хронисты не врут.

Хозяйка хутора Нёр смотрела в окно. Уже вечереет, уже много часов прошло после того, как мальчик-хронист на сером кхарне выехал за ворота. Да пошлют ему Драконы хорошую дорогу и добрую жизнь. Ему и всем, кто находил приют и спасение на хуторе Нёр.

Скрип двери и шаги за спиной.

– Хозяйка Аудунн!

Теперь редко кто называет ее настоящим именем. Только старые слуги, да разве что из Гремлъядов кто заглянет. Милосердный Леге не велит ждать воздаяния за сделанное добро. Но если уж решит кто-нибудь вспомнить по-хорошему, пусть благодарят Гиду Гремлъяд.

– Хозяйка, там приехали, спрашивают…

Глава 7

Глава 7

До Рёнкюста я не добрался. От великой своей хитрости и для быстроты дела снова решил ехать не по тракту, а прямиком через Белое Поле до самого океана, а там вдоль кромки прибоя. О том, что шкипер Леглъёф может сейчас быть не дома, даже не подумал, и зря, потому как первым, что увидел, взобравшись на прибрежный холм, была вытащенная на берег «Белуха» и суетящиеся возле нее Астрид с ватагой.

Кто из нас удивился больше, сказать трудно. С «Белухой» -то все оказалось понятно. Вышли на лов, только подобрались к большому косяку сельди, только приготовили сети, как выскочил откуда-то из бездны молодой глупый однорог и от жадности кинулся сразу на большую добычу. Дурня огрели веслом по башке, и он, разобиженный, отправился восвояси, но рыбу распугать успел, да и много ли наловишь, если борт карбаса пробит насквозь. Выше уровня воды, но с грузом корабль осядет. Как-то дотащились до берега, пристали, вбили в дыру клин, а сверху, натопив смолы из запасов, приладили заплатку из шкуры пасть-рыбы. До дому дойти хватит, а там уж поосновательнее подлатать можно. Но вот о ловле – забудьте. Не так страшно, что добычи не взяли, в Рёнкюсте и без того запасов достаточно, – плохо то, что Астрид хотела по возвращении «Белуху» на время зимних штормов на покой поставить, а выйти в океан, Слепую Хозяйку побеспокоить и вернуться, никакого дела не сделав, примета очень уж плохая. Не будет нерадивым удачи вплоть до следующего года и двух после него. Это ж легче сразу удавиться! Ватага прикидывала, не набрать ли на берегу хотя бы камней, но количество, потребное для укрепления хейма, осадит карбас почище пойманной рыбы, а прихватить несколько – кто ж простит такое жульничество!

Так что мое появление за пятнадцать минут до того, как планировали скорбно отплыть, восприняли едва ли не как чудо Драконов и просьбу отвезти до Птичьего выполнить согласились с радостью. До острова отсюда близко, и карбас мы со Скимом не притопим. Единственное, что, сильно смущаясь, попросила Астрид, это заплатить мелкую денежку, вроде как за перевоз. Что поделать, таков обычай.

Отчалили, даже не дожидаясь утра: ночь была лунная, с пригодным ветром. Мореходы никак не выражали своих чувств, но явно были довольны. Гисли, опровергая слухи о молчаливости корабелов в плавании, молол языком не переставая, будто решил вспомнить и рассказать все легенды, сказки, притчи и байки берегового народа.

– У Гъольмов новый карбас заложили. С первой водой Слепой Хозяйке представлять будут. Сейчас по хеймам ездят, спрашивают, какое имя дать можно. Наречение – дело тонкое. Назовешь, как за волны ушедшего, и все – ни добычи кораблю не будет, ни удачи, ни жизни долгой. Мне бабка рассказывала, а ей ее говорила, что Рёнкюст прежде по-другому звался. Прибежали на кораблях люди с иной земли, хейм поставили, а назвали по тому месту, где раньше жили. И вот, что ты думаешь, пока старое имя было, все у них не ладилось, камень на берегу бросят – и тот криво ляжет. А как нарекли хейм Рёнкюстом, так сразу хорошая жизнь привязалась.

– А как прежде звались?

– Сейчас… Говорила же бабка… Имя-то такое знакомое… А, Фьерхольм.

– Ой, Ларс, что-то боязно мне. – Астрид Леглъёф неуклюже переступила тяжелыми морскими сапогами. – Может, лучше ты?

– Мне не сложно, но если скажешь ты, ей будет приятнее.

– И то, дело семейное. Но ты все-таки рядом стой. Поправишь меня, если что. Или одернешь. С призраком-то я в первый раз разговариваю.

Астрид еще немного потопталась на прибрежных камнях, неуверенно озираясь, наконец повернулась к маяку, единственному строению, что уцелело на месте прежнего Фьерхольма, и начала:

– Здравствуй, мати. Уж позволь тебя так называть, потому как предки наши, Леглъёфы, на большую землю отсюда прибежали, значит, всем нам ты родня. А еще потому, что если б не ты, нас бы, нынешних, и вовсе на свете не было. Не серчай, что раньше тебе почета мало оказывали. Не знали просто. Но теперь и сами мы, и дети, и внуки наши помнить будем и, как придем сюда, тебе поклонимся. Вот так вот.

Астрид действительно отвесила низкий береговой поклон, одной рукой коснувшись земли, а другой, ухватив за плечо, согнула и меня.

– И неизбывна будет память о тебе, Стейнмунн, пока жив хоть один потомок людей, в Фьерхольме спасенных. В том слово мое, дротнинг Астрид Леглъёф, крепко, а честная ватага и хронист тому свидетели. Спасибо тебе, мати.

Много звуков можно услышать посреди пустынного острова, омываемого волнами океана. Многое может померещиться. Кто-то скажет: набежавшая волна камни у берега ворохнула, кто-то – женщина, долго в неволе томившаяся, с облегчением вздохнула. Много тайн у океана, не все людям знать положено.

На маяке все было без изменений. Если кто-то и шарил здесь в поисках заветной книги, то делал это очень аккуратно, следов не оставляя.

Я поднялся к фреске, изображающей Драконов. Ступени лестницы выщерблены временем. На таких ничего не стоит оступиться и, чтобы удержать равновесие, опереться рукой о внутреннюю колонну, прямо напротив изображения Серого Мастера Меда. Там, куда падала бы тень от его поднятой ладони.

Камень, казавшийся монолитом, легко подался внутрь. Теперь оставалось только задвинуть плиту в открывшийся слева паз. Глубокая темная ниша. «Надо хотя бы осветить ее, прежде чем шарить внутри», – подумал я, засунув руку почти по плечо. Пальцы прикоснулись к чему-то холодному и шершавому.

– Что ты собираешься с ней делать? – спросила Астрид, подозрительно разглядывая книгу в переплете из черной «змеиной» кожи. Точную копию оставленного в Гехте «Гербариума». Астрид не открывала «Соперника», не брала в руки, вся ватага демонстративно не интересовалась им, но вечером шкипер позвала меня пройтись вдвоем по берегу, и первые слова ее, как только мы отошли достаточно далеко от лагеря, были о проклятой книге.

– Отдам канцлеру Хегли Секъяру. Или лучше сразу отвезти в храм Дода?

– Милый, верно, человек этот канцлер королевства, если встрече с ним ты предпочитаешь храм Багряного.

– Милее не бывает. Но видеть его все равно придется.

– Да, придется. – Астрид еще раз пристально посмотрела на черную книгу. – Ларс, я бы рада отвезти тебя, но ни один мореход в здравом уме не пристанет к берегу близ храма Дода. Мы не любим жрецов Багряного и не желаем иметь с ними никаких дел.

– Да кто любит…

– У нас случай особый. Охота на ведьм.

Охота на ведьм. В хрониках Гехта об этом ужасе нет ничего, потому как город начали строить после его окончания, а в то время, когда по всей земле Фимбульветер жгли женщин, обладающих особыми знаниями и способностями, на месте будущего Университета стояли три двора да трактир. В книгах же по истории написано мало и неясно. Словно стесняясь или боясь сказать лишнее, их авторы пишут, что во время правления Карла Проклятого, правнука Хлодвига Первого, всякий, кто занимался ведовством или обладал тайным знанием, объявлялся врагом и должен был быть «казнен на том месте, где схватили его». Что именно считалось тайным знанием и чем ведьмы так помешали выродку, объединившему в себе чуть ли не все пороки, не объяснит никто. Также неизвестно, сколько людей погибло за пять лет, пока по всей Фимбульветер горели костры. Конец этому положило только еще большее безумие Смуты, когда проклятый король окончательно разозлил своих подданных и несколько кланов, объединившись, объявили мятеж, а жители городов двинулись громить вурдов, и только небывалый прежде набег кочевников, прорвавший ослабленный доспешный ряд замков приграничья, заставил оставшихся в живых людей опомниться и вновь сплотиться. Говорят, что далеко не последнюю роль в возмущении государства сыграл кто-то из тогдашних хронистов.

Но про Смуту не писал только ленивый. А что же с охотой на ведьм?

– Наши летописи тех времен сожжены или взяты водой, – тихо сказала Астрид. – Но мы, живущие на побережье, не забыли ничего. Только зачем говорить? Кому сейчас важно знать, что прежде, еще до прихода ледника, в восточные воды часто заходили длинные узкие корабли и смуглые горбоносые люди, говорившие на чужом языке, торговали с нашими предками? Что не было сизой дымки и большие карбаса под многими парусами свободно плыли во все стороны, достигали иных земель и возвращались обратно? Что земля Фимбульветер прежде была больше? Кому нужны названия сгинувших городов, некогда стоявших у кромки океана? Только люди корабельных кланов помнят это. Когда мы делаем работу на берегу, собираемся вместе, поем, рассказываем. Бабка поведает внучке, что знает, та передаст своей. Летописи гибнут вместе со своими создателями. Или ложатся на полки, где лежат нетронутыми. Долго, очень долго… Вечно. Песни остаются, живут. Никто не вправе изменить в них хотя бы слово.

Астрид сложила руки на груди и склонила голову. Ветер трепал белые волосы шкипера Леглъёф, волны подбегали и припадали к ее ногам. Высокая, мощная, вставшая в лунном сумраке на границе земли и океана, она казалась героиней древних легенд, прорицательницей, раскрывающей видения прошлого и будущего так же легко, как отдергивают полог у входа в родной дом.

– Злое время, темное время… – Астрид говорила тихо, и не было в ее речи обычной для людей корабельных кланов напевности. – Менялся мир, менялись правящие им. Когда в сердце Фимбульветер начали жечь и убивать людей, многие бежали на побережье. Где еще было искать надежду на спасение? Много, много людей, несчастных женщин. А за ними шел орден Багряного Дода. Молодая, новая сила. Те, кто однажды сказал, что вправе судить и карать, защищая Фимбульветер от зла. Страшные дела тогда творились. Пена прибоя у берега была красной от крови и зарева пожаров. Как вообще какие-то люди на побережье остались? Здесь было много своих ведьм. Многие корабелы погибли. Кто-то не хотел отдавать жену, мать, дочь или сестру, кто-то просто вступался за женщину, просившую защиты. Некоторые собирались на карбаса и уходили прочь от Фимбульветер. Что с ними сталось, не знает никто, ни один не вернулся назад, чтобы рассказать. Знает только Слепая Хозяйка, она помнит все, но до поры не скажет.

Прошлое никогда не умирает. Что-то темное, страшное, дремавшее в глубинах океана, в глубине времени, пробуждалось сейчас, ворочалось, тянулось к двум людям, стоящим на берегу. Оно хотело вернуться, оно искало…

– Астрид, за что убивали ведьм?

– Разное говорили. Будто ведьмы воруют детей и насылают на людей всяческие беды и болезни. Будто из-за их колдовства пришел ледник, и Драконы, пытаясь спасти людей, отдали слишком много сил и оттого вынуждены были уйти из Видимого мира, передав власть свою и волю жрецам. Что ведьмы писали книги, которые нельзя читать. Их называют проклятыми или отреченными книгами. Ни сталь, ни огонь не могут их уничтожить, вода и земля отторгают их. Говорят еще, что такие книги как живые существа: могут учить, спорить, раскрывать секреты. И что они сами находят себе человека. Он читает и сперва не верит написанному, спорит с ним, но постепенно проклятая книга очаровывает его, и человек начинает служить ей, если даже понимает, что творит зло. Но ведьмы никогда ничего не писали. Их сила в словах и чувствах. Моя сестра, ведьма воздуха, рассказывала, что ее наставница объясняла ей, как говорить со стихией, как просить ее, где предел дозволенного. Так разумная мать учит дочь вежливости. Но были люди, которые действительно писали злые книги. И люди, которые эти книги читали.

– Проклятые книги сами по себе, как вещи, приносят несчастье?

– Нет, они, наоборот, защищают своих людей. Легко найти того, кто согласится служить сразу и с радостью, но отреченным это неинтересно. Они как бойцы-задиры – их радует борьба, и, встретив достойного противника, они стараются сберечь его как можно дольше.

– Откуда ты знаешь это?

– В молодости любопытная была. Когда в Университете училась, любила разные истории собирать. Особливо про всякие обереги нравилось, про вещи заговоренные, что удачу или беду приносят. А еще отреченными пугали новичков. Как будто проклятая книга могла сама прокрасться в комнату. Но разве такое может случиться? – Астрид пристально посмотрела на меня. – Ларс, я знаю, что ты взял на маяке. Это обычная книга, просто покрытые чернилами, сшитые между собой листы пергамента. Сама по себе она не может сделать ничего, вещь становится доброй или злой, только когда начинает служить человеку. Но если бы я была твоей матерью, я просила бы тебя: никогда не открывай эту книгу.

Что бы ни говорили про суеверных мореходов, боящихся и избегающих всего непонятного и могущего быть опасным, но оставить меня на Птичьем вместе с проклятой книгой и привезти на остров канцлера, дабы тот разобрался с апокрифом на месте, Астрид и ватага отказались наотрез. Во-первых, подступает неспокойное время зимних штормов – за два дня поручиться можно, а после Слепая Хозяйка большую приборку в доме начнет, разумным людям под ее метлу лучше не лезть. Во-вторых, перед концом навигации всякое дело лучше завершить. А в-третьих – и главных – глупостей не выдумывай!

С острова снялись на рассвете. Ватага особо попрощалась со Стейнмунн, поблагодарила призрак ведьмы за гостеприимство и пожелала удачного зимования. У каждого народа свои обычаи.

«Белуха» бежала по волнам легко, проворно, но вдруг остановилась, будто попала во что-то липкое и приклеилась намертво. Что это может быть? Я перегнулся через борт посмотреть.

Бледная, как непропеченный блин, абсолютно плоская рожа таращилась из-под воды. Первым делом я почему-то заметил, что у твари нет носа. Совсем. Только огромные темные глаза в складчатых веках да полная острых треугольных зубов пасть, растянутая в радостной улыбке от уха до уха. Впрочем, уши тоже отсутствовали. Как и волосы. Вся образина – гладкий, чуть подрагивающий круг, словно сунули под воду блюдо со студнем. Только у праздничного угощения не бывает широких перепончатых лап, мощными когтями вцепившихся в борт карбаса.

– Отойди, утащит!

Кок Гисли отпихнул меня от борта.

Мореходы носились по карбасу, вытаскивали откуда-то длинные острые пики, тыкали ими за борт. Но то ли делали это наугад, то ли промахивались или не успевали на долю секунды, но ничего из их стараний не получалось.

– Тихо! – шикнула Астрид на ватагу.

Все замерли и замолчали.

Минута. Вторая. Третья.

Скряб. Кто-то провел когтистой лапой по обшивке. Левый борт, ближе к корме.

Астрид молча протянула руку, и Гисли вложил в ее ладонь древко гарпуна.

Снова скрежет когтей по дереву и плеск воды. Нечисть карабкается на карбас.

Чуть согнув левую ногу в колене, с гарпуном в поднятой руке, Астрид стояла неподвижно, лишь взгляд зорких синих глаз скользил вдоль борта, быстро метался через палубу и назад.

Скряб. Скряб. Белесая лысая скользкая макушка показалась над бортом.

Свистнул гарпун.

И тут же хохот, радостный визг и улюлюканье сорванцов, которым удалась задуманная шалость, раздались со всех сторон. «Белуха» дернулась и сорвалась с места, но не устремилась вперед, а завертелась, словно веретено, раскрученное на столе во время игры в поцелуйчики. Ватажники повалились с ног. Меня поволокло по палубе, сильно приложило спиной о борт. Еще увидел, как Астрид, упираясь, пытается удержать брус кормила. А потом все скрыл белый туман.

– Это слимбы проказничали, – сказала Астрид. – Пока один вокруг «Белухи» шнырял, отвлекал, остальная стая под днище подобралась. Ишь, напустили туману.

Странный туман. Он словно облепил снаружи прозрачный купол, накрывший корабль. Все, что происходит на «Белухе», видно, а за кромкой бортов сплошное непроницаемое «молоко».

Карбас движется осторожно, словно слепец, вдруг оказавшийся в месте незнакомом, пустом, но настолько шумном или, наоборот, безмолвном, что в нем нельзя ориентироваться по слуху.

Океан молчит. Только плеск воды у бортов слышен, да скрип уключин, да протяжная монотонная песня гребцов. Ватажники поднялись и споро, без суеты и разговоров, взялись за весла. Ветер больше не наполнял парус «Белухи» – тот висел, словно погребальный флаг.

– Где мы, Астрид?

– Не знаю. Мы находим дорогу по приметам в водах и в небе, по солнцу и звездам. Сейчас ничего нельзя понять, даже в какую сторону плывем. Может, к земле, а может, и прочь.

– Так может быть, надо подождать, пока туман рассеется?

Шкипер покачала головой:

– Он не рассеется. Это чары. Так и будет, пока мы не пристанем к твердой земле. Доберемся до берега, сядем на мель или разобьемся о скалы – все равно.

– Что же делать, Астрид?

– Плыть вперед, пока не достигнем хоть чего-нибудь. Или пока не кончится питьевая вода. Тогда уйдем за волны. Это лучше, чем сходить с ума от жажды.

Лицо шкипера Леглъёф было отрешенно спокойно. Как будто происходило то, о чем она знала: это должно случиться. Знала давно, еще до того, как мы отправились на Птичий.

– Астрид… Прости…

Я хотел крикнуть так, чтобы услышала вся ватага, но горло перехватило судорожным всхлипом.

– За что?

– Из-за меня вы пошли на Птичий.

– Что с того? Все мы в воле Слепой Хозяйки.

Астрид задумчиво отвела выбившиеся из-под платка длинные белые волосы, и я увидел старый рубец, пересекающий загорелую шею шкипера.

– Кракен память оставил. Гисли-сказочник за мной тогда в воду прыгнул, щупальца ножом рубил. Каждый год два-три карбаса уходят за волны. Даже если возвращаются, то не всегда со всей ватагой. Тот, кто боится смерти, остается на берегу. Мы будем плыть. И надеяться – до последнего.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

– Уж если кто дурак, тот все делает по-дурацки. Как могли упустить мальчишку?

– Так вы ж сами велели, чтоб без свидетелей. А он с актеркой на кхарню пошел. Девица бойкая, сочная, думали, никак не меньше часа они там провозятся. А он через три минуты выкатился, да верхами.

– Ясно. Сами в трактире сидели, грелись. Со вторым что?

– Да как всегда. Дождались, пока выйдет, и голубичку в глаза, а потом в два ножа, на радость Драконам. Под стеной в сугробе прикопали.

Придорожные трактиры в земле Фимбульветер всегда считались местом мира и спокойствия. Кормильцы не любят, когда схватившиеся в драке посетители крушат и портят их имущество, и потому охотно пользуются правом, дарованным им королем Отмаром Великодушным: безжалостно гнать из заведения любого чем-то не угодившего им проезжего. Иногда вместе с буяном выставляют всех его спутников. А бывают еще особо злопамятные трактирщики, безошибочно узнающие и не пускающие в заведение раз проштрафившегося. Вот и думай, куда деваться, если ночь застала в пути, дом и очаг перед тобой, но ходу туда нет, а вокруг на многие станды только льды, снега, белые росомахи, хрустальные пауки, нежить и мало чем в результате одичания отличающиеся от нее разбойники.

И толкует дорожный народ, что если уж открылся новый трактир, то где-нибудь поблизости точно отыщется вскрывшаяся снежная могила, из которой на вред всем добрым людям выкопался упырь и теперь вона, за стойкой заправляет. Байку эту путники пересказывают друг другу часто и со вкусом, но ничем другим предпочитают кормильцев не обижать и в заведениях придорожных вести себя прилично.

Потому то, что творилось в трактире на полпути из Гехта в Бьёрнкрог, Хельгу удивило весьма.

Судя по ряду саней, выстроившихся у трактира, тут заночевал купеческий караван. Торговцы – люди солидные, обстоятельные. Они не станут без всякой причины галдеть и метаться вспугнутой вороньей стаей, ибо кто, увидев такое, будет уважать негоциантов и доверять им?

Рёда в стойло Хельге пришлось ставить самой. Если в трактире и был кхарнарь, показаться новой гостье он не пожелал.

Странно, странно. Оле Сван разобрался бы с происходящим за пять минут, но Хельга больше привыкла к городу.

Войдя в трактир, главный прознатчик Гехта чутко, словно гончая на охоте, принюхалась. Странное поведение, но мудрейший хеск Лагрольф, наставник Хельги, передавший ей пост, учил: определенная профессия или образ жизни дают человеку свой запах. Если сумеешь его различить, он поведает о преступнике не меньше, чем любой другой оставленный след. Только брать его надо сразу, как заходишь в помещение, иначе привыкаешь, принюхиваешься, и запах, если он не особо силен и нов, сольется с прочими, для данного места обычными.

На этот раз унюхать что-либо не удалось. Трактир заволакивал дым от сгоревшей каши, плотный настолько, что хоть ложкой хлебай, но больно уж неаппетитный. Из этого следует, что, что бы тут ни произошло, несчастье обнаружили уже после рассвета, когда местный повар начал готовить постояльцам завтрак. А случилось все, конечно же, ночью.