Текст книги "Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена"

Автор книги: Татьяна Бобровникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Глава V
Римский полководец

И в памяти народов навсегда

Нуманции засветится звезда!

Сервантес. Нумансия

^{«Чеченские войны» Рима. Полководец и его строгость. Бани при лагере и чаши для охлаждения напитков. Партизанская война.}

I

Испания была кровоточащей раной на теле Республики. Почти ежегодно туда уезжали сотни молодых новобранцев. Война велась в ужасных условиях, она не прекращалась ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой (Polyb., XXXVI, 1).Битвы происходили ежедневно, без плана, без порядка, без предупреждения – и римляне не знали ни минуты покоя. Иногда они даже спали, не снимая доспехов (App. Hiber.,77). Они жили в пустынных равнинах, в диких горах, в болотах. Они терпели нужду во всем: в одежде, в продовольствии, в удобном жилище. Они страдали то от холода, то от зноя, то от сырости. Вода, которую они пили, была так плоха, что среди них то и дело вспыхивали эпидемии желудочных заболеваний (App. Hiber., 54; 78).В 137 году до н. э. в войске начался такой голод, что солдаты съели всех вьючных животных, и многие из них умерли от истощения (App. Hiber., 82).

Попавших в плен ждали муки. «У них (иберов. – Т. Б.) в обычае гадать по внутренностям пленников» ( Strab., III, 3, 6).Передают такой случай – за одну знатную нумантинку сваталось двое женихов. Отец объявил, что отдаст дочь тому, кто принесет правую руку римлянина (Vir. illustr., 59).

Война тянулась бесконечно. Замечательно, что все римляне той эпохи, буквально все, которых мы знаем, сражались в Испании. Там воевали Эмилий Павел и оба его сына – Фабий и Сципион, воевали Тиберий Гракх и его сыновья, столь знаменитые впоследствии законодатели, воевали Авл Помпей и Метелл Македонский, Гай Лелий, Децим Брут, поэт Люцилий – словом, нет, кажется, ни одного римлянина, который не побывал бы полководцем, солдатом или офицером в этой злосчастной стране. Полководцы бывали хорошие, как Метелл, и плохие, как Помпей, честные и благородные, как Тиберий Гракх Старший, и лживые и бесчестные, как Лукулл [137]137
  Под началом которого воевал наш герой в 151 году.


[Закрыть]; одни поражали своей смелостью, как Децим Брут, другие изумляли суровостью, как Метелл, третьи – удивительной дисциплинированностью, как Фабий Эмилиан (Veil., II,5). Но война так и не сдвигалась с мертвой точки. Почему же римляне, покорившие весь мир, ничего не могли сделать с дикой, раздробленной Испанией?

Для историков XIX века все было очень просто. Для Моммзена ясно, что виновата прогнившая римская аристократия, которая не могла справиться с кучкой воинственных дикарей, а непрерывные восстания в стране показывают жестокость и неумелость римского управления. Сейчас, на исходе XX века, мы уже не можем так рассуждать. Слишком много горьких уроков дала нам жизнь. Мы невольно спрашиваем себя, как могло случиться, что римляне покорили величайшие державы тогдашнего мира, еще недавно сокрушили Македонию, если их аристократия и все управление насквозь прогнили, и почему только в случае с Испанией открывались все эти ужасные недостатки? Далее. В Испании сражались первоклассные полководцы, такие, как Метелл, еще недавно смиривший Македонию. Почему же только здесь, только в этой Испании, они оказались совершенно бессильны?

Ясно, что причину этого следует искать не в упадке и не в аристократии, а в чем-то другом. В чем же? Испания играла для Рима ту же роль, что Кавказ с Чечней для России. Это была горная страна, населенная дикими, воинственными варварами, которые в случае опасности уходили в горы и начинали оттуда партизанские действия. Замечательно, что справиться с этой войной не смог сам кумир всех немецких историков Наполеон, который потерпел поражение в России и оказался бессилен в той же Испании.

Бессильны были и римляне. Все привычные, веками усвоенные представления приходилось оставить. В другой стране разбить регулярную армию в генеральном сражении и захватить главные города значило одержать полную победу. В Испании же все было иначе. Можно было разбить варваров на поле боя. Можно было брать у них сколько угодно городов – Тиберий Гракх взял 300, Катон – больше чем пробыл там дней – могу себе представить, что это были за города! Что толку? Война пылала с прежней силой. Был только один способ покорить эту страну – построить там настоящие города, школы, приучить дикарей к цивилизации и оседлому образу жизни. Римляне прекрасно понимали это. Почти каждый полководец основывал в Испании город. И Страбон, автор I века н. э., рисует, какой стала эта страшная страна в его время:

«Турдетанцы… совершенно переменили свой образ жизни на римский и даже забыли свой родной язык. Большинство из них стало «латинскими» гражданами и приняло к себе римских колонистов. Так что все они почти обратились в римлян. И основанные теперь города… ясно обнаруживают перемену упомянутых форм гражданской жизни. Кроме того, все кельтиберы, принадлежащие к этому классу, называются togati. [138]138
  То есть «облаченные в тогу», национальную римскую одежду, олицетворяющую мирный образ жизни.


[Закрыть]Среди них находятся и кельтиберы, которые некогда считались самыми дикими из всех» (Strab., III, 2, 15).

Столь же странными представляются мне те страстные обличения жестокости римского управления, которые можно прочесть у Моммзена. Римское управление было, безусловно, очень дурным и очень жестоким, если сравнивать его с неким возвышенным идеалом гуманности и любви, который мы имеем в сердце. Но это же управление покажется нам весьма мягким и разумным, если мы взглянем на то, как обходились с подвластными народами европейцы, современники Моммзена.

Напомню судьбу североамериканских индейцев. «Индейцев истребляли… На них устраивали облавы, их травили собаками или подбрасывали им отравленную муку. Выдавалась плата за скальп индейцев: например, в Пенсильвании было истрачено 130 долларов за скальпы мужчин старше 12 лет и 50 за скальпы женщин. Был в ходу принцип, сформулированный генералом Шериданом: «Хороший индеец – это мертвый индеец»… Пока колонизаторы осваивали восточные районы Северной Америки, индейцев насильственно переселяли на Запад, причем применялись приемы, полностью предвосхищавшие сталинскую «ссылку народов». Индейцев загоняли в концлагеря, их селения сжигали, а потом, под вооруженной охраной, их гнали через весь континент. При таком переходе в племени Чероки, например, из 14 000 человек погибло 4000. Но вскоре янки пришли и на Запад. Все соглашения, заключенные с индейцами, были нарушены. Генерал Уокер, комиссар по индейским делам, писал: «Когда имеешь дело с дикарями, так же, как с дикими зверями, вопрос о национальной чести не возникает». Индейцев согнали в резервации на земли, где они не могли себя прокормить. В Калифорнии число индейцев с 1850 до 1880 года сократилось от 120 000 до 20 000. Столь же свирепо искоренялись религиозные представления и обычаи…. Тех, кто не хотел отказаться от своей религии, обрекали на голодную смерть. Детей с шести лет отбирали и отправляли в особые интернаты, где им запрещалось пользоваться родным языком. На каникулы их отдавали в слуги белым. Они были обязаны принять одно из христианских вероисповеданий. В 1884 году был принят уголовный кодекс, запрещающий индейские религиозные церемонии. Он был усилен в 1904 году и действовал до 1933 года (когда проблема уничтожения индейцев как нации была, видимо, решена). Индейское религиозное движение «Танцы духа» было подавлено расстрелами. Заключительным был расстрел в долине Вундед Ни в 1890-м: было убито 98 невооруженных воинов и около 200 женщин и детей. Кольер [139]139
  Один из знатоков индейцев, долго живший среди них.


[Закрыть]приводит воспоминание очевидца о кучах трупов и отдельных телах, рассеянных по ущелью, где солдаты убивали убегающих. «Я видел младенца, пытавшегося сосать свою мать, покрытую кровью и уже мертвую». «Возможно, мир никогда не был свидетелем столь неумолимого и искусно осуществленного религиозного гонения», – говорит Кольер… – И вот результаты. Вместо 1 млн индейцев, населявших в XVIII веке территорию современных Соединенных Штатов, там осталось около 400 000. К 1925 году они занимали территорию, составляющую 2 % от некогда принадлежавшей им земли. Из 600 племен 400 исчезло полностью» [140]140
  Приводимые здесь факты сообщаются в книге уже упоминавшегося Кольера, знатока жизни индейцев, – Collier J. The Indians of Americas. N. Y., 1975. Я позволила себе процитировать блестящее изложение этой книги, сделанное Шафаревичем: Шафаревич И. Р. Россия и мировая катастрофа. Сочинения в трех томах. Т. 1. М., 1994 С. 419–421.


[Закрыть].

Дабы не создалось впечатления, что судьба северо-американских индейцев совершенно уникальна, я напомню об австралийцах. «180 лет тому назад нога европейца впервые ступила на землю Австралии… вскоре (1788 г.) там была основана первая английская колония. В истории аборигенного населения Австралии эта последняя дата стала роковой. Англия объявила Австралию «незаселенной страной». Коренные жители оказались вне закона на своей родной земле. Колонизаторам не удалось превратить охотничье аборигенное население в плантационных рабов, так как оно не имело навыков земледельческого труда. Поэтому аборигенов просто сгоняли с земли, которая была нужна колонизаторам, а при попытке сопротивления безжалостно истребляли… Колонисты устраивали увеселительные «охоты» на аборигенов, расстреливая их из ружей. Во время карательных экспедиций уничтожались сотни и тысячи людей… Полицейские поджигали шалаши аборигенов, отделяли мужчин, женщин и детей друг от друга, убивали детей, разбивая им черепа о стволы деревьев, уничтожали целые племена, которым раздавали отравленные продукты». Жители Тасмании, – большого острова, расположенного близ Австралии, – были уничтожены поголовно, все до последнего человека, европейцами за 70 лет их господства. «Немногим лучше оказалась и судьба австралийцев. Уже к концу XIX века многие племена восточной Австралии и западного побережья были почти полностью истреблены или оттеснены в малопригодные для человеческого существования пустынные области центра. Сейчас их осталось около 50 тыс. (вероятно, одна шестая прежней численности)» [141]141
  Токарев С. Предисловие к кн. А. Элькин – Коренное население Австралии. М., 1952. С. 4–5.


[Закрыть].

Рядом с этими страшными фактами бледнеют и меркнут все рассказы о злоупотреблениях римских наместников. Даже возмутительная история Лукулла или Гальбы. Этот Гальба заключил договор с одним лузитанским племенем, но потом вероломно его нарушил. В Риме его привлекли к суду, но он, как мы помним, избежал заслуженной кары, вынеся на руках мальчика-сироту, воспитывавшегося в его доме. Его обвинитель Катон говорит, что он погиб бы, «если бы не прибег к детям».

Мы ни разу не слышим, чтобы римляне перебили всехжителей какого-нибудь большого острова, например, Сардинии, как европейцы перебили всех жителей Тасмании. Чтобы они уничтожали иберов как диких зверей, сгоняли их в резервации, чтобы очистить от них территорию. Чтобы они официально назначали плату за скальп испанца или травили их, как крыс. Всего этого в Риме не было и быть не могло. Мне представляется, что дело тут в том, что в Европе всегда была определенная идеология, позволявшая смотреть на завоеванных как на полуживотных, по отношению к которым позволено все. Сначала они были язычниками, затем неполноценной расой, наконец, тормозом на пути к прогрессу. У римлян же такой удобной идеологии не было. Поэтому, как ни велика была их национальная гордость, они все-таки всегда полагали, что их враги точно такие же люди, как они сами.

И еще одно. Нам очень много говорят о жадности и жестокости римских наместников, об их чудовищных злоупотреблениях. Но не странно ли, что мы так много знаем об этих злоупотреблениях, но ничего не слышим о беззакониях ассирийцев, персов и вообще всех бывших до римлян завоевателей? В чем тут дело? Очень просто. О римских наместниках мы узнаем из римских же судебных дел. Впервые в истории человечества покоренным народам дали право голоса и возможность судиться со своими властителями. А вели эти дела лучшие ораторы Рима. Из их-то пламенных, страстных речей мы и узнаем об ужасных преступлениях римских должностных лиц.

Однако вернемся к событиям в Испании.

Последним актом испанской войны стала война Нумантинская, вспыхнувшая в 143 году до н. э. Центром и средоточием ее стала неприступная крепость – «свирепая и гордая» Нуманция, как называли ее римляне (Val. Max., II, 7,1),оплот всех партизан и разбойников. Сама природа превратила мятежный город в неодолимую твердыню. Он стоял на отвесном обрыве между двух рек и оврагов. Со всех сторон его густой стеной окружали леса. В крепость вела всего одна дорога, притом она была перерезана рвами и завалена острыми камнями (App. Hiber., 76).Боевые действия шли медленно, вяло. Одно время, когда в страну приехал Метелл Македонский, всем начало казаться, что близко окончание злосчастной войны. Но вскоре стало ясно, что, как ни блестяще ведет военные действия полководец, у него не хватает сил ее закончить. Вот тут-то и разразилась катастрофа.

Быть может, читатель не забыл некоего Авла Помпея, «нового человека», которому некогда покровительствовал Сципион, но потом, увидав его двуличие и лживость, резко порвал с ним. Этот Помпей стал консулом в 141 году, стал почти обманом, обойдя Лелия, друга своего покровителя. Если бы он только знал, какие муки и опасности сулит ему этот консулат, ради которого он наделал столько подлостей!

Когда консулы бросили жребий, Помпею выпало ехать в Испанию. Даже Метелл не решался приблизиться к Нуманции, но Помпей смело подошел к городу. Трудно представить себе что-нибудь более жалкое и более позорное, чем все дальнейшие события. Сначала консул сделал было попытку осадить крепость, но был тут же выбит со своей позиции. Нумантинцы вскоре навели на него такой ужас, что он вовсе бросил осаду и двинулся к другой крепости, Терманции, воображая, что уж ее-то ему удастся захватить. Но тут его ждал новый удар. Он был разбит, потерял 700 человек убитыми, а затем его отрезали, лишили доступа продовольствия, а посланный за припасами отряд перебили. «Римляне были загнаны на крутизны и обрывы, многие из них, пехотинцы и всадники со своими конями, были сброшены в пропасть».

Слегка оправившись от поражения и утешившись тем, что взял несколько маленьких городков, Помпей вновь повернул к Нуманции. Решив, что взять ее силой совершенно невозможно, он задумал действовать измором и стал строить вокруг укрепления. Конец этого предприятия был самым плачевным. Нумантинцы непрерывно нападали на римлян, занятых работой, а тех, кто шел им на помощь, «они загоняли обратно в лагерь». Разгоняли они и фуражиров, привозивших съестные припасы.

«Стыдясь своих неудач и желая смыть с себя этот позор», Помпей решил не уходить на зимние квартиры, но оставаться в лагере, очевидно, надеясь, что совершит нечто славное. Но ничего, кроме новых бед это не принесло. Палатки оборудованы были плохо, снабжение не налажено, воины страдали от холода и голода. В лагере открылись повальные болезни. Римляне совершенно ослабели. Нумантинцы же настолько осмелели, что – вещь неслыханная! – бросали стрелы и камни чуть ли не прямо в римский лагерь. В конце концов Помпей не выдержал и покинул лагерь.

Тут он тайно завел переговоры с нумантинцами, соглашаясь на позорный для римлян мир. В это время прибыл его преемник. Нумантинцы пришли к нему и снова заговорили о мире. Очевидно, он и весь военный совет пришли в ужас, узнав, на какие условия готов согласиться Помпей. Помпей струсил и, по своему обыкновению, стал лгать. Он отпирался и говорил, что никакого договора не заключал. Его стали уличать во лжи собственные офицеры. Спор перенесен был в сенат. Отцы вовсе не поверили Помпею, а поверили нумантинцам. Бывший консул едва не погиб – его собирались выдать нумантинцам, – и спасла его лишь всегдашняя изворотливость (App. Hiber., 76–79).

В 137 году до н. э. в Испанию прибыл новый консул, Гостилий Манцин. Этот злополучный вождь навеки запятнал свое имя клеймом несмываемого позора. Имея 20 тысяч человек, он дал себя запереть в ущелье врагу, насчитывающему всего 8 тысяч! В результате Манцин подписал позорный договор, по которому капитулировал и фактически отказывался от этой части Испании. Мир вызвал бурю возмущения. Рим отказался его ратифицировать. В Испании сменилось еще несколько вождей, но одно из двух – или вожди эти были плохи, или Помпей завел войну в такой тупик, что оттуда не было выхода. Положение становилось все хуже и хуже.

Терпение квиритов лопнуло. Они чувствовали себя так, будто их осыпали пощечинами. Они буквально задыхались от гнева и возмущения. Они знали, что у них есть средство разом покончить с унижением и позором. Но они откладывали его на крайний случай. Крайний случай настал. И римляне прибегли к этому средству.

II

Осенью 135 года до н. э. Публий Сципион отправился на Марсово поле, чтобы проголосовать за своего племянника Квинта Фабия, который баллотировался в квесторы. Но едва он появился на избирательных мостках, народ немедленно выбрал его консулом, объявив, что он должен ехать в Испанию и кончать Нумантинскую войну (Val. Max., VIII, 15, 4).История повторилась. Казалось, время пошло вспять. Опять, как 13 лет тому назад во время Пунической войны, народ выбрал его, даже не спросясь его желания, поправ все законы и обычаи [142]142
  В первый раз Сципион не мог быть консулом, потому что не занимал еще ни одной должности, во второй раз – потому что закон запрещал быть консулом дважды.


[Закрыть]. И опять, как и тогда, народ не слушал сенаторов и бурно требовал, чтобы Сципиону дали провинцией Испанию немедля, без жеребьевки. И снова все были глубоко убеждены, «что он один сможет покорить нумантинцев» (Арр. Hiber., 84).

Неожиданное избрание обрушилось на Сципиона как снег на голову. Оно ломало все его планы, вырывало надолго из привычной жизни, навлекало на него тысячи хлопот, а главное, заставляло его ехать в дикую страну на опаснейшую войну с неодолимым врагом. Все произошло так быстро, что он едва успел опомниться. Но надо было действовать. Столь странно избранный консул созвал сенат и попросил, как требует обычай, денег и войска. И тут его подстерегала новая неожиданность, пожалуй, не уступавшая той, которая только что вознесла его на высшую должность. Ответ отцов был поистине ошеломляющим. Они заявили, что запрещают консулу проводить военный набор в Италии – довольно и тех войск, что стоят в Испании, – и, кроме того, они сейчас не могут дать ему ни одного асса (Plut. Reg. et imper. apophegm. Scipio min., 15).

Чем вызван был этот странный, невозможный, оскорбительный ответ? Как могли сенаторы отказать в деньгах и воинах лучшему полководцу Республики, к которому воззвал народ в самый опасный час? Или, быть может, отцы негодовали, видя, что законы попраны, и инстинктивно пытались помешать слишком большому усилению одного человека? Но, в таком случае, их образ действия был совершенно неудачен, просто нелеп. Возвышению Сципиона они помешать были не в силах, зато мешали ему завершить войну и делали все, чтобы поставить ему палки в колеса. А что такое война в Испании, они знали хорошо – ведь почти все они там побывали. Они добились только того, что в глазах народа Сципион предстал в ореоле героя, а на них легло черное подозрение в зависти.

Сципион не стал спорить – он знал, что это бесполезно. Он ответил гордо и спокойно, что ему не нужны их деньги: у него есть средства, а главное, есть друзья, которые не покинут его в беде. Но он горько упрекнул их за то, что они не дают ему армии и заставляют вести войну с никуда не годным войском. Сказав это, консул покинул сенат (ibid.).

Публий попал в прямом смысле слова в отчаянное положение. Испанская война была не из тех, к которым можно было отнестись легкомысленно. Он это знал. Теперь же оказалось, что он еще должен был вести ее на собственные средства. В сенате он гордо заявил, что ему не жаль своих денег. Это-то, конечно, было правдой. Вряд ли существовала на свете хотя бы одна вещь, которую он жалел бы менее чем деньги. В этом отношении он остался таким же, каким был в юности. Нет, денег он не жалел. Но именно поэтому у него их никогда не было. «Сципион Младший, – пишет Плутарх, – за 54 [143]143
  Ошибка Плутарха. Сципион прожил 56 лет.


[Закрыть]года жизни ничего не купил, ничего не продал и ничего не накопил в доме» (ibid., 1).Это утверждение не совсем верно. Продавать-то он продавал, например, после смерти отца, чтобы выплатить приданое мачехе. Но никакими спекуляциями, никакой коммерцией он, конечно, не занимался. Разумеется, и сейчас он продал все, что можно. Но этого – увы! – было слишком мало.

Как ни ужасно было его положение, он не обсуждал даже возможности уклониться от поручения, данного ему римским народом. То был его долг. Была у него еще особая причина, не позволявшая отказываться от командования. Война в Испании была столь мучительна, столь сурова, сопряжена с такими трудностями, что дрогнули даже некоторые из римлян – народа, всегда славившегося необыкновенной гордостью, железным терпением и феноменальным упрямством. Теперь же кое-кто, видимо, внутренне был готов отказаться от Испании. В 151 году до н. э. молодые люди под разными предлогами стали уклоняться от военного набора, не желая ехать в Иберию. Помпей и Манцин готовы были капитулировать. Тиберий Гракх, будущий реформатор, подписал за консула позорный мир, значит, готов был смириться с поражением. Так рассуждали многие. Но не Сципион.

Его гордая душа римлянина возмущалась против этого. Одна мысль о том, чтобы смириться перед испанцами, казалась ему верхом унижения, от которого его бросало в краску. В 151 году, когда все колебались, он голосовал за войну. Когда он увидел, что война становится опасной и молодежь робеет, он бросил все свои дела, отказался от поездки в Македонию, куда уже собрался, и поехал в эту суровую страну. Когда Манцин заключил мир, именно Сципион настоял на его расторжении. И вот теперь, когда все было на краю гибели, именно его назначили полководцем для этой войны. Мог ли он отказаться? Нет. И он принял вызов.

Итак, денег у него не было. Но, бедный деньгами, он всегда был богат любовью друзей, за которых так уверенно, так гордо поручился в сенате. Сам он готов был сразу, легко, с улыбкой отдать другу последнее. Он не допускал и мысли, что они окажутся менее благородны. С ранней юности мы видим его окруженным друзьями. Более того. Мы не можем указать никого другого из римлян, кто был бы настолько любим, как этот человек. С самых первых шагов, когда он, еще мальчишкой, служил под началом отца, которого войско люто ненавидело, даже тогда это же самое войско его обожало. Когда же консулом он приехал под Карфаген, он привез с собой не двух-трех друзей, как другие, – нет, за ним из любви следовал целый флот! И все-таки мы никогда бы не узнали, как велика была сила этой всеобщей любви, если бы не Нумантинская кампания.

Никто не покинул его. Ему помогали, кто чем мог. Достаточно сказать, что на средства друзей он смог 15 месяцев вести войну и платить жалованье войску. Но друзья предоставили в его распоряжение не только свое имущество, но и свои жизни. Они все поехали с ним под Нуманцию. Вместе с клиентами Сципиона, которые также не покинули своего патрона, их набралось около 500. Консул сформировал из них особое войско, которое назвал «отряд друзей» (Арр. Hiber., 84).Даже поэт Люцилий записался в этот отряд. Старый Полибий приехал из Греции, чтобы сопровождать своего названого сына. Не только отдельные люди – целые страны и города помогали Сципиону. Царь Аттал Пергамский и Антиох, которых он недавно посетил во время своего путешествия на Восток, прислали ему дары для ведения войны (Liv., epit., 57; Cic. Pro reg. Deiot., 19).

Но Сципион считал, что, сколько бы он ни получил от друзей, он должен в первую очередь истратить собственные средства. Другие полководцы ехали на войну, чтобы разбогатеть. Сципиону война принесла полное разорение. Правда, узнав об этом, сирийский царь прислал ему великолепные дары. Сципион получил их уже в военном лагере. Обычай не запрещал их принимать, ведь царь был другом римского народа. И император их действительно принял. Равнодушно взглянув на лежащую перед ним груду золота, он немедленно раздарил его храбрейшим солдатам (Liv., epit., 57).Так он до конца остался верен себе.

Ему помогали не только деньгами: царь Нумидии, наследник Масиниссы, узнав, кто будет командовать римской армией, прислал ему целый отряд под командованием столь знаменитого впоследствии Югурты. Фабий Эмилиан немедленно вызвался ехать с братом легатом, хотя в Риме считалось неприличным старшему брату быть легатом у младшего. Его сын, который все-таки стал квестором, не только пожелал отправиться в Нуманцию, но взял на себя все заботы о добровольцах. Сципион был этому очень рад, так как не мог долее задерживаться в Риме. Поручив все дела племяннику, он срочно выехал в Испанию [144]144
  События в Испании мы знаем только из Аппиана. И это для нас великое несчастье. Я вовсе не отрицаю, что Аппиан очень умный и очень интересный автор и рассказ его обладает своеобразной прелестью. Но у него есть несколько крупных недостатков.
  Первое. К сожалению, он совсем не разбирается в военном деле, а это большой недочет для историка римских войн. Из его повествования нельзя понять ни хода битвы, ни общего плана кампании. Например, в его рассказе битва при Заме представляется цепью неожиданных и беспорядочных единоборств в духе Гомера. Сципион вступает в бой со слоном, потом с Ганнибалом. Потом с Ганнибалом сражается Масинисса. Потом на него устремляется опять Сципион. Ганнибал неожиданно заметил на одном из холмов иберов и галлов и поскакал туда, надеясь позвать их на помощь. Но его воины решили, что он бежит, и сами кинулись врассыпную. А между тем Полибий говорит, что в битве этой командовали два лучших полководца и приложили максимум стараний при расположении войска. Вероятно, читатель уже почувствовал, что трудно понять, как Сципион спас римское войско под Неферисом. Так же трудно понять, как он спас Рутилия под Нуманцией. Поэтому-то «Гражданские войны» много выше всех других произведений Аппиана.
  Второе. Аппиан не оригинальный автор, а компилятор. Само по себе это совсем не так плохо. Плохо другое – выбор источников, которые он переписывает, подчас совершенно загадочен. Например, говоря о событиях, развертывавшихся в Испании и Африке во время 2-й Пунической войны, он почему-то следует не Полибию, а каким-то другим писателям. Отсюда его чудовищные промахи. Например, говоря об Африке, он вообще забывает битву при Великих Равнинах, которая была генеральным сражением, после которого карфагеняне просили мира. Он совершенно неверно рассказывает о поджоге неприятельского лагеря Сципионом и т. д. Это-то и придает особый интерес повествованию Аппиана, так как все остальные авторы благоразумно следовали Полибию, а он дает новые версии. Однако это же делает все события запутанными, непонятными и недостоверными в тех случаях, когда текст Полибия до нас не дошел. Тут остается только пожалеть, что Аппиан не мудрствуя лукаво не следовал Полибию. Именно так дело обстоит в его рассказе об Испании.
  Третье. Аппиан конспектирует свои источники. Не изменяет и украшает, как Плутарх, а именно конспектирует. При этом он зачастую опускает очень важные факты. Например, говоря о взятии Карфагена, забывает сообщить, как попал туда сам полководец, а в рассказе о реформах Гракха не пишет об эпизоде с казной Пергама. Из-за всего этого подчас очень трудно восстановить связь событий.
  И последнее. Он очень небрежен, невнимателен и способен допустить ужасные ошибки. Так, в одном месте он пишет, что наш герой – сын дочери Сципиона Старшего, усыновленный своим дедом, вместе с которым он сражался в Азии в 190 году и попал в плен. Не говоря уже о всем прочем, наш герой родился в 185 году (Syr., 29). Или в другом месте он называет племянника Сципиона Бутеоном, а его звали Фабий Максим (Hiber., 84).
  Вот почему к повествованию Аппиана об осаде Нуманции следует отнестись с долей скептицизма. Замечу, что он ни разу не упоминает имя Полибия, хотя тот оставил историю этой войны. Очевидно, Аппиан пользовался какими-то другими источниками.


[Закрыть].