Текст книги "Замуж — никогда"
Автор книги: Таня Винк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Ты хочешь сказать, что так называют собак?
– Да.
– Ты права, так называют умных, смелых и независимых собак. Рекс означает «король».
– Вы король? – Валечка удивляется все больше.
– Нет, я не король. Я будущий врач. – Мужчина снова улыбается, показывая ряд белоснежных зубов – таких в деревне не увидишь. – Скажи, Валя, у тебя есть собака?
– Нет. – Девочка мотает головой.
– А хочешь?
Валя радостно кивает.
– Где ты живешь?
– В Роганке.
– А где находится твоя Роганка?
– Возле речки. Туда на автобусе надо ехать.
Мужчина поднимается, достает из сумки, висящей на плече, блокнот и протягивает его Валиной маме.
– Напишите, пожалуйста, ваш адрес. Ваша дочка – очень хорошая девочка, я хочу подарить ей надежного друга.
– Я ее друг, – с обидой в голосе произносит Рома, – надежный друг.
– Тогда я подарю друга вам обоим.
Через неделю у ворот Вали остановилась большая черная машина с блестящим бампером – такие они только по телевизору видели. Из машины вышел полный мужчина со щенком в синей пластмассовой клетке – клетки такие тоже только по телику можно было увидеть. К щенку прилагалась родословная, инструкция, как и чем его кормить, куда обращаться, если он заболеет, и открытка, адресованная Вале и Роме. В ней – пожелания всего наилучшего и уверенность в том, что они полюбят Рекса, а Рекс – их. Внизу – размашистая подпись, а еще ниже было напечатано: «Рекс Бриер де Лизль, Бамако, Мали».
Спустя годы, когда многие в их селе обзавелись братьями Рекса Четвертого, потому как Рекс Третий удостоил вниманием многих сельских сучек, люди заговорили о невероятных качествах своих питомцев – удивительной преданности, не свойственной беспородным собакам. Один из псов умер через несколько часов после хозяина, другой бежал до районной больницы за скорой помощью и до самой выписки хозяина лежал на больничном пороге. И еще говорили об их способности различать плохих и хороших людей – учуяв негодяя, собаки лаяли до хрипоты.
Отъевшись и отлежав бока на диване, Виктор пошел искать работу, а Инна как-то незаметно отдалилась от всего, и от дочки в том числе, и почему-то снова стала считать свою жизнь пропащей, хотя многие бы с ней не согласились: зарабатывала она прилично – все-таки главный бухгалтер магазина, одевалась в дефицит, дочка и муж носили такие вещи, при виде которых у окружающих начиналась икота. Инна имела хорошие связи, могла достать все, от черной икры до мебельной стенки и даже автомобиля «жигули», и доставала, получая благодарности в виде шелестящих бумажек. Видя такие таланты супруги и неиссякаемый денежный поток – не такой широкий, как у директора магазина, но постоянный, Виктор и думать забыл о поисках работы, за которую по тарифной сетке платили аж сто сорок рубликов, сел супруге на шею, свесил ноги и заговорил о ребенке. И чтобы обязательно был мальчик.
А вот Ане было не важно, кто у нее будет, братик или сестричка – она радовалась, что у нее наконец будет настоящая и, конечно же, счастливая семья. Отчим вдруг начал интересоваться ее уроками, спрашивал, что она читает, какие фильмы любит смотреть. О себе рассказал, о своем родном брате Вове – брат так и остался в селе, женился, открыл продуктовый магазин и кафе. Отчим добавил, что Вова дурак и они давно в ссоре. Маму Виктор все время обнимает, что-то на ухо шепчет. Когда Аня смотрела на них, ее сердечко счастливо трепыхалось и ей так хотелось быть их дочуркой! Так хотелось, чтобы дядя Витя приходил к ней в школу, чтобы все одноклассники узнали, какой он умный, образованный. Но дядя Витя в школу не приходил. Ну и ладно, это не главное, главное – скоро она будет гулять с братиком или сестричкой, будет читать ему или ей книжки, рассказывать сказки, которые слышала от дедушки Ромы. Они будут всей семьей ходить по магазинам, в кино, убирать в квартире, мыть окна, ездить к морю – да о чем только не думала девочка, обретшая наконец семейный покой, то, что для миллионов детей было привычным и непоколебимым.
Однажды после экскурсии в Исторический музей Аня с подружками заскочила в «Детский мир», а там как раз пустышки «выбросили». На дворе – девяностый год, на магазинных полках шаром покати, на базаре за все ломят тройную цену, и Аня на радостях накупила пустышек на все деньги. Получилось двенадцать штук. Приходит домой. Мама и отчим телевизор смотрят. Аня протягивает им пакет с пустышками.
– Это что еще такое? – вскидывает мама брови.
– Это вам, – отвечает Аня и улыбается.
Мама и отчим переглядываются и смеются. Аня тоже смеется. Вскоре мама объявила, что она беременна. Беременность ее была нелегкой – ее часто тошнило, и она ела мел. Как конфеты. Мел этот приносила соседка, она в школе работала, а незадолго до родов Инна и Аню каждый день просила принести хоть пару кусочков. Девочка воровала мел с радостью – такой близости, таких мирных, доброжелательных отношений с мамой, как в те дни, у нее еще не было, и она делала все, чтобы отношения эти сохранились навсегда. Аня научилась пользоваться стиральной машиной «Малютка», развешивала белье на балконе, убирала, готовила все, даже борщ, напевала песенки и всем сердцем любила маму, дядю Витю и еще не родившегося малыша.
За время беременности Инна поправилась на четырнадцать килограммов. Женька родился летом, как и Анечка, только в середине июля. Он был крепеньким и тяжеленьким, почти пять килограммов, и во многом походил на Аню – по ночам не орал, днем вел себя тихо, даже, можно сказать, степенно: крякнет, если кушать хочет, и ни слезинки. Глядя на внука, Роман Андреевич думал о том, что у него взрослая душа и характер уже заметен. Так и с Аней было. Как и его сестра, Женя сосал материнскую грудь почти до года, прививки перенес хорошо, не болел, пошел ровно в год, в день своего рождения. И еще он очень любил сестричку. Инна же после родов начала болеть всем подряд, начиная от пародонтоза и заканчивая фиброзом матки, а когда вышла на работу, то к уборке и готовке, которыми Аня уже привыкла заниматься, добавились хлопоты с Женькой. До ее прихода из школы с Женькой нянчилась та самая тетя Оля, соседка, а потом уж Аня крутилась как белка в колесе – хорошо, что дедушка приезжал и помогал. Особенно тяжело было с молочными продуктами – в продуктовый, к деду, их не завозили, так бы он принес. А в молочном приходилось стоять в очереди по два, а то и по три часа. К счастью, дедушка приносил мясо, масло, колбасу, сосиски – большинство людей эти продукты редко видели. Мама тоже приносила с работы продукты, но то были деликатесы. И еще у нее появилась странность – она набрасывалась на отчима и дочь по поводу и без повода. В конце концов, стоило им всем оказаться на одной территории под названием квартира, как начинался скандал.
Виктор же вел себя тихо. Он отдал соседу рюкзак, с которым пришел к Инне, на поисках работы поставил жирную точку и окончательно превратился в сибарита. Одевался только в заграничное, курил исключительно «Мальборо», часто фыркал, вид имел печально-недовольно-заносчивый, кофе – тройной – пил в самой престижной кофейне, в которую со всех концов Харькова стягивались такие же вальяжно-печально-недовольные седовласые и крашеные крючкообразные парниши в американских джинсах, с изрядно помятыми лицами, желтыми зубами и вздернутыми плечиками. Супруге Виктор никогда не перечил – видимо, это было одним из обязательных пунктов его нового имиджа. Он с кривой усмешкой выслушивал угрозы о том, что она завтра же подаст на развод, и тут же без зазрения совести брал деньги из секретера и топал в ресторан. В ресторане с купеческой широтой заказывал картофель с луком, жаренный на сале, свиную отбивную на косточке и самый дорогой коньяк. Шипящий на сковороде картофель Виктору выносил сам шеф-повар в сопровождении двух официантов, вернее, вывозил на тележке. Виктор ковырял картошечку вилочкой, пробовал, задумывался, поднимал глаза к потолку, снова пробовал, долго двигал челюстями, хмурился, а повар стоял в почтительном ожидании. Да и было за что стоять – этот клиент оставлял в кабаке весьма щедрые чаевые. Заканчивалась сцена всегда одинаково: Виктор клал вилочку на стол и легонько хлопал в ладоши, будто нехотя, и снисходительно-покровительственно приговаривал: «Сегодня чуток недосолил» или «Лучка бы побольше надо… в следующий раз учти…» Повар лучезарно улыбался и, бормоча под нос: «Альфонс хренов», ретировался в кухню. Альфонс наедался, напивался, швейцар грузил его в такси, и через пять минут таксист тормозил у подъезда, взваливал уже заснувшего пассажира на спину и тащил на третий этаж, где его ждали три рубля, а дальше…
«Дальше» тоже всегда было одинаково – Инна набрасывалась на мужа, обзывала его последними словами, швыряла посуду, грозила разводом, мол, он ей все нервы вымотал. Но, видимо, не все, потому как, стоило супругу прийти в нормальное состояние, он ей наливал и они мирились. И гостей приглашали. Или с сотрудницами Инны – Витя женщинам очень даже нравился – шли в какой-нибудь кабак, ухарски проматывая честно и нечестно заработанные деньги. А страну в это время семимильными шагами топтала «перестройка», оставляя после себя выжженные души, неосуществленные желания и неуверенность в завтрашнем дне. Пройдясь электрическим шокером по мозгам советских людей, у кого-то она что-то подправила, кого-то сделала умнее, сообразительнее, кого-то вконец отупила, озлобила или разум отняла, а вот Инну и Виктора закружила в вакханалии пьянства. Это не предвещало ничего хорошего. И Аня, обескураженная и насмерть испуганная возвращающимся ужасом, держа братика на руках, забивалась в дальний угол и сидела тихо, пока приползшие домой мать и отчим не угомонятся.
Роман Андреевич много раз пытался поговорить с дочкой, образумить ее, но она только злобно зыркала на него, шипела, что ей плевать на свою жизнь, и для пущей убедительности впадала в непродолжительную истерику. Чем дальше, тем бóльшие обороты набирал разгул родителей. Ане уже во двор выйти некогда, уроки по ночам делать приходится. Вдруг, в один далеко не прекрасный вечер, мама не вернулась домой. То, что произошло на следующий день, не шло ни в какое сравнение с драками Инны и Николая – Виктор выбил жене четыре передних зуба, сломал ей нос и три ребра. За что? За то, что она провела ночь у какого-то мужика. И эта ночь поставила точку на их совместном пьянстве. Теперь каждый пил в одиночку, но жить продолжали вместе, втягивая в ссоры даже маленького Женьку. Точнее, это делала мама, доводя отчима до белого каления.
Происходило это так: сначала крики, мат, потом в ход шли кулаки. Потом Инна с расквашенным носом влетала в комнату, хватала Женьку и защищалась им, как щитом. Виктор попрыгает вокруг, побесится, руками помашет и выскочит из комнаты, кляня супругу на чем свет стоит, а она, вместо того чтобы взять себя в руки и успокоить орущего Женьку, сунет его Ане – и опять за мужем… Драка набирает новые обороты. И Аня все это время бережно прижимает Женьку к себе.
– Тихо, тихо, – гладит она вздрагивающую под фланелевой рубашечкой спинку, но это не помогает – Женька захлебывается громким плачем.
Мама возвращается, хочет отнять малыша, но Аня ловко поворачивается к ней спиной, группируется, выставляя лопатки, будто это вовсе не тоненькие лопатки двенадцатилетней девочки, а крылья, способные защитить брата от беды.
– Отдай ребенка!
Аня еще крепче прижимает Женьку к груди. Мама бьет ее кулаком по спине:
– Ты что задумала, маленькая тварь?!
Следующий удар приходится по затылку – у девочки даже челюсти клацают.
– Отдай ребенка!
Мама хватает Аню за плечи, рывком поворачивает ее к себе и пытается отобрать Женю. Одной ручкой он цепляется за ворот Аниного халата, другой за ее волосы. Мама тянет его к себе, но мальчик не разжимает кулачки. Еще немного, и Аня распрощается с прядью, зажатой в крошечной, но уже сильной ручке. Девочка не плачет, стискивает зубы и терпит, и вдруг брат отпускает ее волосы и невероятным, недетским рывком обвивает ручками ее шею и прижимается щекой к ее щеке. Прижимается и замолкает. Все, что чувствует Аня, – это его дрожащее тельце, пылающие щечки и испуг. Он еще маленький, этот испуг, но Аня узнает его и отчетливо понимает, что только она сможет защитить маленькое сокровище от родителей. И еще она понимает, что брат – единственный человечек на планете, которого она любит и ради которого готова на все.
– Отдай ребенка! – Мама тянет руки к Женьке и таращит пьяные глаза.
– Анюта, – отчим одной рукой задвигает Инну за спину, – дай Женю мне.
К нему мальчик идет, но тут мама налетает на Аню и лупит ее куда попало. Отчим уже в другой комнате, и девочка понимает, что сейчас мама ее убьет – рвущаяся из Инны ярость не имеет ни глаз, ни разума. Одной рукой Аня ловит руку матери, другой пытается оттолкнуть ее и получает удар прямо в лоб…
Придя в себя, девочка услышала звон в ушах. Она сидела на лестничной площадке, на холодном полу, спиной подпирая стену. Дышать было почему-то больно. Одной тапочки не было. Девочка поднялась на ноги. Стены и двери пошатнулись, но быстро встали на место. Аня нажала на дверную ручку, но дверь оказалась запертой. Хотела нажать на кнопку звонка, но резкая боль в плече не позволила этого сделать. Аня расстегнула кофточку. На правом плече красовалась фиолетово-багровая гематома размером с кулак. Кривясь от боли, Аня застегнула кофточку и только теперь увидела на полу клок волос. Это были ее волосы. Дрожа от ужаса, девочка провела пальцами по голове, ища проплешину, но тут из квартиры донеслись крики и звон посуды. Стиснув зубы от боли, Аня забарабанила в дверь:
– Откройте! Эй вы! Откройте!
На площадку выходят соседи. Они перешептываются и бросают на Аню сочувственные взгляды. Морщась от боли в плече, Аня одной рукой давит на кнопку звонка, а другой бьет по двери, но никто ей не открывает.
– У тебя что, ключа нет? – спрашивает сосед.
– А ты сам не видишь? – хмыкает его супруга. – Аня, не стучи, идем, Андреичу позвонишь, без него никак… – Она вздохнула. – Ох… ну и люди… Одно и то же, одно и то же…
Дедушка был на работе и прибежал очень быстро. Открыл дверь своими ключами, а там уже тихо и цепочка висит.
– Инна! Виктор! Снимите цепочку!
Ответа не последовало. Было слышно, как работал включенный на полную мощность видеомагнитофон. Шел любимый мультик Женьки – «Том и Джерри».
– Инна! Витя!
– Андреич, да что ты, в самом деле… Рви цепочку, и все дела, – советует сосед.
Дедушка надавил на дверь, цепочка лопнула, и в коридоре тут же появился Виктор:
– Хорошо, что вы приехали, Роман Андреевич.
В нос деду и внучке ударила вонь курева, а из кухни донесся опостылевший Ане звук – тошнотворный, ненавистный стук бутылки о стакан, бульканье и пьяное бормотание матери. Девочка тут же снова задрожала. Жалость к маме, проснувшаяся в ее душе с тех пор, как та забеременела, теперь даже не шевельнулась. Впрочем, шевелиться было нечему – жалость умерла. Второй раз. Трясло Аню не от холода – соседка ей и кофту теплую дала, и тапочки. Девочке было страшно: знакомый с детства кошмар вернулся и пялился на нее пьяными, остекленевшими глазами…
Женька смотрел видео. Виктор увлек Романа Андреевича в другую комнату и плотно закрыл за собой дверь. Аня остановилась возле нее, но ничего нового не услышала, лишь то, что отчим говорил уже сто раз:
– Я сдам вашу дочку в наркодиспансер.
На этом разговор и закончился. Пока дедушка, не снимая верхней одежды, разговаривал в кухне с Инной (та в ответ плела что-то бессвязное и агрессивное), Аня собрала портфель и заглянула в кухню. Мама по-прежнему сидела на табурете и сосредоточенно чавкала, навалившись грудью на стол. Она мазнула по Ане мутным взором, налила в рюмку коньяк и быстренько опрокинула в рот.
– Деда, я с тобой, – сказала девочка, поймав взгляд Романа Андреевича, и он молча кивнул.
В груди у Ани разлилось тепло.
– Никуда она не пойдет! – рыкнула мать.
– Пойдет, – спокойно ответил дедушка.
– Ей в школу…
– Завтра суббота.
Роман Андреевич попытался еще что-то вдолбить дочери, и через десять минут Аня и дедушка уже шли к метро. Ей по-прежнему было холодно. Не от морозного, совсем не апрельского ветра – холод был в ее душе.
– Деда, хорошо, что ты меня забрал, – сказала Аня, застегивая молнию на куртке до самого подбородка.
– Да… – Роман Андреевич поднял воротник и с болью в сердце покосился на внучку. – Есть хочешь?
– Ага. – Аня кивнула. – Я давно не ела.
– Вот и хорошо. У меня борщ есть, сало, чеснок. – Дед подмигнул. – Как тебе такое меню?
– Отлично! – Девочка расплылась в улыбке. – А как там Рекс? Я давно его не видела.
– Тебя ждет. – Дед Рома посмотрел на часы. – Давай быстрее, успеем на восьмичасовый автобус. Холодно… – Он поежился и сунул руки в карманы куртки.
– Ага, – снова кивнула Аня.
– Странно, середина апреля, а ночью заморозки обещали…
Уже стемнело, когда они вышли из автобуса и по узкому тротуару, освещаемому редкими фонарями, направились к дому. Роман Андреевич смотрел на внучку, топающую рядом с ним, и видел счастливого птенца, выпорхнувшего из ненавистной клетки. Бедный ребенок… Рекс встретил их радостным лаем, облизал лицо Романа Андреевича, а потом бросился к Ане.
Смеясь, она схватила пса за уши:
– Привет, Рекс! Ой, я так тебя люблю!
Рома закрыл калитку и пошел к крыльцу, на котором стояла кастрюля Рекса.
– Молодец, все съел. Сейчас получишь любимые косточки и будем смотреть телевизор.
При слове «косточки» пес весело тявкнул и кинулся к входной двери. Аня схватила Рекса за ошейник. Казалось, что у пса от радостного виляния вот-вот отвалится хвост. Дед Рома достал из кармана ключ и открыл дверь, но собаку в дом не пустил.
– Подожди, потом зайдешь, – сказал он, и Рекс послушно сел на задние лапы.
Аня разулась, повесила курточку на вешалку, прошла в кухню и забралась с ногами на табурет.
– Дедушка, – сказала она, когда Роман Андреевич полез в холодильник за косточками для Рекса.
– Что, моя хорошая? – Рома положил косточки в собачью миску.
– Можно я буду у тебя жить? – спросила Аня, и Роман Андреевич едва не выронил миску из рук. – Я не хочу возвращаться домой. Переведи меня в сельскую школу, хорошо?
В груди Ромы снова поднялась волна гнева на дочку, на зятя – он обвинял Виктора в том, что тот спаивал Инну, и небезосновательно. «Женщина может спиться за полгода!» – кричал Роман Андреевич, но Виктор только хмыкал:
– Не сопьется, – и уголки его рта ползли вверх в едко-холодной клоунской ухмылке.
На Романа Андреевича смотрел большой знаток жизни…
Держа миску в руках, Рома опустился на стул:
– Ну, а теперь скажи, что случилось.
Выслушав сбивчивый рассказ внучки, осмотрев ее голову с маленькой проплешиной, Роман Андреевич тяжело вздохнул, постоял в задумчивости, поставил миску на пол, открыл дверь и впустил собаку. Рекс накинулся на еду, а Роман Андреевич снова подошел к холодильнику.
– Колбасу вареную будешь? – спросил он у внучки.
– Конечно. – Аня улыбнулась. – У тебя всегда есть моя любимая колбаса. Ты самый лучший дедушка на свете!
Роман Андреевич положил колбасу на стол и сел на табурет.
– Дедушка, ты разрешишь мне у тебя остаться, да? – Девочка смотрела на него с мольбой.
Некоторое время Роман Андреевич молчал и наконец ответил:
– Даже не знаю, что сказать…
– А что тут говорить? – Аня опустила ноги на пол. – Они все время дерутся и ругаются. Я не хочу с ними жить, не хочу, чтобы Женя с ними жил. – У нее в глазах заблестели слезы.
Рома принялся нарезать колбасу.
– Я не знаю, что сказать… – повторил он.
– Не надо ничего говорить! – воскликнула Аня, прижимая кулачок к груди. – Забери нас с Женькой к себе, и все! Тебе не будет с нами трудно, я все умею. Женьку в садик определишь, и будем хорошо жить. Я помогу тебе картошку посадить, буду морковку полоть, ты ж не любишь полоть морковку. – Аня смотрела на него заискивающе. – Цветы посажу под окнами и возле крыльца… я давно собиралась. Давай пионы посадим, они так хорошо пахнут, – тараторила девочка, – и маттиолу. – Она помолчала, а затем задумчиво продолжила: – Деда, я не понимаю, зачем люди женятся? Чтобы потом драться друг с другом, будто больше не с кем? И еще я не понимаю, зачем мама пьет. Она не имеет на это права, потому что она женщина, от нее в доме все зависит.
Услышав эти слова, Роман Андреевич чуть нож не выронил и уставился на внучку.
– И… и детей бить нельзя, – ее голос сорвался, она скривилась, вот-вот заплачет, и коснулась рукой головы, там, где была проплешина, – нельзя… – она всхлипнула, – это так больно… и обидно…
– Ну, ну, Анютка, не надо, – Роман Андреевич коснулся руки внучки.
– А мужчина… – продолжила Аня, порывисто втянув носом воздух, – не имеет права бить жену, иначе он не мужчина. И вообще… никто никого не должен бить, нельзя драться! Это страшно! Это… это хуже смерти! Дедушка, я не хочу с ними жить, я хочу жить с тобой! – воскликнула она. – А их… Их надо лишить родительских прав!
«А ведь она уже совсем взрослая, – подумал Роман Андреевич, глядя на раскрасневшееся лицо внучки. – Анютка все правильно говорит. Бить нельзя. Никого. Даже словом нельзя унижать, это плохо, не по-людски». Ох… Забрать внуков… Как же он их заберет? Что он может сделать, чтобы дети не росли в этом ужасе? А ничего. Разве только с Инной поговорить. Да он уже говорил, а она лишь удивлялась:
– Папа, да ты что?! Я не пью!
Инна в детстве его не слушала, а сейчас… Нет, не в его силах оградить внуков от этого ежедневного кошмара. Не в его! И не в чьих. Инна обязанности матери исправно выполняет, дети накормлены, одеты, обуты, она не тунеядка, работает – на посторонний взгляд вполне приличная женщина. И детей своих любит. Какой-то неистовой, малопонятной любовью. Когда Аня в три года заболела воспалением легких, Инна устраивала истерики. «Я этого не вынесу! Я не хочу жить!» – кричала она, сутками сидя у кроватки дочери. В палате не было предусмотрено место для мам, вот и ютились они на полу, возле кроватей малышей. Да, Инна любит своих детей, просто она… такая. А все потому, что мама покинула ее в тот момент, когда была нужна ей как воздух. А может, это произошло еще раньше? Да, еще раньше она разуверилась в любви и ее душа очерствела… Роман Андреевич помнил, как дочка защищала его, взрослого, крепкого мужика… Теща покойная тоже на мужа своего, Степана, кидалась, как ведьма, и лишь после его смерти вдруг смирная стала, видимо, поняла, что только он любил ее, только ему она была нужна, да поздно. А Валя? Она переменилась после того, как заболела. «Прости меня», – сказала Роману после первого сеанса химиотерапии, после того, как он заявил врачам, что не оставит ее ни на секунду. И не оставил, все время держал ее за руку. Смотрел на нее, бледную, осунувшуюся, и ни в голове, ни в сердце не было обиды на нее, была только любовь и… прощение. Вечное прощение.
– Это ты меня прости. – Роман Андреевич сжимает тоненькую, в голубых жилочках, ручку-лапку. Потом жилочки исчезнут, но это будет потом, а пока он шепчет: – Я тоже виноват перед тобой.
Он не знал, в чем перед ней виноват, ему и не нужно было этого знать – раз случилось то, что случилось, значит, в этом была и его вина, наполовину. Ведь двое все должны делить пополам, потому что они две половинки одного целого. Роман Андреевич всегда так думал, так считал, но теперь уже и не знал… Ничего не знал. Не знал, чем закончится все это для Инны, а ведь закончится… Не знал, почему все так… Почему каждая из этих женщин, Инна, ее бабка, мать, упрямо брели по пути разрушения – себя, семьи и тех, кто рядом? Что рвалось наружу из их сердец? Что теперь рвется из сердца Инны? Что ждет Анечку? И как остановить эту вакханалию обескураживающих совпадений, похожих на вирус, поразивший судьбы женщин, наплевавших на кровное родство и даже на любовь матери к ребенку?!
– Анечка, я поговорю с твоей мамой, мы все обсудим.
– О чем ты с ней поговоришь? – Девочка сдвинула брови. – Что с ней можно обсуждать? Дедушка, с ней не о чем говорить, она плохая мать, безответственная! Это все напрасно! – воскликнула Аня. – Вы, взрослые, все такие! – По ее щекам потекли слезы. – Только о себе думаете! Почему ты меня не слышишь? Почему?
– Я сказал, что поговорю с твоей мамой, – медленно повторил Роман Андреевич.
– Не о чем с ней говорить! Я много раз с ней разговаривала, просила ее не пить! Она обещала. И что? Пьет еще больше! Она врет, все время врет! – Всхлипывая, Аня вытирала щеки тыльной стороной ладони. – Пожалуйста, забери нас с Женей к себе, прямо сейчас!
Роман Андреевич упрямо мотнул головой:
– Не могу.
Слезы высохли, лицо Ани застыло, в глазах сверкнул обжигающий холод.
– Аня, хорошая моя, я все вижу и понимаю, я тоже страдаю из-за всего этого, очень страдаю… – Дедушка тяжело вздохнул. – Девочка моя, я знаю, что тебе нелегко, знаю, что ты уже взрослая. Ты даже не представляешь, насколько ты взрослее своих ровесниц. Ты серьезно относишься к жизни. Постарайся понять, что я не имею на вас с Женькой никаких прав. – Он хотел дотронуться до ее плеча, но внучка отстранилась, и рука Романа Андреевича повисла в воздухе.
Некоторое время Аня пристально смотрела на него, а потом тихо произнесла:
– Значит, не заберешь?
Девочка снова сдвинула белесые бровки.
– Нет. – Дед Рома мотнул головой.
Повисла тишина, и ему вдруг показалось, что перед ним сидит не двенадцатилетняя девочка, а уже взрослая женщина. Внезапно Аня заговорила странным незнакомым голосом – будто это был не человек, а робот.
– Я не буду с ними жить. Заберу Женю, и мы уедем.
– Уедете?
Она кивнула.
– Куда же вы уедете? – с болью в сердце спросил Роман Андреевич, вспомнив, что такой же голос был у совсем юной Инночки, когда она твердила о том, что уедет к Саше… Уже после того, как письма от него перестали приходить.
– Этого я пока что не решила. У меня еще есть время подумать. До тех пор когда получу паспорт.
– Паспорт? – Роман Андреевич вытаращил глаза на внучку. – Тебе ж еще почти три года ждать…
– Ничего, – холодно произнесла Аня, – подожду.
Ужинали они молча.
Ночью Роман Андреевич долго ворочался, обдумывая разговор с внучкой. И так его повернет, и эдак. Но, как ни поворачивай, девочка должна жить с матерью. А с Инной он обязательно еще раз побеседует.
Роман Андреевич уснул на рассвете, но вопросы, роившиеся в его голове, будто назойливые пчелы, прерывали сон, не давая ни минуты покоя. Что он сделал не так? Почему Валя его разлюбила? Ведь он из кожи вон лез, чтобы ей угодить. Чему он не смог научить дочку? Ведь старался, чтобы у нее все было. Что проглядел? Конечно, он не все видел – он мужчина и иногда просто не может видеть то, что нужно девочке. Он был примерным отцом, женщин после смерти Валюшки не знал. О том, чтобы привести Инночке мачеху, даже подумать не мог. И что получилось? Страдают невинные дети. Роман Андреевич открыл глаза, посмотрел в окно и прошептал:
– Валечка, родная, как же мне тяжко без тебя… Не знаю, что делать, совсем запутался. Подскажи, любимая…
Но любимая молчала… Да и любила ли она его?.. Наверное, любила. Но, главное, его сердце любит и, пока стучит, будет ее любить. Роман Андреевич смахнул слезу, шмыгнул носом и вскоре забылся тяжелым предрассветным сном, прижимая руку к груди – болело сердце…
Мама позвонила в воскресенье вечером. Она была трезвой. С Аней разговаривала так, будто ничего не случилось. Рано утром в понедельник девочка отправилась в школу, а вечером приехал дедушка. Они с мамой закрылись в кухне и о чем-то долго разговаривали. Аня надеялась, что о ней и о Женьке, что дедушка Рома все-таки их заберет. Она сидела на диване с братом и ждала… И вдруг услышала:
– Анютка, провожай меня, мне пора.
Внутри у девочки похолодело. Она вскочила с дивана и бросилась в коридор.
– Деда! – Аня не сводила с Романа Андреевича широко распахнутых глаз. – Ты говорил с мамой, да?
Дед молчал, а мама сдвинула брови и грозно посмотрела на Аню:
– А у тебя самой что, языка нет? Почему деда подсылаешь?
– Инна, не начинай, – тихо попросил Роман Андреевич.
– Я начинаю? Это она начинает, – фыркнула Инна. – Вот что я тебе скажу, моя дорогая. – Она помахала указательным пальцем. – Свои бестолковые желания засунь куда подальше, а то я сама это сделаю! Вот тебе мое решение: будешь жить дома, в семье, с матерью, поняла?
– Дедушка… – Аня искала в глазах Романа Андреевича поддержку, но он отводил взгляд.
– Замолчи! – рявкнула Инна.
– Инна, перестань! – не выдержал Роман Андреевич.
– Знаешь, папа, ты мне в моем доме не указывай. Мы с тобой все обсудили, а дальше я уж как-нибудь сама!
Роман Андреевич тяжело вздохнул и снял куртку с вешалки.
– Деда, не оставляй нас! – крикнула Аня, и ответом ей был очередной тяжелый вздох, вырвавшийся из груди Романа Андреевича.
– Деда, я тоже уеду! – Девочка развернулась и пошла в комнату собирать вещи.
– Я тебе уеду! – гаркнула Инна.
– Мы вдвоем уедем! Вместе с Женей! Мы не будем с вами жить! Вы пьете! Вы страшные люди! – выпалила Аня, дрожа от злости.
– Так, папа, – звенел голос Инны, – давай, собирайся…
Аня распахнула дверцы шкафа, схватила Женькин свитерок и, захлебываясь слезами, выбежала в коридор:
– Дедушка, не уходи! Пожалуйста! Не…
Ее крик оборвала звонкая пощечина, и тут же повисла тишина, такая же звонкая. Эту тишину, будто нож, разрезал голос Ани:
– Я тебя ненавижу! Ненавижу!
– Анечка, что ты говоришь? – Роман Андреевич шагнул к внучке. – Так нельзя, она же твоя мать…
– Она мне никто! Никто! Ей наплевать на меня! – вопила Аня, и тут Инна схватила ее за все еще болевшее плечо и толкнула в сторону комнаты. Аня вскрикнула и ударила мать по руке.
– Ах ты, тварь! Ах ты… – Инна замахнулась, но Роман Андреевич перехватил ее руку и прижал дочку к стене. – Пусти меня! – Инна билась в его руках. – Пусти!
– Нет, так не пойдет. Это уже черт знает что.
То ли Роман Андреевич ослабил хватку, то ли разъяренная Инна оказалась сильнее, но мужчина неожиданно отлетел к противоположной стене коридора.
– Пошел во-о-он! – заорала дочь истошным голосом и распахнула настежь входную дверь. – Вон из моего дома! Во-он! – визжала Инна, топая ногами и тряся кулаками. – Ненавижу!
Аня глядела на деда. Она только сейчас поняла, что Женька уже захлебывается плачем. Она бросилась в комнату, взяла братишку на руки и снова выбежала в коридор. Дед Рома обувался.
– Не уходи, – выдохнула Аня, все еще надеясь, что ее мечта исполнится.
Роман Андреевич ничего не ответил и головы не поднял.
– Дедушка! – К горлу девочки подкатил ком.
– Иди в комнату! – прикрикнула на нее Инна.
Аня не шевелилась. Она во все глаза смотрела на деда.
– Я кому сказала?! – рявкнула мать.
