Текст книги "Замуж — никогда"
Автор книги: Таня Винк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Девушка испуганно заморгала:
– Что же делать?
– Что делать? Ну… Думаю, как-нибудь справимся. – Николай улыбнулся.
– Конечно справимся! – радостно воскликнула Инночка.
– Оно-то так, но где мы будем жить? Я, знаешь ли, не верю, что когда-нибудь получу квартиру от государства. Тетка Нинка меня кинула, так что кооператива мне не видать, как собственных ушей, а жить с женой и ребенком в милицейской общаге… – Он развел руками. – Кухня общая, туалет один на восемь человек…
Инна приподнялась на локте:
– А зачем нам здесь жить? Поселимся у Раисы.
– Ты уверена, что она не будет возражать? Ребенок в доме – это, знаешь ли, шум и хлопоты.
– Об этом не беспокойся, я с ней поговорю. Ну, конечно, если она нам откажет, придется поселиться тут. – Инна не сводила с Николая широко распахнутых, счастливых глаз. – Главное, что мы любим друг друга, – прошептала она и грациозно опустила голову любимому на грудь.
Она не ждала, что он скажет «я тебя люблю» – Николай этих слов так ни разу и не произнес. Ничего удивительного – девчонки рассказывали, что из большинства парней это признание и клещами не вытянешь. А одна девчонка поведала, что когда прижала парня к стенке, мол, не скажешь «люблю», не буду с тобой встречаться, он долго топтался, пыхтел и наконец выдал: «Мы это… кажется, любим друг друга…»
– Ладно, поговори, а если старуха не согласится, я подключу кого нужно, и она все сделает, как мы скажем. – Николай ухмыльнулся, и эта ухмылка не понравилась Инне.
– Что ты, Коля! – Девушка нахмурилась. – Ты на что намекаешь?
– Как это на что? На наше будущее. – Николай откинул одеяло и опустил ноги на пол. – Давай собирайся, а то я на дежурство опоздаю.
Узнав о беременности Инны, бабушка Рая категорически отказалась жить под одной крышей – не с ребенком, а с его отцом.
– Дура ты, Инка, и память у тебя короткая! – Бабка стукнула крепким кулаком по столу и сверкнула глазами. – Чтобы духу его тут не было! Вот помру, тогда делай что хочешь, а пока… Нет, ни за что!
Узнав об этом, Роман испугался – а вдруг его тетка выпишет Инну, она такая… Но Рая внучку не выписала, а только головой покачала. Ну не отдавать же такие хоромы сволочному государству, которое расстреляло ее отца!
Николай же, узнав об отказе бабы Раи, рассвирепел:
– Ты имеешь право разделить эту квартиру. Вот что, я кое с кем поговорю, и мы подадим на твою бабку в суд.
– Коля, ты что?! – испуганно воскликнула Инна.
– Как что? Она не имеет права запрещать тебе приводить мужа на свою жилплощадь. Ты такая же хозяйка в этой квартире, как и она!
– Коля, не нужно. Лучше тогда я к отцу поеду…
– К отцу? Ну, попробуй…
В село Инна, конечно, не поехала, а поселилась у Николая и довольно быстро поняла, что одно дело наведываться к нему в гости, а другое – жить в общаге. Эта ситуация очень ее злила – ну что стоило бабке согласиться?
Брак зарегистрировали, свадьбу сыграли в небольшом кафе. Роман Андреевич произнес тост «за счастливую семью и здоровенького внука». Со стороны Николая были только Катя с мужем да Шурка, их старшенькая. Младшая, Галка, совсем недавно родилась, и ее оставили дома. Катька – единственная из Сергиенок, кому плевать на вражду. А какое ей дело до всего этого? Она не кровная родственница, а всего лишь замужем за двоюродным братом Николая, Василием. И Василий, надо сказать, не в родню пошел – молчаливый, спокойный, мухи не обидит, с селянами никогда не ссорился. Непонятно, кто у них в доме за мать, потому как с дочками Васька больше нянчился, чем супруга, и Рома его за это очень даже уважал: видел в нем родственную душу. Катерина отличалась своенравным характером, с Шурой сидела дома всего три месяца, а потом пошла на работу. С Галей история повторилась. Хорошо, что было на кого детей оставить – крепких старушек в селе хоть отбавляй, и за небольшую прибавку к пенсии они брались за такую работу с удовольствием. У Кати работа тоже была не пыльная – табельщица в совхозе, но она не очень спешила домой, как другие бабы – те улучат минутку и до хаты: как там дети? Конечно, пока Катерина грудью дочерей кормила – бегала, а потом уже Вася как угорелый мотался между машинно-тракторной станцией, на которой слесарил, и домом – нянькам он не очень доверял.
Баба Рая на свадьбу не поехала, сбрехала, что нога болит. И так получилось (то ли баба Рая накаркала, то ли время пришло), что, спускаясь по лестнице, она действительно подвернула ногу и скатилась вниз, повредив себе позвоночник. Ее заковали в корсет, прописали постельный режим. Полдня при ней была сиделка, потом Инна прибегала из института, а вечером ехала в общагу. Роман Андреевич приезжал каждую субботу и уезжал в воскресенье. Увы, баба Рая на ноги так и не встала, а незадолго до рождения Ани умерла во сне от тромбоэмболии. Такое случается с лежачими больными.
Инна и Николай тут же переехали в квартиру бабы Раи, и Коля очень быстро навел в ней образцовый порядок. Сначала он привел трех мужиков, осужденных на пятнадцать суток за хулиганство. Они сдвинули всю мебель на середину комнат и накрыли ее простынями и газетами. Потом явилась бригада ремонтников. Они побелили потолок, наклеили обои и расставили мебель. Казалось бы, живи и радуйся, но у Инны было такое чувство, будто Коля делает все это, чтобы стереть память о бабе Рае – он даже ее и Петра Ильича портреты снял со стены и неизвестно куда спрятал. А еще он злорадствовал по поводу ее смерти, мол, это Бог наказал старую кошелку.
Пришло время сессии. Коля взял отпуск и стал ходить на лекции. Инна бегала на занятия, готовилась к летним экзаменам и еще писала курсовые мужу, вернее, переписывала чужие. От долгого сидения у нее отекали ноги и ломило спину, но что поделаешь? Возвращаясь домой после третьего экзамена, Инна почувствовала боль внизу живота. «Началось», – мелькнуло у нее в голове. Держась одной рукой за живот, другой – за перила, она добралась до квартиры, открыла дверь и позвонила в скорую помощь.
Анечка родилась душной июньской ночью. Утром Николай, с темными кругами под глазами после бессонной ночи – переживал, примчался в роддом с розами и огромным пакетом, в котором лежали фрукты. Потом приехал отец Инны. За ним – Катя с Шуркой. Катя все время вспоминала, как тяжело Шурку рожала, а вот Галю легче. Сидят они в коридоре, разговаривают, и вдруг из родзала донеслись такие вопли, что Катерина замолчала, глаза округлила и за низ живота схватилась:
– Ой, у меня, кажется, схватки начались…
Да какие схватки, если Галке уже год? Оказывается, это память сыграла с ней злую шутку, и Катя, не окончив рассказа, схватила дочку и умчалась подальше от роддома.
Все шло отлично – Анечка не болела, и ровно через год Инна вернулась в институт. С дочерью и потом хлопот не было – пока Инна училась, за девочкой тетя Оля, соседка, присматривала. Николая приняли в партию. Он окончил институт, и его повысили в звании – теперь он щеголял в капитанских погонах, и, что самое главное, приближалась его очередь на государственную квартиру. Инна получила диплом и устроилась на работу в продуктовый магазин, расположенный в двух минутах ходьбы от дома, бухгалтером-экономистом. И вдруг новость: в жилищной комиссии узнали, что жена капитана Сергиенко имеет в собственности почти стометровую квартиру.
Колю вызвали в комиссию, но сначала он побежал к Марине Ивановне. Когда-то давно у них был роман: Марина Ивановна любила молодых мужчин, а Коля – опытных в постели женщин.
– Мариночка, ты ведь мне поможешь? – ластился он к пышнотелой сорокалетней блондинке.
Полковник милиции усмехнулась:
– Вряд ли, дорогой. Времена уже не те…
Несмотря на «не те» времена, Николай повел Мариночку в гостиницу. Отдышавшись после бурных ласк, она пообещала все устроить. Но не устроила, а через пару дней гневно спросила:
– Что за конфликт был у тебя две недели назад во время ночного дежурства?
– Две недели назад? – Коля нахмурился, фуражку на лоб сдвинул, затылок почесал.
Хмуриться ему не нужно было, а чесать затылок тем более – он и так все прекрасно помнил. Пятница-развратница… Бордель, который они «крышевали», как и положено, прислал им девочек. Развлекались в машине, в укромном месте – глухом дворике в зарослях акации, а тут патрульный, вшивый сержантик… Вел себя непочтительно, и Николай послал его матом. Патрульный не услышал – пришлось дать ему по роже, чтобы уши прочистились.
– Не понимаю, о чем ты… – Николай захлопал глазами.
Марина театрально вздохнула:
– Я о том, что у того патрульного родственники в Киеве… Да-да, на самом верху.
– Так чего же он патрульным работает? – с потрохами сдал себя Николай, выпучив глаза.
– Этого я не знаю, но, думаю, он и до генерала дойдет.
Марина Ивановна сняла очки, положила их поверх бумаг и потерла пальцами переносицу.
– Вот что, Коля, – устало произнесла полковник милиции. – Ничего я для тебя делать не буду, и мое имя не полощи, а то… Ты меня знаешь…
К концу месяца Николая не только выписали из общаги и выкинули из очереди на квартиру, но и перевели в патрульные.
– Вот сука! – процедил он сквозь зубы и не ошибся – товарищ полковник была редкой сукой. А из очереди его выкинул сержантик, вернее, его родственники, Коля об этом позже узнал…
Инна прописала мужа в своей квартире. Правды о своем карьерном понижении он ей, конечно, не сказал.
– Они мне завидуют, понимаешь?
– Понимаю…
– Ничего ты не понимаешь!
Николай со всего размаху стукнул кулаком по столу и впервые очень нехорошо посмотрел на супругу.
С тех пор его будто подменили: он стучал по столу и орал по малейшему поводу, вымещая накопившееся зло на супруге, будто это она во всем виновата. Из него полезло то, что Инна и раньше замечала, но значения не придавала, – неуемная злость. Да, он вспыльчивый, любит поучать людей, тыкать им в нос свое удостоверение – на базаре, в магазине, но она здесь при чем? Долго рассуждать Инне не пришлось – удар по зубам поставил точку в ее размышлениях.
…Трудно понять, с чего начинаются семейные ссоры – они просто начинаются, и все. Уже потом, как говорят, «задним умом», думаешь, что вот тогда можно было промолчать, тогда – чего-то не заметить, но ссоры уже превратились в механизм, существующий сам по себе и включающийся самым обычным словом или фразой, например «Как у тебя дела?». Можно ответить: «Спасибо, хорошо. А у тебя?» А можно: «Слушай, я устал!»
Вот так и ответил Николай своей супруге.
– Я тоже устала, – раздраженно произнесла Инна, – у меня квартальный отчет, да и Анечке нужно сшить костюм ромашки на утренник…
– Меня не интересуют твой отчет и твой костюм!
– Тебя последнее время вообще ничего не интересует! Весь дом на мне, я света белого не вижу…
Через секунду Инна действительно не видела белого света – она получила сильный удар по зубам и ее куда-то потащили. Она не сразу поняла, что лежит на кровати, а Николай сидит сверху, у нее на животе, и наотмашь бьет ее по лицу. Она пыталась защититься, но он отталкивал ее руки и продолжал избивать. Инна истошно закричала, и он зажал ей рот рукой:
– Заткнись, а то задушу!
Взгляд Николая говорил, что он не шутит.
– Все? Успокоилась? – Коля резво спрыгнул на пол.
Инна закрыла руками лицо, пульсирующее болью, и тут он рыкнул:
– А ну – сидеть!
Она попыталась подняться, но не успела этого сделать, как получила еще одну затрещину.
– Сидеть, я сказал! Ноги на пол!
Инна опустила ноги на пол. Николай долго ходил по спальне, размахивая руками, говорил, что она сучка, вся в мать и бабку – на них, проститутках, клейма ставить негде. Люди правду говорили: не связывайся с этим отродьем, рога будешь носить, как Степан и Роман Андреевич… Инна молчала, боясь пошевелиться и дотронуться до лица, и испуганно следила за мужем медленно заплывающими глазами, а он все кричал и кричал…
Отцу и сотрудникам Инна сказала, что споткнулась возле подъезда и упала.
– Это муж тебя избил! – заорал Роман Андреевич, сжимая кулаки. – Ты понимаешь, что за первым разом обязательно будет второй, потом третий? Теперь он постоянно будет поднимать на тебя руку, постоянно!
Дочка молча плакала, утирая слезы насквозь мокрым носовым платком.
– Ну, – Роман Андреевич поднялся на ноги, – мне пора на работу.
Он попрощался с дочерью и пошел на ночное дежурство – он работал сторожем в книжном магазине.
– Папа, только в селе не говори никому, – прошептала Инна ему в спину.
– Не скажу. – Роман Андреевич, не оборачиваясь, помотал головой.
Он оказался прав: Николай теперь все время распускал руки, но по лицу жену бил редко, чаще в живот, под дых, в грудь, а это было очень больно. Пожаловаться было некому: Инна стыдилась не только отца, но и соседей, сотрудников, прохожих. Ведь это стыдно, когда тебя бьют, ужасно стыдно, лучше умереть, чем признаться в этом даже самой себе. И милицию нельзя было вызвать: Николай пригрозил, мол, только попробуй – по стенке размажу. И размазал бы.
Один за другим умирали генеральные секретари коммунистической партии. Началась вакханалия перестройки. Все это время Инна жила, сбитая с толку, напуганная, в страхе за себя, за дочку, отгородившаяся от всего мира, с толстым слоем грима на лице, который не скрывал синяки, а лишь привлекал к ним внимание. Николай же ходил гоголем и с растущим остервенением лупил жену – за кружевные чулки, за слишком яркую помаду, за то, что задержалась на работе на десять минут. Лупил и обзывал шлюхой, подстилкой калеки – вспомнил сплетни об Инне и Сашке. И наконец Николай сам поверил в то, что жена досталась ему подпорченной, и с еще большей яростью накидывался на нее.
– Да я девушкой была! – кричала она сквозь слезы. – Ты же это знаешь!
– Девушкой? А что, разве нет других способов удовлетворить похоть?! – и Николай грязно ругался.
Инна терпела и на глазах у растущей дочери жила одним днем, все глубже погружаясь во мрак безысходности и все больше подчиняясь деспоту-мужу. Она не задумывалась: почему все так? И чем дальше, тем все ниже опускала голову и все чаще говорила себе: «Я сама виновата, не то сказала… не так сказала… Да, моя бабушка гуляла, и мама… и меня тоже не за что уважать». Инна не спрашивала себя, откуда у нее такие мысли. А ответ лежал на поверхности и брал начало в потере первой любви. Расставшись с Сашкой, она решила: «Я недостойна любви…» Если бы тогда, много лет назад, у Инночки болел живот, голова, нога – было бы понятно, какую таблетку ей надо проглотить, к какому врачу бежать. Но у нее болела душа, а для сельского человека это непонятно что. Вернее, понятно – это капризы. Инне не повезло – ее душа заболела в ту пору, когда фраза «тебе надо обратиться к психиатру» звучала пугающе не только для сельских жителей, но и для горожан. Да и сама Инна не думала, что у нее с головой что-то не так. А «не так» началось после того, как перестали приходить письма от Саши. Как чумная Инна ходила к его дому – там уже другие люди жили. Подойдет к воротам, заглянет во двор, в окна, и кажется ей, что, если сильно захотеть, он сейчас выйдет на крыльцо. Инне так хотелось этого, но Саша не выходил. Выходили новые хозяева, спрашивали, что ей нужно, и она убегала. Шла по улице, и ей чудилось, что сейчас из-за поворота появится Сашка. Или вдруг пробегал мимо какой-то парень, и ей чудилось, что это он. Она часто слышала Сашин голос, он звал ее, она оборачивалась, но не видела его. Она все еще писала ему письма, но ответа по-прежнему не было. И тут появился Коля. Не очень добрый, не очень внимательный, но с цветами. Почти каждый день приходил к институту. И Инна доверилась ему. Полюбила… Лишь потом поняла – не любила, а… убегала от первой любви.
Трудно понять, почему мужчина, ударив женщину и обозвав ее последними словами, продолжает возвращаться в общий с нею дом, есть приготовленные ею блюда – и бить ее. Почему женщина терпит ужасные унижения и не бежит на край света, а, зализав раны, становится у плиты, стирает мужу рубашки и даже спит с изувером в одной постели.
Трудно понять, как и из чего образуется клубок неразрывных бесчеловечных отношений между мужем и женой. Иногда кажется, что они наслаждаются звериной ненавистью друг к другу. Наслаждаются с кровавым, садомазохистским упорством, абсолютно не думая о последствиях, не отдавая себе отчета в ее разрушающей силе и невозможности повернуть обратно. Да они и не пытаются повернуть, а изыскивают все более изощренные варианты ударов. Изощренность Инны заключалась в том, что чем яростнее были схватки с мужем, тем с большей ненавистью она относилась к себе и с безразличием и нелюбовью к… дочери.
Анечка этого не понимала – она просто наблюдала за этим кошмаром и жалела маму. Отец кричал, что Инна и такая, и сякая, но Аня ее любила. Слово «мама» было для нее как в песне: «…главное слово в нашей судьбе». Инна приходит в садик на все ее утренники. Однажды пришла только она, больше никого из родителей не было. Мама шьет Ане платья, юбочки, брючки, даже кофточки из старых вещей перекраивает, и получается очень красиво. Мама всегда кладет ей в тарелку лучший кусочек, если это курица, то обязательно ножку. Она достает билеты в кино на интересные фильмы. Да, она не любит обниматься, редко говорит Ане ласковые слова… Все чаще у нее плохое настроение, но она ее мама. А отец… Нет, он не отец, он плохой человек. Очень плохой.
О том, что побои стали систематическими, Роман Андреевич вскоре догадался – дочка все чаще просила его не приезжать, не заходить после дежурства:
– Папа, у меня совсем нет времени.
– Да не нужно мне твое время, я посмотрю на вас – и все.
– Прошу тебя, не надо…
– Да что там у вас происходит?
– Ничего, все хорошо. Просто я занята по уши, я работу на дом беру.
Ага, рассказывай. Роман Андреевич с месяц не приезжал к дочери, а потом все же решился: явился – и сразу в детский сад, за Анюткой. Вошел в калитку. Там шумно, дети играют, бегают, смеются, а внучка сидит на скамейке возле забора, голову опустила. Роман Андреевич к ней. Она головку подняла, глаза грустные. Тут воспитательница к ним подбегает.
– Роман Андреевич, здрасте. – И, покосившись на Аню, добавляет: – Давайте отойдем.
Отошли.
– Роман Андреевич, – шепчет воспитательница ему на ухо, – что-то с вашей внучкой не так… Может, она заболела?
Да, Аня заболела, заболела ее душа. Может, когда-то она и выздоровеет, но поверить в это трудно – девочке, выросшей в нелюбви и скандалах, придется идти трудной дорогой, изуродованной ямами и трещинами, созданными родителями. И на каждом шагу она будет вынуждена сама засыпать каждую ямку, замазывать каждую трещинку – эта работа под силу не всякому человеку, тем более маленькому. Анины родители обязаны прекратить рытье этих проклятых ям, обязаны избавить ребенка от диких ссор, но они не хотят, и никто им не прикажет – нет такого человека на земле. Нет силы, способной заставить их отказаться от привычного образа жизни, возведенного обоими в норму. Нет силы, способной заставить их изменить свой искаженный мир, потому что в нем они оба находят своеобразное спасение и получают самоутверждение. Мир этот уже пропитал насквозь главную пору жизни Анечки – детство, уже затаился, сжался, как пружина, и ждал, когда же придет пора любви, надежд, ожиданий прекрасного, чтобы в самый неподходящий момент распрямиться и ударить девочку по маленькому, еще открытому сердечку. Хлестануть так, чтобы она до последнего дня усвоила: на этой планете нет любви и свою душу никому нельзя доверять. Даже маме. И сердечко девочки закроется. Не дай бог, если навсегда.
Но пока Аня еще маленькая и ее родители не задумываются над тем, что рядом с ними – будущая жена, мать, хранительница семейного очага, солнышко дома, который должен быть счастливым. Они заняты только собой, своими страхами и ненавистью. Ненависть Николая потихоньку обретает конкретные формы – Инна догадывается, что у него есть любовница, но не подозревает, что это Катька. Пока Роман Андреевич не ткнул ее носом в свершившийся факт:
– Разуй глаза! Машину твоего мужа уже сто раз на околице видели!
Разувание глаз закончилось разводом не только для Инны и Николая, но и для Василия и Катерины. Однажды осенним вечером Катя вышла к соседке поболтать и через час позвонила домой из квартиры Николая, однокомнатной, в которую он с утра переехал в результате раздела квартиры покойной бабы Раи. Позвонила, сказала: «Не жди». Про дочек не спросила, и это больней всего кольнуло Васю. Инна с Аней в тот же день переселились в двухкомнатную квартиру. В отличие от Васьки, в сердце Инны наконец поселилось умиротворение. Правда, ненадолго…
Оторопевших, растерянных дочерей Катя только раз привезла в квартиру любовника, когда того не было дома. Покормила девочек, погуляла с ними в парке, купила мороженое, покатала на качелях и отправила домой – посадила на автобус, попросила хорошо себя вести, помахала ручкой. И все. Отделалась. Когда автобус выруливал с остановки на шоссе, Шуре вдруг захотелось, чтобы он раздавил их мать, это было бы справедливо, ведь все говорили, что она раздавила папу, в прямом смысле этого слова. Дребезжа, автобус пополз по дороге, и никто из пассажиров не смотрел на девочек, одну маленькую, другую постарше, притихших у окна, – у каждого своих забот полон рот. Но если бы посмотрел, испугался бы: под кряхтенье старого мотора, в провонявшем потными телами и удушливой гарью салоне, в душе неприметной, бедно, но опрятно одетой девчушки с темными волосами, перехваченными старенькой резинкой, пускало ростки чувство под названием «месть». Однако Шурка об этом еще ничего не знала – она просто хотела, чтобы ее мать умерла. Потому как папа беспробудно пил и плакал. И, размазывая слезы по лицу, кричал, что развод Катька получит только через его труп.
Развод Катя все же получила – сразу после свидетельства о смерти мужа. И года не прошло, как Василий скончался в больнице от цирроза печени, причем в рекордные сроки – за четыре дня. Катерина приехала на похороны, но Шурка к ней не подошла, к гробу не подпустила и Гале приказала: «К матери ни ногой». Но Галя все равно к маме кинулась и еще долго после ее отъезда плакала навзрыд. На поминках Нинка сказала, мол, ты, Шурка, правильно сделала, что мать прогнала.
– А то. – Пятнадцатилетняя Шура повела тощим плечом. – Я этой проститутке ничего не дам. Пусть только сунется!
Но проститутка сунулась, и очень скоро, всего через полтора месяца, с фингалом под глазом – Николай приложил. Он вдруг увидел, что Катерина не такая, какой ему казалась. Вдруг понял, что она старше его на восемь лет, что ведет себя как-то «разухабисто». Что после работы – а он устроил ее в паспортный стол – валандается с подружками по кафе, вместо того, чтобы дома сидеть, ужин готовить и мужа дожидаться.
– Так тебя же целыми днями дома нету! – хмыкнула Катька, уперев руки в бока и…
Николай ее «воспитнул». Он не думал, что Катя от него уйдет, но она раздумывать не стала. За несколько минут собралась и ушла.
Шурка хотела выставить мать за дверь, но ей это не удалось, а утром Катерина сообщила, что они все вместе уедут из села к чертовой матери. А тут еще Нинка заявилась, стала ее донимать, мол, пока ты задницу кобелю подставляла, мы тут всей родней детей твоих кормили и в трудную минуту поддерживали, а минут этих было очень много.
– Я вас об этом не просила, – отрезала Катька.
Она продала дом, положила деньги на сберкнижку, забрала дочек и рванула в город, на ткацкую фабрику – там можно было быстро получить кооперативную квартиру. За взятку, конечно. Взятку Катерина дала, ее поставили на очередь, но вскоре случилось непредвиденное – Страна Советов развалилась, очередь канула в небытие, а деньги с книжки благополучно исчезли в карманах трижды проклятых олигархов вместе с вкладами других советских граждан.
Но это будет потом, а пока Катерина, Шура и Галка ютятся в девятиметровой комнате фабричного общежития. А мозг Шурки сверлит одна и та же мысль: «Чтоб вы все сдохли, и мать, и дядька Колька! И тетка Инна. И дед Рома тоже. И Анька. Все! Правильно говорит бабушка Нина: чтоб вас черви поели!»
