Текст книги "Народ, да!"

Автор книги: Танкред Голенпольский

Соавторы: Александр Ващенко,Танкред Голенпольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Он бросал на пол длинные металлические отливки и топтал их ногами, пока они не делались плоскими и гладкими. А тогда брал их в руки и вытягивал, вытягивал, чтобы сделать потоньше.

А в другой раз остановился инструментальный цех. И хозяин опять позвал Йо Мадьярока на помощь. Йо Мадьярок брал большие листы железа, разжевывал их своими стальными зубами на кусочки как раз нужного размера.

Он был мастер на все руки, стальной Йо Мадьярок, и мог выполнять на сталелитейном заводе любую работу.

Но вот настали трудные времена. Многие фабрики и заводы остановились. Почти никому больше не нужен был новый металл и новая сталь. Для рабочих не хватало работы. И они отправили к Йо Мадьяроку делегацию, которая попросила его работать помедленнее, чтобы осталось дела и для других. Конечно, он согласился. Но и это не помогло. Никто уже не покупал сталь, и завод пришлось совсем закрыть.

– Засыпайте огонь! – приказал рабочим хозяин завода. Это означало, они должны погасить печи и прекратить выплавку стали.

Рабочие погасили печи и разошлись по домам. Все, кроме Йо Мадьярока. Никто так и не узнал, куда же он делся.

Однако все проходит, все меняется. Прошли и трудные времена. Стране снова понадобилась сталь на рельсы, и на обшивку кораблей, и на всякое такое прочее. Но больше всего потребовалось стали, чтобы сделать новые сталелитейные заводы. Рабочие вернулись к своим печам и стали раздувать в них огонь.

Пришлось хозяину нанимать целую бригаду рабочих, чтобы разогреть самую большую печь № 7, потому что Йо Мадьярок так и не объявился. Вскоре в огромные ковши снова полилась раскаленная добела сталь. И тогда рабочие вдруг услышали голос:

– Ну как, удалась? – это про сталь.

Никто не мог сообразить, откуда шел этот голос, пока не увидели вдруг Йо Мадьярока. Он сидел в ковше, окунувшись в расплавленный металл по самый подбородок.

Только теперь все догадались, где же он пропадал все эти годы. Он оставался на своем заводе, в самой большой печи № 7.

Хозяин страшно разволновался.

– Скорей вылезай! – крикнул он. – Ты расплавишься!

Но Йо Мадьярок только ухмыльнулся: мол; знай наших! Ему было весело оттого, что он станет частицей той стали, что пойдет на строительство новых сталелитейных заводов, которые дадут работу его друзьям-сталелитейщикам. Таков уж он был, Йо Мадьярок.

Ему хотелось, чтобы на этот раз выплавлялась самая лучшая сталь, лучше которой не было прежде. И потому он остался в ковше и расплавился.

А подъемный кран подцепил ковш и выплеснул расплавленный металл в опоку. Умные машины сформовали из металла разные детали, которые пошли на строительство новых заводов.

С тех пор, когда удается выплавить хорошую сталь, сталелитейщики всегда говорят:

– Йо Мадьярок!

Кейси Джонс

Пересказ Н. Шерешевской

Всем хорошо знакомо имя паровозного машиниста Кейси Джонса. Он прославился в ту пору, когда строительство железных дорог в стране было в центре внимания.

Кейси Джонс был великаном, гигантом. Но не потому, что рост у него был шесть футов и четыре дюйма. Он и в самом деле был видный мужчина, высокий, черноволосый, глаза серые. Улыбка никогда не гасла на его лице. Но гигантом он был не потому.

Кейси Джонс, машинист пассажирского скорого на Иллинойс-Центральной, прославился отчаянной гонкой. Он мог делать на своем экспрессе, названном «Пушечное ядро», до пятидесяти миль в час! Он разгонял паровоз до такой скорости, что боковые рычаги паровозного двигателя сливались в единый узор. И когда Кейси, выглянув из окошка кабины, видел это, он расплывался в улыбке и чувствовал себя на седьмом небе от счастья, словно мальчишка, получивший свои первые ботинки из рыжей свиной кожи.

И еще Кейси Джонс был знаменит тем, что изобрел паровозные свистки на все лады. Только он один умел выводить такие удивительные мелодии. Мурашки бегали по спине от восторга, когда вы слышали их. Сначала его свисток издавал робкий, протяжный, словно жалобный стон, который вдруг взвивался вверх, звенел, оглушал вас и снова замирал, стихал до нежного шепота.

Люди, жившие вдоль Иллинойс-Центральной, между Джэксоном и Уотер Велли, ворочаясь с боку на бок в своих постелях, бормотали: «Вот прошел скорый Кейси Джонса!» – когда он ночью вел свой экспресс, высвистывая знакомую мелодию.

На самом деле звали его вовсе не Кейси Джонс, а Джон Лютер Джонс. Но, когда он впервые пришел наниматься на работу, там уже было два Джона. И его спросили, откуда он родом.

– Из деревни Кейси, – ответил Джон Джонс. – Штат Кентукки.

– Вот и прекрасно! – сказали ему. – Стало быть, будем звать тебя Кейси Джонсом.

Так оно и повелось: Кейси Джонс из штата Кентукки. Знаменитый машинист самого быстрого экспресса на Иллинойс-Центральной. Верный товарищ и остроумный собеседник, всеобщий любимец. Богатырь и весельчак, с сердцем широким, как его ирландская грудь. Отец троих детей – двух сыновей и одной дочки.

В ту ночь, когда произошла катастрофа – в последнюю воскресную ночь апреля 1900 года, – как и всю прошедшую неделю, лил дождь. И железнодорожные пути превратились в русло бурного потока. Кейси Джонс и его кочегар Сим Уэбб прибыли в Мэмфис из Кантона ровно в десять. Они зашли к дежурному отметиться и уже собрались разойтись по домам, как кто-то вдруг крикнул:

– Джо Льюис вывихнул ногу! Он не поведет ночной почтовый!

– Вместо него я согласен отстоять вторую смену! – вызвался Кейси Джонс. – Поведем с тобой шестьсот тридцать восьмой, Сим Уэбб, – сказал он своему кочегару.

В одиннадцать ноль-ноль дождливым апрельским вечером Кейси Джонс и Сим Уэбб поднялись по ступеням могучего паровоза и, оставив родную станцию позади, повели ночной почтовый на юг от Мэмфиса.

Стрелочники на путях знали, что это идет Кейси Джонс – так только у него пели паровозные свистки, – и давали ему зеленый свет.

30 апреля, четыре часа пополуночи. Они уже миновали маленький городок Вогн.

– Кейси, ты слишком гонишь! – сказал Кейси Джонсу кочегар Сим Уэбб.

– Мы должны спешить! – отвечал Кейси Джонс. – Почтовый и так опаздывает на восемь часов.

А впереди перекрещивались запасные пути. И на них стоял длинный товарный.

– На запасном товарный! – крикнул Сим Уэбб.

– Вижу! – ответил Кейси Джонс и дал свисток. Команда товарного хотела отвести свой состав с основного пути, чтобы пропустить почтовый. Но Кейси Джонс гнал на большой скорости. И товарный не успел сойти с его пути. Это был слишком длинный состав.

До товарного оставалось не более ста футов. Нет, им не проскочить!

– Прыгай, Сим! – отдал последний приказ своему кочегару Кейси Джонс. – Спасайся!

Кейси Джонс дал задний ход и включил все тормоза – единственное, что мог сделать в таком случае машинист, но поздно! И почтовый № 638 на всем ходу врезался в хвост товарного, круша и ломая его вагоны, которые разлетались в щепки, словно спичечные коробки.

А Сим Уэбб выпрыгнул и упал прямо на кусты, так что даже не очень ушибся.

Когда тело Кейси Джонса откопали из-под обломков, то увидели, что одна рука его сжимает шнур свистка, а другая – рычаг воздушного тормоза.

– Наверное, он хотел предупредить свистком тех, кто был на товарном, чтобы и они успели выпрыгнуть! – говорил всем Сим Уэбб.

Так оно и было. Никто не погиб, кроме Кейси Джонса, в эту страшную катастрофу.

Все очень жалели Кейси Джонса. Но больше всех убивался его друг негр Уоллес Сондерс. Он был мойщиком паровозов и всегда восхищался Кейси Джонсом.

– Нет человека лучше Кейси Джонса, – говорил Уоллес Сондерс. – Богатырь шести футов и четырех дюймов! И сердцем широкий, как его широкая ирландская грудь.

Никто не видел его в дурном настроении, улыбка никогда не гасла на его лице.

– Я благословляю саму землю, по которой ходил он, – говорил негр Уоллес Сондерс о своем белом друге.

И он сочинил о нем песню. У слушателей перехватывало дыхание, когда он пел ее. Он рассказывал в песне, как погиб машинист Кейси Джонс на своем рабочем посту, сжимая одной рукой шнур свистка, другой – рычаг воздушного тормоза.

А потом в город Джексон, где жил Уоллес, приехал музыкант-композитор. Он услышал его песню и записал ее, но по-своему, сохранив только знаменитое имя – Кейси Джонс. С тех пор по всему свету поют песни о Кейси Джонсе – в Англии и во Франции, в Германии и даже на железных дорогах далекой Африки. И всюду по-разному. Но мы-то вам рассказали самую правдивую историю про Кейси Джонса, верьте нам.

Секрет молчания президента Кулиджа

Пересказ Т. Карелиной

Каких только анекдотов не рассказывают про президента Кальвина Кулиджа! Особенно любят повторять его как будто остроумные ответы. Хотя человеком он был мрачным и никогда не острил, даже не шутил.

Кальвина Кулиджа спросили однажды: – Каково быть президентом Соединенных Штатов?

Кулидж обдумывал ответ секунд пятнадцать, не меньше, и, наконец, произнес:

– Приходится быть трижды осмотрительным.

И в этом была вся философия его жизни.

Однажды он сидел на званом обеде. За все два часа он ни разу не улыбнулся и не проронил ни слова. Шутки, обращенные в его адрес, только раздражали его, и по дороге назад в Белый дом он заметил, что все это зубоскальство недорого стоит. Скучнее, чем завтраки в Белом доме у президента Кулиджа, ничего нельзя себе представить! Каждый старался найти уважительный предлог, чтобы избежать туда приглашения. И однажды отказались прийти на президентский завтрак сразу восемь сенаторов. К тому же, как выяснилось, за все время пребывания на президентском посту Кальвина Кулиджа провиант для его кухни в Белом доме покупали на Собачьем рынке или в самых дешевых лавчонках.

Что поделаешь, президент Кулидж был скуповат!

Трудно сказать, что руководило его поступками в некоторых случаях: жадность или желание казаться оригинальным. К примеру, он никому не разрешал садиться в свой автомобиль, когда ехал на совещание в конгресс. То ли он набивал себе этим цену? Но вряд ли! А может, он считал, что у шоферов Белого дома слишком мало работы? Вполне на него похоже.

Но скорей всего он рассуждал так: раз президенту полагается то-то и то-то, он свое возьмет, пока срок не вышел.

Он очень любил проявлять в мелочах свою власть. Иначе разве он сказал бы Айку Гуверу про портрет президента Джона Адамса, сто лет висевший в Красном зале, который он видел каждый божий день:

– Надоела мне эта лысая голова. Нельзя ли пририсовать ей шевелюру?

Каково, а?

Айк рассказывал, что в летней резиденции Кулиджа, которая находилась в Черных горах штата Южная Дакота, местным жителям пришлось отловить полторы тысячи форели и запустить ее в ближайший водоем в особых сетях, чтобы в любую минуту ее можно было поймать.

Президент Кулидж очень любил рыбную ловлю, однако ходил к реке всегда в белых перчатках. А ловили для него червей, насаживали их на крючок и снимали с крючка попавшуюся форель специальные агенты секретной службы.

Однажды какой-то незнакомец поймал форель как раз в водах президента Кула. Так что ж вы думаете, Кул тут же послал своего человека отобрать эту форель.

– Это моя форель, – сказал он.

Кулиджу очень нравилось, что его прозвали Кул Молчаливый. Остается только выяснить, почему он предпочитал не высказываться публично по важным вопросам: то ли у него не было на этот счет своего мнения, то ли он робел его высказывать?

О его лаконичном стиле слагались даже легенды. Его называли колючим новоанглийским стилем, которым отличался юмор всех янки, хотя на самом деле что-что, а острый ум янки был ему свойствен меньше всего. Шутки его бывали тяжеловаты и угрюмы.

Однажды ему привелось выступить в Питсфилде на предвыборной кампании в конгресс. Он говорил долго и убежденно. После его выступления к нему подошла одна почтенная дама и сказала с трепетом в голосе:

– Я проделала пятьдесят миль, чтобы услышать вас, мистер Кулидж. И не присела ни на минуту, пока вы говорили.

– Я тоже, – заметил Кулидж.

Муж его дочери, полковник Линдберг, уговаривал Кулиджа летать на самолете, а не тащиться поездом.

– Это самый современный и безопасный способ передвижения, – убеждал он. – На двести тысяч пассажиров всего один несчастный случай.

– Маленькое утешение для несчастного, – заметил президент.

В воскресное утро вся семья президента отправлялась в церковь.

– Когда начало службы? – спросил кто-то из его гостей.

– В одиннадцать, – ответил президент.

– А когда же мы выйдем?

– Без семи минут одиннадцать, считая от верхней ступеньки лестницы.

Одна высокопоставленная вашингтонская дама сидела на светском приеме рядом с президентом. Он, как всегда, хранил молчание. Дама не выдержала и сказала:

– Господин президент, разве можно все время молчать? А я-то заключила пари, что вытяну из вас более двух слов.

– Вы проиграли, – заметил президент.

Миссис Кулидж рассказывала, что, когда они вернулись из свадебного путешествия, Кальвин Кулидж преподнес ей старую коричневую сумку, в которой было пятьдесят две пары мужских носков и на каждом дыра.

– Кальвин Кулидж! – возмутилась она. – Вы что, женились на мне, чтобы я штопала вам носки?

– Нет, – ответил он. – Но это было бы очень кстати.

Но особенно американцы любят рассказывать про скупость президента.

По субботам у президента Кулиджа в Белом доме готовили жареные бобы и ржаной хлеб. А на воскресенье – ветчину.

Спустя много лет Кулидж как-то признался жене:

– Ох, и надоела мне эта история с ветчиной в Белом доме! Каждое воскресенье подают тебе огромный окорок. Вы, мадам, отрезаете себе ломоть. Я – ломтик. Потом дворецкий его уносит. А куда, спрашивается, девается остальное? Так я до сих пор и не знаю.

Кстати, о ветчине. Однажды в Белом доме готовились к торжественному приему. Президент пошел на кухню, чтобы самому все проверить.

– Не понимаю, к чему нам шесть окороков? – заметил он повару.

– Но ведь ожидается шестьдесят гостей, господин президент, – ответил повар. – К тому же эти виргинские окорока совсем невелики. Одного окорока на десять человек хватит только-только.

– Все точно сговорились, чтобы я объелся ветчиной, – пробормотал недовольный президент.

Чтобы уж покончить с воспоминаниями о президенте Кулидже, приведем последний пример, рисующий стиль его деятельности.

На очередной пресс-конференции в Белом доме корреспонденты разных газет тщетно пытались вызвать на разговор Кальвина Кулиджа и забрасывали его вопросами.

– Что вы хотите сказать о законе запрещения торговли спиртными напитками?

– Ничего.

– Что вы хотите сказать о мировом господстве?

– Ничего.

– Что вы думаете о положении фермеров в ваших штатах?

– Ничего.

– Какие предположения вы строите по поводу предстоящих выборов в сенат?

– Никаких.

Пресс-конференция провалилась, и газетчики направились к выходу.

Им вдогонку Кулидж крикнул:

– И не задавайте мне лишних вопросов!

Силикозный блюз

Перевод Ю. Хазанова

Я копаю тоннель за шесть разнесчастных монет

Я копаю тоннель за шесть разнесчастных монет;

Я копаю могилу себе —

У меня уже легких нет.

Мама, мама, горит моя голова,

Я прошу – остуди!

Мама, мама, горит моя голова,

Я прошу – остуди!

Скоро небо увижу рядом:

Поджидает смерть впереди.

Ты друзей попроси: мол, не нужно слез,

Ты друзей попроси: мол, не нужно слез.

Я на небо ушел —

Убил меня силикоз…

Силикоз.

Доброе утро, блюз

Перевод А. Буравского

Я проснулся на рассвете – блюз свалился на кровать.

Да, я проснулся на рассвете – блюз свалился на кровать

Завтрак съесть решил, и что же? – вместо хлеба – блюз опять.

Блюз, привет! Как поживаешь? Бродишь все, в трубу трубя?

Блюз, привет! Как поживаешь? Бродишь все, в трубу трубя?

У меня, брат, все в порядке, ну а как там у тебя?

Да, я проснулся – и к подушке потянулся неспроста.

Да, я проснулся – и к подушке потянулся неспроста:

нет со мной моей любимой, и подушка – глянь! – пуста.

Ну, я думаю, мой черный, черный день мой наступил.

Да, я думаю, мой черный, черный день мой наступил,

словно в шторм поплыл на лодке без руля и без ветрил.

Коль и завтра будет плохо, так же плохо, как сейчас,

да, коль и завтра будет плохо, так же плохо, как сейчас, —

мне ко дну пойти, ей-богу, будет, значит, в самый раз.

Кабы стал бутылкой виски блюз мой, – я б напился пьян.

Да, кабы стал бутылкой виски блюз мой, – я б напился пьян,

лишь бы от себя, ей-богу, убежать ко всем чертям.

Бродячий блюз

Перевод А. Буравского

Решил пойти по свету – да нет ботинок у меня,

Решил пойти по свету – да нет ботинок у меня,

А будь со мной моя девчонка – бродяжничать не стал бы я!

Взамен перины мягкой – я лег бы на земле сырой,

Взамен перины мягкой – я лег бы на земле сырой,

Накрывшись лунным одеялом, под крышей неба голубой.

Коль ты найдешь девчонку – куда б ни шел, с собой бери.

Коль ты найдешь девчонку – куда б ни шел, с собой бери,

Тебе не будет одиноко на свете, что ни говори!

Наводнение

Перевод А. Буравского

Если дождь пять дней и вздувается река,

Если дождь пять дней и вздувается река, —

То беда уже, наверно, не валяет дурака!

Бросить дом родной приказала мне вода,

Бросить дом родной приказала мне вода, —

Что ж, сложу свой скарб нехитрый и отправлюсь – в никуда!

Миссисипи, ты унесла отца и мать,

Миссисипи, ты унесла отца и мать, —

Твое имя, Миссисипи, мне противно повторять!

Я бездомным стал – было б лучше умереть,

Я бездомным стал – было б лучше умереть, —

Нету больше места в мире, где мне сердце отогреть!

Бури, взрывай!

Перевод Ю. Хазанова

Все покрыто холодной предутренней мглой,

Ну а мы уже тут, под огромной скалой,

И хозяин горланит, от жадности хмур:

«Эй вы, там! Налегайте сильнее на бур!»

Бури, друг, бури

От зари до зари!

Бури весь день,

Затяни ремень!

Путь железный строй,

Глубже яму рой!

А вчера вдруг раздался ужаснейший взрыв,

И на милю взлетел ближе к богу наш Стив!..

Но хозяин одно лишь горланит: «Наддай!»

Он, видать, уж с пеленок такой негодяй.

А сегодня хозяин нам деньги платил,

И со Стива он доллар себе ухватил.

«Как же так?» – тот спросил и услышал в ответ:

«Ты ж на небе болтался вчера, дармоед!»

Бури, друг, бури

От зари до зари!

Бури весь день,

Затяни ремень!

Путь железный строй,

Глубже яму рой!

Трудно, братец, на фабрике ткацкой

Перевод Ю. Хазанова

Жаден, как дьявол, наш босс – ни на миг

Остановиться не даст нам старик:

Рад за полцента всех со свету сжить,

Лишь бы побольше в мошну положить!

Трудно, братцы,

На фабрике ткацкой:

Не работа – ад настоящий,

Так недолго сыграть и в ящик!

Трудно, братцы,

На фабрике ткацкой!

Гроба не нужно, когда я умру,

Шпульку мне суньте в одну из рук:

Чтобы убытка наш босс не понес,

Буду я ткать по дороге до звезд!

Не закрывайте могильной доской,

А положите меня в мастерской;

Рядом пусть будет мой ткацкий челнок —

К самому раю доплыть чтоб я мог!

Трудно, братцы,

На фабрике ткацкой:

Не работа – ад настоящий,

Так недолго сыграть и в ящик!

Трудно, братцы,

На фабрике ткацкой!

Песня ткачихи

Перевод Ю. Хазанова

Каждый день, ровно в пять утра,

Встать должна я, жива иль мертва.

Ох, тяжко здесь, милый, у нас,

Тяжко здесь у нас!

Каждый день ровно в шесть гудок

Вырывает сердца кусок.

Ох, тяжко здесь, милый, у нас,

Тяжко здесь у нас!

Шкив нагрелся, лопнул ремень —

Мастер шляпу надел набекрень,

От него ты подмоги не жди,

Просто так – не жди!

К нашим бедам хозяин глух,

От обжорства совсем распух.

От него ты подмоги не жди,

Просто так – не жди!

Каждый день, приходя домой,

Я питаюсь лепешкой одной.

Ох, тяжко здесь, милый, у нас,

Тяжко здесь у нас!

Так я скоро сойду с ума:

Днем работа, а ночью тьма.

Ох, тяжко здесь, милый, у нас,

Тяжко здесь у нас!

Ралф Чаплин

ЕДИНЕНЬЕ – НАШЕ ЗНАМЯ

Перевод В. Рогова

Спайка дружная союза предвещает торжество,

На земном огромном шаре нет сильнее ничего.

Что ничтожнее на свете жалкой силы одного?

Силу нам дает союз.

Припев:

Единенье – наше знамя!

Единенье – наше знамя!

Единенье – наше знамя!

Силу нам дает союз.

Те, что часа не трудились, миллионы загребли,

Но без нас не станет жизни на просторах всей земли.

Победили мы давно бы, лишь бы все понять могли:

Силу нам дает союз.

Мощью нашей силе денег грозный мы отпор дадим,

Мы стотысячные рати единеньем победим,

На развалинах былого новый мир мы создадим:

Силу нам дает союз.

ПЕСНИ ПРОТЕСТА

Т. Голенпольский

Песни протеста

Окончилась первая мировая война. На одной шестой территории земного шара победила социалистическая революция. В капиталистическом мире шел на спад период острейших классовых боев (1917–1923 гг.), и наступила полоса некоторого затишья, что позволило говорить о периоде относительной стабилизации. Но в то время, как в 1929 году объем промышленного производства достиг наивысшего по сравнению с предыдущими годами уровня, армия безработных американцев выросла до 4 миллионов. И это несмотря на постоянное расширение производства.

Наступление буржуазии на уровень жизни трудящихся Америки было встречено забастовками рабочего класса. Январь 1926 года. Забастовка 16 тысяч текстильщиков в штате Нью-Джерси длится 13 месяцев и завершается частичной победой рабочих.

Апрель 1927 года. Бастуют 200 тысяч рабочих-шахтеров. Реформистское крыло профсоюзов предательски срывает стачку. Горняки терпят жестокое поражение.

В ответ на размах забастовочного движения буржуазия США усиливает террор против активных борцов американского пролетариата. 23 августа 1927 года после длительного позорного судилища по заведомо сфабрикованному делу против двух американских рабочих-революционеров итальянского происхождения – Сакко и Ванцетти – их казнят на электрическом стуле.

Реакционная политика США в отношении трудящихся, бедноты, и в первую очередь бедноты из национальных меньшинств внутри страны, осуществляется параллельно с экспансионистской политикой за границей, и в первую очередь в Восточной Азии и Латинской Америке.

Победив на президентских выборах в 1928 году, Герберт Гувер заявил: «Мы, американцы, подошли ближе к окончательной победе над бедностью, чем какая-либо другая страна в истории… Мир вступает в эпоху величайшего экономического процветания…»

А в октябре 1929 года в США произошел крах, возвестивший о наступлении мирового экономического кризиса. 32 процента трудящихся Америки оказались безработными.

В ответ на призыв Компартии США 6 марта 1930 года 1 миллион 250 тысяч безработных вышли на митинги и демонстрации в нескольких крупнейших городах страны. В декабре 1931 года начался национальный голодный поход на Вашингтон представителей миллионов оказавшихся без работы трудящихся.

Летом следующего года состоялся поход 23 тысяч ветеранов мировой войны, организованный с целью добиться обещанных им пособий. Против участников похода были брошены регулярные войска, танки, слезоточивый газ.

Ничуть не легче в эти годы положение фермеров: принудительная продажа ферм за долги, за задержку в уплате налогов и все тот же слезоточивый газ в ответ на попытки организованного протеста.

В 1933 году в результате очередных выборов президентом страны стал Франклин Делано Рузвельт. Политика, проводимая его правительством, несколько укрепила сильно пошатнувшееся внутреннее и внешнее положение страны. Однако минувший кризис не прошел бесследно. В 1935–1937 годах в США бастовало 3 миллиона 766 тысяч текстильщиков, швейников, грузчиков Тихоокеанского побережья. Период этот известен в истории как «грозные», «красные», «пролетарские» 30-е годы.

Все эти обстоятельства резко обострили элементы социальной критики и протеста, всегда отмечавшие американский фольклор и нашедшие яркое воплощение в прогрессивной литературе Америки.

Но рядом с произведениями, созданными выдающимися прозаиками и поэтами страны, занявшими достойное место в истории американской культуры, по-прежнему продолжали жить народная баллада, песня, пародия. В силу своей относительной простоты, демократичности и общедоступности эти «малые формы» могли гораздо быстрей и оперативней откликаться на события действительности. Возможно, поэтому песня вообще и особенно песня лирико-публицистическая, получившая в тот период название «песня протеста», обрела особую популярность.

Американский фольклор, дотоле, как правило, безымянный, начал обретать своих авторов и в первую очередь находить свое выражение в песнях. Эти песни тут же подхватывались слушателями, которые не слишком заботились о строгом соблюдении первоначального текста и мелодии. Они добавляли новые фразы и целые строфы, видоизменяя содержание песен соответственно требованиям момента и часто совершенно забывая о существовании авторского оригинала.

Именно в эту пору страну облетели песни Джо Хилла. Пройдя трудную жизнь иммигранта, моряка, бродячего рабочего, Джо Хилл связал свою жизнь с союзом «Индустриальные рабочие мира», за что был арестован и расстрелян в штате Юта 19 ноября 1915 года под предлогом подложного обвинения в убийстве. Смерть героя сделала его имя еще более популярным среди рабочих.

Из тюрьмы дошло до трудящихся мира завещание Джо Хилла, написанное им накануне казни в тюрьме:

О завещаньи ль думать мне?

Ведь нечего делить родне.

К чему ее притворный вздох:

«К камням лавин не липнет мох».

А тело? Был бы выбор мой,

Я спал бы в тени огневой.

Чтоб ветры весело в полях

Развеяли цветам мой прах,

Чтоб увядающий цветок

Опять воскреснуть к жизни мог.

Вот все, о чем бы я просил.

Желаю счастья вам…

Джо Хилл

Начав как певец «хобо» и люмпен-пролетариата, он в своем творчестве с годами поднимается до мотивов социального протеста. В его стихах, которые рабочие тут же перекладывали на музыку, звучат призывы к организованной классовой борьбе трудящихся. По форме они агитационные, но написаны с большим юмором. Прошло почти 70 лет со дня его смерти, но написанное им звучит, как будто речь идет о сегодняшнем дне:

Мы тратим миллиарды в год

На пушки и снаряды.

И «нашу армию», «наш флот»

Поддерживать все рады.

А миллионы нас в борьбе

Берет нужда измором.

В этом же разделе вы встретите стихи Флоренс Риз «На чьей ты стороне». В 1931 году доведенные до отчаяния шахтеры графства Харлен объявили забастовку. Муж Флоренс был одним из руководителей; союза и жестоко преследовался людьми шерифа Блэра. Мужественно держались шахтеры, и только террором и насилием удалось эту забастовку подавить. Положенную на мотив старого баптистского гимна, эту песню и сегодня поют сознательные рабочие в Америке, которые понимают, что в классовой борьбе нейтральных нету.

Женщине, которая самоотверженно сражалась вместе с мужчинами-шахтерами и стала символом борьбы, – матушке Джонс посвятил неизвестный поэт свой некролог, который мы тоже приводим здесь.

Армия поэтов с гитарой, посвятивших себя делу борьбы за права трудящихся Америки, росла. Вначале пел свои песни легендарный Вуди Гатри. Потом Пит Сигер. К нему присоединился Питер ла Фарж – индеец по происхождению, Дэвид Аркин. В период подъема негритянского движения за гражданские права и антивоенного, антимилитаристского движения 60-х годов традиции американской песни протеста подхватила молодежь. Конечно, это уже был не фольклор в том смысле, как мы понимаем его, когда говорим о народном творчестве американцев XVIII–XIX веков. Многие из молодых авторов были или стали профессиональными композиторами, певцами.

Не все остались верны теме. Но так или иначе в их творчестве были явно слышны идеи, мотивы, темы, мелодии, присущие лучшим, подлинно демократическим традициям американского народа. Их стихами и песнями мы и завершаем заключительный раздел нашего сборника.

Смерть матушки Джонс

Перевод В. Рогова

Весь мир облачился в траур, землю покрыла тьма,

Окутаны черной печалью шахтерские дома,

И повод есть для печали – ведь Матушка Джонс умерла,

Та, что шахтеров на битвы за их права вела.

Все горы и все долины память о ней хранят,

Она возглавляла шахтеров, не страшась никаких преград.

Всегда во главе бастующих мог ты ее найти,

Справедливость она защищала, не свернув ни разу с пути.

Она сражалась бесстрашно, разя угнетенье и зло,

Пока последний вздох испустить ей время не подошло.

Спешите, рабочие, выполнить ее боевой завет

И лучшей жизни добейтесь для ваших грядущих лет.

Флоренс Риз

НА ЧЬЕЙ ТЫ СТОРОНЕ?

Перевод В. Рогова

Рабочие ребята,

Давай со мной споем,

Как наш союз могучий

Поставит на своем.

Припев:

На чьей ты стороне?

На чьей ты стороне?

На чьей ты стороне?

На чьей ты стороне?

Отец мой был шахтером,

А я – шахтерский сын,

И до победы буду

С союзом я един.

У нас нейтральных нету,

здесь так стоит вопрос:

Ты или член союза,

Или шерифский пес.

И разве так не ясно,

Что вам предпочитать —

Штрейкбрехером паршивым

Иль человеком стать?

Не будь подлизой боссам,

Не слушай их вранье,

Ведь лишь объединившись,

Мы сможем взять свое!

В ПОНЕДЕЛЬНИК МЕНЯ СХВАТИЛИ

Перевод Л. Переверзева

В понедельник меня схватили…

Хо!

Во вторник меня судили…

Хо!

В среду вынесли приговор…

Хо!

В четверг в кандалы заковали…

Хо!

В пятницу выгнали на работу…

Хо!

В субботу до вечера камни дробил…

Хо!

И так десять лет

Хо!

И так десять лет ждать до воскресенья…

ПРОКЛАДЫВАЕМ ПУТЬ

Перевод Л. Переверзева

Если б только я мог,

Я уж дал бы зарок

Постоять на скале, где стоял наш пророк.

О! Друзья! Ранним утром,

Хай, хай! Целый день.

Хай! Друзья, и весь вечер

Я стоял бы на ней всю жизнь.

О! У ангелов есть работа,

Там, вдали, на полях света,

У колес небесной кареты.

О! Друзья, проложим же путь,

О! Друзья, проложим же путь,

О! Друзья, проложим же путь,

Посмотрите, как я кладу путь…

Был бы наш кэптен слепой,

Не вставали б так рано с тобой,

Только наш кэптен совсем не слеп,

Он не даром ест свой хлеб.

Время он точно знает,

У него часы «Уотербери»,

Хай! Хай! Кто там из вас засыпает?!

НЕ ХОЧУ МИЛЬОНОВ, МИСТЕР

Перевод В. Рогова

Не хочу мильонов, мистер,

На брильянты мне плевать!

Я хочу работать, мистер,

Я хочу существовать!

Ни к чему «роллс-ройс» мне, мистер,

Да и яхта ни к чему.

Дайте место – надо, мистер,

Есть семейству моему.

Чтоб вам дать богатство, мистер,

Как любой из нас корпел!

Вы же все забрали, мистер,

Голод, холод – наш удел.

Оскорбите меня, мистер,

Мне одно всего важней,

Об одном пекусь я, мистер:

Надо мне кормить детей.

ПЕСНЯ ЗАКЛЮЧЕННОГО НЕГРА

Перевод Ю. Хазанова

Лепешка, вода —

Вот и вся еда…

Лучше, лучше,

Чем у меня дома.

Намного лучше,

Чем дома.

Полосатый халат,

Носки из заплат…

Теплей, теплей,

Чем у меня дома.

Намного теплей,

Чем дома.

Железный каркас,

Из соломы матрас…

Мягче, мягче,

Чем у меня дома.

Намного мягче,

Чем дома.

На ногах туги

Кандалов замки…

Туже, туже,

Чем у меня дома.

Намного туже,

Чем дома.

Мерл Трэвис

ШЕСТНАДЦАТЬ ТОНН

Перевод В. Викторова

Нас из грязи слепили – считается так,

Но из крови и мышц все же сделан бедняк.

Кожа, кости еще, словом, хитрого нет.

Правда, мозг слабоват, но хребет – так хребет!

По шестнадцать тонн грузишь, а толк-то каков?

На день к смерти поближе – и больше долгов.