Текст книги "Народ, да!"

Автор книги: Танкред Голенпольский

Соавторы: Александр Ващенко,Танкред Голенпольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Во фраке из графства по имени Пайк.

– Ты – ангел, но крылышки спрятала где ты? —

Спросил он, увидя, как Бетси одета.

– Станцуем? – один рудокоп ей сказал.

– Да, старый осел, если ты не нахал.

Кружи, да не очень! Ты понял намек?

От пыли тошнит. Ну, чего ты налег!

Айк Брайем, конечно, женился на ней.

– Развод! – закричал он, ревнуя поздней.

А Бетси воскликнула: – Счастье какое!

Катись и оставь меня, олух, в покое!

Дж. Ф.Суза

Пересказ Н. Шерешевской

Недоверчивые люди могут сказать, что история про змею, по имени Суза, страстно любившую музыку, это все враки. Однако дядюшка Джерри, живший на берегу Килдаган-Крик, что возле Суитуотера в штаге Техас, клянется, что чистая правда. А уж он-то знает, потому как первым повстречался с этой змеей. Так-то оно так, только надо помнить, что кой-кто считал, будто дядюшка Джерри вообще немного того… Он, видите ли, не захотел продать свою захудалую ферму даже после засушливого лета, когда погиб весь урожай, а знай твердил, что вот-вот польют проливные дожди. Все продали свои фермы и подались в Калифорнию. Все, кроме тех, кто остался, конечно. А старик Джерри ни с места. Целые дни просиживал на веранде и наигрывал на губной гармонике.

– Дурака он валяет со своей гармоникой, – ворчали соседи.

Однако все признавали, что играет он отменно. И вот в один жаркий вечер уже ближе к закату солнца Дядюшка Джерри устроил настоящий концерт для своих двух тощеньких цыплят да двух-трех костлявых коров, что остались от всего стада. Вообще-то он больше всего любил бодрые ритмы марша, особенно «Звезды и полосы» в исполнении знаменитого дирижера и композитора Джона Филиппа Сузы. Так вот, Наигрывал он эту мелодию на губной гармонике, как вдруг увидел у своих ног большущую гремучую змею с черным ромбом на спине, свившуюся кольцом. Дядюшка Джерри чуть не проглотил от испуга свою гармонику, но взял себя в руки и продолжал играть, ибо это показалось ему всего благоразумнее.

Он сыграл все, что знал, с начала и до конца и с конца до начала. И вот, когда он заиграл снова «Звезды и полосы», он заметил, что змее этот мотив особенно понравился и она стала раскачиваться в такт музыке.

Дядюшка Джерри играл, пока совсем не выдохся. Уже и солнце зашло, и луна давно светила над головой. Наконец он сдался.

– Все, теперь можешь укусить меня, – сказал он змее. – Если тебе так уж хочется. Провалиться мне на этом месте, если я стану тебя и дальше развлекать!

Змея кивнула, точно поняла его, и казалась очень довольной. Потом слегка пошумела своими погремушками, будто аплодировала, и уползла прочь.

Так и повелось с того дня: как только дядюшка Джерри выйдет на веранду со своей гармоникой, змея тут как тут. Слушает и раскачивается в такт музыке, а глазки так и блестят от удовольствия. Вскоре дядюшка Джерри до того полюбил эту змею, что для нее готов был исполнять эти «Звезды и полосы» без конца. И решил даже назвать ее в честь самого композитора Дж. Ф. Сузой. Недели через две Суза научилась в такт шуметь погремушками, так что получался очень славный дуэт.

А дни текли, жара делалась все нестерпимее, засуха все страшней, и все считали, что дядюшка Джерри совсем из ума выжил, раз не бросает свою ферму и не едет в какое-нибудь другое место. Какой там, не только не едет, а знай себе наигрывает на гармонике для Сузы, а она слушает и хлопает хвостом и погремушками в такт музыке.

Но однажды вечером Суза не пришла на концерт. И на другой, и на третий день тоже. Дядюшку Джерри это так потрясло, что он утратил всякий интерес к музыке. Его концерты день ото дня становились все короче, короче, пока, наконец, он не забросил совсем свою гармонику и сидел теперь молча и ждал, когда вернется Дж. Ф. Суза.

К июлю Килдаган-Крик совсем пересох. У коров и цыплят дядюшки Джерри в горле тоже пересохло, и они стояли, высунув язык. Наконец, 10 июля в небе стали собираться тяжелые темные тучи. Начал накрапывать дождь. Он лил пять недель подряд без передышки. Когда дождь кончился, Килдаган-Крик оказался полным воды, и все, что дядюшка Джерри посадил, взошло и созрело на его поле раньше, чем он успел прополоть. Тут уж люди стали говорить, что, пожалуй, они были не правы, что дядюшка Джерри очень даже в своем уме. Вот только эти его разговоры про ручную змею…

Как-то вскоре после дождя к дядюшке Джерри пришел сосед и попросил разрешения пасти своих коров на его земле. За это он предложил дядюшке Джерри щедро заплатить, и дядюшка Джерри согласился. Он впряг в старый фургон двух своих кляч и прокатил соседа по всем угодьям, чтобы тот выбрал для выгона лучшее место. А сам все поглядывал, не покажется ли где его музыкальная змея.

Так они и тряслись с соседом в старом скрипучем шарабане, как вдруг слух дядюшки Джерри уловил знакомые звуки, точно дробь барабана в ритме марша. Неслись они с вершины ближайшего холма. Дядюшка Джерри закричал:

– Тпру!

Лошади остановились, и он мигом соскочил на землю. Вверх в гору он так спешил, что сердце его готово было выпрыгнуть из груди, ногам было за ним не угнаться.

Вершину горы венчала большая плоская скала. И на этой плоской площадке кругом расположилось дюжины три гремучек, с темными ромбами на спине. А в центре, с горящими глазами, с гордо поднятой головой, восседала сама Дж. Ф. Суза. Она размахивала хвостом, словно дирижерской палочкой, и выбивала ритм марша «Звезды и полосы», а остальные гремучки ей подыгрывали своими погремушками.

Именно в это утро дядюшка Джерри случайно прихватил с собой в кармане гармонику. Тут он ее вытащил и стал играть. Суза оглянулась, приподнялась на кончике хвоста и чуть не обмерла от счастья. Так они вместе и играли – дядюшка Джерри на губной гармонике, а Суза, дирижируя змеиным оркестром, – пока не взошла луна. Сосед-фермер терпеть не мог змей и поспешил убраться восвояси. Дома он всем стал рассказывать, что дядюшка Джерри совсем того… еще хуже, чем они думали. И змеи того… взбесились все, так что он советует соседям-фермерам немедленно распродаться и уезжать куда глаза глядят.

Кроме дядюшки Джерри, все так и поступили. А он остался со своими тучными коровами, и зеленеющими посевами, и пухленькими курочками. И каждый вечер ближе к заходу солнца поднимался на гору играть на гармонике в сопровождении змеиного оркестра. То были самые счастливые часы в его жизни. И в жизни Дж. Ф. Сузы тоже.

Эти золотые денечки давно миновали, но большая плоская скала все еще стоит на вершине горы, и, как говорит молва, иногда летом по ночам туда приползают змеи, рассаживаются кружком и выбивают погремушками ритм марша «Звезды и полосы». Змея, которая в самом центре, так стара, что даже отрастила бороду. Суза это или нет, никто вам точно не скажет. Но если вы любите марши, поезжайте на Килдаган-Крик и услышите, как они играют.

Как гремучие змеи старину Пайка спасли

Пересказ Н. Шерешевской

Говорят, раньше на Западе гремучих змей вообще было видимо-невидимо, они перекатывались по земле, словно волны по морю. И будто бы ковбоям приходилось ставить скотину на ходули, чтобы и змея не укусила. И все-таки были же змеи, настроенные дружественно. Возьмем хотя бы к примеру случай со старателем, который отправился искать золото году этак в 1848. Сдается, звали его Старина Пайк. Так вот, хозяин прииска нанял его с напарником на свою шахту и велел им спуститься поглубже, поглядеть, нет ли там золота.

Еще по дороге на прииск Старина Пайк ненароком сунул руку в карман и вытащил оттуда мышонка, очень симпатичного. А поскольку животных он вообще любил, то решил его приручить и прихватить с собой в шахту, для веселья.

Спустившись в шахту, друзья-старатели обнаружили там хитроумное подъемное устройство, которое позволяло спускать и поднимать веревку с помощью штока и рукояти. Старина Пайк был от природы тощ и сухопар и решил первым испытать подъемник. Привязал к поясу веревку и велел напарнику спустить его поглубже.

Он благополучно опустился на глубину в тридцать футов, как вдруг веревка оборвалась, и Старина Пайк словно грузило полетел вниз и шмякнулся о самое дно. Напарник, оставшийся наверху, глянул в глубину, ничего не разглядел и не услышал, но решил, что Пайк убился насмерть, и дал деру.

Однако Старина Пайк вскоре пришел в себя и задумался: как же выбраться из этой шахты? Карабкаться вверх по отвесной стене нечего было и думать, а конец оборванной веревки был слишком далеко от него. Чтобы утешиться, Пайк вытащил из кармана мышонка. Слава богу, он ничуточки не пострадал от падения, только вот усы у него поседели – наверное, от страха.

Старина Пайк сунул мышонка обратно в карман и тут вдруг заметил, как сверху что-то падает, скользит по стене и распластывается неподвижно у его ног. Оказалось, это большущая гремучая змея семи футов длиной, не меньше. От падения она, видно, потеряла сознание. Старина Пайк быстренько наступил на нее ногой и придавил ей голову к земле. Он легко бы справился со змеей, но от природы любил животных и потому отнял ногу, только не совсем.

Наконец змея открыла глаза и стала извиваться, желая высвободиться, а Старина Пайк стал увещевать ее, говоря, что ничего плохого ей делать не собирается. Корчиться змея перестала, но поглядывала на Пайка испуганно и с недоверием, Тут Пайк вспомнил о мышке. Он знал, что змеи очень любят мышей, и, хотя ему было больно и неприятно, он решил пожертвовать мышью, чтобы задобрить змею.

Другого выхода он просто не видел.

Змея мигом проглотила мышку и поглядела на Пайка уже с благодарностью. Да и вообще пыталась проявить такое благорасположение, что Пайк рискнул снять ногу с ее головы. А потом заговорил с ней; он вообще любил разговаривать с животными и уверял, что они его понимают. Он пожаловался ей на свое бедственное положение. Змея заморгала и, казалось, задумалась. Но тут же начала действовать. Влезла Старине Пайку на руки и свилась там калачиком. А потом стала раскачивать головой, и Пайк смекнул, что она раскачивается, чтобы совершить прыжок до верхнего края шахты. Глубина шахты была изрядная, даже для такой длинной семифутовой змеи, как эта, но игра стоила свеч.

Раскачавшись, змея напряглась всеми своими мускулами, подала знак Пайку, он подбросил ее, и она взвилась вверх. Змея допрыгнула до крестовины подъемника и вытянула шею – собственно, всякая змея состоит до половины из шеи, а потом идет хвост. Так вот, она вытянула шею и впилась зубами в крестовину. Повиснув на зубах, она постепенно подтянулась наверх вся и тут же исчезла из виду.

А Старина Пайк сидел внизу и ждал, что будет дальше. По правде говоря, он был слегка обескуражен. Выходит, он и мышку ручную потерял, и от змеи ничего не получил – ни тебе спасибо, ни до свиданья. Он остался совершенно один на дне глубокой шахты без всякой надежды на спасение.

Прошло сколько-то часов, сгустились сумерки, они были такие плотные, что Старина Пайк решил устроить из них мягкое ложе, чтобы поспать. Но голод не давал ему спать, пришлось достать нож и отрезать носок башмака, чтобы пожевать его и слегка подкормиться. И как раз в это время сверху в шахту с шумом посыпались камушки. Старина Пайк поднял глаза. Что-то медленно спускалось вниз.

Пайк закричал от радости, решив, что это его друг вернулся, чтобы спасти его. Но тут же упал духом. То был его друг, но только не напарник, а гремучая змея, да не одна, а с себе подобными. Держа друг дружку за хвост, они вытянулись в длинную веревку, которая достала до самого дна шахты. Самая верхняя змея обвилась вокруг столба, словно зацепилась за якорь. У Пайка защемило от волнения сердце, когда до него дошло, наконец, зачем вернулась сюда гремучая змея со своей спасательной командой.

Змея мотнула Пайку головой, он ухватился за скользкий чешуйчатый канат и, перехватывая руками, полез наверх. Он был просто счастлив, так бы и обнял всех своих спасителей по очереди.

Еще не добравшись до середины шахты, он вдруг услышал, будто кто-то тоненько попискивает у него в кармане. Вот так так! Да это его мышка с седыми усами! Оказывается, гремучая змея из дружеских чувств взяла да вычихнула мышку целую и невредимую, разве что за ушами у нее чуть вспотело.

Когда Старину Пайка видели в последний раз, ручная мышка была все еще при нем, пряталась в его кармане. Он ведь был от природы большой любитель животных, мухи бы не обидел, не попадись только она ненароком под хлопушку, которой он обмахивался в жаркую погоду. Что же до гремучих змей, их Старина Пайк считал и вовсе лучшими друзьями человека.

Большинство с этим может не согласиться, но ведь большинство и не падало на дно глубокой шахты. А потом, может, в наши дни гремучие змеи стали уже не те, что были сто лет назад, хотя только на прошлой неделе рассказывали историю про змею, которая училась играть на гитаре. Правда, не всему верь, что слышишь…

Кольцо-змея

Пересказ Н. Шерешевской

Самой злой змеей в те далекие времена была Кольцо-змея. И самой опасной. Чаще всего она вилась у лагеря лесорубов, потому что ничего так не любила к обеду, как лесоруба. Ну, в крайнем случае, к завтраку. Приходилось лесорубам одним глазом поглядывать на свой топор или пилу, а другим себе под ноги, чтобы не пропустить Кольцо-змею, которая, распластавшись на животе, имела дурную привычку подползать незаметно. Всего в нескольких футах от жертвы змея засовывала в рот свой острый хвост, сворачивалась кольцом и катилась, точно зеленый обруч, прямо на лесоруба. Она катилась так быстро, что даже стоногому койоту было за ней не угнаться. Спастись от нее можно было только одним путем – прыгнуть через ее кольцо. Собственно, вы об этом уже слышали. Если прыжок бывал удачный, змею это ставило в тупик, но остановиться она уже не могла и продолжала катиться. И катилась и катилась, пока не закатывалась туда, откуда назад не знала дороги.

Однажды у Поля Баньяна произошла встреча с такой змеей. Он увидел, как на него катится Кольцо-змея быстрей, чем колесо фургона, пущенное с холма. В руках у Поля само собой был топор. Он хотел было проскочить через ее кольцо, да оно оказалось для него тесновато. Вы же знаете, какой богатырь был Поль Баньян. Змея вырвала из пасти свой хвост – именно в хвосте она хранила весь яд – и цапнула. К счастью, в Поля она не попала, а ужалила его топорище и тут же уползла кусты.

Поль как ни в чем не бывало продолжал работать. Он размахнулся топором, чтобы ударить по дереву, как вдруг почувствовал, что топор стал как будто тяжелей, чем был. Ба, да, оказывается, топорище вон как раздуло! Не иначе как от змеиного яда. Эта негодница выпустила в топорище весь запас своего яда. И оно продолжало распухать прямо на глазах, и росло, и росло, пока не сравнялось с самой высокой сосной в лесу. Нет, куда там, наверное, раз в десять больше. Что ж, Поль сокрушаться не стал, распилил топорище на бревна и построил прекрасную новую кухню.

Дня два Поль был очень доволен. Он позвал сто своих помощников, чтобы они выкрасили новую кухню. Что они и сделали. Но не успели кончить, как один из них, по прозвищу Пышка Худышка, прибежал к Полю с криком:

– Она тает! Она тает!

Что за наваждение! Поль тут же пошел посмотреть. И в самом деле, кухня таяла на глазах, словно снежный сугроб на весеннем солнышке. Но Поль быстро смекнул, в чем дело. От укуса змеи часто пользуются скипидаром, говорят, он вытягивает яд. А тут скипидар оказался в краске и, конечно, подействовал на яд, от которого дерево так распухло.

– Эй, все, кто в доме, выбегайте живо! Спасайтесь! – закричал Поль.

В кухне в это время оставалось всего человек двадцать и одна собака, но дом съеживался так быстро, что они едва успели выскочить из него. Когда он снова стал величиной с топорище, там уже было пусто, не считая трех волосков с кончика собачьего хвоста, и то потому, что они застряли в трещине. Так они там и оставались, пока топор не состарился и не кончил свое существование, так сказать, естественной смертью. Во всяком случае, так утверждают люди, которые видели этот топор собственными глазами, а значит, всё это правда.

Это еще и потому правда, что встречались в тех местах змеи, быть может, двоюродные Кольца-змеи, у которых яд был того же свойства. Вот, например, в южных Аппалачах у одного фермера змея укусила мотыгу. И мотыга так распухла, так раздалась, что пришлось фермеру распилить ее на доски и построить курятник. Но он совершил ту же ошибку, что и Поль Баньян. Он покрасил курятник, и тот съежился до обувной коробки. Счастье еще, что единственный цыпленок, которого он успел поместить туда, был игрушечный.

Бык Белый Носок

Пересказ Н. Шерешевской

Про кого обычно рассказывают всякие небылицы? Мы имеем в виду – про каких животных? Ну само собой, про небывалых. Про чудо-животных. Про таких, которые или невероятно велики, или бегают невероятно быстро, или невероятно умны.

А вот сейчас мы вам расскажем историю про быка, который был почти совсем обыкновенным быком, за исключением одного раза, когда он осрамился на свадьбе, да так, что всем надолго запомнился этот случай. Вполне возможно, он был чуточку крупнее и сильнее обычных быков, что водились на юго-западе страны, но прославился он совсем не этим.

Имя ему дали Белый Носок, потому что одна нога у него внизу была белая, как в носке. Вообще-то у него и в других местах были белые пятна, собственно всюду, где он не был черным, он был белым. Его хозяин мельник Бернс каждый день садился на него верхом и ехал на свою мельницу. В носу у быка торчало кольцо, а на рога была наброшена веревка. Вместо седла Бернс брал две доски и покрывал их старым ковриком. Веревка спускалась вниз и подхватывала быка под брюхо, образуя при этом стремена, чтобы мельник мог вдеть в них ноги. Белый Носок как будто и не возражал, что на нем ездят верхом, точно на лошади, но, честно говоря, он просто не знал других быков, кроме себя, и потому полагал, что быкам полагается ходить под седлом.

Он не только других быков не знал, но и не умел, как они, пугать людей, громко мычать и гоняться за ними по пастбищу, поддавать копытом бадьи с молоком и кидаться на красную тряпку. Словом, отсталый он был бык, если передовым считать такого, который умеет бесчинствовать.

И только в день этой самой свадьбы в Белом Носке проснулся настоящий бык.

У мельника Бернса была дочка по имени Сесили. Она собиралась замуж за молодого фермера Клопшоу, и по этому случаю мельник Бернс решил устроить настоящий праздник. На свадьбу дочери он созвал гостей со всего графства. Всех пригласил, кроме одного человека, которого звали Сат Добродейл. Вы, чего доброго, еще подумаете, что этот человек и впрямь творил добрые дела, как гласило его имя: был добр, доброжелателен, добросердечен, добродушен, добропорядочен… А вот и нет, совсем наоборот! Сат умел делать много шума из ничего. Он был прирожденный интриган, бессовестный, беспардонный, безудержный, бесчеловечный, безнадежный смутьян и скандалист. Когда он узнал, что его не пригласили на свадьбу Сесили, он тут же решил отквитать Бернсу и всем его гостям. Только вот как?

Он оседлал мула, причесался впервые за много лет и припустил с горы к дому мельника.

Сат спрятался за сараем и подсматривал оттуда, как все пьют-веселятся за свадебным столом. Он голову сломал, все не мог придумать, как же насолить им. А что, если остричь хвосты коню жениха и кобыле невесты? Но это показалось недостаточно обидным по сравнению с той обидой, какую нанесли ему, Сату Добродейлу.

Он все еще обдумывал план мести, когда с заднего двора в сад забрел Белый Носок. Он был все еще оседлан, потому что в праздничной суете – шутка ли, дочкина свадьба! – мельник Бернс забыл его расседлать. Белый Носок принюхался к большой корзине, в которой завалялись остатки зерна, и сунул в нее нос.

Вот тут Сата Добродейла и осенило! Сат сделал шаг вперед и незаметно накинул корзину Белому Носку на рога.

Попробуйте-ка ходить с корзиной на голове! Да это хуже, чем вслепую. Когда бык поднял голову и вдруг ничего не увидел, он забил хвостом, повел головой, взбрыкнул задом, кинулся в одну сторону, в другую, затоптался на месте, зафырчал, выдув оставшееся зерно из корзины, и бросился к дому.

Он ревел громче грома небесного и тряс рогами, пытаясь сорвать с головы корзину. Со всего размаха он налетел на заднюю стену дома и разнес ее до основания, чуть не придавив бедную мышку, которая только успела вылезти из норки, чтобы раздобыть себе кусочек свадебного пирога. Попятившись, Белый Носок ударил задними ногами по толстому дереву. Оно так дрожало, что потеряло почти всю свою листву. Белый Носок кружился на месте, брыкался, лягался и, наконец, вломился в мельникову пасеку. Повалил дюжину ульев, и в миг единый стало темно от пчелиной тучи. Пчелам было так тесно в воздухе, что они начали жалить друг друга.

А знаете, что такое ужаленная пчела? Да это в сто раз хуже, чем взбесившийся бык. Но даже неужаленные пчелы до того злые! Они тут же объявили Белому Носку войну не на жизнь, а на смерть и вихрем налетели на него. И жужжали и кружили над ним! Они так плотно облепили бедное животное от кончика носа до кончика хвоста, что не то что яблоку – пшеничному зернышку негде было там упасть. А пчелы, которым не хватило места на теле несчастного быка, затеяли драку в воздухе за право приземлиться на него, хотя и так они усеяли его, наверное, в десять слоев.

Белый Носок и фыркал, и мычал, и метался туда-сюда, не видя ни зги. Да и что тут увидишь, когда пчелы жужжали и звенели над самой его головой, запрятанной в корзину. «Фыр, фыр!» – фырчал бык, и делалось черно от пчел, взметнувшихся с его носа вверх. Хвост Белого Носка можно было принять за сучок высохшей сосны, покрытой мохом. От пчел, облепивших его, бык казался раза в три громадней. Такого разозленного и разобиженного быка Сат Добродейл еще сроду не видел.

Белый Носок, наконец, добрался до черного хода в дом и постучал по двери хвостом, при этом нечаянно сорвал ее с петель и вломился в дом. По неловкости он наскочил на старинные голландские часы, стоявшие на полу, зацепил ненароком маятник, и часы полетели на пол, а вместе с ними колесики и шестеренки тоже покатились что куда, и пчелы бросились их догонять. Попятившись задом, бык задел ножку кровати и опрокинул ее. Взбрыкнув, он отправил ножку от кровати прямо в окно. Следующий его шаг хвостом вперед был к буфету, украшенному по углам резными кошечками. От столкновения тот грохнулся на пол, и бедному быку ничего не оставалось, как растоптать и превратить в кашу все, что стояло в нем на полках.

Гостям на свадьбе послышался было какой-то шум, но они так увлеклись смакованием свадебного угощения, что слышали разве что свое чав-чав-чав.

Бедный бык носился как бешеный, стараясь отделаться от пчел, и влетел на ходу в кладовую по соседству со столовой. Конечно, все там полетело вверх тормашками – глиняные горшки с солеными огурчиками, банки с вареньем, маринады, мешки с зерном, пучки сушеных трав, болеутоляющая настойка опия, корзины с яйцами, тыква, томаты, бидоны с молоком, маслобойки.

Ближе всех к стене в кладовую сидела мать жениха, матушка Клопшоу. Но она была глуха как пень. Она вроде и услышала какой-то шорох, но не успела сообразить, что к чему, как Белый Носок уже вломился в столовую прямо сквозь стену, гости завопили, завизжали и бросились от него врассыпную. Матушка Клопшоу глазом не успела моргнуть, как очутилась прямо в кресле на столе – это бык поддел ее рогами и запулил на стол.

В столовой были выстроены в ряд с полдюжины столов и получился один длинный стол, чтобы уместились все приглашенные на свадьбу. Белый Носок раскидал все столы, они взгромоздились у него один на другой, и на самом верху восседала бедная матушка Клопшоу, отбиваясь от пчел и размахивая руками, как мельница крыльями в ветреную погоду. В одной руке – шляпка из набивного ситца, в другой – куриная ножка.

Битые тарелки, жареная картошка, тушеная капуста, свиные отбивные, бифштексы, суп, бобы, печеные яблоки, пудинги, пирожки, даже куски свадебного пирога – все смешалось, сбилось, спуталось, словно кто пропустил все это через мясорубку, а потом еще приперчил пчелами. Белый Носок кидался и брыкался, все летело из-под его копыт – столы, стулья, посуда, еда – и через входную дверь, отсчитав семь ступенек, прямо на улицу. А следом за столами и прочим сам он, туша в полтораста фунтов, перекувырнувшись через голову, бухнулся на этот винегрет из стульев с селедкой.

Бедный мельник Бернс вился вокруг, колотил быка по спине и вопил:

– Тпру, скотина! Тпру, мой мальчик!

Он схватился за ручку корзины и хотел сорвать ее у быка с головы, но не успел. Белый Носок подскочил, да так поддал задними ногами, что мельник Бернс полетел вверх тормашками и приземлился прямехонько на спину быку. Зато корзина была у него в руках!

Как только Белый Носок увидел белый свет, он стряхнул с морды пчел и понесся по переулку с такой скоростью, что у мельника Бернса, который сидел на нем верхом, волосы со лба сползли назад на целых два дюйма. Он впился ногами в веревочные стремена, а свободной рукой схватился за седло, предоставив быку бежать куда глаза глядят. Но Белый Носок не знал точно, куда лучше бежать, он мычал, топтался на месте, кидался туда-сюда, звал лошадей, привязанных к проволочной изгороди. Лошади в ответ вскинули голову и заржали, а потом вырвались на свободу и тоже побежали. Пчелы – за ними, правда, большая их часть, осталась верна Белому Носку, а заодно и мельнику Бернсу. Мельник отбивался от них корзиной и так быстро вертел ею в воздухе, что казалось, в руке у него не одна, а по меньшей мере дюжина точно таких корзин.

Представляете, какую пыль подняли Белый Носок и лошади! Настоящую пыльную бурю! Так что все, что мог видеть ухмыляющийся и довольный Сат Добродейл, стоявший в стороне и почесывавший в затылке, была пыль, пыль и пыль да искры, вылетавшие из-под копыт лошадей. Все, кто был на двух и на четырех ногах, включая цыплят и поросят, кинулись бежать. Некоторые убежали так далеко, что потерялись навеки.

А гости в доме мельника, спасаясь от пчел, выпрыгивали из окон, выкатывались из дверей, лезли через каминные трубы, кидались в погреб. Кто успел раньше сбежать, катались по полю, лезли на деревья, окунались с головой в реку. Жених Клопшоу с воплями «Чума египетская!» забрался под стог сена.

Сат мурлыкал от удовольствия, как кот от сливок. Увидев невесту Сесили, дочку мельника, которая, отмахиваясь от пчел, скатилась в холодную речку с молочным горшком на голове, он не спеша приблизился к ней и заговорил вкрадчиво:

– Ну как, малютка Сесили, проводите свой медовый месяц? Я вижу, меду вам хватает даже здесь, в воде. Сладкая жизнь, а?

– Жаткнишь ты, шкотина! – прошамкала она из-под молочного горшка, окунаясь поглубже, чтобы потопить всех пчел, облепивших ее. – О! Я вшя горю!..

– А вы посыпьтесь содой, станет легче. – И он повернулся, чтобы уйти: – Не мешает и мне поохотиться за медком.

Сесили приподняла над головой молочный горшок:

– Можете одолжить у меня фунт мышьяку, чтобы посыпать ваш медок!

– Да я тут при чем? – обиделся Сат. – Это все ваш бык-смутьян.

Но тут ухмылка вдруг исчезла с его лица, потому что в конце переулка появился сам мельник Бернс, все еще с корзиной в руках, чтобы отмахиваться от пчел, но пчелы, видно, уже выдохлись, устали, притомились. Следом за мельником Бернсом на некотором расстоянии от него в клубах пыли появился и Белый Носок. Он так распух от пчелиных укусов, что вздумай мельник Бернс его сейчас продавать, он мог бы запросить за него не как за одного быка, а как за целое стадо. Да и сам мельник Бернс тоже распух, словно то был не один Бернс, а два. Но и два Бернса могли бегать все-таки достаточно быстро. Правда, Сат Добродейл мог бегать еще быстрей! Что он и сделал. Улепетнул через дикие безлюдные равнины и горы на северо-запад, в Канаду. Добежал он туда или нет, никому не известно, только больше его в этих местах не встречали. Прошел слух, будто он раскаялся в случившемся и готов был биться головой о скалы, только побоялся нанести им роковой удар.

Что до Белого Носка, то он с тех пор так и не присмирел, и никто уже не смел ездить на нем верхом. Когда мельник Бернс набрался храбрости, он все же подошел к нему, снял с него седло и пустил пастись на траву в компании дюжины дородных черно-белых коров.

Жених Клопшоу, говорят, оставался под стогом сена еще целую неделю, а невеста Сесили, наверное, месяц, если не больше, никак не могла стянуть у себя с головы молочный горшок. Впрочем, все завершилось благополучно, даже для матушки Клопшоу. К тому времени, что она сумела спуститься на землю с вершины горы из столов и стульев, пчелы успели так прочистить ей уши, что она стала слышать даже собственные мысли, если только они не слишком звенели в ушах.

Ну, а поросята, когда испугались бешеного быка и бросились бежать, добежали до самой Мексики и остались жить на мексиканском побережье. Испанское судно подхватило оттуда на борт одного борова и несколько свинок и доставило их в теперешнюю Калифорнию.

Рыцарь Любви и плавающие свинки

Пересказ Н. Шерешевской

Как раз в то время совершал в тех местах, где нынешняя Калифорния, свои славные подвиги великий дон Хосе Лопес, прозванный Рыцарем Любви потому, что все помыслы его вились всегда вокруг любви. Когда кто-нибудь попадал в беду, он сзывал в свое поместье – асиенду – всех кавалеров ордена. А были они люди аристократического рода, потомки тех испанцев, что первыми поселились на американской земле. Ездили они только верхом и твердо хранили верность главе своего ордена дону Лопесу, Рыцарю Любви. Дон Хосе Лопес просил их постеречь его асиенду во время его отсутствия, садился верхом на свою летающую пальму и спешил на подвиги любви.

В промежутках между подвигами он вершил и другие дела. Он первым на земле Калифорнии вырастил перец и научился делать знаменитые маисовые лепешки. Он пристрастил койота петь народные испанские песни, в которых припев каждый раз кончался на «Ай-йеее» или «Ай-йааа». Это он первым посадил в Калифорнии гигантское красное дерево, а во время путешествия в Аризону вырыл Гранд-Каньон. Некоторые, правда, утверждают, что его вырыл Малыш Голубой Бык лесоруба Поля Баньяна. Но доказательства в пользу дона Хосе и Голубого Быка, в сущности, равны. Еще ему приписывают, будто он раздул огонь в потухшем вулкане Лассен-Пик и разрисовал Расписную Пустыню, но, быть может, это ложные слухи.

Одно подлинно – в один прекрасный день в бухту неподалеку от асиенды дона Хосе Лопеса прибыл испанский корабль с боровом и свинками на борту. И дона Лопеса осенила прекрасная идея разводить свиней для кавалеров его ордена. Он купил у испанцев борова и свинок и стал заниматься свиноводством. Вскоре уже десятки свинок и поросят бегали по его земле, такие жирненькие, здоровенькие и довольные, что сердце и усы великого Рыцаря Любви дрожали от счастья при взгляде на них.