Текст книги "Анакир"

Автор книги: Танит Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Танит Ли
Анакир

Оливеру Коттону

ПРЕДИСЛОВИЕ

С самого начала, в том виде, в каком дошли воспоминания о нем, темные расы воцарились на главном континенте планеты и нарекли его своим именем – Вис.

На север, запад и восток простирались земли Висов, населенные людьми с медной и темной кожей, земли жестокие и зачастую притягательные, и владели ими притягательные и зачастую жестокие народы, поклонявшиеся множеству самых разных богов. Народы, покорные странному чувственному зову Алой звезды, Застис, которая каждый год на несколько месяцев появлялась в ночных небесах. Народы, обретшие мир и покой после нескончаемой эпохи войн и, согласно легенде, объединившиеся под властью верховного короля – Повелителя Гроз, правителя Дорфара и драконьего города Корамвиса, самое имя которого, означавшее «Сердце Виса», говорило о его избранности. Корамвис и в самом деле считался самым могущественным и прекрасным из всех величественных городов Виса. Белый Корамвис с его тянущимися к небу башнями, сердце-мозг Дорфара, осененный драконьим гребнем гор. И менее чем за полчаса Корамвис пал, обратившись в развалины и так и оставшись ими, точно разбитое стекло.

На крайнем юге континента простирался край, по большей части бесплодный, прозванный Равнинами-без-Теней за то, что был почти совсем лишен растительности, край, пределом которого был недлинный лабиринт джунглей на самой Грани Мира. За ним начиналась водная пустыня, прозванная Морем Эарла – морем ада. Меж Гранью Мира и королевствами Висов, на бесплодных просторах Равнин, располагались владения степных людей. Когда-то давно этот народ обладал некоторым величием. Доказательства тому можно было видеть, по крайней мере, в одном темном разрушенном древнем городе далеко на юге. Но со временем Висы совсем перестали считаться с народом Равнин. Раса светлокожих и светловолосых людей с желтыми глазами стала объектом ненависти, которую породил постоянный страх перед ее предполагаемыми способностями к телепатии и неутихающее презрение к ее кротости. У этих людей не было ни королей, ни каких-то иных правителей. Они жили в далеко отстоящих друг от друга деревушках или в развалинах города. Они были невосприимчивы к Алой Звезде, сдержанны в своей чувственности, покорны, недружелюбны, чужды. Монотеисты, они поклонялись лишь одному божеству – восьмирукой и змеехвостой богине Анакир, и к тому же совсем не так, как поклонялись своим богам Висы – не принося кровавых жертв и не воскуряя благовоний. Их поговорка гласила: «Анакир не просит ничего, потому что ни в чем не нуждается, ибо Она – все». Подобные ценности нисколько не впечатляли Висов. Каковы люди, таковы и их боги. Боги Висов были требовательны.

Несколько веков презрительная неприязнь Висов к степнякам не утихала, но и не разгоралась – до тех пор, пока на трон не вступил Повелитель Гроз Амрек, сын Редона. Он считал, что над ним довлеет особое проклятье Анакир, богини Равнин, ибо с самого рождения его левая кисть была до запястья покрыта чешуей – змеиная мета. Этот Верховный король взялся стереть с лица земли всю светлую расу до последнего человека.* [1]1
  См. роман «Повелитель Гроз».


[Закрыть]

Однако к тому времени на Равнинах наконец-то появился свой король. Он тоже был сыном прежнего Повелителя Гроз, Редона Дорфарианского. Матерью его стала жрица из степного храма, Ашне'е, женщина с лицом Анакир. Этому человеку, Ральднору, волею судьбы пришлось какое-то время жить среди Висов, прикидываясь одним из них. Сделавшись начальником личной гвардии Амрека, в конце концов он навлек на себя гнев своего повелителя и был вынужден бежать на корабле, идущем в Закорис. Но неумолимый перст судьбы сбил судно с курса, заставил его пройти сквозь бурю и пламя и выбросил в неведомый океан, который считали морем ада. И там обнаружился второй, меньший по размеру континент планеты, принадлежащий расе, чей облик в точности повторял степной, нрав же до странности отличался, ибо эти люди были страстными и воинственными. Вскоре магнетизм Ральднора сподвиг их последовать за ним на помощь его народу – ради справедливости, но будем честны, и ради добычи тоже.

Так после долгого мира Вис снова оказался объят войной. Ральднор, на котором, как всем казалось, лежала печать Самой Анакир, пробудил Равнины от их летаргического сна. Пока его армия подтягивалась к Дорфару, корабли с Континента-Побратима напали на соседние страны. Звенели мечи, катапульты изрыгали огонь. Закорис и Элисаар лежали в осаде, терзаемые голодом и огнем, Кармисс пал, а Оммос, окруженный врагами со всех сторон, сдался. Страны, дружественные Равнинам – Зарависс, Ланн и Элир – пощадили. Степняки оккупировали их как союзники, вошли в них лишь для торговли – но окончательно и бесповоротно. Дикая и воинственная Таддра, надежно укрытая горами, пропустила всю войну, если не считать наплыва беженцев и более позднего удара от потерпевшего поражение Закориса.

Последняя битва войны Равнин разыгралась на равнине у подножия холмов Корамвиса. Армия степняков, преданная и в конце концов отрезанная от союзной армии Континента-Побратима, осталась один на один с армией Дорфара, превосходящей ее численностью во много раз, и казалась обреченной на полный разгром. Но Ральднор пробудил в своем народе грозные внутренние силы, которые в легендах назывались Спящей Змеей. Одной лишь силой воли – по крайней мере, так утверждали впоследствии все предания – люди Равнин вызвали чудовищное землетрясение, сотрясшее и полностью разрушившее Корамвис Прекрасный прямо на глазах потрясенных дорфарианских солдат и знати. А из потаенной пещеры в горах поднялась Сама Анакир, возвышаясь над поверженным городом, точно золотая луна в черном небе.

Корамвис пал, вместе с ним рухнула вековая мощь Дорфара, и господству Висов пришел конец.

А Ральднор, сын Повелителя Гроз и жрицы, избранницы богини, выиграв последнюю битву, ушел прочь. Женщина, которую он когда-то любил и считал мертвой, воззвала к нему голосом своего разума – или, скорее, искоркой разума их нерожденного ребенка, ждавшего своего часа в ее чреве. Он отказался от престола, от власти, от своего народа и своей богини, ушел искать свою возлюбленную и свое дитя – и исчез для мира. Больше его не видели – он остался жить лишь в преданиях. Он стал одним из немногих легендарных героев, как древний король Висов, Рарнаммон, чей призрак появлялся в самой гуще боя и вел своих воинов к победе. Кроме того, он остался жить в сонме тех, кого назвали в его честь, в мириаде маленьких Ральдноров, появившихся на свет в тот год и еще многие годы спустя.

Прошло двадцать висских лет, омраченных лишь мелкими стычками тут и там, но по большей части это были годы относительного покоя.

На равнине, немного ниже руин Корамвиса, вырос новый город, сияющий такой же белизной и, возможно, даже более прекрасный, чем прежняя столица, хотя Корамвис, разумеется, давно уже стал мифом и в качестве такового был непревзойденным. Нарекли юный город Анкирой. Среди прочего там был десяток храмов Анакир, которая теперь стала главной богиней Висов. Они присвоили ее, и теперь белые быки умирали на Ее алтарях. Храмовую науку любви, ранее являвшуюся достоянием лишь избранных жриц с Равнин, дополнили и видоизменили в соответствии с обычаями Висов. Дочери Анакир делили ложе с любым, чьи финансовые возможности позволяли ему сделать дар богине – таково было их служение.

В Анкире был коронован молодой король, сохранивший за собой все древние титулы. Впервые за всю известную историю волосы священного Повелителя Гроз Дорфара были белыми, как соль. Им стал Ральданаш, сын Ральднора, рожденный от его союза с беловолосой Сульвиан Ваткрианской, принцессой одного из королевств Континента-Побратима. Но теперь белокурые головы под висскими венцами встречались не так уж редко.

Шлем-корона Кармисса крепко держался на золотоволосой голове шансарского князя, захватившего там власть. Вместе с кармианской короной он принял и кармианское имя, нарекшись Сузамуном в честь одного из овеянных славой правителей этого островного королевства. Теперь в его столице, Истрисе, поклонялись Ашаре-Ашкар, шансарской и вардийской Анакир.

А между побережьями Дорфара и Кармисса лежал крошечный клочок земли, который когда-то был известен под именем Обек, а теперь звался Анкабек. По иронии судьбы именно он стал оплотом наиболее ортодоксально верующих в Анакир среди висской части Виса. Маленький островок был полностью занят Ее храмом, зданием из черного камня, точно таким же, как степные храмы. Его окружали искривленные красные деревца с Равнин-без-Теней, которые на тучной северной почве разрослись, став высокими и пышными.

КНИГА ПЕРВАЯ
САЛАМАНДРА

1

Рассвет пришел в Истрис с серебряного моря. Над стройными башнями столицы, одновременно являющейся главным портом Кармисса, замелькали стайки птиц, на воде показались косяки вертких рыбачьих лодок. Под высоким куполом храма Ашары зазвенел рассветный колокол – обычай, пришедший из Шансара-за-Океаном.

Кесар эм Ксаи, стоя у окна, взглянул на восход солнца и выругался. Уловив его слова, девушка, все еще лежащая на огромной постели, прошептала:

– Мой господин?

– Поднимайся и пошла вон, – Кесар даже не взглянул на нее. Он стоял неподвижно, обнаженный, спиной к ней. Она молча повиновалась.

Смешение кровей проявилось в нем очень ярко – матовая светлая кожа, едва тронутая загаром, длинные черные волосы, темные глаза. Он был поразительно красив, а молодое лицо светилось изрядным умом и властностью. Высокое и худощавое, но при этом полное силы, его тело было совершенством, изящное даже в своей наготе. За тело стоило благодарить его родословную, хотя оно было единственным, за что та заслуживала благодарности, ибо все остальное было куда хуже. Среди множества незначительных принцев Кармисса он был одним из последних. Одна из младших принцесс старинной королевской династии Кармисса зачала его, старшего из двух близнецов, от какого-то заезжего шансарца в безумный год, последовавший за окончанием войны Равнин. Второй на свет появилась девочка. Они были совершенно разными, Кесар и его сестра, хоть и появились на свет из одного чрева, которое делили в течение столь долгого времени. Вал-Нардия казалась всего лишь красивой куклой со светлой кожей и глазами оттенка свежего меда. А ее волосы, как это иногда случалось у полукровок, пламенели тем самым алым цветом восходящего солнца, который сейчас разливался по Истрисской бухте.

Этот рассвет напомнил ему о ней – поэтому он и выругался.

Девица, которую он выбрал себе на прошлую ночь, уже исчезла. Кесар отвернулся от окна и принялся одеваться, попутно допивая остатки вина из кувшина.

На пороге он остановился, глядя на стражника, стоящего на часах. Возмужав, Кесар решил, что ему нужна стража у дверей покоев. Однако этот часовой привалился к стене и самым возмутительным образом дремал, несмотря даже на проскочившую мимо девицу. Кесар выхватил кинжал и, стремительно обхватив часового за шею, прижал к его горлу острое, как бритва, лезвие. На коже стражника выступила кровь, и тот, испуганно выругавшись, очнулся.

– Вот так и убийца прирежет сначала тебя, а следом и меня, – прозвучал над ним голос хозяина.

– Мой лорд, я услышал бы... и проснулся...

– Разумеется. Так, как сейчас. С ножом в горле, – Кесар отпустил незадачливого стражника, и тот выпрямился, зажимая порез на шее, которую не прикрывала кольчуга.

– Выбирай сам, солдат, – уронил Кесар. – Либо ты отыщешь сержанта и скажешь ему, что я велел дать тебе десять ударов кнутом. Когда придешь в себя, сможешь вернуться ко мне на службу. Либо верни оружие и одежду, которые получил от меня, и сгинь в своих закоулках, или откуда ты там появился.

– Есть, мой лорд, – солдат поклонился, кривя губы. Он был кармианцем, с темными волосами и медной кожей. Глаза у него были светлее, чем обычно, но это вполне могло быть унаследовано и от Висов. Пожалуй, такой предпочтет порку.

Кесар зашагал по коридору. Настроение у него улучшилось, невзирая на почтительную ненависть солдата, которая так и била ему между лопаток.

В скромных покоях его сестры уже было людно и шумно. Уже уложенные сундуки громоздились один на другой в передней. Взволнованный щебет женщин и окружающая суматоха мгновенно вывели Кесара из себя, и он, раздвигая шелестящую юбками толпу, под быстрыми взглядами больших подведенных глаз прошел прямо в ее спальню.

Вал-Нардия стояла, как и он чуть раньше, у длинного окна, но смотрела в комнату. Увидев его, она мгновенно застыла. Он тоже остановился как вкопанный. С самого детства он привык видеть ее в самых роскошных шелках и бархате, какие только позволяло их положение, с вплетенными в волосы драгоценностями и с неизменным ожерельем, когда-то принадлежавшим их умершей матери – золотым, с тремя черными кармианскими жемчужинами. Сейчас же по случаю надвигающейся жары на ней было простое платье из небеленого льна. На коже в кои-то веки не было ни краски, ни украшений, а распущенные волосы сбегали по плечам одним длинным языком пламени.

Что-то остановило его – что-то такое, чему сам он вряд ли смог бы дать определение. Не глядя, он махнул рукой в сторону двух женщин, находившихся в спальне:

– Отошли их.

Вал-Нардия сделала глубокий вдох. Однако ей не пришлось ничего говорить женщинам – те и без того двинулись к двери. Прошелестел занавес, дверь бесшумно закрылась, и в передней вдруг стало очень тихо.

– Ты пришел проститься со мной? – спросила Вал-Нардия. Ее глаза были опущены, а лицо заливала бледность – на столь светлой коже она была предательски заметной. Сейчас она казалась даже моложе, чем была на самом деле.

– Если тебе так этого хочется. Прощай, дорогая сестрица.

– Не надо, – сказала она, напряженно сглотнув. Он заметил, как дернулось ее горло. – Не брани меня, Кесар. Этот день должен стать для меня очень радостным, и тебе тоже следует радоваться вместе со мной.

– Радоваться, глядя на то, как ты уезжаешь, чтобы попусту растратить свою жизнь? Что ж, я рад за тебя, безмозглая корова.

Вспышка гнева, казалось, разрушила оцепенение обоих. Вал-Нардия испуганно смотрела, как Кесар приближается к ней. Остановившись менее чем в шаге от нее, он внезапно схватил ее за руки. Ее глаза мгновенно увлажнились – и непохоже, чтобы от слез. Она взглянула на него и покачала головой.

– И все это достанется Ашаре-Анакир. Будет заживо похоронено на Анкабеке.

– Я стану жрицей богини! – выкрикнула она. – Неужели здесь я могу рассчитывать на что-то лучшее?

– Здесь буду я.

– Ты... – прошептала она. Тяжелые капли – слезы или что-то иное – скатились из ее глаз.

– Это из-за меня ты покидаешь двор.

– Нет, Кесар.

– Да, Кесар. Ты боишься ростков своего чувства ко мне – и себя самой, когда мы вместе. Скажешь, не так, сестрица?

Они внимательно посмотрели друг на друга.

– Отпусти меня, – выговорила она наконец.

– Почему? В Ланне подобные вещи признаются вполне допустимыми.

– Кесар...

– Отец с дочерью, брат с сестрой. Там они могут не только делить ложе, но даже жениться, – он усмехнулся. Она смотрела на него, испуганная и зачарованная одновременно. – Давай сбежим в Ланн и поженимся. Будем жить в холмах и нарожаем кучу детей.

Она забилась в его руках, потом перестала бороться, опустив не только взгляд, но и голову.

– Дело не в том, что я так сильно тебе нужна, – выговорила она. – Просто ты решил, что непременно должен заполучить меня. Ты хочешь получать все, что пожелаешь.

– У меня почти ничего нет. Титул, который ничего не значит. Шкаф, который кто-то по ошибке назвал комнатой, в нижнем дворце. Клочок земли в Ксаи, не рождающий ничего, кроме гнилых тыкв и болезней. Но если ты останешься, то мне, возможно, удастся чего-нибудь добиться. Ради нас двоих.

– Я хочу лишь покоя.

– И непременно подальше от меня?

– Да, – она снова подняла глаза, встретившись с ним взглядом.

– А через несколько ночей на небе снова зажжется Застис. Что тогда? Ты не настолько белая и не настолько желтая, моя сестричка-полукровка, чтобы не слышать зова Красной Луны.

– На Анкабеке практикуют разные вещи из храмовой науки Равнин...

– И ни одна из них и вполовину не столь действенна, как мужчина в постели рядом с тобой. У тебя ведь уже были любовники в Застис, Вал-Нардия, даже если среди них не было того, кого ты действительно хотела.

Она наконец вырвалась из его рук, и он негромко рассмеялся. Теперь на его лице было лишь неприязненное презрение.

– Нет, – кивнула она. – По крайней мере, этот грех ты так и не смог совершить.

– Но ты считаешь, что в конце концов я все-таки возьму тебя силой? Поэтому и бежишь?

– Да, именно поэтому, если тебе так надо это услышать. Я бегу от тебя. О, не просто от твоей страсти и твоих желаний – от всего того, что есть ты. От твоих греховных снов, от твоих планов, от твоего изощренного разума, который понемногу превращается в выгребную яму...

На этот раз он ухватил ее за волосы и грубо притянул к себе, прервав ее страстную речь поцелуем.

Сначала она сжимала зубы, изо всех сил стараясь не впустить его язык, но от его поцелуя у нее перехватило дыхание. Вскоре ее губы разомкнулись, чтобы глотнуть воздуха. Зов Застис уже начал неуловимо волновать кровь тех, кто был восприимчив к ней. Кесар ощутил, как внезапно ушла ее напряженная дрожь, и ее руки внезапно сомкнулись у него за спиной. На бесконечный и вместе с тем мимолетный миг он растворился в душистой прохладе ее губ, наслаждаясь ее ответной реакцией и чувствуя ее маленькие руки, судорожно прижимающие его к себе. Затем вдруг она снова начала сопротивляться – с силой оттолкнула его, впилась ногтями в его плечо, и он отступил, пьяный от ее близости и совершенно потерявший голову.

К его ошеломленному, растерянному и яростному изумлению, Вал-Нардия схватила со стола маленький нож для фруктов.

– Убирайся, – задыхаясь, выговорила она. Ее голос прозвучал сдавленно, но тонкое лезвие в маленькой руке грозно сверкнуло.

Кесар развернулся и пошел к двери, но у самого порога остановился и оглянулся на нее. Она мгновенно выставила нож, явно собираясь метнуть его.

– Прощай, милая сестрица, – бросил он. – Вспоминай меня жаркими алыми ночами, лежа в одиночестве на своем аскетическом тюфяке.

Лишь когда дверь за ним захлопнулась, Вал-Нардия осторожно положила нож на блюдо для фруктов. Это получилось у нее не сразу, ибо глаза ей застилала пелена слез.

В каменном дворцовом подземелье сержант личной гвардии Кесара, засунув большие пальцы за пояс, оглядел крытый двор с высоким столбом в центре.

– Да, он на это способен, наш лорд Кесар. Значит, велел тебе самому решать? В любом случае ты здесь не первый, солдат. Перебрал пива, не так ли? Или кое-чего другого?

Часовой-кармианец – год назад он представился как Рэм – ничего не ответил. Да сержант и не ждал от него ответа. Ожидание десяти ударов кнутом, который солдаты называли меж собой Шкуродером, мало кого располагала к шуткам или философским беседам.

Гвардия Кесара состояла из десяти солдат, дозволенных принцу его низкого ранга – бастарду, которому драгоценная кровь светлой расы и королевская кровь достались от разных родителей. Бастардам шансарского короля-завоевателя и его братьев повезло куда больше. Однако каким-то загадочным образом, непостижимым для здравого рассудка, десять солдат Кесара все время менялись. Номер, к примеру, седьмой сегодня мог быть коренастым, с лицом, покрытым шрамами. На следующий день он оставался коренастым, но лицо его становилось совершенно чистым, а еще через день он к тому же сильно прибавлял в росте. Таким образом, под каждым номером на самом деле тайно значился целый десяток солдат. В общей сложности это составляло сотню, девяносто из которой служили в личной гвардии Кесара неофициально. Такую практику нельзя было назвать необычной, но Кесар действовал более тонко, а потому имел более многочисленную гвардию, чем большинство других. Кроме того, у него было еще одно несомненное и довольно незаслуженное преимущество. Обычно предводитель или обладает обаянием, или нет. Принц эм Ксаи был наделен им в полной мере и беззастенчиво пользовался этой странной, темной и беспощадной магией. Она-то и держала его людей в безоговорочном подчинении, невзирая даже на то, что он давал им немало поводов для недовольства, ибо его понятия о правосудии зачастую были странными, а иногда и вовсе несправедливыми.

И как раз сейчас этому солдату предстояло на собственной шкуре испытать убийственно несправедливое правосудие Кесара.

– Кого же мы приставим приглядывать за тобой после того, как выпорем? – задумчиво спросил у самого себя сержант.

Больные и наказанные отлеживались не во дворце. Вся гвардия, кроме десятка, занятого на дежурстве, была размещена в городе. Иногда кто-нибудь дезертировал, но на его место неизменно находился новый. Этот Рэм, он в прошлом был разбойником, не так ли?

– У меня никого нет, – бесцветным тоном сообщил солдат.

– Как, неужели совсем никакой жалостливой шлюшки на примете?

– Сейчас – нет.

– А родня?

Солдат лишь взглянул на него искоса.

– Я спрашиваю не из пустого любопытства, – пояснил сержант. – Если у тебя есть какие-то родственники, их помощь тебе не помешает.

Солдат, назвавший себя Рэмом, взглянул на столб для порки с висящими на нем кандалами.

– Вообще-то есть кое-кто.

– Кто же?

– Одна женщина, – нехотя выговорил Рэм. – Красный дом на Косой улице, у самой гавани, – он невесело усмехнулся. – Только она может отказаться. Она любовница торговца пенькой. Он сейчас в отъезде.

– Ладно, солдат. Раздевайся до подштанников – сам знаешь порядок. Бить буду быстро и сильно, так меньше почувствуешь, да и потом легче будет. Разрешаю ругать меня как угодно, пока я тебя деру. Двадцать лет назад в Закорисе я был мастером этого дела, и не из худших.

Они подошли к столбу. Рэм вставил руки в кандалы и услышал, как они щелкнули. Двое стражников, выбранных в свидетели, что-то сочувственно пробормотали. Сержант дал ему глотнуть неразбавленного спирта, дравшего горло не хуже хлыста.

Потом на его спину опустился Шкуродер.

Рэм, как все и подозревали, было не настоящее его имя. Но то имя, которое досталось ему от его сумасшедшей матушки, было крайне тяжело носить. Даже укоротившись со временем, оно все равно наводило внимательное ухо на лишние мысли. Росший сначала в городских предместьях, а после в трущобах, среди белых песков жары и серых снегов холода, в то время как десять из одиннадцати мальчишек вокруг него звали в честь Ральднора из Сара, героя с Равнин – Рэм не имел от своего имени ничего, кроме неприятностей. Все его детство прошло в драках, а когда он возвращался домой, там его снова ждали оплеухи и зуботычины. Покровителям матери было плевать на него, да и сама она не питала к нему ни любви, ни интереса.

Под конец он пришел к мысли, что именно побои, которые сыпались на него все детство, и виноваты в том странном, что за последние пять лет случилось с ним целых пять раз. В том, что происходило как раз в тот миг, когда Кесар эм Ксаи вышел из своих покоев и обнаружил его.

Придя в себя с кинжалом хозяина у горла, он счел за лучшее притвориться. Принц явно решил, что Рэм задремал на часах, как последний болван. Служба в гвардии человека с таким честолюбием и заносчивостью, как у Кесара, вполне могла стать для него ступенью к возвышению. Рэм чувствовал в Кесаре некую особую силу, вкус к власти. Кроме того, это место приносило ему регулярные деньги и кое-какие привилегии. Рэму совершенно не хотелось возвращаться к своему прежнему занятию – разбою. Солдатская служба отличалась от него лишь немногим, но была законной. А получать наилучшую плату за то, что умеешь делать лучше всего – вполне логичное стремление.

Но если бы Кесар узнал, что произошло с Рэмом у его дверей, шансов не оставалось. Его ждало неминуемое увольнение. Снова оказаться на улице, вернуться к старому ремеслу и утратить единственную цель в жизни...

Рэм успел заметить девушку, которая, дрожа, выскользнула из комнаты. Сквозь спутанную массу темных волос проглянуло соблазнительное округлое плечо. А потом мозг Рэма копьем пронзила боль. Он понимал, что с ним происходит, но сделать ничего не мог. Девушка ничего не заметила. Дворцовый коридор затуманился и померк, заслоненный картиной, пылающей у него в мозгу. То, что он видел, было совершенно отчетливым – как и все эти его видения. Перед его мысленным взором встала женщина. Ему не удалось рассмотреть ее одежду, но он уловил мерцание фиолетовых камней. У нее были красные волосы – того кроваво-красного оттенка, который когда-то был очень редким, но теперь перестал быть таковым из-за смешения светлой и темной рас. Но он не только видел ее облик – он проникал взглядом прямо в ее тело, в ее лоно. Там в своем серебристом пузыре таилось крошечное существо, спящее и бесполое. Вокруг него была странная аура пульсирующего сияния. Он ощущал эту жизнь, скрытую в ее теле, словно напряжение воздуха перед грозой. В обычном состоянии рассудка он счел бы такие ощущения смехотворными. Мысленные образы, которые преследовали его со времени взросления, он тоже высмеивал, едва они отступали. Ему и в голову не приходило счесть себя чтецом чужих мыслей или провидцем. То, что он видел, было каким-то символом, непонятным знаком и, насколько он понимал, не имело ни малейшего отношения к его собственной жизни. Или же это стоило считать разновидностью безумия, в котором он до сих пор никому не признавался и до сегодняшнего дня ни разу не был в нем уличен.

И надо же было случиться такому, чтобы Кесар лично застал его во время одного из этих приступов!

Но в его лжи никто не усомнился. А к побоям Рэм давно привык.

Когда его сняли со столба, он был в сознании, да и не рассчитывал на иное. Поэтому он сильно удивился, когда уже в повозке, в которой его по Косой улице везли к гавани, утонул в кружащемся небытии. Очнувшись, он увидел своего товарища, приставленного к нему сиделкой на время дороги, с мехом вина. Рэм глотнул, и его едва не стошнило. У него даже ничего не болело – но лишь до тех пор, пока он не делал хотя бы мельчайшее движение, и тогда боль раздирала его тело на клочки.

– Приехали, Рэм. Вот дом, о котором ты говорил.

Рэм ухитрился выдавить из себя какое-то подобие усмешки и с помощью второго солдата кое-как выбрался из повозки.

Ворота в желтоватой кирпичной стене были заперты, но на стук явился привратник. Это был тот же угрюмый старик, который служил здесь год назад, когда Рэм в последний раз появлялся в этом доме. Сам дом тоже ничуть не изменился – узкое строение без единого окна на улицу. Разве что вьющиеся растения, оплетавшие стены, стали чуть гуще.

Привратник оказался несговорчивым. Хозяин в отъезде, а хозяйка ни о чем таком его не предупреждала. Его убедили доложить ей. Рэм начал смеяться. Второму солдату явно было скучно и противно, а повозка тем временем уехала.

– Можешь оставить меня здесь, – выговорил Рэм, привалившись к воротам.

– Почему бы и нет? Она обязана пустить тебя. Только последняя сука способна прогнать человека в таком состоянии.

– Тогда она вполне может выставить меня. Она – сука из сук, какой еще свет не видывал.

Солдат пожал плечами и, сочтя свой долг выполненным, отправился в винную лавку.

Рэм ждал у ворот. Полуденный зной выпивал остатки его сил, и он уже начал терять сознание, когда вернулся привратник и впустил его.

Он пересек двор, вошел в дом и добрел до комнаты, которую указал ему старик. Все плыло у него перед глазами, поэтому комната, претендующая на роскошь, но на самом деле выглядящая довольно убого, не произвела на него никакого впечатления. Однако женщина в самом центре поля зрения была видна до странности четко, неожиданно напомнив об отчетливой резкости его видений. Долгая молодость Висов уже начала покидать ее, но не это, а разочарования и обиды изрезали ее лицо глубокими линиями. Она постоянно твердила ему об этих разочарованиях и обидах – изредка с подробностями, чаще в общих словах, перечисляя причиненное ей зло. Как она когда-то была в милости у особ королевской крови Дорфара. Как с ней несправедливо обошлись и втянули в интриги двора в Корамвисе в последние дни его былого могущества. И самое главное – как его отец покинул ее. Она всегда ненавидела Рэма из-за его отца. Она не уставала повторять ему о том, что нисколько не сомневается – сын никогда не любил ее, даже в младенчестве.

Он ощутил к ней что-то вроде жалости. Ее темные волосы были аккуратно уложены в прическу служанкой, которую она стегала розгой, когда девушка чем-то вызывала ее неудовольствие. Прическа выглядела немного старомодно – вне всякого сомнения, так укладывали волосы там, в Корамвисе, исчезнувшем с лица земли. Шпильки блестели фальшивой позолотой, а ее уши оттягивали тяжелые черные жемчужины – искусственные, получавшиеся, когда вместе с песчинкой в тело моллюска впрыскивали черную тушь.

Она взглянула на него, и ее переносицу прорезали глубокие складки, уголки сухих губ дернулись вниз.

– Я не видела тебя уже больше года, а теперь ты вламываешься сюда в таком виде и с таким позором. И я еще должна ухаживать за тобой? Как, скажи на милость? Что он скажет мне, когда вернется?

– Твой дружок-купец не скажет ничего, если у него есть хоть немного ума. Кроме всего прочего, он получит денег из сундуков принца, которому я служу.

– Да, это может ему понравиться, – сказала она язвительно.

– Или он может взять одну из своих веревок и повеситься.

Сквозь рубаху, которую кое-как набросили ему на плечи, он чувствовал, как сочится, запекаясь коркой, его кровь. Комната закружилась, и прежде чем Рэм успел что-либо сообразить, он рухнул на колени, и его стошнило прямо ей под ноги.

Она брезгливо отскочила, осыпав его бранью. Под конец, видимо, исчерпав все ругательства, она выговорила его имя – с таким презрением, на какое только была способна.

– Даже королей иногда тошнит, матушка, – отозвался он, сплюнув.

– Рармон! – завизжала она, давясь злобой. – Рарнаммон...

Он поднялся, и боль, пронзающая тело, наполнила его отчаянием. Судя по всему, дела здесь шли неважно, поскольку торговец пенькой, недавний покровитель его матери, и двое из трех слуг были в отъезде. Сырая кладовая, которую те занимали, стояла пустая, и Рэм мог отлеживаться там. От щедрот Кесара его будут кормить и, возможно, даже проследят за тем, чтобы он остался в живых.

Рэм терпеливо дожидался, когда поток ее жалоб иссякнет, зная, до какой степени бесполезно взывать к ее милосердию. Ребенком он уже раз или два тщетно пытался делать это, когда Лики била его головой о стену или когда, поймав его на воровстве из ее кармана, сунула его руки в кипяток.