Текст книги "Одиссея самурая, Командир японского эсминца"

Автор книги: Тамеичи Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Омори решил выйти из боя, поскольку пришел к выводу, что нам противостоят семь крейсеров и девять эсминцев противника, действующих в двух кильватерных колоннах. К этому выводу адмирал пришел на основании ошибочных докладов с самолетов-разведчиков. Благодаря этому, два наших тяжелых крейсера всю ночь сражались с миражом, существовавшим лишь в голове командующего. В действительности четыре американских крейсера в 01:01, которые шли южным курсом, повернули на север. Это и породило иллюзию у Омори, что один крейсер противника был потоплен "определенно", а два других – повреждены. Он так и не понял, что его крейсера вели себя как двое слепых, понапрасну тратя боезапас и горючее.

При возвращении на базу на мостике "Сигуре" царило тяжелое молчание. Я думал о том, что нам еще повезло. Действуй американцы активнее, они в таком хаосе могли бы перетопить все наши корабли. 2 ноября в 20:00 мы вернулись в Рабаул. Мы вставали на якорь, когда с "Миоко" семафором сообщили: "Подводная лодка "J-104" доложила, что спасла с "Сендая" адмирала Иджуина и тридцать семь человек экипажа. С эсминца "Хацукадзе" не удалось спасти никого".

На следующее утро капитан 3-го ранга Ямагами предложил отправиться на "Миоко" и представить адмиралу Омори полный рапорт о событиях минувшей ночи. Я посоветовал ему сделать это позднее, а пока подготовить корабль к отражению воздушного налета. В последнее время американцы все чаще и интенсивнее бомбили Рабаул. У меня было предчувствие, что сегодня обязательно будет налет. И не ошибся. Самолеты противника появились с севера, стелясь над водой на высоте не более 50 метров. Предыдущие бомбежки проводились с больших высот, но сегодня тактика изменилась. Начавшийся бой оставил у меня одно из самых ярких воспоминаний войны.

"Сигуре" был первым кораблем, давшим ход в момент появления американских бомбардировщиков. За ним шли "Самидаре" и "Сирацуи".

Все орудия были задраны в небо, а их расчеты работали, как разъяренные дьяволы, ведя непрерывный огонь. Казалось, что в этот огонь вложена вся злость, порожденная неудачным исходом боя в бухте Императрицы Августы. В этот день в налете на Рабаул участвовали 80 американских бомбардировщиков "Б-25" и 80 истребителей "П-38". Большая часть из них проскользнула прямо над мачтами моих эсминцев.

Бомбардиры американских самолетов, видимо, не поняли, что это за маленькие кораблики крутятся под ними и не особенно желали тратить на нас бомбы. Всего было сброшено несколько бомб, одна из которых слегка повредила "Сирацуи". Но наши орудия вели такой огонь, что строй вражеских самолетов сразу же рассеивался, пролетая над нами. В итоге американцы добились результатов, совершенно несоизмеримых с их количеством: были уничтожены восемнадцать японских самолетов, а потоплены только два торговых судна и один охотник за подводными лодками. За эти ничтожные результаты американцы заплатили восемью бомбардировщиками и девятью истребителями, которые точно были сбиты. Кроме того, много самолетов получили такие повреждения, что, кое-как доковыляв до базы, разбились на посадке.

Обычно зенитный огонь с надводных кораблей по самолетам не бывает особенно эффективным. Но в этот день все было иначе. Самолеты противника сами входили в сплошную стену нашего зенитного огня. Я сам видел по меньшей мере пять машин, сбитых орудиями "Сигуре". (Капитан 1-го ранга Хара совершенно прав, описывая эффективность зенитного огня его эсминцев. Официальная история авиации Армии США отмечает: "...два эсминца, находящиеся у устья реки Варангой, оказались прямо на пути наших самолетов и своим огнем вынудили бомбардировщики рассеяться и заходить затем на цели в одиночку или парами". ("Тихий океан" – От Гуадалканала до Сайпана, T.IV, стр. 326).)

Когда мои эсминцы вернулись на свои якорные стоянки, я с радостью заметил, что упадническое настроение, порожденное вчерашним ночным боем, исчезло. Офицеры и матросы снова шутили и смеялись.

После обеда я отправился на флагманский крейсер "Миоко" с рапортом о вчерашнем бое. После отражения воздушного налета мне было легче говорить о неприятных событиях минувшей ночи.

Адмирал Омори встретил меня, как обычно, тепло и приветливо. Выслушав мой рапорт, он, почувствовав мою нервозность, успокаивающе сказал:

– Я считаю, что вы все сделали правильно. И то, что вы держались подальше от "Сендая", когда тот находился под сосредоточенным огнем, тоже правильно. Кроме того, я особо благодарю вас за ваше сообщение в 00:45 об обнаружении противника. Больше никто не заметил американских кораблей. Если бы не это сообщение, вообще неизвестно, чем бы дело кончилось для всего нашего соединения.

Я попросил разрешения идти и уже направился к дверям, когда адмирал приказал мне вернуться. Он вытащил из кармана свой бумажник и высыпал его содержимое на стол.

– Здесь 30 иен, – ухмыльнулся он. – Это немного, но примите их как мой вклад в покупку выпивки для ваших матросов.

Видимо, я выглядел очень растерянным, потому что адмирал громко захохотал. Потом мы пожали друг другу руки и рассмеялись вместе. Видимо, до него дошел рассказ об эпизоде с возвращением меча, чтобы получить деньги на выпивку для матросов, хотя этот эпизод произошел задолго до прибытия адмирала в Рабаул.

В бою в бухте Императрицы Августы американцы одержали уверенную победу. Их эсминец "Фут", хотя и был тяжело поврежден торпедой с "Самидаре", сумел вернуться на базу. Потери в людях составили менее сорока человек убитыми и ранеными.

Японские потери были гораздо большими. На затонувшем крейсере "Сендай" погибли 335 человек. Эсминец "Хацукадзе" погиб со всем экипажем в 240 человек. Прямые попадания в тяжелые крейсера "Миоко" и "Хагуро" причинили этим кораблям некоторые повреждения, убив еще 6 человек и ранив семерых.

Омори вскоре был отстранен от командования и назначен начальником Минно-торпедной школы. От должности был отстранен и Мацубара, переведенный на береговой пост.

3 ноября в Рабаул пришла подводная лодка "J-104" со спасенными с крейсера "Сендай". Жалко было смотреть на адмирала Иджуина, когда он сходил на причал. Я подошел к нему с извинениями за то, что не мог подойти к "Сендаю" по его требованию. Он обнял меня:

– Вам не за что извиняться, Хара. Я не имел права отдавать подобный приказ. Это приказ труса.

Вскоре адмирал Иджуин был отозван в Токио. После нескольких месяцев отдыха он вернулся в южную часть Тихого океана и доблестно сражался. Иджуин погиб 24 мая 1944 года, когда во время выполнения эскортирования конвоя его флагманский фрегат "Ики" был потоплен американской подводной лодкой "Ретон".

6

Можно что угодно говорить о боевых способностях адмирала Иджуина, но в одном он оказался совершенно прав, когда заявил, что с падением Бугенвиля рухнет и Япония.

Воздушный налет на Рабаул 2 ноября не принес больших потерь, но налет, произошедший через три дня стал настоящим бедствием.

Американцы считают наш налет на Перл-Хабор катастрофой, но их налет на Рабаул был еще хуже. Целая эскадра крейсеров, которую с фанатичным упорством пытались сохранить, не выпуская в бой в течение целого года, была выведена из строя в один день.

Как такое могло произойти?

Рабаульская катастрофа 5 ноября явилась прямым следствием печального исхода боя в бухте Императрицы Августы. Уроки боев полностью игнорировались, ошибки повторялись, нарастали, превращаясь в фатальные.

Уверенность адмирала Омори в том, что он "определенно" утопил один американский крейсер и повредил два, привела не только к его производству в вице-адмиралы, но и к отправке по приказу самого адмирала Кога еще семи крейсеров в Рабаул. Адмирал Кога и все офицеры его штаба уже забыли, когда последний раз участвовали в боях с ежедневно набирающим мощь противником.

Вице-адмирал Курита, сменивший адмирала Кондо на посту командующего 2-м флотом, разделял самоуверенность и оптимизм адмирала Кога. Его самоуверенность подогревалась последним воздушным налетом на Рабаул, когда американцы не сумели добиться ни одного прямого попадания в боевые корабли. Сам Курита уже более года не участвовал в боях по-прежнему считая, что японские истребители имеют качественное преимущество над американцами и по матчасти, и по искусству летчиков, как это было в 1942 году.

На рассвете 5 ноября соединение Куриты прибыло в Рабаульскую бухту Стимпсона. Я с изумлением смотрел, как флагманский крейсер Куриты "Атаго" с величественной беспечностью прогрохотал якорь-цепью в узкой бухте, уже забитой семью крейсерами и 40 вспомогательными судами их обеспечения. От вида этой картины у меня на сердце стало как-то тревожно.

В 07:00 того же дня патрульный самолет доложил об обнаружении пяти тяжелых крейсеров, семи эсминцев и двух транспортов противника в точке на расстоянии 150 миль по пеленгу 140 от мыса Сент-Джордж. В штабе решили, что американцы снова нацелились где-то высадиться. Никому и в голову не пришло, что обнаруженные "транспорты" были на самом деле авианосцами "Саратога" и "Принстон". Вопиющая безграмотность наших пилотов разведывательных самолетов уже не раз ставила нас на грань катастрофы. Теперь она произошла.

В 09:00 в Рабауле завыли сирены воздушной тревоги. Мой "Сигуре", находясь в полной боевой готовности, сразу же дал ход, направляясь к выходу из гавани мимо стоявших на якоре тяжелых кораблей.

Крейсера тоже начали сниматься с якоря, когда в 09:15 на базу обрушились самолеты американской авианосной группы. Для 23 американских торпедоносцев "Авенджер" и 22 пикирующих бомбардировщиков "Донтлесс", прикрытых 42 истребителями "Хеллкет", 50 японских кораблей, сгрудившихся в узкой бухте, стоя на якоре, стали отличными мишенями, как сидячие утки для охотников. В воздухе находились около 70 наших истребителей "Зеро", но они не смогли остановить огненный ливень американских бомб.

Выходя из гавани, "Сигуре" открыл ураганный зенитный огонь из всех орудий. Я сам видел два самолета, сбитых огнем нашего эсминца, а сигнальщики уверяли, что мы подбили еще два. Катастрофу можно было предотвратить, если бы весь флот вышел из бухты, как это сделал "Сигуре". Я был один, поскольку накануне два других моих эсминца отправились на Трук для ремонта.

Около 10:00 мы вернулись в гавань, и я был потрясен тем, что здесь произошло менее чем за час.

Флагманский тяжелый крейсер "Атаго" пылал. Горели и однотипные с ним "Майя" и "Такао". Их трубы и надстройки были сильно повреждены. Сильные повреждения получили также тяжелые крейсеры "Могами" и "Тикума", легкие крейсеры "Агано" и "Носиро" и эскадренные миноносцы "Фудзинами" и "Амагири". Я протер свои глаза, не веря в реальность того, что я увидел.

В штабе базы обычно интеллигентный адмирал Кусака в ярости изрыгал страшные проклятия.

Между тем, все японские аэродромы в районе Рабаула гудели, как гнезда потревоженных шмелей. Все имеющиеся в наличии машины были подняты в воздух для ответного удара по американцам. Около ста бомбардировщиков и истребителей обнаружили отходящее авианосное соединение противника в 235 милях юго-восточнее Рабаула. Атаковав противника, они доложили о "потоплении одного большого авианосца и двух крейсеров и повреждении одного авианосца меньшего размера".

Этот рапорт можно было назвать тотальным преувеличением. Адмирал Кусака, которому суждено было уцелеть в войне, позднее вспоминал: "Я очень скептически отнесся к этому рапорту, как, впрочем, и ко многим другим докладам в этом же духе, которые ко мне поступали тогда. Я знал, насколько упало боевое мастерство наших летчиков за прошедший год. Но я не мог отвергать эти рапорты или требовать их проверки или перепроверки, чтобы окончательно не погубить моральный дух тех, кто шел на любые жертвы во имя победы над врагом".

На следующий день, 6 ноября, крейсера "Атаго", "Такао" и "Могами" заковыляли из Рабаула обратно на Трук под эскортом неповрежденного крейсера "Судзуя" и не очень поврежденной "Тикумы". С болью в сердце смотрел я на уход этих разбитых кораблей, вспоминая какие надежды возлагались на них в довоенные времена и насколько эти надежды оказались неоправданными.

В Рабауле остались лишь тяжелый крейсер "Майя", который получил такие тяжелые повреждения, что не мог выйти в море, и с трудом вообще державшийся на плаву легкий крейсер "Агано".

В полдень того же дня я был вызван в штаб к адмиралу Самедзима. Адмирал был мрачен.

– Я хочу, – приказал он, – поручить вам сегодня ночью одну задачу. Кроме "Сигуре" с вами пойдет "Юбари" – единственный оставшийся в строю крейсер. Обстановка очень плохая. Возможно, мы будем вынуждены сдать Бугенвиль, но нам необходимо сохранить ближайшую базу в Бука. Поэтому необходимо усилить там оборону.

Подобное решение не удивило меня. Я откозырял и повернулся, чтобы идти, но адмирал вернул меня.

– Я скажу вам честно, Хара, – вздохнул он, – что мне совсем не хотелось бы посылать именно вас в этот поход. Но это будет ваша последняя задача. Я отлично помню, сколь вашему эсминцу необходим капитальный ремонт, а вам – отдых.

Из всех Соломоновых островов Бука находился ближе всех к Рабаулу. "Сигуре" и "Юбари" подошли глубокой ночью к его побережью, высадив 700 солдат 17-й армейской дивизии и выгрузив двадцать тонн предметов снабжения.

Хотя операция была короткой, напряжение на обоих кораблях было очень высоким. Противодействия мы не встретили никакого, но вернулись в Рабаул совершенно измученными. Я явился в штаб, чтобы доложить о выполнении задания и попрощаться с адмиралом Самедзима.

– Задача оказалась на удивление очень легкой, – доложил я, – но предупреждаю – в следующий раз она уже столь легкой не будет. Поэтому не повторяйте того, что сделали мы. Это может очень плохо кончиться.

Адмирал поблагодарил меня за предупреждение, сказал, что ему будет очень меня не хватать, особенно при столь острой нехватке опытных офицеров. Он выразил надежду, что я вернусь обратно в Рабаул.

7 ноября в 05:30 "Сигуре" вышел из Рабаула. По пути домой мы должны были проэскортировать до Трука два транспорта "Токио-Мару" и "Онтакесан-Мару". За кормой в туманной дымке таяли вулканические сопки Рабаула. Сколько здесь пришлось пережить, скольких друзей потерять в беспрерывных боях за удержание Соломоновых островов.

И все тщетно! Мы теряли остров за островом, и к настоящему времени в наших руках оставался только Бука, который тоже может пасть в любой момент. А за ним наступит очередь и Рабаула.

Стоял ясный и солнечный день. Море было спокойным. Все шло гладко и приятно, как в туристском круизе. Подставив лицо под освежающий бриз, я стоял на мостике, посматривая на транспорты. Мы шли со скоростью 12 узлов.

К закату солнца мы находились у юго-западного побережья Новой Ирландии. Погода продолжала быть тихой и ясной, на небе сверкали мириады звезд. Мы прошли пролив Изабеллы и повернули на восток к Кавиенгу, когда из радиорубки доложили, что перехвачена зашифрованная радиограмма, говорящая о том, что где-то поблизости находятся самолеты противника. Приятный туристский круиз закончился!

Увеличив скорость до 18 узлов, я приказал ставить дымовую завесу. Транспорты, отчаянно дымя, развили свой максимальный ход 16 узлов. Я ходил около них, чтобы окутать их дымом завесы.

Самолеты появились внезапно, заходя с правого борта. К счастью, они выбрали эсминец, а не транспорты. Пройдя над нами, они развернулись и стали заходить на "Сигуре" с левого борта. По тому, как они стелились над водой, я понял, что это знаменитые "топмачтовики". Я часто ломал себе голову над методом уклонения от их атак, и сейчас, когда два ревущих монстра неслись прямо на меня, инстинкт подсказал мне правильное решение. Открыв ураганный огонь из всех орудий и пулеметов, я направил "Сигуре" прямым курсом прямо на противника. У скользящих по воде бомб было мало шансов попасть мне в форштевень; выскочив из воды, они взорвались метрах в 10 с правого и левого бортов. "Сигуре" тряхнуло и подбросило, но на этом дело и кончилось. Самолеты исчезли, а вскоре по радио мы перехватили переговоры американских пилотов с базой открытым текстом. Летчики сообщали, что получили сильные повреждения от зенитного огня и собираются совершить вынужденную посадку на воду, прося прислать спасательный гидросамолет...

Вскоре мы пришли в Кавиенг, разгрузились там, а на рассвете 8 ноября вышли к Труку. Снова все было спокойно и приятно, как в развлекательном круизе до 10 часов утра, когда мне доложили, что наш гидролокатор вышел из строя. Акустики возились весь день, но так толком починить его не смогли. Слишком старым и изношенным было оборудование. Это было очень неприятно. Район кишел американскими подлодками, а "оглохшему" эсминцу было трудно охранять транспорты в трехсуточном походе.

Я приказал приготовить глубинные бомбы, а двум транспортам было передано сигналом увеличить расстояние друг от друга до 1500 метров. "Сигуре" занял позицию с их правого борта. Праздничный круиз превращался в напряженно-нервный поход.

В оставшиеся часы дня и ночью ничего не произошло. На следующий день, во вторник, все также было спокойно.

В среду все утро я проводил интенсивные противолодочные учения. В 11:30 был сыгран отбой, чтобы дать немного отдохнуть экипажу. Погода к этому времени несколько испортилась: небо затянуло тучами, разволновалось море.

Именно в тот момент, когда матросы расходились по палубе после отбоя, я увидел зловещий след торпеды, идущий наперерез курса "Сигуре" со стороны правого борта. Не в силах что-либо сделать, я молча наблюдал, как торпеда шла в направлении "Токио-Мару", который находился в этот момент примерно в 700 метрах по левому борту эсминца.

Я следил за зловещим следом оцепенев. Торпеда попала прямо в середину транспорта. Силой взрыва, тряхнувшего эсминец, меня вывело из состояния оцепенения. Приказав увеличить скорость до 24 узлов и приготовиться к сбросу глубинных бомб, я повел "Сигуре" вдоль торпедного следа, пытаясь по нему примерно рассчитать местонахождение лодки. Мы сбросили шесть глубинных бомб, но никакого результата не наблюдали.

Подводная лодка ушла. И не удивительно, если иметь в виду мою замедленную реакцию на случившееся. Я стоял бледный и злой, наблюдая за "Токио-Мару". На транспорте не было заметно ни пожара, ни дыма, но оказалось, что машинное отделение у него затоплено, хода нет, но судно еще держится на плаву. "Онтакесан-Мару" взял поврежденный транспорт на буксир, и мы пошли дальше со скоростью 7 узлов.

По мере того, как мы продолжали свой путь, крен "Токио-Мару" постепенно увеличивался. Через 8 часов стало ясно, что транспорт обречен. "Сигуре" подошел к борту, сняв с транспорта семьдесят человек команды, после чего "Токио-Мару" быстро затонул. Это был первый случай, когда я терял транспорт, находящийся под моим эскортом.

"Сигуре" и транспорт "Онтакесан-Мару" прибыли на Трук около полудня 11 ноября. Я отправился на флагманский крейсер "Атаго", чтобы доложить о печальных результатах нашего похода командующему 2-м флотом адмиралу Курита. Мне удалось встретиться с начальником штаба флота контр-адмиралом Коянаги. Он обрадовался, увидев меня, но когда я пробовал ему доложить о походе, он кивал головой, но было ясно, что он меня не слушает, думая о чем-то другом. Не понимая в чем дело, я замолчал. Адмирал встрепенулся:

– Извините, Хара. Дело в том, что противник снова нанес удар по Рабаулу. Сегодня утром... Очень большие потери.

Выяснилось, что 128 американских самолетов, поднявшись с трех авианосцев: "Эссекс", "Банкер Хилл" и "Индепенденс" появились в 08:30 над Рабаулом. Кусака, узнав вовремя об их приближении, приказал поднять в воздух 68 истребителей "Зеро", которые перехватили противника над мысом Сент-Джордж. Однако бомбардировщики противника прорвались к Рабаулу и потопили эсминец "Суцунами". Эсминец "Наганами" был тяжело поврежден, а крейсер "Агано" – получил попадание торпедой. Более 100 японских самолетов ринулись в преследование и доложили о повреждении двух авианосцев и крейсера. Этот рапорт тоже оказался чистейшей иллюзией, но 41 самолет был потерян.

– Простите, Хара, – продолжал адмирал, – мне нужно вернуться на совещание. Да... адмирал Курита хочет, чтобы вы эскортировали крейсера "Миоко" и "Хагуро", которые завтра уходят в Сасебо. Удачи, Хара! И адмирал чуть ли не побежал по коридору. В унынии от услышанного я вернулся на "Сигуре" и приказал приготовиться к походу на завтра. 12 ноября в 08:00 мы оставили Трук, эскортируя два тяжелых крейсера. Наше отплытие совпало по времени с решением адмирала Кога отозвать из Рабаула самолеты с трех наших авианосцев, которые прибыли туда всего две недели назад. Кога, видимо, расстался с идеей дать американцам решительное сражение в районе Соломоновых островов.

Пять суток плавания прошли спокойно, и 17 ноября 1943 года мы встали на якорь в Сасебо. Это возвращение было, конечно, приятнее, чем в декабре 1942 года, когда я вернулся с похоронками на 42 моряка из моего экипажа. За восемь месяцев службы на Труке и в Рабауле "Сигуре" не потерял ни одного человека. Матросы кричали от радости, прыгали и обнимались, когда эсминец входил в наш родной порт. Во время страшных боев у Соломоновых островов мы, порой, и не чаяли снова увидеть родные берега.

После двух дней разных бюрократических проволочек и болтовни "Сигуре" был введен в сухой док.

На следующий день я не мог отбиться от репортеров и фотокорреспондентов различных газет, которые прорвались на судоремонтную верфь. Они щелкали затворами камер, исписывали страницы записных книжек, спрашивая экипаж о действиях эсминца в далеких южных водах.

Слава "Сигуре" как самого знаменитого эсминца Императорского флота берет начало именно с этого времени. Газеты посвящали нашему кораблю целые полосы, а кто-то написал даже "Сагу о "Сигуре". Мне было очень неудобно читать некоторые статьи, полные выдумок и сильных преувеличений тех результатов, что нам удалось добиться в боях.

В ближайшие дни мы устроили в ресторане Манкиро банкет для экипажа "Сигуре". Ресторан был очень популярным среди моряков. Управлялся он пожилой женщиной, которую все звали Осеки-сан. С каждым своим посетителем она обращалась как с ребенком, называя даже адмиралов уменьшительными именами. В обращении она была очень простой, не признавая почти никакого этикета. Входящих офицеров она хлопала по спине, громко произнося их имя перед словом "привет". Так всегда она поступала и со мной, когда я появлялся в ее заведении после долгого отсутствия. Но на этот раз я был поражен. Одетая в праздничное кимоно, Осеки-сан встретила меня церемонным поклоном и сказала тоном, которого я никогда ранее не слышал:

– Добро пожаловать домой, капитан 1-го ранга Хара. Для меня величайшая честь принимать у себя вас и ваш прославленный экипаж. Примите мою глубочайшую почтительность.

– Что с вами, Осеки-сан? – удивился я. – Что за странные вещи вы говорите? И так странно себя ведете? Здоровы ли вы? Это же я, Тамеи Хара. Вы разыгрываете меня? Вы же знали меня еще кадетом.

– Я абсолютно серьезна, господин Хара, – отвечала она. – Мы все так гордимся вами. Я никогда не думала, что вы станете таким знаменитым офицером. Мне так стыдно, что я была груба с вами в прошлом.

– Да о чем вы говорите, Осеки-сан? – засмеялся я. – Я же тот самый Тамеичи, вечно пьяный, который почти никогда не мог полностью оплатить свой счет. Наверное, я и сейчас вам что-нибудь должен?

– Теперь вы меня разыгрываете, Тамеичи-сан, – сказала хозяйка. – Все долги, как ваши, так и вашего экипажа, давно списаны. И сегодняшний банкет будет проведен за счет ресторана. Я знала много эсминцев, которые погибли в боях. А ваш "Сигуре" прошел через ад, не потеряв ни одного человека. Я обслуживаю моряков уже пятьдесят лет, и я никогда не встречала столь прославленного офицера со времен адмирала Хейхачиро Того, когда он вернулся из своего Цусимского триумфа в 1905 году.

– Теперь я вижу, – сказал я, – что вы читаете газеты, Осеки-сан. Не верьте ничему из того, что там написано обо мне и "Сигуре". То, что мы сохранили корабли и уцелели сами – считайте, что нам повезло. Возможно, потому, что вы горячо молились, чтобы мы остались живы и вернули ваши долги.

Тут мы засмеялись вместе, но хозяйка настойчиво повторяла, что весь банкет будет проходить за счет заведения. Когда мы вошли в зал, она шепнула мне:

– Все гейши в Сасебо добровольно вызвались обслуживать ваш банкет бесплатно. Они также сказали, что ни за какие деньги не будут обслуживать этих индюков с "Миоко" и "Хагуро".

Нет необходимости рассказывать, насколько весело мы провели время. На следующий день весь экипаж эсминца на ротационной основе получил отпуска домой на десять суток. Мне было очень приятно видеть, как первая партии из восьмидесяти матросов сходила с эсминца, отправляясь на вокзал Сасебо.

В Сасебо мне удалось последний раз в жизни встретиться с адмиралом Нагумо, оправившимся от болезни и ожидавшим нового назначения. Хотя адмирал и выглядел значительно лучше, в каждом его слове чувствовалась какая-то обреченность. Возможно, он предвидел и собственную гибель, и гибель Императорского флота. Нагумо погиб в июле 1944 года на острове Сайпан, будучи командующим всего региона Центральной части Тихого океана и 14-м воздушным флотом.

Вскоре и я воспользовался правом десятисуточного отпуска, отправившись домой. Такого отпуска у меня никогда не было. Ежедневно, а то и по несколько раз в день, ко мне приходили мои офицеры и матросы, каждый раз с большой бутылкой саке. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как сидеть с ними дни и ночи и пить. Конечно, моя жена и дочери были страшно недовольны, но внешне вежливы с гостями.

6 декабря я вернулся в Сасебо. Голова у меня гудела от бесконечных пьянок. Потребовалась неделя, чтобы я окончательно пришел в себя.

20 декабря ремонт "Сигуре" был закончен. Я провел двухсуточные послеремонтные испытания и убедился, что корабль приведен в состояние полной боеготовности, о чем и доложил в штаб, сообщив о готовности вернуться в южную часть Тихого океана. Мне приказали находиться в готовности и ждать.

Прошло три дня томительного ожидания, после чего я был вызван в штаб военно-морской базы Сасебо. Там я был принят заместителем командующего военно-морским районом, который лично вручил мне приказ о назначении преподавателем в Минно-торпедную школу!

Мое недоумение быстро сменилось яростью:

– Береговая служба? Что это все значит? Адмирал Самедзима сам говорил мне, что ждет моего возвращения на театр боевых действий, что я ему нужен! Я хочу вернуться на фронт! Я настаиваю на этом!

Адмирал терпеливо выслушал мои претензии и сказал:

– Успокойтесь, Хара. Не горячитесь. Вам еще не все известно. Ваше назначение на преподавательскую работу вызвано не тем, что вы оказались неспособным к строевой службе на кораблях, как иногда случается. Вы отобраны на специальную работу по рекомендации адмиралов Нагумо, Иджуина и Омори. Задание совершенно секретно и пока я могу сказать вам, что речь идет о совершенно новой тактике применения торпедного оружия. По общему мнению, никто кроме вас не способен эту работу выполнить. В настоящее время это одна из наиболее важных задач, стоящих перед нашим флотом.

Вернувшись на "Сигуре", я собрал экипаж на полубаке и попрощался со всеми своими моряками, пожелав им успеха с новым командиром. Шокированные матросы молчали. У некоторых по щекам катились слезы.

Собрав свои вещи, я спустился в шлюпку и последний раз окинул взглядом свой гордый корабль. Экипаж, сгрудившись у лееров и облепив надстройки, взмахами рук и фуражек прощался со мной. Я пытался помахать им в ответ, но сердце у меня не выдержало. Я опустился на банку шлюпки и заплакал.

Глава 5.

Последний поход

10 января 1944 года, как раз в тот день, когда адмирал Кога приказал перенести штаб-квартиру Объединенного флота с Трука в Палау, я приступил к обязанностям старшего преподавателя Минно-торпедной школы в Сасебо. К этому времени школа главным образом занималась подготовкой экипажей торпедных катеров, которыми ранее пренебрегали, а сейчас, по чрезвычайной программе военного времени, решили построить чуть ли не 500 единиц. На командование произвела глубокое впечатление эффективность действий американских торпедных катеров в районе Соломоновых островов.

Новости с фронта приходили с большим опозданием, и я иногда ездил в штаб базы, чтобы ознакомиться с последними секретными сводками. Конечно, прежде всего меня интересовала судьба моих бывших кораблей.

Эсминец "Амацукадзе" эскортировал весь 1943 год транспорты между Японией и юго-западной частью Тихого океана. Вскоре после начала моей преподавательской деятельности я был потрясен известием, что "Амацукадзе" был торпедирован в 250 милях севернее острова Спратли. При этом около восьмидесяти его моряков были убиты. Тяжело поврежденный эсминец добрался до Сайгона, а затем перешел в Сингапур, где его ремонт продолжался до марта 1945 года.

"Сигуре" также использовался на эскортной службе после того как он покинул Сасебо с новым командиром. 17 февраля 1944 года он получил попадание авиабомбой.

Повреждения были легкими, но погиб двадцать один человек. Самым шокирующим обстоятельством был тот факт, что это случилось на Труке, который я привык считать тихой тыловой базой.

Затем тревожные новости хлынули водопадом. 30 марта американское оперативное соединение под командованием адмирала Раймонда Спрюэнса нанесло удар по Каролинским островам, смешав с землей всю оборону Палау. Адмирал Кога вылетел в тот же вечер из Бабельтхуапа, чтобы перенести свой штаб в Давао на Филиппинах, и пропал без вести. (Офицеры штаба Объединенного флота вылетели на двух летающих лодках и попали в грозу над Филиппинами. Второй самолет, на котором летел вице-адмирал Фукудоме, попал в пограничную зону тайфуна и сумел совершить вынужденную посадку у острова Себу. Этот тайфун, видимо, и погубил самолет главкома. О гибели адмирала Кога официально было объявлено лишь 5 мая, и на его место назначен адмирал Тойода).

Узнав о назначении Тойоды на должность главкома Объединенным флотом, я только пожал плечами. С моей точки зрения, он совершенно не годился на эту должность. До последнего времени он командовал военно-морской базой в Йокосуке, а до этого был членом Высшего Военного Совета. Он и сам забыл, когда последний раз выходил в море. А уж в боях, разумеется, не участвовал никогда. Я до сих пор не понимаю, чем вообще руководствовалось верховное командование, выбирая главкомов?

Мой скептицизм по поводу способностей адмирала Тойода, к сожалению, скоро подтвердился. 19-20 июня 1944 года авианосное соединение адмирала Одзава потерпело сокрушительное поражение в сражении у Марианских островов, названном американцами "Охотой на куропаток над Марианами". Адмиралы, планируя операцию, совершенно не приняли во внимание возросшее мастерство американских летчиков, новые радары противника и низкую боевую подготовку собственных пилотов. В результате Одзава потерял три авианосца и 500 самолетов. Через четыре месяца Одзава выполнял у Филиппин с тремя авианосцами задачу по "приманке" противника, потеряв все три авианосца и не достигнув ничего.