Текст книги "Сантрелья"

Автор книги: Тамара Вепрецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– И я тогда решил поставить на место этого наглеца, – говорил Абдеррахман, – и сказал ему, что я – рыцарь дона Ордоньо из Аструм Санктум. Это произвело на него впечатление, он грязно выругался, но отступил.

Все захохотали, одобрительно зашумели.

– Сегодня ты должен быть настроен на лирический лад, – обратился к мавру Альфонсо, – сыграй нам, Сакромонт.

– Нет-нет, и не просите, сегодня у меня слишком много позади, и слишком много впереди, – отнекивался мой «повелитель». – Мне нужно беречь силы.

От восторга мужская часть стола заулюлюкала. Женщины скромно потупились. А мне стало не по себе. Продолжался шумный ужин. И тут кто-то осторожно тронул меня за рукав. Я оглянулась.

– Пойдем со мной, – поманила меня Беренгария (ибо это была она). Я пожала плечами.

– Сакромонт, – взмолилась она, – вели своей рабыне составить мне компанию. Мне уже нет мочи сидеть за столом. Я, по крайней мере, покажу ей наш зал.

Мавр улыбнулся юной хозяйской дочке, она зарделась, как маков цвет. Он аккуратно тронул меня за локоть. Я выбралась из-за стола и последовала за девушкой. Ее свободное зеленое платье, на узенькой талии схваченное золотистым поясом, создавало прекрасный фон для рассыпавшихся по ее прямой спине рыжевато-медных волос, в которые робко вплелась нитка бус. Девушка обернулась и улыбнулась мне. При свете факелов я увидела ее светло-карие глаза, казавшиеся в сочетании с ее медными волосами почти апельсинового цвета, столь необычные и столь прекрасные, мерцавшие из-под черного леса ресниц. Я заулыбалась в ответ.

– Элена, – она ткнула в меня пальцем, затем взяла мою руку и приложила мой палец к своей груди, – Беренгария.

– Это камин, – показала девушка на огромный потенциальный источник тепла, расположенный у стены, противоположной входу.

– Ка-мин, – повторила я.

– Это наш герб, – и девушка гордо указала на большой герб, висевший на стене правее камина.

На фоне большой горы изображалась зубчатая башня, видимо, символизировавшая замок; перед ним – крестообразный меч острием упирался в нижний выступ герба, а над горой взошла восьмиконечная звезда, окруженная сияющим ореолом. Герб венчал портал еще одной двери, противоположной той, через которую мы вошли. На стене слева от камина я узнала герб Кастилии.

Я рассматривала зал, стоя спиной к камину. Длинный массивный стол, за которым разместилась шумная компания, располагался вдоль стены справа от нас. Стена эта содержала четыре узких округлых окна, по моим подсчетам, с видом на крепостную стену и склоны холма. Окна противоположной стены (их было три) оказались двустворчатыми и, вероятно, выходили во двор замка. Пролеты между окнами по обеим стенам украшались разными гобеленами, маленькими коллекциями оружия или музыкальных инструментов. Вдоль стены слева от нас протянулся еще один стол, столь же массивный, под которым стыдливо прятались деревянные лавки, ибо сегодня он пустовал. Наличие же его здесь говорило о том, что сегодня представлено не самое полное собрание обитателей и гостей замка. Между двумя стола-ми оставалось обширное пространство, достаточное, скажем, для танцев, игр и состязаний с большим количеством участников.

Освещался зал факелами, которые частично держались слугами, а частично торчали в креплениях на стенах. На столе стояли три канделябра для нескольких свечей. Вот она романтика, собственной персоной! Хорошо бы окунуться в эту атмосферу на время и вернуться домой.

Благодаря девушке, я с удовольствием осмотрела зал и охотно подвигалась. Девушка заговорщическим шепотом продолжала обучать меня своему языку. Я изо всех сил старалась быть прилежной ученицей. Вдруг лицо моей собеседницы озарилось улыбкой, она оживилась и за руку потащила меня к столу, где что-то прошептала отцу. Тот заулыбался и три раза постучал кубком по столу, призывая всех к тишине.

– Моя девочка хочет спеть для вас, – объявил он.

Постепенно гомон стих. Девушка вышла на середину. Неожиданно, словно из-под земли, возле нее возник какой-то юноша с музыкальным инструментом, напоминавшим не то лиру, не то гусли. Он ударил по струнам, и девушка запела тоненьким звонким голоском заунывную песню. Закончив, она дождалась возгласов одобрения. Ее брат поднес ей кубок вина, она пригубила напиток, вернула кубок молодому рыцарю и шепнула что-то музыканту. Он сменил «лиру» на дудочку и зазвучала озорная, правда, довольно однообразная и незамысловатая песенка.

И вновь – взрыв одобрительных криков. Неожиданно Беренгария схватила меня за рукав, притянула поближе к музыканту и воскликнула:

– Пой!

Не понять, конечно, было невозможно. Я попробовала отказаться. Все загалдели, захлопали в ладоши, забарабанили кубками по столу.

– Спой! – хохоча, кричал дон Ордоньо.

Ему вторили остальные, уже почти скандируя. Донья Эрменехильда подошла ко мне и ласково погладила меня по плечу:

– Не смущайся, спой.

Я в панике взглянула на Абдеррахмана. Он смотрел на меня, серьезный и невозмутимый. Мне почудилось, что он смотрел на меня осуждающе или изучающе. Я огорчилась почему-то, почувствовав, что теряю его доверие. Я вспомнила его слова: «А уж от того, как человек себя поведет, зависит мое дальнейшее к нему отношение». Однако я не то увидела, не то захотела увидеть, как мой «повелитель» ободряюще кивнул мне и слегка улыбнулся.

И я сдалась. Я тихонько напела музыканту мотив, он тут же подхватил на «лире», и я запела одну из самых тоскливых и красивых русских песен, стараясь вложить в голос всю мою отчаявшуюся душу.

«То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит», – тянула я.

Когда я закончила, в зале царила тишина. Даже самые нетрезвые протрезвели, и все двадцать с лишним пар глаз в каком-то оцепенении взирали не то на меня, не то сквозь меня. Я же ощутила вдруг, что по щекам моим нескончаемыми потоками льются слезы. И я разрыдалась.

Абдеррахман нарушил всеобщее оцепенение, выскочив из-за стола и почти бегом бросившись ко мне. Кто-то на ходу сунул ему в руки кубок, он машинально схватил его и, подойдя ко мне, одной рукой обнял меня за плечи, а другой приставил мне кубок к губам, заставляя сделать несколько глотков.

Судорожно всхлипывая, я отпила из кубка, но не успокоилась, хотя готова была провалиться сквозь землю от стыда. Передав кому-то кубок, мавр заключил меня в объятья, прижав мою голову к своему плечу и гладя меня по чудной восточной накидке, все еще покрывавшей мою голову.

– Она тоскует по родине, бедняжка, – пояснила всем Беренгария.

– Дон Ордоньо, ваша милость, позвольте…, – начал Абдеррахман.

– Да, отведи ее к себе, Сакромонт, и уложи ее спать. Ей нужен отдых, – спокойно и повелительно прервала его донья Эрменехильда.

Ее супруг лишь растерянно развел руками, грустно хихикнул и сказал:

– Объясни ей, что своей песней она и нас всех заставила рыдать в душе.

Араб повел меня к дверям.

– Можно, я навещу ее завтра? – вдогонку крикнула Беренгария.

– Девочка! – строго одернула ее мать. – Тебе не пристало общаться с неизвестной чужестранкой.

– Но, мама, она будет развлекать меня пением, а я научу ее нашему языку, – возразила девушка.

– Обсудим, – произнесенное отцом, это было последнее, что я услышала при выходе из зала.

Мы спускались по лестнице, и я в каком-то тупом опустошении извинялась перед мавром почему-то по-русски.

– Прости меня, Абдеррахман, я устала, и мне плохо, – бормотала я. – Мне страшно, что я никогда больше не вернусь домой.

– Deus Omnipotes! О Аллах всемогущий! – причитал в свою очередь мой спутник, не то хозяин, не то опекун. – Завтра, завтра я должен сделать это. И мы поговорим. Завтра, девочка моя. О Аллах всемогущий и пророк его Мохаммед!

Глава шестнадцатая ПОДРУЖКА

Восковая свеча золотого отлива

Пред лицом огорчений, как я, терпелива.

Долго будет она улыбаться тебе,

Хоть она умирает, покорна судьбе.

Абу-ль-Ала аль-Маари (973–1057) /арабский поэт, прозаик, мыслитель/

На языке у меня вертелся вопрос к Абдеррахману. Мне не терпелось узнать, почему его называли как-то по-другому. Однако, у меня не оказалось сил что-либо обсуждать, и я отложила разговор до следующего дня. Чувствовала я себя полностью опустошенной и раздавленной, несмотря на доброе ко мне отношение хозяев замка. Подсознательно я все время ощущала, что я обречена на жизнь не в своем времени, не со своими родными, не со своими друзьями.

Я вспомнила родителей и подумала, что будет с ними, если они потеряют меня. А если Коля тоже не найдется? Что будет с мамой, с отцом, с Людмилой и маленьким Санькой? Никакое хорошее обращение не могло стать мне утешением в этой ситуации. Опять же, кто я здесь? Наложница Абдеррахмана? Пока этот образованный араб меня не обижает, но где гарантия, что он не попробует предъявить свои права господина? Конечно, он был мне очень симпатичен. И как мужчине ему нельзя отказать в красоте и обаянии, но стать наложницей даже очень милого средневекового мавра мне совсем не улыбалось. Все эти мысли путались в моем воспаленном мозгу, не давая мне заснуть.

Абдеррахман опять зачем-то посещал подземелье и вернулся через четверть часа. Пришла мысль, что он по долгу службы проверяет караул в каких-нибудь подземных казематах.

Мне показалось, что он тоже долго не спал. Он ворочался, молился, а затем лежал тихо-тихо, и дыхания не было слышно. Обычно спящие дышат размеренно, ровно и чуть громче, чем бодрствующие.

Я все же уснула, резко провалилась в сон и спала без сновидений. Утром меня разбудили голоса. Я узнала зычный бас дона Ордоньо, дающий наставления Абдеррахману. Тот приглушенным шепотом, чтобы не разбудить меня, отвечал своему господину. Когда хозяин ушел, я встала. Абдеррахман обрадовался, что я проснулась:

– Элена, я уезжаю на несколько дней. Ты останешься здесь одна. Я огорчен, что именно сейчас я должен покинуть тебя. Нам надо было бы поговорить, но я вынужден отложить этот важный разговор до возвращения.

– Что же мне делать? – расстроилась я. В конце концов, он был пока единственным моим защитником.

– Тебя обслужит Сулейман. Он мой верный слуга. Сулейма-ан! – и он крикнул в дверь.

Вошел слуга, поклонился.

– Элена остается на твоем попечении, – обратился к нему Абдеррахман.

Сулейман склонился передо мной, раболепно улыбаясь.

– Он говорит по-кастильски? – спросила я сначала хозяина, а потом и слугу: – Ты говоришь по-кастильски?

– Чуточка. Я понимай, – закивал Сулейман и еще шире расплылся в улыбке.

Я не очень доверяла его улыбкам, но все же надеялась, что он не держит зла за вчерашнее наказание, как не держала я за обиду, нанесенную мне.

– Элена – твоя госпожа, такая же, как я, – заявил Абдеррахман. Слуга снова поклонился. – Иди, принесешь ей завтрак.

Когда Сулейман ушел, мой спаситель продолжал:

– Сейчас сюда наведывался мой сеньор. Дон Ордоньо никогда не посещал меня раньше в моих покоях. Это как-то не принято. И то, что он пришел сегодня, меня настораживает.

Я удивленно подняла брови.

– Мне кажется, что это поручение связано с твоим появлением здесь, – медленно и осторожно проговорил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Он отправляет меня по делам. Он приходит сюда еще раз посмотреть на тебя, – он помолчал. – Я не хочу тебя пугать. Надеюсь, что я ошибаюсь. Но запомни, если ты почувствуешь, что тебя могут обидеть, скажи Сулейману…

Я недобро усмехнулась.

– Сулейман – мой верный, проверенный слуга, – понял араб мои сомнения. – Вчерашний инцидент лишь свидетельствует о том же, ты сама мне это объяснила. Так вот, Сулейман спрячет тебя до моего приезда в надежном месте. А теперь мне пора. Ничего не бойся.

– Абдеррахман! – окликнула я его, когда он уже собирал свои воинские доспехи.

Он вопросительно взглянул на меня.

– Сакромонт – это имя или прозвище?

Араб замялся, глубоко вздохнул и промолвил:

– Это имя. Мое настоящее имя на их языке. Но об этом мы поговорим, когда я вернусь.

– Погоди, что значит, на их языке? – не смогла я унять любопытство. – А Абдеррахман?

– А вот это скорее прозвище. Я пленник. Это мое пожизненное состояние. Но это длинный разговор, а мне уже пора, – торопливо проговорил араб. – Скажу лишь, что я не хочу, чтобы ты чувствовала себя пленницей, потому что я это познал.

Он приблизился ко мне, погладил меня по щеке, осторожно поцеловал в лоб и резко вышел. Я долго стояла, не в силах пошевелиться, пытаясь взять в толк его загадочные слова и вдыхая постепенно исчезающий шлейф его восточных благовоний. За полтора дня я успела привязаться к этому таинственному арабу. И с его уходом я лишалась опоры.

Но скучать мне не дали. Не успела я позавтракать, как в дверь постучали, и в комнату впорхнула Беренгария. По ее поведению чувствовалось, что она впервые посетила эти покои. Она с интересом рассматривала экзотические, восточные предметы, восхищалась ковриками на полу и на диване. Все осмотрев, она приказала мне следовать за ней.

Мы поднялись во вчерашний зал, где мы застали донью Эрменехильду и еще несколько человек за завтраком. Хозяйка вышла из-за стола навстречу дочери. Я поклоном попривет-ствовала госпожу, и она доброжелательно кивнула в ответ.

– Беренгария, ежели ты желаешь отправиться на прогулку, тебе следует переодеть нашу гостью, дабы не вызывать излиш-него любопытства, – обратилась она к дочери. – Пока Сакромонт в отъезде, его дама вполне может носить цивилизованную одежду. Он все равно ничего не сможет возразить.

Мне стало чуточку обидно за Абдеррахмана. Но женщина отзывалась о нем с доброй улыбкой, и я подумала, что он, вероятно, ничего не возразил бы, даже если бы присутствовал. Подозреваю, что он облачил меня в те единственные одежды, которые мог мне предложить.

Девушка радостно заверила мать, что немедленно займется моими нарядами. Мы простились с гостями и направились к выходу, что располагался возле камина. И в этот момент в зал буквально влетел молодой человек, чуть не столкнувшись с нами. Узнав нас, он расшаркался и заулыбался. Это оказался молодой хозяин, дон Альфонсо. На вид ему было лет двадцать семь – двадцать восемь, а вчера я посчитала его моложе. Он подробно расспросил сестру о планах и, выведав, куда и когда мы намерены отправиться, пообещал присоединиться к нам на прогулке.

Мы поднялись по винтовой лестнице противоположной башни и очутились в покоях, напоминавших комнату Абдеррахмана. Здесь жила Беренгария. Но это помещение принадлежало к совершенно другой культуре. Из-за тяжелой дубовой мебели, отделанной металлическими скобами, комната выглядела меньше и мрачнее. Каменный пол был накрыт небольшим ковриком лишь возле кровати с нависавшим балдахином, только усиливавшим ощущение неловкости и громоздкости.

Откуда-то появившаяся девушка, наверное, горничная принесла мне платье по христианской моде, свободное с поясом, как и у хозяек, но из грубой ткани коричневого цвета. Я безропотно переоделась. Когда я сняла с головы накидку, раздался возглас не то изумления, не то восхищения. Беренгария долго разглядывала мою голову и даже осмелилась пощупать светлые волосы руками. Мне было и стыдно и смешно, но я простила ей детскую наивность. Наконец, горничная водрузила мне на голову некую шапочку, скрывшую от любопытных взоров мою современную стрижку. Итак, я превратилась в добропорядочную средневековую христианку.

Абдеррахман отсутствовал около пяти дней, и все это время я проводила с Беренгарией, точнее, – она со мной. В какой-то момент я поняла, что этой милой девушке не хватало общества в этом суровом замке, и я заменяла ей подругу. Мы подолгу гуляли по территории крепости. Она показала мне все хозяйственные постройки и часть помещений замка. Мы наслаждались пением птиц в райских садах, расположенных между крепостными стенами и зданием замка. Мы наблюдали за работами в огородах. Мы любовались цветами и даже помогали садовнику. И постоянно Беренгария усердно обучала меня своему языку. Я проявляла прилежание и скоро стала пытаться изъясниться в рамках простейших фраз. Несколько раз к нам присоединялся ее братец, с упоением рассказывавший о своих военных подвигах. Из вскользь оброненной фразы я выяснила, что в каком-то сражении Абдеррахман спас ему жизнь.

Пару раз мне казалось, что он ищет возможности остаться со мной наедине. Однажды он отпустил горничную, которая обычно вечером провожала меня в покои Абдеррахмана, чтобы я не заблудилась. Он сам отвел меня туда. Вел он себя вполне корректно, и я решила, что это разыгралось мое воображение, подстегнутое предупреждениями араба. Возможно, однако, что пыл молодого хозяина охладил появившийся на пороге грозный Сулейман. Я даже развеселилась, увидев свирепое лицо слуги. Он действительно кормил, поил и оберегал меня.

Правда, я теперь часто обедала с господами в зале. Там всегда меня заставляли петь, и я исполнила уже почти весь свой печальный репертуар, доводя не искушенную в русских песнях публику до слез восторга и умиления. Сама же я больше не позволяла себе «раскисать» и распускать «нюни», как я мысленно называла свое поведение в вечер моего знакомства с владельцами замка.

Дон Ордоньо на самом деле проявлял ко мне повышенный интерес и даже навещал меня раза три в покоях Абдеррахмана, где призывал Сулеймана к строгому отчету, все ли для меня удобно благоустроено. На большее, нежели отеческая забота, он не отважился. И мои наблюдения показали, что этот, несомненно, грозный в бою, грубоватый в отношениях с вассалами, сеньор в действительности находился под влиянием своей серьезной добропорядочной супруги, доньи Эрменехильды. Возможно, это-то и спасло меня от его домогательств.

С хозяевами я даже посещала теперь домовую церковь, где старалась молиться вместе с ними и следовать их обрядам, но держала наготове объяснения о том, что принадлежу к восточной церкви, в случае их подозрений.

Беренгария, считая, что я очень мало еще понимаю, порой поверяла мне какие-то самые сокровенные мысли. Я поняла, что родители разрешили ей общаться со мной, прежде всего, для того, чтобы я заговорила на их языке. Девочка поведала мне о своих любовных грезах: ей нравились, то один, то другой, вассалы отца. Но она небрежно бросила фразу о том, что они ей быстро надоели. Теперь же она с нетерпением ждет свою настоящую любовь, которую она ни с кем не перепутает.

Эти разговоры мы обычно вели за вышиванием, которым она постоянно и довольно успешно занималась. Нашлось все необходимое, чтобы и я смогла приобщиться к занятию знатных дам. Почти каждый день мы занимались пением. Она обучала меня своим незамысловатым, задорным песенкам, а потом просила меня петь на родном языке.

Конечно, такое общение отвлекало меня от мрачных мыслей. Оставаться одной было просто невыносимо – я сразу осознавала, что положение мое безвыходно, и мне предстоит прожить жизнь и погибнуть от тоски здесь, в совершенно чужом мире.

Беренгария будто угадывала, когда отчаяние начинало душить меня. Тогда она заговорщически призывала меня участвовать в каких-нибудь не совсем разрешенных предприятиях. Она называла их авантюрами. К их числу относилось, например, посещение крыши башни, откуда все окрестности замка, как на ладони, открывались нашему взору. Иногда мы выбегали за ворота замка, за пределы крепостной стены. Судя по тому, приятно щекотавшему нервы страху, который в эти минуты отражался в глазах девушки, ей категорически запрещалось покидать территорию замка. Поэтому мы старались остаться незамеченными, выбегая за ворота.

Родители, правда, всегда узнавали об этих вылазках, что свидетельствовало о хорошо отлаженном механизме слежки и доклада сеньору. Беренгарию наказывали, запрещая ей примерно до полудня следующего дня выходить на улицу. Но столь мягкое наказание не могло отвратить скучающую злоумышленницу от затеваемых и в дальнейшем проделок.

Однажды она пообещала мне невиданно острые ощущения. И об этой «авантюре» необходимо рассказать подробно.

Глава семнадцатая АВАНТЮРА

Кто б вынес столько скорбных перемен,

Измен судьбы?

Но в горестном горниле Мужайся, сердце!..…………………….

Гарсиласо де ла Вега

В тот вечер я опять обедала в зале при большом скоплении народа. Все очень веселились. И, как уже повелось, меня попросили спеть. За столом оказались новые для меня лица, которым, очевидно, уже поведали историю моего появления в замке и мой статус.

После моей песни подвыпивший кабальеро прямиком направился ко мне. Сначала он постарался галантно, насколько это у него получилось в его состоянии, предложить мне кубок. Я не стала отказываться, чтобы не рассердить его, и отхлебнула вина. Его почему-то это привело в несказанный восторг. Он воспринял это как жест благосклонности с моей стороны и, отбросив кубок, попытался заключить меня в объятия. Я потеряла контроль над собой и отвесила ему такую звонкую пощечину, что все сразу замолчали и обратили внимание на странную парочку: пьяного незадачливого кавалера, обиженно потирающего щеку, и наложницу какого-то мусульманина, посмевшую оскорбить знатного господина.

Я поняла вдруг, что мне пришел конец. Несколько мужчин с грохотом выбрались из-за стола. Двое из них грубо заломили мне руки за спину. А третий оттолкнул пьяного приставалу и кинулся освобождать меня. В руке его блеснул нож. Я с удивлением узнала молодого хозяина.

– Не надо, Альфонсо! – зычно прогремел спокойный бас дона Ордоньо. – Господа, оставьте девушку в покое. Согласитесь, что сеньор Гильермо был не очень любезен.

Меня освободили, хотя вслед прошипели что-то оскорбительное в мой адрес, к счастью, не очень понятое мною из-за языкового барьера.

– Альфонсо, отведи Элену в ее покои, – приказал владелец замка.

Молодой человек вежливо предложил мне следовать за ним, но весь путь до выхода он, как будто оберегая, загораживал меня от окружающих своим телом. Распахнув передо мной дверь, он пропустил меня вперед. По поведению молодого Альфонсо я определила, что, видимо, находилась в том времени, когда уже существовало понятие рыцарского культа дамы.

Дон Альфонсо помог мне добраться до комнаты Абдеррахмана. На пороге он немного замешкался, словно не желая меня отпускать. С минуту он молчал, рассматривая меня при тусклом освещении лестницы, а затем тихо промолвил:

– Элена, пожалуйста, не обижайтесь на грубиянов. Завтра, я надеюсь, вы снова будете с нами. Отдыхайте. Доброй ночи!

Он склонил голову в знак прощания и велел мне войти в покои. Я поблагодарила его за доброту и скрылась в комнате, собравшись немеденно последовать его совету и отойти ко сну. Я очень уставала за день: огромного напряжения требовали мои старания приноровиться к непривычной обстановке, а также общение на малознакомом языке.

Устроившись на диване, я решила немного почитать перед сном. В последние дни я понемногу читала древнерусскую рукопись на ночь, но из-за усталости далеко я не продвинулась.

В дверь неожиданно поскреблись и тихонько ее приоткрыли. Я замерла, опасаясь, что мой галантный сопровождающий все же решил воспользоваться ситуацией. Но это оказалась Беренгария. Она проникла в комнату и вкрадчивым шепотом доложила мне о том, что инцидент вызвал большой переполох, чуть не драку, а потом все вдруг развеселились, позвали музыкантов, и теперь веселье в самом разгаре.

– Я сослалась на головную боль, – продолжала девушка, – и отпросилась спать. Сейчас никому до нас нет дела. У меня есть идея. Давай предпримем очень опасную авантюру!

«О нет, только не это», – огорчилась я, понимая, что теперь я не скоро доберусь до постели. Но возразить я не посмела.

Мы выбрались на винтовую лестницу и направились вниз. Спуск оказался необычайно долгим: еще немного и мы достигнем ядра Земли. На каком-то этапе лестница сузилась и стала круче, воздух дышал сыростью, и дурно пахло. Наконец, мы очутились перед мрачной низкой дверью с двумя сонными стражниками по бокам.

Беренгария мило заулыбалась, откуда-то из фалд платья извлекла фрукты и протянула их хмурым парням.

– Госпожа, – поклонились часовые, и один из них загромыхал тяжелым замком, открывая дверь.

Я вошла вслед за Беренгарией и ахнула. Мы находились в казематах, в подземной тюрьме замка. У грязной, сырой стены стоял грубый стол, за которым сидел еще один стражник, видимо, надзиратель. Одинокая свеча служила единственным освещением этого ужасного помещения. В темноту уходил неровный тоннель с влажными, землистыми стенами. По одной его стороне располагались решетчатые, обитые металлом небольшие двери, за которыми, очевидно, томились узники.

– Госпожа! – вскочил надзиратель, увидев Беренгарию.

– Т-с-с! Санчо, я знаю, что мне влетит, ты ведь опять все доложишь отцу? – смеясь, пожурила его девушка.

– Я? Ни в коем случае! Я всегда – могила, видит Бог! – забожился охранник. – Вы так добры ко мне и к этим несчастным, что я не смею лишать всех нас счастья ваших и так слишком редких посещений.

– Я и сегодня буду доброй, – улыбнулась девушка и положила перед надзирателем фрукты. – Сколько их здесь? Смогу ли я накормить их всех?

– Их немного, но они очень опасны, просто кровожадны, – сказал Санчо. – Кроме одного, того сумасшедшего в дурацкой одежде.

Он захихикал:

– Тот тихий, даже чересчур. Хозяин приказал выпытать у него, кто он и откуда. Я пытал, видит Бог, я старательно пытал. Но тщетно. Он молчит. Или несет какой-то вздор.

– Со мной моя подруга, Элена, – с гордостью представила меня Беренгария. – Я хочу познакомить ее с моими несчастными друзьями. Ты поможешь нам?

– Как всегда, моя госпожа! Только они очень опасны, кровожадны, – и он опять затянул «шарманку».

– Но ты же не дашь нас в обиду? – вняла, наконец, его предупреждениям девушка. – Ты же защитишь нас?

– О, конечно, моя госпожа, вам нечего бояться.

И Беренгария протянула ему монету.

«Ах, вот оно в чем дело, а я-то не пойму, что он заладил. Взятки, оказывается, возникли с появлением человека на Земле», – грустно усмехнулась я.

Санчо открыл первую камеру. В небольшой каморке с тяжелыми низкими сводами без воздуха, в запахе нечистот существовал какой-то человек. Он был прикован к стене кандалами, но цепи позволяли ему передвигаться по этому замкнутому пространству. Одежда его уже превратилась в лохмотья, но останки ее выдавали в нем мавра, равно как и его внешность. Он с рычанием и упоминанием Аллаха ринулся нам навстречу. Беренгария протянула ему апельсин. И он, надо отдать ему должное, сложил руки в знак благодарности и, поклонившись, принял божественный плод.

Мы перебрались в следующую каморку, практически ничем не отличавшуюся от предыдущей. Ее обитатель также был мусульманин, что показалось мне естественным, ибо, по моим расчетам, я попала в эпоху Реконкисты. Процедура вручения и принятия дара повторилась с точностью до деталей. «Кровожадные» узники на деле не лишены были способности к проявлению благодарности.

Мы побывали еще в двух подобных камерах и направлялись к пятой, последней. Я полюбопытствовала, где размещают узников, если число их превышает количество камер. Санчо рассмеялся. По его словам, их селят по двое и по трое, но такого практически не бывает, потому что подобные казематы имеются под каждой башней.

– И там тоже сейчас есть узники? – удивилась Беренгария, огорчившись, что не охватила своим милосердием всех страждущих.

– Нет, там никого нет, только здесь пока, – ответил тюремщик и задержался перед последней камерой.

– Его сегодня пытали. Может, он тоже стал агрессивным, – снова закинул удочку Санчо.

– Ничего, он всегда тихий, открывай смелее, – не попалась на нее девушка.

Санчо вздохнул и загремел ключами. Дверь со скрипом приоткрылась, и мы протиснулись в последнюю каморку. Санчо вручил мне свечу и вышел, – вчетвером здесь разместиться было негде: такая она была тесная. Сильно скошенный свод давил своей махиной на это малюсенькое безвоздушное пространство. К этой заваленной стене прижался скорчившийся, видимо, от боли человек.

– Посвети, – потребовала Беренгария и окликнула узника, – Эй!

Тот зазвенел цепями и попытался приподняться.

– Не бойтесь, это я – Беренгария. Я принесла вам поесть, – и она, опасливо оглянувшись и убедившись, что Санчо не подсматривает, достала хлеб с вложенным в него куском мяса и три апельсина. – Ешьте, вам нужны силы.

И она положила продукты перед ним, прямо на пол. Узник усилием воли поднялся, держась рукой за бок. Он произнес слова благодарности. Голос его заставил меня вздрогнуть, и кровь застыла у меня в жилах.