Текст книги "Отмена рабства. Анти-Ахматова-2"

Автор книги: Тамара Катаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Гаршин

Нигде нет ничего о том, что Ахматова любила Гаршина.

…он был старше А.А. лет на 5. Женат, взрослые сыновья. <…> красивый, высокий, с умными светлыми глазами, серыми, и всегда измученным лицом. Человек, по-видимому, очень хороший, преклонявшийся перед А.А., порядочный… <…> сильный, плечистый, с крупными чертами лица – и какой-то всегда слабый (Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Стр. 392)… Она и не любила его. Да и то сказать, увлечься и ею самою тогда было трудно, в конце тридцатых годов… Летом 1936 года встретил А.А. в магазине <…> и был угнетен тяжкими мыслями при виде ее – жалкой, нищенски бедной, скелетистой фигуры. А.А. была столь худа, невзрачна и столь бедно одета, что даже мне было стыдно видеть ее такой. (М. В. Борисоглебский. Доживающая себя. Стр. 225). Если пошутить, то можно сказать, что врач-патологоанатом (профессия Гаршина) все-таки смог полюбить. Союз неприкаянных сердец. С приложением с его стороны участия к ослабевшей духом женщине, с ее – как по лекалу расчерченной схемы: она – петербургская дама, с утонченнейшим внутренним миром и огромным, спрятанным, не до конца явленным талантом, пережившая славу и поклонения, страшные потери, сжавшая сердце в кулак, аристократической выучкой сохраняющая на лице холодную сдержанность; супруга врача-профессора; он – наследник уважаемой в русской культуре фамилии; квартира, студенты, прислуга Аннушка, очень дорогие, но изысканные, с историей и даже тайнами, ювелирные украшения – и никто не знает, что там, под этой оболочкой… А.А. была уверена, что она едет «выходить замуж», и в Москве кому-то сказала: «Мы получили новую квартиру». (Л. K. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Стр. 392.) Чтобы тайна не выглядела пошлым расчетом – да и просто так, по многолетней привычке – она решила описывать какую-то любовную историю, писала вымученные любовные стихи, про неправду, про то, что от нее ждут, про то, что НАДО БЫ чувствовать Анне Ахматовой к тому, кого ЛЮДИ назовут так обыденно – «мужем», а она-то скроет за этим столько всего, им недоступного. На самом деле скроет маленькую калькуляцию. Про страстную любовь к Гаршину, впрочем, не особенно и говорят. Про холодную сконструированную Ахматовой ситуацию – тоже. Про то, как не повез с вокзала в Ленинграде к себе в покои – говорят с житейским возмущением, как будто между ними была какая-то бытовая сделка, оговоренная взаимопомощь, вплоть до общественного долга. Безвкусицу и некий душок разных полубезумный, с оскалом волчьим и пр. – как-то замалчивают.

* * *

Посвятила ему ташкентские стихи, полные тайн и несуразиц.

В Ташкенте нет горизонтов. Восточные города – как арабская вязь; улочки замысловаты, чтобы при каждом повороте пешеход нашел тень; дома окошками внутрь, во дворы. Эти бы горизонты – да в коломенские разливы Москвы-реки, где на известковом плато Ахматова увидела все дощатым, деревянным, гнутым. О несуществующей любви можно писать только несуществующими пейзажами. Не зря Ахматова априорно подозревала в пустоте и лицемерии поэтов, пишущих «о природе» (в случае Бориса Пастернака – «о погоде»).

* * *

Стихотворение Анны Ахматовой о любви, с заглавием «В.Г.», 1937 года. Одно только четверостишие, но какова глубина и свежесть чувства! А слог, а тайны!

 
Из каких ты вернулся стран
Через этот густой туман,
Или вижу я в первый раз
Ясный взор прощающих глаз.
 

Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 156

Бедный Гаршин, стихотворение известной поэтессы получить лестно, но таких-то, пожалуй, он и сам бы мог понаписать…

* * *

Гаршину не повезло еще с тем, что он имел свою фамилию. Ахматовой, по выражению Виктора Топорова – вдове всей русской литературы, было бы очень неплохо как законную, паспортную фамилию заиметь именно такую, что у всех на слуху. Всеволод Гаршин никогда из хрестоматий не пропадал, представлял собой что-то основательное, девятнадцатого века, бесспорное – и Владимиру Георгиевичу, конечно, с меньшими потерями удалось бы сыграть роль Подколесина, будь он каким-нибудь Ивановым или Сидоровым. Как на беду, все сходилось.

Говорили (в медицинских научных кругах) так: «Вот и хорошо, что он не женился на Ахматовой. Той нужно было только его имя». Сейчас это суждение вызывает только улыбку. (Ю. И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 69.) У Надежды Мандельштам не вызывало.

* * *

Факсимиле письма Ахматовой к Гаршину. Четкий почерк, параллельные одна другой строки, почти никаких ошибок. Она знает, что ему нравится.

* * *

Говорил Владимир Георгиевич также, что Анна Андреевна «умна как черт», но с неудовольствием отмечал, что письма от нее его не удовлетворяют: «Как будто она пишет не мне, а для потомства, которое впоследствии будет читать ее письма».

К. Г. Волкова. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 67

* * *

Хорошо, если благодаря вниманию к личности Анны Ахматовой не будет забыт и Владимир Георгиевич Гаршин. Имя его в таком разделе медицины, как изучение воспалений, опухолей, предопухолевых состояний и иммунитета, может быть совершенно объективно поставлено вслед за именем Мечникова. (Т. Е. Журавлева. В. Г. Гаршин (1887–1956). Стр. 13.) Кто-то думает, что это имеет цену.

* * *

Может быть, в масштабе универсума и невелика звездочка Владимира Гаршина – не Пастер, не Коперник, – но если б профессорская жена Анна Андреевна стала с привычной собственнической, корыстной настойчивостью превозносить его – равные ее амбициям – заслуги, перечеркивая этим все то действительное, чем горел в жизни этот человек, – это было бы его личным концом вселенной.

* * *

Из дневника Андриевской: «02.06.37. Часто заходит Гаршин. Когда он пришел в первый раз, женщины нашей квартиры переполошились: «Какой красивый!».

Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 145

* * *

Ну почему про других людей пишут просто, важно, с благодарностью за то, что они нам дали, нам сделан подарок, мы обогатились, и почему про Ахматову пишут, размазывая нас по стенке, превращая в ничтожества, которые, трепыхайся не трепыхайся, никогда, никогда не приблизятся к явленному в ней идеалу! Когда про Толстого говорят, пусть и с издевкой, что, мол, критик его уж столь мал, что недостоин целовать след блохи, которая кусала собаку дворника Толстого, – то хочется засмеяться и сказать, что, может, некоторые критики и действительно недостойны – и далее по тексту. С Ахматовой даже стеба не полагается. Только ополоумевший восторг.

* * *

Тогда профессура была не чета нынешней – она была очень образованна. Это несмотря на то, что многих <…> выкорчевывали. Оставшиеся тоже были люди чрезвычайно интеллигентные, интересующиеся различными сферами культуры. <…> И хотя контингент этот был такой высокой пробы, Владимир Георгиевич все равно выделялся среди остальных своей исключительной интеллигентностью. В него были влюблены – благодаря какому-то его особому магнетизму. <…> Сама манера его речи привлекала: речь была по-настоящему литературной, нестандартной, русский язык он использовал во всех его возможностях, и необычайный у него голос был, с особым тембром. Я бы сравнил его голос с голосом Владимира Яхонтова. Минимум аффектации, минимум игры в страсть…

O. К. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 22

* * *

У него было романтическое отношение к своей профессии. Например, он с увлечением рассказывал о специфике смерти при определенной болезни. Это обращало на себя внимание, запоминалось. <…> У него был аналитический ум экспериментатора, ученого <…> А с другой стороны, у него было редкое качество для профессионалов этого профиля: необычайная гуманность и сострадание к умершему человеку… <…> Однажды кто-то во время вскрытия закурил или положил куда-то папиросу. Знаете, я Гаршина таким бешеным никогда раньше не видел: «Это же человек! Это же тело умершего человека! Как Вы смеете!» Он такой филиппикой разразился в адрес провинившегося!. (O. K. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 22.) Эту специальность называют философией медицины: она должна отвечать на вопрос – почему? (Т. Е. Журавлева. В. Г. Гаршин (1887–1956). Стр. 23.) Он занимался и другими медицинскими проблемами. Среди судебных медиков он был широко известен как эксперт. (Т. Б. Журавлева. В. Г. Гаршин (1887–1956). Стр. 40.) Во время блокады на своих заседаниях патологоанатомы выявляли причины смерти раненых и больных. Это были совершенно особенные причины смерти, потому что пневмония была без температуры, а дизентерия – без поноса. Более того, патологоанатомы даже выходили на фронт, вслед за наступающими войсками. Проводили вскрытие прямо на поле боя для того, чтобы определить, отчего погибают убитые и что вообще значит «убитые»? По их данным было установлено, что многие люди погибли от потери крови. И на основании докладов, направленных правительству, вышел известный Указ главнокомандующего о награждении санитаров-носильщиков за определенное число раненых, вынесенных с поля боя. (Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 40–41.)

* * *

Гаршин красив и элегантен, большой ученый, коллекционер.

* * *

Считается каким-то необыкновенным подвигом Ахматовой то, что в свое время она не уехала в голодную и неприютную эмиграцию. Зная судьбы эмигрантов-писателей и удавшееся житье пробившихся советских писателей, зная, что в эмиграции для более или менее благополучного житья надо быть как минимум стойким, сильным, трудолюбивым, а уж про дачи, санатории и медали даже не думать — подвиг следует представить просто-напросто ленивой боязнью перемен. Почему же она оказалась с теми, кто бросил Ленинград – об этом никогда не говорится. В блокаду многие профессора уехали в эвакуацию, а Владимир Георгиевич остался, отказался ехать. (Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 40.)

* * *

Красивые имена рядом Ахматова очень любила. После смерти Пастернака рассказывала, что он ей делал предложения руки и сердца. Трижды.

Встречи громких имен и участие их в вопросах жизни и смерти друг друга случаются и на самом деле.

В Ленинграде был известный медик и патолог профессор Михаил Константинович Даль. Он состоял в родстве со знаменитым Далем, и профессии у них родственные, ведь писатель и ученый-лингвист Владимир Иванович Даль тоже был врачом. Михаил Константинович пережил блокаду от первого до последнего дня. Как-то, в первую блокадную зиму, получив свой дневной паек – 125 граммов хлеба, он торопился к себе. Недалеко от больницы им. Куйбышева, вблизи Литейного проспекта, он встретил коллегу – профессора Владимира Георгиевича Гаршина, кстати сказать, племянника известного русского писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Вид у Владимира Георгиевича был ужасный: истощение. «Владимир Георгиевич, я только что получил паек, – сказал Даль. – Позвольте предложить вам кусочек хлеба. Прошу вас не отказываться». И тут же на улице ножиком аккуратно разрезал пополам кусок хлеба, свободно умещавшийся на ладони. Гаршин растроганно поблагодарил его. Два с лишним года спустя профессор Гаршин написал воспоминания о днях ленинградской блокады – «Там, где смерть помогает жизни». Очерк был опубликован, а рукопись автор подарил Далю, сделав на ней такую надпись: «Дорогому Михаилу Константиновичу на память о тяжелых прекрасных днях нашей жизни, на память о поданном куске хлеба, о кристальной чистоте тех дней. 14 ноября 1944 года». (Т. Е. Журавлева. В. Г. Гаршин (1887–1956). Стр. 41.) Даже авторы книги о Гаршине не пишут, знал ли и ЧТО знал Гаршин о жизни Анны Ахматовой в Ташкенте. Когда он говорит Далю о кристальной чистоте тех дней – это уже после того, как Ахматова возвратилась из эвакуации, когда он уже не захотел впустить в свою жизнь женщину с днями той славы.

Ахматова видела в послеблокадных ленинградцах «во всех моральное разрушение, падение». (В. Гаршин. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 167.) Считается, что ей, великой, виднее. Владимир Георгиевич после блокады внутренне изменился. В его воспоминаниях есть удивительные слова о том, что на нас, на ленинградцев, перенесших блокаду, наложена особая печать, у нас остался рубец, затем: «Странно, но этот рубец как-то выпрямил нас». (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 41–42.)

* * *

Сыновья Гаршина, любимые не напоказ, – оба на фронте.

* * *

Умирал, умер брат… – Александр Николаевич Пунин умер от голода в блокадном Ленинграде 8 февраля 1942 года.

Валентин Иванович Казимиров (1904–1942) – художник, муж M. A. Голубевой, умер от голода в блокадном Ленинграде.

Н. Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники и письма. Стр. 499

* * *

Погибла вдова Николая Гумилева (настоящая) – Анна Энгельгард; погибла с нею, тоже от голода, дочь ее, единокровная сестра Льва Николаевича, Елена, с маленькой, уже только ее, сестрой.

* * *

Однажды случилось так, что его лаборантка-старушка в ВИЭМе потеряла карточки. Это была смерть. Гаршин пошел к Мусаэляну, тогдашнему директору ВИЭМа (а там был госпиталь), попросил поставить ее на полмесяца на довольствие в госпиталь. Тот отказал. Тогда Владимир Георгиевич сказал своей лаборантке: «Ну что ж, Елизаветушка, будем с вами на спиртовочке кашку греть». И стал делить с ней свой паек, пока она не получила новые карточки.

Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 41

* * *

«Заснуть огорченной, проснуться влюбленной…» <…> – 19 мая 1942 года. Это, конечно, не «Ромео и Джульетта», за работу над переводом которой во время войны Ахматова упрекала Пастернака.

Ноченька (Nox) – прочитала мне впервые 31 мая 42.

Глаз не свожу с горизонта – 4 июня 42 (стихи обращены к В. Г. Гаршину)

Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970) Стр. 406

Ахматова знала почти наверняка, что Гаршин не переживет блокады. Рисунок ее роли упрощался до минимума, нужно было только протянуть, не срываясь, картину чинной жены или даже страстно влюбленной жены – под настроение, это обогащало общую картину – и могучим аккордом очередной утраты сюжет мог бы и завершиться. Но за живых людей иногда надо побиться – и иногда потерпеть поражение.

* * *

Остро реагируя на все изменения (во время блокады) в людях и в себе, он тяжело переживал то, что в период особенно мучительных испытаний голодом суживается круг интересов и человек как бы «тускнеет» под властным и неумолимым желанием – инстинктом сохранения жизни. Как биолог – он понимал это, как врач – сострадал людям, как человек высокого интеллекта был унижен и стыдился этих перемен в себе.

Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 148

* * *

Честный труженик, он и в предсмертных дневниках пишет с философией и ответственностью: Оно, конечно, писать о метаплазии легче, чем о жизни вообще и о жизни умирающего человека в частности. Но в последнем случае простят всякие глупости, а в вопросе о метаплазии глупости недопустимы.

Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 87

* * *

Л. K. Чуковская В. Г. Гаршину из Ташкента: Мы живем довольно далеко друг от друга – я в одной комнате с моими родителями, дочкой, племянником, няней – на частной квартире, – она в отдельной комнате в Писательском доме. <…> Спасает Анну Андреевну то, что рядом с ней живут чрезвычайно милые, деликатные, добрые люди, горячие ее почитатели – старички-супруги Волькенштейн, которые всячески облегчают ее существование, покупают продукты на рынке, берут хлеб, топят и пр. Однако, несмотря на все это, надо сказать, что быт у А.А. еще трудный <…> Анна Андреевна, как всегда, переносит все неудобства стоически, без жалоб и ропота (чего нельзя сказать обо всех ее собратьях по перу). Я бываю у Анны Андреевны каждый день, иногда провожу с ней часа 2–3, мы вместе ходим на почту, в баню, к прачке, иногда забегаю только на минуточку <…> Я приношу ей яблоки, белый хлеб, изюм, иногда масло – вообще делаю, что могу <…> Часто увожу ее к нам – умыться, пообедать. (Стр. 32–33) Страшно представить, чего недоставало у ропчущих и жалующихся собратьев по перу, – может, они хотели, чтобы их носили в заплечных корзинах?

* * *

Среди версий, которые подобрал сын Жданова для объяснения ярости своего отца в 1946 году, есть и такая: «Ленинградские писатели-блокадники, сполна пережившие трагедию, ревниво относились к триумфальной встрече частью интеллигенции города вернувшихся из далекой эвакуации Зощенко и А<хматовой>». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 302.) К чувствам писателей-блокадников, несомненно, следует отнестись с величайшим презрением – ведь все потеряли человеческий облик, все морально опустились, а Ахматова не потеряла и не опустилась. Особенно сильно подопустились врачи – ведь у них было на что менять свою совесть.

* * *

Ахматова считает, что Гаршин обарахлился антиквариатом во время блокады, торговал казенным спиртом, брал взятки.

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 227

Сэр Исайя Берлин приехал в послевоенный Ленинград с целью по дешевке (дешевизна объяснялась чрезвычайно высокой смертностью и возможностью обменять книги на еду во время блокады) купить букинистические и антикварные книги. Он пишет об этом совершенно спокойно. Собственно, почему бы этого было ему и не делать? Во время самой блокады некоторые, кто был еще жив, чтобы не обезуметь, занимались какими-то своими привычными и любимыми делами, которые могли казаться абсурдными на сторонний взгляд. Кузина Пастернака, например, писала работу «Гомеровские сравнения» (со сходящей с ума матерью, с собственной цингой). К весне закончив «Сравнения», я стала искать работы, которая не требовала бы книг и литературы. <…> В постели я много думала о давно вынашиваемой работе по проблемам античного реализма <…> (Происхождение литературной интриги. Пожизненная привязанность. Переписка с О. М. Фрейденберг. Стр. 249). Владимир Гаршин, коллекционер, мог заходить в антикварные магазины и что-то там покупать – ведь кто-то же приносил туда вещи в расчете именно на такой случай. Но Гаршин не был из тех людей, которые были способны обокрасть умирающего, как бы ни хотела таким представить его потомкам Анна Ахматова.

* * *

Анна Андреевна не пережила по-настоящему войны. А Гаршин понял, что он гипертоник, человек обреченный <…> Но он усиленно работал, даже возглавил научную деятельность ВИЭМа, был заместителем директора по научной части. <…> во время блокады был его взлет, потому что она как бы очистила его от всех подозрений, ведь во время гражданской войны он служил у белых. Как видим, очистила вовсе не от всех подозрений – Анна Андреевна Ахматова возвела на него новые. Блокада сняла с него это. Более того, его выдвинули даже в члены-корреспонденты Академии медицинских наук, а в силу признания его заслуг за время блокады избрали сразу действительным членом Академии наук. Так что он получил высокое общественное признания.

O. К. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 72

И он все это бросил под ноги другой! Как тут не заявить про спирт и взятки!

* * *

Гаршин дарил предметы и целые коллекции, передавал в государственные музеи коллекции и собрания книг. Когда все должны были подписаться на государственный заем, он подписывался за весь средний и низший персонал своей кафедры, так как для многих эта сумма составляла чуть ли не две зарплаты.

Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 77

* * *

Да, Гаршин занимался коллекционированием с патологической страстью, как, наверное, все коллекционеры. Он, например, часть своего пайка мог отдать, а потом сидел впроголодь.

O. К. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 80

* * *

До войны семья Гаршиных занимала в коммунальной квартире три небольших комнаты. Жили очень бедно: большую часть своего заработка Владимир Георгиевич тратил на коллекцию. (При Капитолине Григорьевне его заработок тоже уходил на коллекцию, но хорошо зарабатывала сама Капитолина Григорьевна, вторая жена, ради которой он расстался с Ахматовой).

Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 17

* * *

Большое видится на расстоянье. Пожив вдали от Анны Андреевны, Гаршин понял, что она не та женщина, с которой он хотел бы жить.

Ахматова вышла из поезда на платформу Московского вокзала, и тут произошла встреча, уже много раз писанная в воспоминаниях. Встреча, которую Э. Г. Герштейн сравнила с оскорбительным розыгрышем. (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 153.) Розыгрыши бывают только там, где к ним готовы – где играют. Ну кто-то может попасть в ситуацию розыгрыша, будучи совершенно уверен, что все взаправду, но это – самые молодые, самые неопытные существа, которые играют со всей серьезностью детей и плачут над оторванной у мишки лапой. Здесь игра была сознательной и расчетливой. Жаль, что Ахматова не предложила Гаршину застрелиться. Она ведь поставила на этого человека. По крайней мере, она бы предпочла видеть его мертвым. Про смерть Гаршина говорится в Ташкенте подозрительно много.

Он настоящий мужественный человек. Я не сомневаюсь, что он уже озаботился устроить так, чтобы мне немедленно сообщили о его смерти, если он будет убит. <…> Я теперь уверена, что В.Г. погиб. Убит или от голода умер… Не уговаривайте меня: ведь Тарасенкова получает от мужа регулярные письма… <…> Лева умер, Вова умер, Вл. Г. умер, – голосом полным слез, но слез нет. На самом деле все трое были живы. (Вовиной смерти даже посвящено стихотворение – прекрасное, Левиной – могло бы быть прекрасным тоже, если б было так легко отделаться от дополнительного чувства, которое возникает, когда понимаешь, что мать, мужественно переносящая гибель сына, – это и есть Анна Ахматова, как она себя описывает в такой выдающейся ситуации.) Получила телеграмму от В.Г., что посылка дошла!!! Вот. А она спорила, не хотела посылать «мертвому».

* * *

Для меня это было бы освобождением (если б Гаршин погиб). Ахматова действительно иногда театрально заявляла Чуковской об этом. Какой женский роман обойдется без такой коллизии: героине попадается завидный, но не любимый жених; надо радоваться, но счастья нет, героиню что-то подтачивает. И когда нежеланный брак расстраивается – она испытывает облегчение. Ахматову, конечно, принято толковать более многопланово, хотя многие понимают и так, как есть: От чего? От обязательств перед ним? Или – для чего? Для ташкентского образа жизни, несколько напоминавшего свободные нравы начала XX века? Этот образ жизни с недоумением и неприятием описала в своем дневнике Чуковская. (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 151.) А не придумала Тамара Катаева, кстати.

* * *

Ахматова убедила себя в том, что Гаршин сошел с ума. Доказательство – телеграмма Ольшевской: «Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам Анна». (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Стр. 154.) Это доказательство только того, что она хотела убедить ДРУГИХ. Стихотворение об одурманенной безумьем – это тоже не шепот про себя, это бюллетень для почитательниц: на фронте любовных сражений у Ахматовой еще один трофей, подобезумевший, правда, но зато уж она-то как перед ним согрешила! Как тяжко, Боже, оставь хоть жалость ей…

Для Ахматовой главным аргументом в пользу душевного расстройства Гаршина были, видимо, его «самооправдательные галлюцинации»: он рассказывал, что ему во сне являлась покойная жена (Разве не случается? Жена, с которой прожита жизнь, рождены сыновья, которая осталась с ним в городе, ухаживала, несла ему обед и умерла на улице, тело объели крысы, он много писал об этом сыновьям на фронт, сам ей выбивал надпись на могильной плите,) и просила его не жениться на Ахматовой. (Довоенный роман мужа доставил ей много страданий – вдовцу, даже самому непоколебимому в плане душевного здоровья, может прийти в голову и казниться.) Тот симптом, по которому Ахматова ставила Гаршину клинический диагноз, применительно к себе <…> она расценивала как проявление мистического откровения: <…> «Три раза в одни сутки я видела Н<иколая> С<тепановича> во сне, и он просил меня об этом…» (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 154.) Это ей было совершенно все равно, так, к слову рассказывала и эти тайны, доверенные ей Гаршиным. Безумство было только в отказе жениться на ней.

* * *

Наконец Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он ее поставил, не посчитавшись даже с ее именем. «А я об этом не думал», – ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила.

* * *

Я еще не таких забывала – Гаршина, очевидно, забыть все же не могла; чтобы ТАК забыть, нужно помнить о нем всегда. В интеллигентной среде так глухо, как правило, не разводятся – если не делили квартиру или не переписывали дачу. Собственно, Ахматова со всеми «бывшими» была в цивилизованных отношениях. Гумилев и изменил, и оставил – а она сохранению и преувеличению его посмертного значения посвятила годы, хоть небескорыстно, но все-таки – без злобы. С Шилейко практически дружила, ходила за больным псом, свободно и дружески делилась невзгодами, после Пунина захотела, через голову законной вдовы, считаться тоже вдовой. Ну, все как у людей. Гаршин как раз в разряд «людей» и не попал, он – бумажка, чин, звание, печать. Спорить нечего, он не был столь масштабен, как предыдущие ее партнеры, чтобы полюбить его. Что его монетки и иконки и коллекционерская практика перед эрмитажным опытом Пунина, что его любовь к поэзии Гумилева и Ахматовой – Ахматова ценила именно тех, кто насчет Ахматовой не заблуждался (Пунин, например, Бродский не были поклонниками)! Что его стихи по сравнению с томами эссе и оксфордской кафедрой Берлина!

«Дама» не может быть без «господина». «Дам» не бывает там, где нет «господинов». На «господина» Гаршин определенно тянул. Берлин был шикарнее, на него она набросилась уже с истинной страстью.

* * *

Ходили злые слухи, что Гаршин пренебрег Анной Андреевной ради какой-то молоденькой медсестры. (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 61.) Распускательницей «злых» – для Ахматовой щадящих – слухов мы знаем, кто был, она сама и была. На самом деле «молоденькая медсестра», профессор Волкова, патологоанатом – давняя любовь Гаршина. Еще в годы сразу после первой мировой войны он посвятил ей, коллеге-патологоанатому, отвергшей его ухаживания, язвительное стихотворение:

 
Ваши пальцы пахнут трупами,
Нежно красит их судан,
Вы сердца сложили группами,
Создал шеф к работе план. <…>
И когда по белой лестнице
Вы подыметесь в отдел,
Корректура, счастья вестница,
Скрасит горький ваш удел.
 

* * *

Юрий Герман, по сути дела, вывел его в своей знаменитой трилогии и опубликовал гаршинское стихотворение: студенты там распевают стихи, написанные Гаршиным. Персонажи Юрия Германа – это все наши учителя, мы их узнаем. И Гаршин там изображен. (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 55.)

* * *

Не сорвался бы Гаршин – не понадобился бы и гость из будущего, Берлин. Сущность Ахматовой была совершенно женской, она была не боец, ей обязательно нужен был кто-то из «настоящего», из мужского лагеря, с которым она бы играла в «гигантские шаги» – забытая русская забава, когда вокруг столба на прочной веревке намеряют своим размашистым шагом игрушечный путь, – все вокруг одного, все вокруг того же… Может, женой академика она сдержала бы себя от каких-то самых несимпатичных эксцессов, а свобода самовыражения была бы больше, когда самое отчаянное желание уже было бы исполненным.

* * *

Роман между тем был обстоятельный, настоящий.

…между Гаршиным и Капитолиной Григорьевной возникли разногласия по работе. <…> Несмотря на давнее знакомство, они 10 лет были в ссоре, не общались. Снова он стал приходить к ней во время блокады, после смерти жены, когда ему было очень одиноко. Татьяна Владимировна умерла в 1942 году, <…> он <…> лежал, умирая от голода, и Капитолина Григорьевна тоже лежала с дистрофией. <…> Встречи начались в 1943 году, когда здоровье их стало восстанавливаться: оба как научные работники и профессора получали академические пайки. <…>

Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 64–65.

* * *

«Не был ли Владимир Георгиевич во время войны психически болен (как следует из стихотворения Ахматовой <…>)? – Этого никогда не было. Во время войны Владимир Георгиевич работал, все время был окружен людьми, и никто не замечал у него нарушений в психике. Даже во время дистрофии. В 1944 году, когда вернулась Ахматова, он работал на кафедре, читал лекции. Я слушала их, будучи студенткой. На фотографиях того времени Владимир Георгиевич выглядит очень плохо, потому что это фотографии дистрофика и человека, пережившего весь ужас блокады и гибель жены. Все блокадники выглядели так и, с точки зрения человека, блокады не пережившего, были не вполне нормальными».

Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 64–65

* * *

…потом у него было кровоизлияние в мозг. И я вам честно скажу, когда он после этого появлялся в Обществе патологоанатомов и сидел с таким нервным ассиметричным лицом, я старался на него не смотреть, потому что видеть знаки того, как он становился развалиной, было ужасно.

O. K. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 72

 
Полубезумный, с оскалом волчьим…
 

* * *

Женился на обыкновенной молоденькой медсестре – это пишет Аманда Хейт, которая даже слухов никаких не могла передавать – она никого и ничего не знала, кроме голоса самой Анны Андреевны. Что та хотела, то и диктовала.

* * *

И он, наверное, тянулся <…> к чему-то, будем так говорить, здоровому. Да, Волкова была совершенно здоровый человек, реалист, очень миловидная женщина. Она и молодая была подтянутая, аккуратная, организованная, педантичная, никаких лишних эмоций. Она была холодная, как собачий нос, такая на немецкий лад. (O. K. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 73.) А можно сказать и по-другому, в стилистике околоахматовских писаний: она была внешне холодная и безупречно-сдержанная, как истинная петербурженка. Волкова Капитолина Григорьевна <…> доктор наук, профессор. Родилась в Петербурге. <…>. Училась в частной гимназии O. K. Витмар <…> Литературу в гимназии преподавала Л. Н. Карсавина – жена известного историка, профессора Л. П. Карсавина. Волкова была близка с этой семьей. <…> После гибели Л. П. Карсавина в лагере Капитолина Григорьевна ездила в Литву, чтобы увидеться с его дочерьми. (Анна Ахматова побоялась навестить Надежду Мандельштам, и ей самой запретила навещать себя в больнице.) Во время Первой мировой войны молодой врач Волкова в диковинном на наш слух звании «зауряд-врача» отправилась на фронт. Анна Ахматова тоже не осталась в стороне от военных событий и написала стихи, вызвавшие насмешки над ни к чему не обязывающей воинственностью у критиков. Волкова же за спасение раненых в одной из тяжелых боевых операций была награждена Георгиевской медалью. <…> О достойном поведении Волковой в эпоху Большого террора вспоминает ее племянница H. Л. Гаршина… (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 212.)