355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тамара Черемнова » Трава, пробившая асфальт » Текст книги (страница 3)
Трава, пробившая асфальт
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 15:40

Текст книги "Трава, пробившая асфальт"


Автор книги: Тамара Черемнова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Доминошки

 Здоровый ребенок во дворе, даже в отсутствие игрушек, сразу найдет себе занятие и развлечение. Он может присесть на корточки и копаться в песке, сооружать что-нибудь из щепочек и тряпочек или играть в дочки-матери. Мне это было недоступно, в ходунках я могла стоять или передвигаться, но никак не нагибаться. Иногда на улицу выносили игрушки, чтобы я могла поиграть, но мешали мои нескоординированные движения.

 Однажды подарили детское домино, и мать, снарядив меня на улицу, разрешила взять его с собой. На улице, подойдя к лавочке, я осторожно вытащила коробку из кармана, положила и открыла. Но едва начала переворачивать, чтобы высыпать доминошки на лавочную доску, мою руку дернуло, и все костяшки полетели врассыпную. Я завопила на весь двор:

– Мамка, я домино рассыпала!

 Мать вышла подбирать домино, и когда доминошки были собраны, оказалось, что в коробке не хватает трех, а после второго падения и собирания не хватало больше половины. За какие-то десять-пятнадцать минут было растеряно красивое домино.

– Немка, не ори! Мне надо в доме убираться, поиграй во что-нибудь сама, – приказала мать, утомившаяся поисками доминошек, и ушла в дом.

 Игра в домино с тех пор так и не состоялась.

 Тогда не было игрушек «по моим рукам», а кукол я не любила потому, что ничего не могла делать с ними руками, разве что таскать их за одну ногу.

 Больше всего мне нравилась играть с двоюродным братцем Серегой. Он переворачивал два стула перед моей коляской – это была кабина автобуса. Я брала хозяйственную сумку, надевала ее на шею и начинала голосить, изображая кондуктора. Сам Серега был шофером, но иногда превращался в пассажира, которому я вручала билет. После нашей игры бабе приходилось убирать по всем комнатам разорванную на билетики газету.

 Странно в те годы вели себя врачи. Они милостиво оставляли жить детей-инвалидов, но совсем ничегошеньки для них не делали. А ведь ребенок-инвалид – это не домашняя зверюшка, а человек. И ни в коем случае нельзя считать, что если он накормлен, помыт и одет, то миссия по уходу и воспитанию выполнена.

 Врачи почему-то уверяли родителей, что мой паралич после двенадцати лет сам собой пройдет, и родители верили в это. Волшебная фраза «паралич пройдет сам собой после двенадцати лет», повторяемая на все лады, в конце концов, усыпила их бдительность. И вместо того чтобы как-то противостоять моему заболеванию и не давать ему прогрессировать, родители ровным счетом ничего не делали. А болезнь брала свое, после пяти лет координация движений резко ухудшилась. И если до того родители были уверены, что я подрасту и начну держать в руке ложку, а может, и вилку, то после пяти лет эта уверенность испарилась.

 Повторное обращение к врачам и обследование закончилось диагнозом «необратимое поражение ЦНС» с пояснением «она никогда не поправится».

 И меня отдали в специализированный детдом ввиду полной бесперспективности.

 А надо было всего лишь переступить через ложный стыд, что ребенок у них не такой, как все дети, что нуждается в большем уходе и медицинском внимании.

 Да и нужны были не столько медицинские услуги, сколько бытовая сообразительность. Ну что стоило моим родителям постелить на пол дедов тулуп, положить меня на него и оставить одну? Я бы рано или поздно начала садиться сама, а потом, может быть, попыталась бы встать. Ведь у меня же был интерес к движению!

 Если б они хоть разок задумались, на какую страшную зависимость от окружающих обрекают меня своим равнодушием! Парализованные люди понимают, что такое каждую секунду сознавать, что твое тело ничегошеньки не может сделать само, а твой дух игнорирует это и требует для себя жизни. Укладывание на тулуп и оставление в одиночестве могут кому-то показаться безжалостным приемом. Но много ли жалости они проявили ко мне, сдав в детский дом для инвалидов? Кстати, именно там, брошенная без присмотра, я и научилась самостоятельно садиться.

 Моя мать или баба могли бы вечером делать мне лечебный массаж, если бы их кто-то этому научил, невелика премудрость, сегодня эти курсы массажа и инструктажа для родителей детей-инвалидов проводятся повсеместно. Но они не думали об этом, а ждали чуда.

Самостоятельная прогулка

 Мне строго-настрого запретили выходить в ходунках за ворота потому, что по дороге целый день туда-сюда сновали грузовые машины. Однако запрет перестал существовать, как только я научилась сама откидывать на воротах крючок.

 Было пять часов вечера, дед вернулся с работы пораньше.

 Я увидела его, когда он подходил к воротам.

– Ой, дедка пришел! – радостно завопила я на весь двор.

 Дед открыл ворота, зашел во двор и поймал меня вместе с ходунками, летящей прямо на него со всех ног.

– Эх, Томка… И когда только ты у нас без ходунков научишься бегать? – горько вздохнул он.

– Дедка, пойдем, погуляем по дороге, – запищала я просительно.

– Немного отдохну, и погуляем, – пообещал дед. Он ушел в дом, а я осталась возле ворот.

 За оградой собралась компания подростков, пацаны натягивали вдоль дороги веревку, собираясь что-то соорудить. Я наблюдала за ними, пока они крутились возле наших ворот, но потом отошли подальше. Покрутила головой, глянула вверх и зацепилась взглядом за крючок. Раньше я не могла достать до крючка, хотя мне до ужаса этого хотелось, ведь я видела, что за воротами бегает малышня, даже младше меня. Оглянувшись, чтобы убедиться, что баба не видит меня в окно, я потянулась к крючку. И не поверила своим глазам – пальцы доставали до крючка! Ощутила радость и гордость. Во-первых, оказывается, я здорово подросла, а во-вторых, вспомнила… Однажды, когда я глазела на прохожих, мне почудилось, что если я в ходунках пробегусь по дороге, то обязательно начну бегать без них, исключительно на своих ногах.

 Откинув крючок, я открыла ворота и выпорхнула (насколько этот глагол применим к моему передвижению в ходунках) на дорогу. Но у обочины дороги была колея, и я намертво застряла в ней. Меня окружили гулявшие дети. Они с интересом рассматривали меня, а я их. Наверное, я тогда впервые почувствовала себя жутко неуклюжей. Но дети смотрели доброжелательно, кое-кто даже подбадривал, потому что я им помогала дразнить нашего общего неприятеля – соседского рыжего мальчугана Валерку. Я громче всех орала этому бедняге вслед «Валера-холера!».

 Хоть и интересно было очутиться за воротами, но я с опаской оглядывалась по сторонам, не едет ли машина. И намеревалась осуществить задуманное – пробежаться по дороге. Я дергала ходунки, но они намертво застряли в колее. А тут еще у подростков, мастеривших неподалеку, что-то хлопнуло, и над моей головой пролетела обгорелая веревка. Я не успела ничего сообразить, как дедка уже затаскивал мои ходунки за ограду.

– Томка, кто тебе помог ворота открыть? – строго спросил дед.

– Ой, дедка! Я теперь сама умею их открывать, – похвасталась я.

– А кто тебе разрешил их открыть? – еще строже спросил дед.

– Больше не буду, – заныла я.

– Так и быть, прощаю тебя, – сказал дед, прижав меня к себе.

– Дедка, давай расскажем всем, что я выросла, – предложила я.

– Обязательно расскажем, что моя внучка выросла, – согласился дед и понес меня в дом.

Дедушкины абрикосы

 Уж не знаю, за что меня так любил дед. Однажды осенью родители собирали выкопанную картошку и, прежде чем ссыпать ее в подполье, решили просушить на чердаке. Когда разложили всю картошку, дед взял Серегу с собой на чердак, чтобы показать местность с высоты. Серега забирался по лестнице, а дед его только страховал, чтобы не упал. Когда они спустились, я завопила на весь двор:

– Папка, я тоже хочу на чердак!

– Никуда тебя не потащу! Ты что, не видишь, что я устал? – заругался отец.

– Немка! Как тебе не стыдно? У Сережи папы нет, вот деда и хочет научить его по лестнице ходить, – попыталась пристыдить меня мать.

 Дед подошел к моей коляске, вынул меня, посадил на плечи и стал забираться по лестнице. Я чувствовала, как рука у него дрожит от напряжения.

 Все осуждающе смотрели на это чудачество. Мы с дедом уселись на чердаке, он закурил. А я, вытянув шею, старалась разглядеть город, строившийся по ту сторону речки Горбунихи, что текла мимо нашего огорода и уходила далеко-далеко за водонапорную башню.

 Если бы я тогда знала, что совсем скоро настанет время, когда рядом не будет ни матери с отцом, ни деда с бабой… я бы крепко прижалась к деду, чтобы получше запомнить этого родного человека…

 Вспоминалось еще одно чудачество, доказывающее любовь деда ко мне. Однажды он ездил отдыхать и с курорта привез чемоданчик, доверху наполненный абрикосами. Одарив каждого из домашних одной абрикосиной, он подошел к моей коляске, распахнул передо мной чемоданчик и ласково сказал:

– Ешь, внучка! Это все тебе!

 Все онемели от удивления.

– Миш! Она же не съест столько, только передавит и выпачкается, – возмутилась баба.

– Цыц! – ругнулся он. – Пусть поест вволю, а мы за ней подъедим.

 А я, довольная, чуть ли не всем своим тельцем залезла в чемодан и, как и предвидела баба, измазюкалась в абрикосах от макушки до туфелек. Потом меня выдернули из чемодана и унесли купать, а помятые абрикосы доедали уже без меня.

Стрекозы и вкус дождя

 В честь Няньки, Серегиной матери, я и была названа Тамарой. Может, это плохая примета – назвать в честь одноногой? Ведь не зря говорят, что новорожденному нельзя давать имя болящего, увечного или трагически погибшего родственника, чтобы не накликать на младенца беду. И как бы ни распоряжались нашими судьбами там, наверху, как бы ни мудрили, вкладывая особую идею в каждое человеческое существо, но то, что в моей судьбе перебор горечи, – это очевидный факт.

 Видимо, и Бог допускает ошибки. А может, он специально отпустил такую щедрую порцию горечи безвинному ребенку, чтобы посмотреть, как тот оправдает бесценный дар под названием Жизнь…

 Меня, как и всех детей, манило все новое, и я, как и другие дети, торопилась поскорее познать волшебный красочный мир. Как-то после проливного дождя Нянька принесла большую переливающуюся зеленую стрекозу:

– Томка, посмотри, кого я поймала!

– Ой, где ты взяла такую? – зачарованно спросила я.

– На улице после дождя их много летает, – ответила Нянька.

– Дай в руки! – попросила я.

– Ты ее помнешь, и она умрет. Я лучше ее отпущу.

– И ушла со стрекозой в руках.

 А я после этого случая, просыпаясь, каждое утро прислушивалась, не идет ли за окном дождь? Долгожданный дождь пошел через неделю. Был выходной день, нас с Серегой искупали, женщины успели перестирать белье и после пяти вечера планировали пойти помыться к соседям в баню. Но после обеда ливанул дождь с грозой, и все остались дома. Я подтащила ходунки к порогу, намереваясь открыть дверь.

– Немка, ты куда это собралась? – удивленно спросила мать. – Разве не видишь, что там дождь?

– А ты разве не знаешь, что там сейчас красивые стрекозы летают? – спросила я.

– Какие еще стрекозы? – возмутилась баба.

– Томочка, дождь кончится, и я тебе обязательно поймаю стрекозу, – пообещала Нянька, выглянув из своей комнаты.

– Я сама хочу посмотреть, как они летают. Вы все уже видели, только одна я не видела, – заупрямилась я.

– Ты сегодня посмотришь. Только подожди, дождь закончится, на улице немного подсохнет, и пойдешь смотреть своих стрекоз, – миролюбиво согласилась баба.

– Они тогда улетят! – продолжала упрямиться я.

– Будешь упрямиться – вообще никуда не пойдешь! – осадил отец, выходя на кухню.

– А вот и пойду, и прям сейчас! – категорично заявила я.

– Вот за то, что упрямишься, никуда не пойдешь, – отец подошел к двери и задвинул засов, до которого я не могла дотянуться.

 Я молча смотрела на массивный засов, а в душе боролись два чувства: обида, что никогда не увижу красивых стрекоз и не полюбуюсь, как они летают после дождя, и понимание, что на улице дождь, и там сейчас грязно. Победили красивые стрекозы. Я уперлась лбом в дверь и заревела. Ревела и ревела, и когда доревелась до хрипоты, дедка не выдержал, встал, подошел к двери, открыл засов и, взяв за ходунки, вытащил меня на улицу. Но едва отпустил, я почувствовала, что ходунки проваливаются вместе со мной в вязкую жижу. Ноги сразу же промокли, я попробовала сдвинуть ходунки с места, но не удалось их даже пошевелить, они намертво засели.

 Выглянуло солнце, с крыши падали большие дождевые капли, а сказочно красивых стрекоз нигде не было видно. Я подняла голову и виновато посмотрела на дедку, он всепонимающими глазами смотрел на меня, оба отлично представляли, что ждет нас дома.

 Дед молча занес меня в дом… И вот тут память услужливо прячет не очень приятные воспоминания, стирая подробности. Только помню, как баба молча снимала с меня мокрые ботинки, и сколько недоброго в этом движении…

 А вечером у меня поднялась температура, в груди захрипело, и пришлось ставить горчичники. Перед глазами живо всплывает воспоминание, как отец таскает меня, орущую в жгучих горчичниках, по комнате на руках, а я уже плачу не столько от боли, сколько от сознания вины.

 Но однажды родители полностью удовлетворили мое «дождевое» любопытство. Помню себя, сидящую в саду под зонтом под теплым грибным дождем, и солнце, пробивающееся сквозь тучу. Незабываемое впечатление! Мне его хватило на всю жизнь. Вы не представляете себе, что означает для больного ребенка вот так почувствовать дождь…

Познание мира

 Обычно дома по утрам я просыпалась оттого, что над моей кроватью открывалось окно и в комнату врывался летний солнечный день или день с дождливым шорохом. А осенью – с чуть слышным касанием осенних падающих листьев. А зимой, когда окно лишь чуточку приоткрывалось, – морозец холодил щеки и на стекле светились волшебные ледяные узоры.

 Но дольше всего в памяти задержалось, как моя красивая мама по утрам открывала ставни снаружи, и я любовалась ею в солнечном заоконном пространстве как портретом в раме. Это светлое воспоминание ничем не сотрешь, даже предательство перед ним бессильно.

Мамино предательство…

 Сколько бы потом я ни видела от нее унижений – да таких, что охватывал недоуменный испуг, ведь эта женщина была в прошлом моей любящей мамой, а потом преисполнилась такой тупой жестокости, – все равно в памяти не стираются светлые воспоминания.

 …Иногда в детдоме ночью, когда к горлу подступала невыносимая горечь и хотелось выть волчонком, но там нельзя было даже заплакать потому, что заплакать просто так считалось слишком большой роскошью.

– Никто ее не обижал, а она разревелась! Мало ли что тяжело, здесь всем тяжело, но никто не плачет! – говорили со злостью няньки. И в этом было что-то чудовищное, хотя теперь понятно, что они сами уставали и им до смерти надоедало смотреть на наши страдания.

 Так вот, в такие ночи я выдергивала из памяти ту прошлую маму – настоящую, не предавшую. И невольно начинала думать: почему моя мама стала такой?

 И снова возвращаюсь в далекое детство, где все солнечно и нет еще никакой беды. Не надо думать, что меня так уж сильно баловали, бывало, что и ругали, как всякого другого ребенка.

 Мне тогда было лет пять. Нас у родителей уже двое, в январе 1960-го родилась моя сестра Ольга, здоровый спокойный ребенок, не доставляющий особых хлопот. Был нежаркий полдень августа.

 Мать прогуливала Ольгу во дворе, я была там же. Сестра заснула у матери на руках, и она понесла ее в дом уложить в кроватку, наказав, чтобы я никуда не лезла.

 Я послонялась по двору в ходунках минут десять и решила тоже зайти в дом. Я ведь сама перелезала через порог, и ничего со мной не случалось. И в этот раз я забралась на земляной скат, покрытый ровными досками и заменяющий крыльцо, благополучно миновала сени и открыла дверь в избу. Поставила передние колеса ходунков на порог, который со стороны сеней был очень высоким, и схватилась за щеколду, висевшую сбоку на косяке. Но второпях не заметила, что не поставила ноги на порог. С силой дернув за щеколду, чтобы ходунки перескочили порог, я беспомощно повисла на перекладине ходунков. Колеса съехали с порога, и я со всего маха хлопнулась мордашкой прямо об него, ощутив всю его твердость.

 Сначала не ощутила боли, и первой мыслью было, если кто-нибудь зайдет и увидит, что я опрокинула ходунки, меня отругают. Но, приподняв голову, увидела на пороге лужу крови, сообразила, что это моя собственная кровь, и испустила громкий рев.

 А дальнейшее уже не помню, то ли память опять услужливо прячет неприятные моменты, то ли я потеряла сознание. Помню, что было уже позже, я лежу у бабы с дедом на койке, а на кухне громко ругаются мои домочадцы.

 Никто даже и не предполагал, в какие дали я отправляюсь в своих снах. В этих совершенно не детских снах я постоянно возвращалась в чье-то (уж точно не мое!) страшное прошлое в военное время. Мне мало кто поверит, решат, что я это сочиняю, чтобы сделать свою книгу загадочнее. Но, уверяю вас, никакого сочинительства.

 Даже трудно сказать, когда этот сон начал меня преследовать. Кажется, он был со мной с самого рождения, просто когда подросла, я стала его анализировать. В этом сне взрослого человека я всегда убегала от танка. Хотя никогда в жизни не видела настоящего танка. Снилось, что я бегаю по дому и не знаю, где спрятаться от страшного танкового дула, а оно меня почему-то везде находит, куда бы я ни пряталась.

 Еще один вариант этого сна – я бегу по изрытому снарядами полю, справа от меня горит хлеб, а слева то ли железнодорожное полотно, то ли какие-то рвы. Но любой вариант этого сна заканчивался одним и тем же, на меня смотрит дуло, я чувствую, что сейчас прогремит выстрел… и просыпаюсь.

 И странное дело, когда просыпалась, срабатывала какая-то блокировка, я совершенно не боялась и твердо знала, что этого в моей жизни никогда не будет.

 До сих пор задаю себе вопрос: откуда у маленького ребенка этот страшный сон? Ну ладно бы насмотрелась страшных фильмов, и это навеяло соответствующие сны. Но ведь телевизоров в нашем обиходе тогда еще не было, а смотреть взрослые фильмы в кино меня не брали. Так откуда же этот сон?! Загадка… Или предчувствие того, как поступит со мной жизнь?

Панамка

 Сестре Оле исполнился годик; чтобы выносить ее на улицу, мать сшила чепчик. Не было только кружева для оторочки, и мать решила отпороть кружево от моей старой панамки. Ткань на ней сносилась, а кружево оказалось прочным. А я из этой панамки почти не вылезала, она была удобная и на завязочках. Но, несмотря на мою любовь к ветхой панамке, мать решила сделать по-своему, и сколько я ни орала, что это моя панамка, распорола ее.

 Собрав меня на улицу, вместо распоротой панамы надела на меня новенькую, только что сшитую, беленькую, аккуратненькую, на одной пуговке. Я вышла на улицу, и через три минуты со двора донесся мой рев. Домочадцы в недоумении высыпали из дома во двор.

– Немка, ты чего ревешь-то? – недоумевала мать.

– Панамка-а-а! – орала я, захлебываясь рыданиями.

 Все подумали, что панамку у меня кто-то отобрал, но оказалось, что едва я вышла на улицу и непроизвольно мотнула головой из-за своего заболевания, новая панама слетела с головы и оказалась в огороде.

 Панаму нашли, водворили на мою голову. Однако история повторилась, ну никак не хотела панамка без завязок держаться на моей чрезмерно подвижной голове! После трех полетов с головы на землю она превратилась в грязную тряпку. Тогда от меня отстали, и с тех пор я гуляла без панамы.

Папа Саня

– Пап, пойдем к тете Вале, ну ты же обещал… Ну папа Саня… – через каждые пять минут назойливо напоминаю я отцу.

– Я тебе что сказал? Дочитаю книжку, и пойдем, – отвечает отец.

 Мы остались дома вдвоем, остальные разошлись по делам. Отец сидит на бревнах, привезенных дедом для домашних нужд, и читает учебник – он тогда готовился на вечерние курсы. Но, видимо, из-за моей назойливости ничего из прочитанного не может понять.

 Я чуть ли не носом водила по странице его учебника и ныла:

– Ну когда мы пойдем к тете Вале?

– Побудь тут, унесу книгу в дом и пойдем к тете Вале, – покорился он.

 Но я знала характер своего папаши, когда ему было неохота что-то делать, он готов был отвязаться от меня любым способом. Ушел в дом и не выходил. Я подождала и, когда поняла, что он меня обманывает, решила пойти к тете Вале самостоятельно. Направилась к воротам, откинула крючок, вышла и стала раздумывать, как лучше дойти. Тетя Валя доводилась моему папе сводной сестрой (по матери) и жила в начале улицы, а наш дом стоял в середине.

 Передвигаться по дороге я побоялась, понимала, если проедет машина, то мне некуда свернуть. Вдоль оград была протоптана тропинка, туда-то я и сиганула в ходунках и побежала. Разумеется, по-настоящему бегать я не могла, но постаралась изобразить из себя бегущую – гоню по тропинке ходунки и стараюсь погромче топать сандаликами. Картина, должно быть, препотешная. Соседи смотрят на меня и улыбаются. Уже миновала три дома, когда догнал отец, схватил сзади ходунки, что у меня аж зубы цокнули. И грубо потащил домой.

– Что, Саня, уже в догонялки играете? – шутили соседи, спрашивая отца.

 А я пролежала в кровати зареванная до самого вечера. Вечером, когда собрались домочадцы, отец рассказал про мое бегство. Все хохотали, а я про себя твердила «все равно сама убегу».

 Когда отец был в духе, он прогуливал меня, посадив к себе на загривок, и таким же макаром водил в цирк и в зоопарк. Я тогда даже представить не могла, что мой папка сначала отвезет меня в детдом, а потом уйдет из семьи. До сих пор пытаюсь найти оправдание этому поступку, но не вижу в нем ничего, кроме мужского эгоизма.

 Хотя нет, одно оправдание все же есть – никому не хочется выглядеть неполноценным. Ведь когда у вроде бы совершенно здоровых родителей рождается инвалид, это как бы свидетельствует об их внутреннем нездоровье, выявляет скрытые заболевания, незримые дефекты, которые выходят наружу через ребенка-инвалида. И тогда мужчина чаще всего обвиняет женщину и безжалостно бросает и ее, и ребенка.

 Но причины врожденной инвалидности самые разные: и генная мутация, и родовая травма, и заражение плода, и плохая экология, которая вроде бы не приносит видимого вреда ни детям, ни взрослым, но отыграется на внутриутробном существе…

 А может, сама матушка-природа не хочет, чтобы все люди были одинаковыми, и демонстрирует, что они могут быть всякими, только дайте им возможность жить, расти, развиваться, совершенствоваться.

 И действительно, из инвалидов часто формируются сильные одаренные личности. Так что не бойтесь, если в вашей семье появится необычный ребенок. Лучше сделайте все возможное, чтобы этому необычному человечку жилось хорошо и интересно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю