Текст книги "Альманах Felis №001"
Автор книги: Тамара Полилова
Соавторы: Михаил Пегов,Татьяна Берцева,Геннадий Лагутин,Михаил Акимов,Алена Грач,Леонид Старцев,Рене Маори,Орли Элькис,Вера Синельникова,Александр Папченко
Жанры:
Литературоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– А почему отец сам не пришел? – с некоторым подозрением спросил майор.
– Да он что-то болеет в последнее время, сердце прихватывает, – Костас старался говорить как можно искреннее и выглядеть безобидным. Он не имел права потерять единственную возможность увидеть Элен.
– А ты чего хочешь? – все еще настороженно взирая на юношу, продолжил допрос Циклоп.
– Да вот вас поздравить хотел...
– А сам-то ты чем занимаешься?
– Учусь в университете, сочиняю музыку, пою в ансамбле… – начал рассказывать Костас.
– Поешь? – тут же перебил его грубый бас майора. – А какие песни? Эти, наверное, сатанинские, иностранные? Вон, какая у тебя прическа, как у этих волосатиков, рокеров! А ты вообще христианин?
– Конечно, христианин, а песни я всякие пою… – Костас понял, что его надежда повисла на волоске, и постарался исправить свою ошибку.
– Парень, ну ты и наглец, – в голосе майора появились металлические нотки угрозы, единственный его глаз колко, по-змеиному не мигая, смотрел прямо в душу.
– Да ты знаешь, куда ты пришел? Здесь содержатся враги христианской Греции, которые забыли свои корни! Продались всем этим коммунистам, анархистам и всяким там англо-американским хиппарям.
У Костаса все похолодело внутри. Он никак не ожидал такого поворота событий. А тем временем тюремщик все больше и больше приходил в бешенство. Его лицо, смуглое от природы, еще больше потемнело от гнева. Все испуганно затихли, чутко прислушиваясь к разговору.
– Отрастил, понимаешь, волосы, как у хиппи, и нагло заявился ко мне. Да ты знаешь, урод, что отсюда есть только два выхода – или ногами вперед, или на крыльях в небо? – майор засмеялся, довольный своим экспромтом, остальные тоже с готовностью захихикали.
– Ну что вы! У меня не было никаких таких намерений, я хотел только вас поздравить…
– Не было никаких намерений? А вот мы сейчас это проверим…
Спирос кого-то подозвал – наверное, своего адъютанта – и что-то сказал ему на ухо. Тот убежал и минут через десять пришел с каким-то военным в черном халате и с чемоданчиком.
– Для начала мы тебе сделаем нормальную прическу. Потом дальше будем разговаривать.
Тюремный парикмахер, которым оказался тот самый военный в халате, прямо в кабинете за считанные минуты лишил Костаса его шикарной шевелюры. После этой унизительной экзекуции майор критически посмотрел на студента и сказал с усмешкой:
– Вот теперь ты настоящий грек.
Все пьяно загоготали.
– На вот, выпей за мое здоровье, да не просто так, а произнеси тост.
– Да здравствует Греция! Да здравствует господин майор!
– Я что-то не слышу радости и особого энтузиазма в твоем голосе, искренности в нем нет. Ну ладно, ты за меня выпил. А где подарок? Перстень – это мне твой отец подарил. А ты что мне подаришь?
– Я могу спеть для вас, – предложил Костас, хватаясь за последнюю соломинку.
– Валяй, но только пой наши, греческие песни. Если начнешь петь на иностранном языке – пристрелю.
Для подтверждения серьезности своих слов, Спирос вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя и положил на стол перед собой.
Костас терпел все эти издевательства из последних сил и был готов взорваться в любую секунду, а тут еще такой случай представился! Вот сейчас он может схватить пистолет и выстрелить в эту наглую тупую физиономию ненавистного Циклопа. И только неотступная мысль об Элен удерживала его от этого крайнего шага. Ведь он пришел сюда, чтобы хоть что-то узнать о жене, попытаться вытащить ее отсюда. И он все выдержит и через все пройдет ради нее.
– Ну давай, пой, чего ждешь? Если хорошо споешь, и мне понравится, я выполню любую твою просьбу. Я ведь догадываюсь, что ты сюда не из-за подарка пришел. Но если не понравится – я тебя расстреляю.
Он опять отрывисто захохотал. Костасу показалось, что он уже где-то слышал этот отвратительный смех. Но можно было биться об заклад, что он впервые видел Спироса.
– А вы выполните свое обещание? – осторожно, чтобы не лишиться надежды, спросил юноша.
– Слово офицера, – майор пьяно ухмыльнулся и подмигнул собутыльникам.
– Но мне нужен какой-нибудь музыкальный инструмент. Бузуки, например.
Спирос распорядился, и инструмент вскоре принесли.
Костас начал петь. Он никогда еще так не пел, и никогда еще у него не было такого стимула для вдохновения. У Костаса опять, как в день знакомства с Элен, было ощущение, что он поет только для нее. Он пел все громче и громче. Спирос и его сослуживцы прекратили пить и есть, сидели не шелохнувшись, завороженные его голосом. Заключенные в камерах прильнули к тюремным окнам, даже сторожевые псы притихли. В наступившей тишине царили лишь голос юноши и музыка, воспевающие любовь. Внезапно с крыши тюрьмы слетели голуби и расселись на подоконниках кабинета, как будто специально чтобы послушать пение Костаса.
Прошло уже три часа, а он все пел и пел, пальцы юноши были стерты в кровь, голос от напряжения звучал всё глуше, а Циклоп с сослуживцами все требовали новых песен… Наконец Костас сказал:
– А сейчас я спою вам свою новую песню, которую посвятил своей горячо любимой жене, она называется «К моей Эвридике».
И он вновь запел, как будто и не было тех трех часов. Он уже не чувствовал боли в пальцах, ударяющих по окрашенным кровью струнам, и голос его был снова свежим и звонким. Костас пел о том, как страдает без любимой, как ему плохо и белый свет не мил, и что он ищет ее днем и ночью, и будет искать всю жизнь, пока не найдет, и они непременно встретятся и обязательно будут вместе, если не на земле, то на небе…
И как будто разгладились грубые лица тюремщиков, просветлели, появилась в их равнодушных глазах какая-то чуждая им одухотворенность, и унеслись их души куда-то далеко-далеко, туда, где они были молодыми, любили и были любимы, и были полны надежд и чаяний на добрую, светлую и счастливую жизнь…
Еще и еще исполнял он на бис эту песню. И уже совсем обессиленный и опустошенный замолчал, поклонившись. Слушатели, не сразу выйдя из транса, азартно и громко зааплодировали. Спирос тоже расчувствовался, по-отечески обнял Костаса и сказал:
– Молодец! Мне и моим друзьям понравилось твое пение. Ты прямо как тот Орфей. И я сдержу слово офицера. Так зачем же ты ко мне пожаловал?
Костас рассказал ему об Элен, когда и как она была арестована. Сказал, что она ни в чем не виновата, и если господин начальник будет добр, то он разрешит им встретиться, а может быть, даже совсем отпустит ее домой.
Спирос подозвал своего адъютанта и что-то долго шептал ему на ухо, после чего тот куда-то ушел.
– Я все понял. Я выполню свое обещание и отпущу твою жену. Только у меня есть одно условие: ты пойдешь через вон тот плац к тюремным воротам, – он показал рукой в окно, – не оглядываясь, а твоя жена последует за тобой. Но если до выхода из ворот тюрьмы ты оглянешься – её пристрелят. Ну что, ты согласен?
– Спасибо, господин майор! Конечно, я согласен, я полностью полагаюсь на ваше благородство.
– Вот и хорошо. Сейчас приведут твою Эвридику. А пока – давай выпьем на прощанье.
Он налил себе и Костасу по полстакана узо – вонючей греческой самогонки. Они молча, не чокаясь, выпили. Тут вернулся адъютант и доложил, что все готово.
– Ну, с Богом. Сейчас тебя проводят к выходу из здания, там сразу начинается плац. Ты медленно пойдешь, как мы и договаривались, не оглядываясь. А я буду смотреть в окно, и если оглянешься… – он ласково погладил рукой лежащий на столе пистолет. – Ну, ты все знаешь.
Когда Костаса выводили из здания, он краем глаза сбоку увидел высокую женскую фигуру в черном длинном одеянии с капюшоном на голове, полностью скрывавшем лицо. У него екнуло сердце. «Неужели это Элен?» – с надеждой подумал Костас. Раздалась команда:
– Пошел!
Он медленно, весь обратившись в слух, с трудом, от страха и напряжения, передвигая одеревеневшие ноги, вступил на плац. Заслышав за собой тихие, легкие, явно женские шаги, он обрадовался и немного успокоился. Прикусив до крови нижнюю губу, чтобы раньше времени не заговорить с Элен, он шел по, казалось, бесконечному плацу, представляя, как совсем уже скоро обнимет свою любимую жену. Вот и конец плаца, Костас перешагнул через ограждавший его бордюр, сделал еще несколько шагов. Вдруг он услышал, как Элен громко вскрикнула, видимо, она запнулась за бордюр. Костас помимо своей воли машинально оглянулся, в тот же миг громко затрещала пулеметная очередь. Девушка вскрикнула еще раз и упала, скошенная пулями. Он, уже ничего не соображая, бросился к растерзанной свинцом фигурке, откинул капюшон и обомлел. Это была не Элен. Костас стоял на коленях перед только что погибшей девушкой и был в полной растерянности, совершенно не понимая, что происходит. Конечно, было безумно жаль эту не известную ему женщину, но, с другой стороны, это значило, что его жена еще, возможно, жива…
За его спиной раздался знакомый лающий смех, он оглянулся. Там стоял весьма довольный собой и своей шуткой пьяный Спирос с друзьями. И тут Костаса осенило, он вспомнил, где уже слышал этот мерзкий хохот.
– Я все понял, я тебя узнал. Это ты убил мою Элен!
– Что? Что ты сказал? Да как ты смеешь, сопляк?
Циклоп выхватил пистолет и с яростью разрядил всю обойму в Костаса, но и на этом не успокоился. В бешенстве, сверкая единственным налитым кровью глазом, хрипя, потея и брызгая слюной, он стал топтать коваными сапогами уже безжизненное тело.
Но Костасу было уже все равно, его освобожденная душа стремительно летела к Элен, к его Эвридике. Для того чтобы наконец им снова встретиться, пусть и на небесах, и уже больше не расставаться никогда…
Автор о себе
Мое имя – Тамара Полилова, я пишу рассказы и работаю в более крупных формах, учусь в очной аспирантуре (в данный момент работаю над написанием диссертации), имею два высших образования (математическое и медицинское) и среднее специальное – музыкальное (фортепиано, вокал), делаю переводы небольших юмористических роликов с русского на английский (субтитры), снимаюсь в роликах как актриса (это хобби), одна воспитываю 3-х детей (11-ти, 7-ми и 4-х лет), живу в Москве.
Посылка, или Жизнь после жизни здесь
Посвящается моей прабабушке Стахневич Зинаиде Григорьевне, актрисе, певице и просто благородной даме.
Итак, я умерла. Это было ужасно тяжело и невообразимо нам обычным смертным, не говоря уже о том, что я не была к этому готова вовсе. А случилось сие отвратительной холодной весной 1969, очень напоминающей зиму. В России, точнее – тогда в СССР, всегда такая весна – холодная, промозглая, местами склизкая, скользкая и снежная, как зима на Аляске. Я умирала в ужасной гадкой советской больнице всего лишь от пневмонии – правда, со мной были мой близкие, сходившие с ума и абсолютно потерянные. Мне было почти 75, и я была еще довольно крепкой, но во всем этом виновата только я одна. Не буду рассказывать о своей жизни, это совсем другая история, скажу лишь, что я наделала очень много ошибок, и самая огромная и непростительная из них состоит именно в том, что когда все мои знакомые, друзья и родственники покидали эту ужасную страну после революции с последним пароходом в 1922 г., я ждала два платья от портнихи и надеялась уехать в Париж с мужем и двумя крошечными детьми, как только они будут дошиты полностью, но они никогда не были дошиты до конца, границы закрыли со всех сторон, и мои несчастные дети остались здесь навсегда.
В молодости я была красива, очень красива, настолько красива, что двоюродный брат императора Николая приударял за мной и вроде даже хотел сделать предложение, а художники-современники мечтали нарисовать мой портрет на рассвете, но на рассвете я предпочитала поспать и всем им отказывала, о чем сейчас бесконечно сожалею. Да, и я была талантлива, безумно талантлива, у меня было второе сопрано, я пела на сцене Мариинки, будучи еще совсем юной девушкой, и даже после того как я вышла замуж и родила двух детей. Но к тому далекому 1922 году все мое окружение уже уехало, а я все еще ждала платья, у меня был муж Алексашка и двое детей – Гулька и Тамарка. Платья я так и не дождалась, границы закрыли, и все (как это называлось, «из бывших», кто не успел уехать) остались здесь навсегда мертвыми или живыми, боявшимися любого шороха и почти онемевшими, поскольку у всех стен были уши.
Да, я была именно «из бывших» и лишилась всего в одночасье, скорее всего из-за своей гордыни, инфантильности, в какой-то степени серости и непонимания действительности, а может быть – из-за нашего всеобщего «авось обойдется», никто ведь тогда не верил в победу «пролетариата» и все «наши» думали, что это ненадолго. Сейчас же в своей новом обличии, будучи абсолютно самодостаточной, независимой и хорошо образованной женщиной, я понимаю, насколько мои поступки в прошлой жизни были глупыми, примитивными и недалекими. Но мы – выжили, и это единственное, что случилось с нами хорошего. Впоследствии сына моего, которого я любила больше всех на свете, убили в первый день войны с фашистской Германией, он служил на Брестской границе и был «чертовым» комсомольцем в то злосчастное время, а дочь осталась, вышла замуж за москвича (мы-то были из Питера), сына профессора, который был на 9 лет старше и в будущем стал академиком, и уехала в Москву в свои 18. Там она родила трех детей и думала всю свою жизнь, что все у нее не так уж и плохо, главное – затаиться, помалкивать, не болтать лишнего и затеряться среди толпы. У нее это очень неплохо получилось, кстати. Я же после смерти Алексашки тоже переселилась к ней в Москву, обменяв свою половину квартиры (огромной даже по нынешним масштабам) на комнатку. Таким образом, через некоторое время мы поменяли Тамаркину трехкомнатную коммуналку и мою комнатку на четырехкомнатную квартиру в этом же доме в центре Москвы. Все были довольны и безумно счастливы.
Моя глубоко любимая сестра Полина эмигрировала в Англию, по дороге в эту прекрасную страну, которую, по абсолютно непонятным мне причинам, я обожаю бесконечно (я провела там некоторое время, и когда бы я ни прилетела позже туда с транзитом, мне всегда кажется, что наконец-то я дома, это непередаваемо!!!), «товарищи» убили ее мужа, он был владельцем киностудии, которая впоследствии уже без него назвалась Metro-Goldwyn-Mayer в США, а дочка умерла от рака в свои 16 в Польше. Не думайте, что я пишу эти строки холодным языком, как констатацию факта, реально – я плачу и роняю слезы на клавиатуру прямо сейчас, вспоминая все прошедшее так отчетливо, как могу себе представить сегодня, по прошествии такого количества лет. Но моя сестра, не взирая ни на что, умудрилась убежать, и она тоже выжила, она, не имея средств к существованию, продав еще ранее все свои фамильные драгоценности, надеясь, что операция поможет дочери, ушла жить в монастырь где-то под Лондоном и проработала всю жизнь сестрой милосердия, по-нашему – медсестрой. Ее могилу до сих пор не могут найти мои внуки и правнуки, хотя они – единственные выжившие ее наследники и я лично была бы бесконечно счастлива, если бы они смогли получить хотя бы вид на жительство в Британии, именно сейчас и сегодня…
Итак, моя сестра обосновалась в Лондоне, я уже немного успела успокоиться по поводу ее жизни. Прошло некоторое количество лет, и она стала присылать посылки с одеждой и материалами по шитью для меня и моей семьи на мое имя. Самое удивительное, что они доходили в эту ужасную страну, и, видимо, только потому, что мой зять был достаточно крупным ученым, но только пока я была жива... Хах…
Итак, я умерла… Тамарка, будучи в глубокой депрессии, вызванной моей довольно внезапной смертью, получила уведомление, что пришла посылка, ровно через месяц после моей действительной смерти. Она пошла на почту, точнее Главпочтамт… Человек, некто «товарищ Донин», допросил ее с особым пристрастием (кто, почему, зачем, степень родства) сообщил, что посылку она не получит, посылка будет отослана обратно и передана ей только в том случае, если вернется в СССР на ее собственное имя и она при этом еще и докажет степень родства. Тамарка, убитая горем из-за моей смерти, да еще ошарашенная обстоятельствами и условиями получения посылки, побрела домой писать письмо моей сестре Полине.
Полина всегда была особенная среди нас четырех сестер, иногда создавалось впечатление, что она думает за нас, лучше бы так и было реально. Вот она и придумала. Там, у себя, она написала письмо Брежневу, не могу передать точно весь текст, но говорила, что она потеряла все, уехав из России, – мужа, дочь, семью. Писала, что сейчас на пенсии, всю жизнь проработала сиделкой (медсестрой, по-нашему) и очень сильно ограничена в средствах, что сестра ее умерла совсем недавно, племянница – многодетная мать, доход семьи минимален, и если ее посылку, направленную сестре для внуков и дочери пришлют обратно, то у нее, всего лишь британской пенсионерки, просто не хватит средств оплатить возврат этой самой посылки для племянницы. И не поверите, чудо произошло в то ужасное время, Брежнев или его «слуги» прочитали письмо, я до сих пор так и не знаю причину «чуда», но Тамарку вызвал товарищ Донин обратно и отдал посылку без разговоров через месяц с небольшим… При этом и остальные ее посылки, которые приходили позже, всегда отдавались моей семье. Когда в новой жизни мне было около 7 месяцев, пришла посылка от Полли, там было красивое вязанное белое пальтишко и комбинезончик с помпончиками от Поли розоватого цвета, не поверите, но я всегда знала, что это от нее. Наверное, мне забыли отшибить память, когда переселяли в новое тело (как в каком-то хорошем американском фильме), слишком я многое помню, или, напротив, это было сделано специально, чтобы я не повторяла прошлых ошибок. Но, к сожаленью, от себя не уйдешь…
Я хочу сказать только одно, что я очень сожалею, я безумно виновата перед всеми своими потомками (детьми, внуками, правнуками и теперь уже праправнуками), я бы все на свете исправила, если бы могла, но… Видимо, я не могу побороть свои привязанности, свою несамостоятельность и свой в какой-то мере даже идиотизм, невзирая на два высших образования, полученных мною уже в этой жизни… Смешно, но я и сейчас живу здесь, в России, хотя с глубокого детства мечтаю уехать отсюда. Кстати, я по-прежнему могу петь, но не так великолепно, как раньше, в прошлой жизни, но, как говорят все вокруг, намного лучше, чем на российской эстраде, и это совсем никому не нужно на коррумпированной «Родине». Положа руку на сердце, скажу: жизнь в этой стране стала еще хуже, казалось бы – хуже некуда, но... Я очень боюсь за будущее своих детей, можно сказать, что я живу в постоянной панике и стрессе. Тамарка уже очень стара, ей стукнуло 90 летом, она даже не подозревает, что я – это я и что я совсем рядом, хотя, может быть, и догадывалась иногда, но я уже давно (почти век) знаю, что если нынешних моих сыновей из этой жизни заберут в армию, то они умрут в первый же день, а «Тамарки» просто не будет, поскольку в этой жизни дочери у меня нет (и это, казалось бы, должно быть знаком для меня)… Но это ничего не меняет, я по-прежнему здесь, плыву по течению и жду своего часа, хотя в этот раз я понимаю всю ответственность за свои тупые поступки, за свою нерешительность и зависимость от других, и больше всего на свете я хочу вывезти своих детей из этой еще более ужасной, чем 90-лет назад, страны навсегда-навсегда, и чтобы они никогда не возвращались обратно… Если бы я только знала, как… Господи, помоги нам всем…
Автор о себе
Родилась я в советские времена в Ленинграде. В три года пошла в свой первый поход в лес с родителями. С тех пор не мыслила свою жизнь без леса. Как и все дети того времени, в семь лет пошла в школу, самую обычную, которую через десять лет и закончила. Когда в пятом классе началась ботаника, я поняла, что моя жизнь будет связана с биологией. Так и вышло: в результате закончила биологический факультет большого Санкт-Петербургского университета. Затем закончила Лесотехническую академию (ныне тоже университет), где и работаю уже почти четверть века. Так и получилось, что и с лесом моя жизнь связана, и с биологией. Пришлось освоить садово-парковое строительство и ландшафтную архитектуру. Продолжаю учиться и сейчас: это и просто повышение квалификации, и освоение новых дисциплин для преподавания. Вообще, я учусь всю жизнь.
Нерабочее время трачу на литературные занятия и рукоделие. Если я не пишу, то вышиваю, вяжу, шью, плету кумихимо, фриволите или тку на бердо. Могу вырезать из дерева фигурки и, даже, немного ковать. Легко управляюсь с бензопилой и сварочным аппаратом.
Отпуск предпочитаю проводить на байдарке, путешествуя по островам Белого моря. Последние годы часть отпуска мы всей кафедрой проводим в поездках по заграницам, для расширения кругозора.
По гороскопу я Рыба, так что обычно предпочитаю плыть по течению. Хотя иногда замечаю за собой склонность к авантюрам. Но авантюры эти хорошо продуманы. Видимо, сказывается влияние года Змеи.
Писать для читателя начала не так давно и совершенно случайно. Раньше писала исключительно в стол. Начать показывать свои тексты другим меня сподвигла дочь, которая тоже занимается литературным творчеством. Большую поддержку творчеству оказывает мой отец, который и сам пишет хорошие стихи. Теперь мечтаю научиться писать профессионально, чтобы доносить до читателя всё, что хотела бы сказать.
Узнать имя
Памяти безымянных…
В этот раз я увидела её издали и сразу узнала, несмотря на плохое зрение. Правда, теперь я уже понимала, что вижу не только глазами… Она позволила подойти мне довольно близко и улыбнулась чуть виновато, прежде чем исчезнуть.
***
Не могу точно сказать, когда увидела эту девушку впервые. Уже больше двадцати лет я работаю в Академии и регулярно хожу на работу через парк по этой аллее. Наверное, я видела её так же регулярно и раньше, но долгое время не обращала внимания на худенькую девчушку, мало отличимую от других студенток, проходивших через парк. Помню, лет десять назад, в студёный зимний день заметила одинокую фигурку в пелене падающего снега. Я торопилась на пару, поэтому тогда просто посмотрела на неё мимолётно, отметив – странно, мёрзнет тут, никуда не спешит, и сумки с конспектами в руках не видно. Уже пройдя мимо, я почему-то оглянулась, но девушки нигде не было.
Года три назад, примерно в такую же метель, снова увидела её. Ничуть не изменившаяся, в том же старомодном пальтишке, с платком на голове, она шла по той же аллее. Тогда я подумала: столько лет прошло, а она как была почти подростком, так и осталась. А ещё – что девушка, наверное, очень бедна, потому что одёжка на ней та же, что и много лет назад.
С того дня я часто стала встречать её в парке. И даже летом, когда однажды в отпускное время пришлось заглянуть на работу, видела. Только летом узнала не сразу. Но не потому, что на ней было летнее платьице, тоже старомодное и застиранное, чуть великоватое, словно от кого-то из взрослых досталось. Просто в тот раз она гуляла не одна. Шла рядом с мальчиком, таким же подростком. Парочка держалась за руки и о чём-то оживлённо разговаривала, смеясь при этом. А как они смотрели друг на друга! Мне с высоты моего возраста было ясно, что они влюблены – такая чистая юная влюблённость, о которой сами подростки ещё не подозревали. Просто шли рядом, и им было хорошо вместе. Я по-доброму позавидовала их радостному, светлому настроению, зарождающемуся чувству, яркому лету вокруг. Мысленно пожелала им счастья, словно девушка была моей знакомой.
Зимой я встречала незнакомку чаще всего. Причём в такую погоду, когда вообще мало кто осмеливался лишнюю минуту задерживаться на улице. Наверное, потому и стала отмечать её, что больше никого вокруг не было. И сколько помню, она всегда шла в своём стареньком пальтишке, по-деревенски замотанная платком. Шла медленно, с трудом передвигая ноги, словно была больна. Однажды я не выдержала и попыталась подойти к ней, сказать, чтобы шла домой и лечилась. Негоже в такую погоду простуженной ходить. Я уже почти подошла на расстояние, с которого прилично было заводить разговор, как меня отвлёк писк мобильника. Пока я искала трубку в сумке, девушка исчезла. В недоумении я огляделась по сторонам, но не увидела её ни на аллее, ни на одной из дорожек парка. Мне кажется, именно с того раза я задалась целью поговорить с девушкой. Теперь я уже целенаправленно ходила только по этой аллее в надежде на очередную встречу.
Прошедшая зима выдалась морозной и многоснежной. Парк утонул в сплошных сугробах. Чёрные стволы контрастировали с белизной покрова. Если смотреть сквозь деревья, то высота снежного слоя словно совсем не ощущалась. И только на аллее становилось понятно: расчищенная тракторочком полоса больше, чем на метр, углублялась по сравнению с остальной поверхностью. А откинутый на края снег ещё сильнее увеличивал глубину коридора, в который превратилась дорожка на аллее. Сейчас до главного здания можно было дойти хоть с закрытыми глазами, просто иногда касаясь рукой снеговой стенки. Боковые тропинки не чистились и полностью исчезли.
Морозы стояли такие, что в младшей школе отменили занятия, и каникулы начались на несколько дней раньше. Но студенты продолжали учиться, значит – и мне надо было идти на работу. Из опасения, что ночью снова шёл снег и мне придётся дольше обычного месить ещё не убранную снежную кашу, я вышла почти на час раньше. К счастью, предположения не оправдались: снегоуборочные машины прошли буквально передо мной. Так что до парка я добралась как обычно, и в запасе оставалось много времени. Вот только гулять по парку в такой холод совершенно не тянуло.
Я быстро шла по снежному коридору, любуясь узорами ветвей, подсвеченных снизу фонарями. На фоне чёрного ещё неба сияющие оранжево-солнечные ветви переплетались в сказочные дворцовые своды. Некоторые ветки, расположенные ниже светильников, создавали из теней подобие удивительной мозаики под ногами. Стены серебрились разными оттенками – в зависимости от расстояния до фонаря. Игра света и тени, блеск снега создавали ощущение нереальности окружающего мира.
Впереди, в самом затемнённом участке, удалённом от соседних фонарей, я заметила знакомый силуэт.
– Вот теперь-то и встретимся, – прошептала я. – Из этой снежной траншеи ты никуда не денешься.
Девушка стояла, не шевелясь, словно поджидала. Она была всё в том же платке и пальто, которое для такой зимы выглядело совсем неподходящим. Подойдя так близко, как никогда ещё не получалось раньше, я улыбнулась и поздоровалась:
– Доброе утро! Рано вы сегодня гуляете. Не холодно в такой мороз? У меня вот пальцы на руках совсем уже не слушаются.
Наши взгляды встретились… На исхудалом лице с заострённым носом и ярко проступающими скулами глаза девушки выглядели неестественно большими. Казалось, на её лице вообще ничего нет, кроме этих огромных глаз. Я смотрела на неё и не могла отвести взгляд. А потом…
***
Снаряд разорвался совсем близко, но никто уже не реагировал. Бомбили севернее, там, где за 2-м Муринским располагались завод имени Энгельса и завод «Светлана». Кушелевку бомбили вчера – значит, сегодня не будут. Значит, и идти надо сегодня. И не только из-за налётов, но и потому, что завтра сил будет ещё меньше.
Классная наставница, Валентина Афанасьевна, встала первая, долго стучала топориком, пытаясь непослушными слабыми руками наколоть щепок из ножки стула. Ещё вчера Сенечка принёс из соседнего дома куски рамы, которую они несколько дней упорно расшатывали, чтобы выломать, потому что и полы, и перегородки давно уже растащили другие. Так что на сегодня запас дров был. Но чтобы растопить маленькую, обложенную кирпичами из того же разбитого дома, печурку, нужны щепки. Бумага давно закончилась. Последний кусок обоев берегли на обед, потому что, разварившись, мучной клейстер придавал супу вкус. Когда вода закипела, Валентина Афанасьевна отлила немного кипятка в жестяную банку, а в ковшик положила остатки чечевицы, которые хранили на крайний случай.
И Сенечка, и она уже проснулись, но не вылезали из-под одеял. Теперь у каждого было по несколько матрацев и по четыре одеяла, так что в кровати создавалась хотя бы видимость того, что в комнате не очень холодно. Один матрац наставница вчера снесла куда-то и принесла вместо него четыре старых то ли простыни, то ли скатерти. Не важно, чем это было когда-то. Главное, что теперь в них можно было обернуть тела, чтобы отвезти к кладбищу. Ещё два матраца разрезали вдоль, чтобы использовать как подложки для тел.
Она поёжилась от внутреннего холода, который уже многие месяцы не покидал её. От всего училища их осталось трое. Сегодня оставшиеся в живых должны отправить своих товарищей в последний путь. Она даже не пыталась думать, как втроём можно дотащить четыре тела, хоть и остались от этих тел лишь кожа да кости. Вчера Сенечка с Валентиной Афанасьевной сняли с умерших всю одежду, которая могла ещё пригодиться. В это время она стояла в очереди за хлебом, сжимая в кулаке целых семь карточек, последних. Одноклассники умерли в субботу и воскресенье, сведения классная наставница ещё не успела сдать, поэтому пока можно было получить хлеб на всех. Это, конечно, обман, но иначе просто может не хватить сил довезти тела до кладбища.
Нет! Никогда она не сможет заставить себя накинуть платок, который ещё несколько дней назад был на голове Оленьки, хоть он и был огромный, пушистый и очень тёплый. Это же Оленькин платок. Конечно, умом она понимала, что подруге уже ничего не нужно, но принять до сих пор не могла.
Валентина Афанасьевна подложила ещё одну дровину в печку и вышла. Слышно было, как хлопнула входная дверь. Потом ещё раз хлопнула – наставница вернулась, бросила в жестяную банку какие-то чёрные кусочки. Вскоре по комнате поплыл запах чечевицы, смешивающийся с ароматом чёрной смородины. Она вспомнила, как летом Сенечка рвал ягоды с куста под окном. «Цып-цып», – шутливо звал он её и по одной клал ей в рот. И хотя тогда война уже шла, она запомнила эти мгновения как очень весёлые и счастливые. Удивительно, почему никто раньше не догадался, что можно заваривать веточки смородины целиком?! Какая Валентина Афанасьевна умная!
Наставница тем временем достала хлеб. Это было знаком, что надо вставать. Ели прямо из ковшика, по очереди запуская ложку. Потом Валентина Афанасьевна встала, велев ребятам доедать, и занялась хлебом. К кружке ароматной смородиновой воды всем досталось по кусочку. Ещё по куску наставница завернула в тряпицы и дала каждому в дорогу, оставив один паёк про запас. Несколько упавших на стол крошек Сенечка аккуратно собрал в щепотку и тихонько позвал: «Цып-цып». Она послушно открыла рот, а потом расплакалась. Сенечка встал, подвигая к ней ковшик с остатками чечевицы, и ещё подлил себе из банки душистой по-летнему воды. Она видела, что каждый оставил ей по дополнительной ложечке, и не отказывалась, надеясь в глубине души, что потом обязательно сделает для них что-то очень хорошее. Вот завтра пойдёт и найдёт какой-нибудь еды на всех. Сегодня, и это она тоже понимала, всё, что она может сделать, – помочь отвезти тела к кладбищу. Но завтра, завтра – обязательно…
