Текст книги "Альманах Felis №001"
Автор книги: Тамара Полилова
Соавторы: Михаил Пегов,Татьяна Берцева,Геннадий Лагутин,Михаил Акимов,Алена Грач,Леонид Старцев,Рене Маори,Орли Элькис,Вера Синельникова,Александр Папченко
Жанры:
Литературоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Annotation
Felis – международный литературный независимый альманах, совместно выпускаемый издательством "Э.РА" и творческим объединением "Хранитель Идей".
В этом номере в разделе "Публицистика" представлен Александр Папченко; в разделе "Проза" – Геннадий Лагутин, Вера Синельникова, Михаил Акимов, Михаил Пегов, О.Т.Себятина, Леонид Старцев, Тамара Полилова, Татьяна Берцева и Орли Элькис; в разделе "Поэзия" – Алена Грач и Татьяна Стрекалова; в разделе "Литературоведение" – Рене Маори.
Публицистика
Александр Папченко
Автор о себе
Как я продавал свои книжки или новогодний репортаж!
Проза
Геннадий Лагутин
Об авторе
Из цикла рассказов «Дед Валериан и я»
Вера Синельникова
Автор о себе
Акварели
Михаил Акимов
Об авторе
Консультант
Михаил Пегов
Автор о себе
Принципы Томаса Джефферсона
О. Т. Себятина
Об авторе
Баськины царапки
Леонид Старцев
Об авторе
Последний концерт
Тамара Полилова
Автор о себе
Посылка, или Жизнь после жизни здесь
Татьяна Берцева
Автор о себе
Узнать имя
Орли Элькис
Об авторе
Рождение мира
Поэзия
Алена Грач
Автор о себе
Дневники в рифмах
О встречах, с послевкусием абсента...
Татьяна Стрекалова
Автор о себе
Месяц Рай
Одуванчики
Вальс
Счастье
Леший
Литературоведение
Рене Маори
Об авторе
Мастер-класс «Художественный образ»
Об издателях
notes
1
2
3
4
5
6
Публицистика
Автор о себе
С чего это началось... Родился я, с исторической точки зрения, вчера, то есть в 1960 году, 4 октября. Мой отец – Иван Афанасьевич Папченко, мать – Лидия Даниловна Папченко, в девичестве Кондратенко.
Приютил нашу семью миниатюрный станционный поселок Янполь (ныне это поселок Привокзальный) Сумской области Украинской ССР, где, пожалуй, единственным значительным зданием в то время был железнодорожный вокзал. Янполь, нанизанный, словно бусина, на струну Юго-Западной железной дороги, терялся в перелесках, южных, уже разбавленных полями, отрогах Брянских лесов. Я «тарзанил» в этих перелесках, так как следить за мной было некому. Моя мама тяжело заболела туберкулезом, когда мне исполнился год, и ей приходилось подолгу лечиться. Отец оставил нас. И я жил с дедом. Но как он мог уследить за мной...
Однажды мы вернулись с прогулки, и деду стало плохо. Наверное, прихватило сердце. Уже стемнело, и – чтоб найти лекарства – дедушке, а видел он скверно, нужно было включить свет. А встать со стула он и не может. А я не могу дотянуться до выключателя. Дед смотрел-смотрел, как я прыгаю, и заплакал – старый и малый. Наша семья жила как-то привычно бедно. У нашей соседки, старушки, в домике был земляной пол, и это никого не удивляло. Телевизора у нас, естественно, не было. Было радио. Старинная радиола. По которому дедушка изредка слушал, как я теперь вспоминаю, «Голос Ватикана» или нечто в этом роде...
И вообще в поселке обитала некая религиозная христианская секта, в простонародье этих граждан называли баптистами, так вот я вместе с мамой посещал, так называемые собрания. Мне это казалось довольно скучным времяпрепровождением. Вместе со взрослыми я слушал читаемую вслух Библию – впрочем, это могло быть скорее Евангелие. Потом мы причащались, молились, на коленях...
Присматривать за мной было некому, и поэтому я с 1965 года жил в детдоме миленького и маленького городка Ахтырка.
Детдом. Всё в моем станционном детстве было шершавое и неровное – стволы деревьев, заборы, мебель – деревянный из струганных досок диван, лавка, даже посуда была щербатая. Поэтому, быть может, первое сильное эстетическое впечатление на меня произвело обыкновенное, в красный горошек, блюдце, и в нем горка наструганной на терке вареной морковки. Блюдце стояло на безупречно ровной, совершенно ровной, невозможно ровной, белой пластиковой столешнице. К слову, вареную морковку я ненавижу до сих пор... И как это все понимать? Ну не нравится мне она, зато так красиво смотрится на блюдце!
С 1967 года я жил и учился в школе-интернате города Шостка Сумской области Украинской ССР. Мама. Мама неподалеку, в тубдиспансере пристанционного поселка Воронежский. Это в десяти километрах от Шостки. И все-таки, наверное, из-за специфики её болезни, встречались мы не часто. Иногда я ей звонил. Иногда она мне. В таком случае дежурный по спальному корпусу выбегал во двор, и разносилось окрест: «Папченко, к телефону!» Как обидно, что в те времена еще не знали сотовых телефонов.
По просьбе мамы надо мной оформила опекунство Антонина Никитична Хвист. То есть я по-прежнему учился в интернате, а все выходные и каникулы проводил в районном центре Ямполь, у бабушки. Её семья заменила мне родную семью, насколько это вообще возможно. Помню, каждый понедельник я мчался на пятичасовую утреннюю электричку, чтобы успеть в интернат до начала занятий. Как сейчас вижу – туман. Мост через речку Ивотку. Мне казалось тогда, что так потерянно я себя никогда больше не буду чувствовать. Последнюю сотню метров я пробегал – улочка тянулась вдоль кладбищенского забора...
Когда мне исполнилось девять лет – умерла мама. Её похоронили на станции Янполь (пос. Привокзальный). Там очень маленькое кладбище. Миниатюрное...
...Преодолевая все попытки моих учителей русского и украинского языков и литературы – Ольги Ивановны Шуляк и Нины Ивановны Пасечник – обучать меня, я читал книжки. Да здравствует библиотека имени А. П. Чехова на Петуховке, пригороде Шостки! Кажется, я прочел там если не всё, то половину, это уж точно...
В 1974 году умер отец.
Моя интернатская кличка – Тапочек. И вообще интернат – чрезвычайно много для такой краткой биографии, как эта, и поэтому Бог с ним, оставим его...
...В 1977 году я окончил школу-интернат и поступил в кинотехникум города Ростова-на-Дону. Шестнадцать лет, первое большое путешествие, южная ночь, запахи остывающего асфальта, кондитерские ароматы «экзотических» фруктов... Впервые в своей жизни я брожу ночью по вокзалу с некоторой суммой денег в кармане, позволяющей, однако, чувствовать себя магнатом. В полусонном сознании, одуревшем от вокзальной толчеи, шума и ярких огней, реальность плавится, трансформируется в нечто неуловимо сказочное. Потом я догадался, что несколько часов был счастлив...
Во время учебы в кинотехникуме, подрабатывал в парке им. Вити Черевичкина в кинотеатре «Спутник» киномеханником...
1980 год – служба в армии. Железнодорожные войска. Учебка – в Чернигове: щебенка, лопата, известка, железнодорожная катастрофа, восстанавливаем дорогу, юный сержант. «Машка! Дай!» На призыв «дай» мы, продев ломы под шпальную решетку, дружно их рвем, сдвигая на миллиметр рельсы... Госпиталь. Первые раненые из Афганистана. Из учебки – в Карелию... Утонувший в снегах палаточный городок под Кондопогой встречает нас дикими воплями – лейтенант имярек, в драбадан пьяный, с крыши барака орет благим матом: «Мама! Мамочка! Забери меня отсюда!»
Демобилизовавшись в 1982 году, работал в родном Янполе в химчистке, оттуда перевелся на местный завод в ремонтную бригаду, потом в кинотеатр «Салют» – киномехаником. И наконец в 1984 году переехал в Свердловск и устроился на Свердловскую киностудию. Вначале работал дольщиком, то есть толкал тележку с кинокамерой, потом супермехаником, ассистентом оператора, вторым оператором...
Художественные фильмы, в съемках которых я принимал участие:
– «Один и без оружия» (Реж. В. Хотиненко, оператор Б. Шапиро);
– «Рябиновые ночи». (Реж. О. Кобзев, оператор Осенников);
– «Золотая баба». (Реж. О. Кобзев, оператор Г. Майер);
– «Залив счастья». (Реж. В. Лаптев);
– «Команда 33». (Реж. Н. Гусаров, оператор Г. Майер);
– «Этот горький можжевельник». (Реж. Б. Халзанов).
В 1987 году принят в штат СГТРК (Свердловская государственная телерадиокомпания) телеоператором. В этом качестве наблюдал весь постперестроечный переполох, что называется – изнутри. Например: 19 августа 1991 года в пустынном павильоне встречал на работе демократию. Очень было нервно... А 4 октября 1993 года, в свой день рождения, опять же на работе, опять встречал очередную заваруху.
В 2005 году оставил Свердловское телевидение и с тех пор на вольных хлебах.
В Союз Российских писателей вступил в 1997 году.
Как я продавал свои книжки или новогодний репортаж!
Итак, 31 декабря и 12.30 местного времени. Температура – минус десять. Солнце. Ветер гонит по затоптанным тротуарам новогодний предпраздничный народ. Всюду шум, радостная сутолока, неразбериха!
На мне футболка, рубашка, два свитера, куртка, трое носков, перчатки, и обескураженная мина на смущенной физиономии. В заднем кармане моих брюк фляжка с коньяком. У моих ног в хозяйственной сумке товар. Книжки. Собственные. Я пришел их продавать. Продавать без полагающейся ангажированной публики, без рекламы, без лицензии, опыта, валенок, без… В общем, спятил мужик, скажут коллеги и будут правы. Может, и действительно спятил. Или мне захотелось. В конце концов, ходят же другие перед Новым годом в баню?! По крайней мере, в кино своими глазами много раз это видел…
На приглянувшемся мне пятачке, рядом с трамвайной остановкой, вовсю кипит торговля. Под небольшим жестяным навесом совсем юная девчушка торгует CD дисками с фильмами. Бабушки разложили на скамейках вязаные шарфы, носки и прочие кофточки. Чуть поодаль расположилась дама – художник. Она нахально развесила свои картины прямо на стене здания.
Резонно рассудив, что люди искусства должны держаться вместе, я решил выставить свои книжки на гранитный парапет рядом с художницей.
– Что вы! – осадила она меня. – Здесь нельзя! Отсюда вас попрут. Или милиция оштрафует.
И, угадав во мне новичка, художница, доброжелательно проводила меня туда, откуда, по её мнению, меня не попрут.
– Тут мужик стоял. Тоже книжками торговал. Позавчера его товар милиция арестовала.
Эта информация меня обескуражила!
– Вы не думайте, – объяснили мне коллеги-бабушки, – он был жадным. Сунул бы ментам пару книг бесплатно – и делов, а то теперь по судам бегает. Товар отсуживает.
«Суну, – подумал я, – пусть милиция читает мои книжки».
Зимний прохожий – это вам не летний прохожий. Зимний мчится, а летний идёт. Зимний пешеход замерзший, ему неохота лишний раз на холоде рассупониваться, чтобы нырнуть внутрь одежки за кошельком. Это я понял, не продав за первый час ни одной книги. Это тебе не в магазине книжном за удобным столом раздавать автографы, корил я себя, за безрассудную затею, в которую ввязался по недомыслию, из интереса.
Нужно импровизировать! Хлебнув для сугрева и храбрости из фляжки коньячку, я в лучших традициях ярмарочных зазывал, стал как умел рекламировать свой товар:
– Подходи, налетай, живой писатель! Автографы дает! Книжки свои продает!
Не успел я войти во вкус и как следует раскричаться, как появился тот самый мужик, у которого милиция конфисковала книжки. Поглядел он на меня, на мой товар и высокомерно изрек:
– Не продашь ни одной! Это я тебе говорю! -
И удалился гордый...
Едва он ушел, как около моего импровизированного лотка остановилась интеллигентная дама.
– Покупайте книжки с автографом автора! Лучший подарок – это книга! – вспомнил я советский лозунг.
Дама с сомнением поглядела на меня. Вот тут-то я помянул добрым словом дизайнера книжек Юлю, которая украсила обложки моей фотографией! Не предъявлять же, в самом деле, каждому покупателю паспорт?
– Ну, вот видите, это я! – продемонстрировал я даме свое фото, впечатанное в обложку. – Похож?
– Не очень... Какой-то вы в натуральном виде синий. Даже какой-то зеленый, – засомневалась дама.
– Еще бы не синий! Фотографировался я летом, а сейчас зима! Вот и посинел!
– Хм... – недоверчиво протянула дама, – ну хорошо! Почем книжка?
Так я продал первый экземпляр...
Через пару часов я вполне освоился. Девчушка даже доверила мне свой лоток с СD дисками и отошла по своим делам. Расхрабрившись и войдя во вкус, я умудрился за время её отсутствия, продать некий безнадежный боевик страждущему гражданину.
Неожиданно вернулся тот самый мужик, который пророчил мне коммерческий крах. Ну тот, который жадный! Когда я сказал, что за пару часов продал с десяток книг, мужик не смог скрыть разочарования. Буркнул что-то, и больше я его не видел.
– Гарри Поттер есть? – подлетели ко мне мальчишки.
– Есть! Но круче! Перестрелки, первая любовь, погони по пересеченной местности! – попытался я реабилитировать в глазах читателей свои книжки.
– Не-а, нам нужен Поттер! А почему нету Поттера?
Я представил Джоан Роулинг. Как она в гигантских валенках топчется рядом со мной на морозе. А я ей, протягивая фляжку с коньячком: «Глотнешь, Женька? Для сугрева?» А она мне: «Вэри вэлл, Алекс!» – и отхлебывает из моей фляжки.
– Женька не приехала из-за мороза! И кризис финансовый! В следующем году обещала быть! – заявляю мальчишкам.
Те, не оценив шутки, умчались... А я не очень огорчился. К этому времени я уже понял, что девяносто процентов покупателей книг – интеллигентные женщины среднего и старшего возраста. Но вдруг случилось нечто, что поколебало эту мою новообретенную уверенность, – к лотку с CD дисками подошли мужчина с девочкой. Мужик – по виду не скажешь что книголюб, а девочке лет десять. Так как я стоял неподалеку, то они и на мои книжки бросили взгляд. Вскользь...
– Покупайте детские книжки с автографом живого писателя! Вот я писатель! – не очень полагаясь на успех, все-таки промямлил я, замерзшими губами. И тут случилось... Мужчина вдруг обратился к девочке:
– Ну, что? Купим?
Девочка замялась и неуверенно разжала ладошку – там, свернутое в аккуратную трубочку, покоилось целое состояние. На взгляд, штук пять-шесть пятидесятирублевых купюр. Как я понял, девочке подарили эти деньги на Новый год, чтобы она купила себе подарок, и вот теперь они с папой отправились в поход за счастьем.
Вот когда я остро почувствовал ответственность перед читателем за качество своей книги. Нет, это вовсе не значит, что я не чувствовал её раньше... Просто одно дело, когда ты в уютном кресле строчишь очередную повесть. Для укресленного писателя читатель – дистанционное и умозрительное нечто, а ответственность, в некотором смысле, категория философическая и, следовательно, путаная и малопонятная. А тут, наблюдая за сомнениями девочки, купить ей мою книжку или нет, я подумал: а ну как моя книжка не выдержит конкуренции с какой-нибудь не купленной из-за моей книги куклой Барби? Или с некупленными недорогими сережками? Или дешевыми часиками? Ну что там еще можно приобрести рублей за триста? Или вот, когда наблюдаешь, как некая старушка, извлекает из потрепанного кошелька предпоследнюю сторублевку и отдает тебе за твою книгу? Тут уж невольно приходит на ум – способна ли твоя книга компенсировать этой бабушке столь существенную материальную жертву?
И вообще, мне кажется, всякий писатель, хотя бы раз в жизни должен попробовать попродавать свои книги. И именно – аудитории неподготовленной, не ангажированной. А уж в провинции – тем более. Кто их читал, провинциальных писателей? У каждой книжки ведь, как и у человека, своя судьба. Повезет книжке родиться у богатых родителей, в крупном московском издательстве, запеленают её в рекламные баннеры и фантики-кричалки, разрекламируют по всем телеканалам – и любой читатель рад её усыновить. А если за книжкой нет рекламного дымного шлейфа?
Случалось ли какому-нибудь читателю или моему коллеге посещать и наблюдать все эти склады, подсобки и углы, где в тесных штабелях сгрудились не столь удачливые новорожденцы? А разговаривать с нахрапистым товароведом?
– Почём отдаете? Так дорого?!!
– Побойтесь Бога, как же дорого! Отдаю по себестоимости!
– Нет, вы уж скиньте с вашей цены десятку...
И скидывает, и сбрасывает, и ломает шапку тот, кто рискнул сунуться в жернова книготоргового бизнеса, чтобы потом с отвисшей челюстью наблюдать свою книгу в продаже по цене в четыре раза превышающей ту, по которой он её отдал оптовику...
Сколько провинциальных авторов, издающих книги в провинциальных издательствах на свои (спонсора, мецената) деньги, отпраздновав премьеру, пребывают в совершеннейшей уверенности, что их труд где-то продается, что кто-то его книжку покупает, листает... А издатель от этой продажи жиреет. Какая невероятная наивность! Вот лично я не знаю ни одного провинциального издательства, которое существовало бы с продажи изданных им книг. Этот нонсенс! Провинциальное издательство живет за счет самого процесса издания. Знаете, как в том анекдоте: – Я детей не люблю, но сам процесс!
Потому что тиражи изданных в провинции книг маленькие, отсюда высокая их себестоимость продавать выше которой книгу бессмысленно. Ни один здравомыслящий покупатель по такой цене её не купит... Да, к тому же, не разрекламированного автора. Пусть он хоть семи пядей в своем писательском лбу и прелесть как хорош и умен! Поэтому изданная книга пылится на складе провинциального издательства лет пять-десять, а потом её пускают под резак или свозят на свалку. Да-да, это я наблюдал собственными глазами…
Я уже не говорю о невероятной раздробленности оптового книжного рынка. Хорошо, допустим вы самый разрекламированный и продвинутый писатель, издающийся в самом крупном московском издательстве. И все равно нет ни одной торговой организации, заключив договор с которой вы будете уверены, что ваша книга торгуется на всей территории России. А система библиотечных коллекторов? Она давным-давно перестала существовать, как единая структура, некогда комплектовавшая библиотеки страны. Теперь библиотеки комплектует тот оптовик, который выиграет конкурс в данной области. И получается, что если вашу книгу, например, продает оптовик «Х», то у неё есть шанс попасть в библиотеки, например, Брянской области, Липецкой и Красноярского края. То есть в библиотеки тех областей, где оптовик «Х» выиграл конкурс у своих конкурентов. А если еще учесть, что сети библиотек областных центров проводят свои, отдельные, городские конкурсы по книгозакупкам!.. Представляете, какой хаос?
Да, но я отвлекся. Вернее, меня отвлекли – девчонка, наконец-то решилась и купила-таки мою книжку...
Часа через три-четыре стояния на улице, у меня возникло стойкое ощущение, что я лично знаком с большинством из пробегающих мимо пешеходов. Я приноровился навскидку определять, твой это покупатель или нет несется в нескончаемом потоке пешеходов. Я научился определять, кто из пешеходов способен купить твою книжку, а кто промчится мимо. Или вот настроение покупателя. Оно ведь тоже много значит – раздражен он или благостно расположен…
«Вот этот гражданин никогда не купит моей книжки! Он вообще книжек не покупает, потому что не читает», – подумал я, наблюдая за кряжистым, средних лет мужиком! На Урале в декабре смеркается рано, да и Новый год не за горами – каких-то восемь часов осталось! А ведь еще салаты, приготовления... Первыми «сломались» бабушки. Где-то в четыре пополудни они ловко упаковали свои кофточки и носочки в гигантские баулы и испарились. И вот тут и подъехал раздрызганный грузовичок. Из него выпрыгнул тот самый мужик, которого я зачислил в хронических непокупателей книжек. Он был без шапки, разгоряченный, в какой-то явно не по погоде курточке...
Лукаво, как мне показалось, поглядывая на меня, он азартно и ловко принялся метать CD диски с прилавка в коробки. Потом сложил лоток и вдруг, совершенно для меня неожиданно, решительно приблизился и ни слова не говоря, достал кошелек.
– Вам книжку? Только это для ребят. Детские. – Пояснил я на всякий случай – вдруг гражданин ошибся или что-то напутал.
– Сколько?
– Сто рублей... Только у меня два тома. Вот «Две пригоршни удачи», это начало приключений, а «Жил-был принц» это продолжение... И третий том будет. Скоро. Наверное.
– Давай два тома! – и мужик протянул мне двести рублей.
– Кому надписать? – поинтересовался я.
Я уже привык, что детские книжки взрослые покупатели просят надписать своему или родственному им ребенку.
– Да никому! Мне надпиши.
Я надписал: «Николаю! От автора! 31 декабря 200... года».
Мужик взял книги и уже было пошел прочь, как вдруг остановился. Оглянулся.
– Буду ждать тебя тридцать первого. В следующем году. Здесь же. С третьим томом. Подпишешь?
И попробуйте придумать лучшее новогоднее пожелание писателю!
Проза
Об авторе
Образование – высшее: факультет режиссеров ТВ Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии имени Н.Черкасова.
Родился 8 апреля 1946 года в Брянской области. В 16 лет, после окончания школы, работал на Брянском электровакуумном заводе слесарем КИПиА. В 1967 году – после победы на конкурсе – фотокорреспондент Брянского телевидения. С 1969 года – кино-телеоператор. С 1974 года – режиссер Мангышлакского ТВ (Город Шевченко, Казахская ССР). С 1977 года – главный режиссер Мангышлакского ТВ. С 1989 года – директор студии телевидения космодрома Байконур. С 1997 года – директор и главный редактор государственной телерадиокомпании «Тверь», (филиала Всероссийской государственной телерадиокомпании). С 2008 года на пенсии. Имеет Государственные и Правительственные награды РФ, награды общественных организаций и Русской православной церкви. Прозаик, член Международного Союза писателей "Новый современник". Член Союза журналистов СССР с 1969 года, Союза журналистов России с 1993 года. Лауреат многих литературных конкурсов, печатался в различных периодических изданиях и литературных сборниках. За литературную деятельность награжден медалью им.Ф.М. Достоевского «За Красоту, Гуманизм, Справедливость» и «Звездой Ампары» за победы в конкурсах фантастического рассказа. Выпустил книги рассказов «Острова моей памяти», и двухтомник «Белый свет».
Из цикла рассказов «Дед Валериан и я»
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Марина Цветаева
– Вот ты учёный человек! Не то что я, серый лапотник. Вот скажи мне, почему как в книгах Россию описывают, так сразу березу вспоминают? Не сосну, коей в России не меряно, не ель, не осину, не дуб, не клен, а березу? Вот почему так?
Дед Валериан ворочает хворост в костре и сквозь пламя серьезно смотрит на меня, ожидая ответа. Это у нас с ним давняя игра такая. Он меня «ученым» кличет, а себя «серым лаптем», неучем. Придуривается, иронизирует. А в свое время был он инженером в Эмтээсе и даже председателем колхоза какое-то время. А закончил он сельхозакадемию, и не такой уж он тупой, как прикидывается. Хитрость все это. Для интереса. Он старше меня лет на двенадцать и потому, пользуясь правами старшего, называет порой пацаном. И имя мое переделал. Не нравится ему мое имя Геннадий, Гена, Генка. Гейкой меня кличет. А в хорошем расположении духа и дедом Гейкой.
Еще светло было, как мы расположились с ним в рощице, что рядом с селом, подалее от глаз людских. Хотелось просто посидеть, потолковать, – давно не виделись. Я люблю деда Валериана за философский какой-то склад ума. С ним интересно разговаривать. Особенно после стакашка малого. Да под зеленый лучок с солью и ржаным хлебушком.
Отпуская деда Валериана на волю, жена его, смахивающая на постаревшую актрису Зою Федорову, ворчала: «Опять тары-бары! Нет хлев починить – стоит без ворот нарастопашку [1]!»
И хотя в хлеву пусто, нет никакой живности, ворчит она для порядку, чтоб Валериан знал свое место. Однако со мной отпускает безропотно – не такой частый гость я у них.
А перед тем втихомолку жаловалась мне, что Валериан к старости стал увлекаться, самогоночкой баловаться. Боится, как бы в бОльшую привычку не вошло.
– Почему береза? – отзываюсь я. – А кто его знает! Может, потому, что Есенин березу любил и воспел ее в стихах своих. Не знаю, дед Валериан, право слово, не знаю.
– Вот! И никто не знает. А самое русское дерево на Руси – рябина. Не думал об том?
Я задумываюсь. Что-то есть в словах Валериановых, какая-то правда. И сразу перед глазами детские воспоминания. Дедова хата, где на чердаке висели березовые веники и связки рябины. Перемерзшей за зиму, сморщенной, но вкусной.
Свежая рябина и горька, и кисловата, много ее не съешь. А как морозом прихватит, становится вкус совсем другой у рябины: и от горечи немножко остается, а все-таки сладкая. И никакой тебе оскомины.
За зиму цвет другим у ягод стал: и хоть по-прежнему красные, но многие ягоды почти коричневые, ореховые, другие янтарные, ярко-желтые. Ой, и вкусно же!
Право не знаю, какие витамины в рябине, но наши вечно недоедавшие организмы требовали сладкого и чего-то еще…
И мы ели эту рябину горстями, набивали ее за обе щеки и жевали, жевали, жевали!
Вспомнилось, как мне было обидно, когда однажды я принес домой вот такой хваченной морозом рябины и выложил своим детям: угощайтесь! Они съели по ягодке и отодвинули ее в сторону – не понравилось. Конфеты вкуснее.
Мне жаль, что они, выросшие в городе, совершенно не общались с природой. Виноват в этом и я, конечно. Вечная погоня за заработком, желание жить не хуже других обернулись тем, что дети были предоставлены сами себе, жили в отрыве от природы. Они что-то потеряли из-за этого, что-то неуловимое, хорошее. Что-то прошло мимо их душ. Природа делает человека проще, мягче, добрее. Только работа на земле облагораживает и умиротворяет человека.
А с другой стороны, зачем им это все??? Чтобы жить сейчас, нужны алчные, хваткие, бессердечные, с крепкими челюстями. Закон джунглей! Не ты – так тебя!
Уже вечереет. Мои размышления прерывает фигура, появившаяся из-за кустов.
– От! – радостно перхает Валериан. – Лукьяновна! Пришла все-таки! Как нашла то нас?
– Мне ли не найти? – отвечает Нина Лукьяновна, жена Валериана. – Что я, ваших мест заповедных не знаю! Нате, вот вам! Закуска!
Она протягивает кисть рябины, огромную, тяжелую. В отсвете костра рябина светится кроваво-красным цветом, рубиновой россыпью.
– Вот угадала, Лукьяновна! Вот угадала! А мы только что про рябину говорили… Ну, что… под рябину?
Сказав это, Валериан опасливо покосился на жену.
– А и что ж! И я с вами! – сказала Лукьяновна.
Мы налили и выпили по маленькой.
Потянулись к рябиновой грозди, каждый оторвал несколько ягод и бросил их в рот. Рябина была уж хваченная морозцем, все-таки сентябрь на дворе. Но еще не дошедшая до той кондиции, когда ею можно лакомиться. А как закуска – в самый раз!
– Мы с Гейкой про рябину толкуем, – разъяснил Валериан Лукьяновне. – Почему не рябина символ России? Может, ты знаешь?
– Крови много на Руси пролито. Оттого и рябина красная растет. Напоминает. Помните, мол, люди, чего вам всем сегодняшняя жизнь стоила, сколько крови за нее пролито от Рождества Христова, а может еще ранее… Напоминает, что жив корень славянский и будет жить.
А почему не она российский символ, не ведаю. Наверное, забыли люди про то… Особенно в городах своих!
Мы замолчали. Объяснение было неожиданное и тревожное какое-то.
Вспомнилось. Осенью похолодает. Лесные опушки насквозь просвечивает. Паутинки посверкивают на мокрой росной траве. Идешь так вот, и вдруг из перелеска как будто выходят нарядные, увешанные гроздьями рябины. Предлагают: мимо не проходите, не проглядите, не пренебрегайте нашей ягодой! Щедрые мы! От души предлагаем!
Их ветерком обдувает, ершит, и птицы на каждой ветке жируют. С ветки на ветку перепрыгивают – друг другу в гости ходят: отведайте, у нас слаще! А рябины стоят себе, покачиваются, сами собой любуются…
– А еще рябина – дерево любви, – неожиданно заявляет Лукьяновна.
– Ну, ты старая что это, а? О любви заговорила!
– Помолчи, Валериан, знаю, что говорю! Когда парень к девке на свидание первый раз идет, должен он кисть рябины ей подарить, а та поставить или повесить на видном месте эту рябину дома. Чтобы рябина та долго напоминала об этом парне. Рябину надо дарить, а не розы глупые, которые завянут завтра же. И потом, в семейной жизни, всегда должна рябина быть. Семейная жизнь, она поначалу горьковатая, как рябина, которую морозцем еще не прихватило. Характеры притираются друг к другу, прилаживаются. И только пройдя через испытания, сладкая жизнь сладится. Сладкая, как рябина после морозов. После испытания холодом. Так-то вот!
Вот как неожиданно Лукьяновна открылась. Теперь я вспомнил, что в их доме везде кисти рябины висят. Неспроста, значит!
– Лукьяновна! А дед Валериан вам дарил рябину? Ну, в первый раз?
– А куда же он денется? Конечно, дарил! – залучилась морщинками Лукьяновна. – И я ему дарила, привораживала!!! Я ж его сразу распочухала [2]!
– Ну, так уж и привораживала! – притворно начал серчать дед Валериан. Но видно было, что ему это приятно.
– А и не делся никуда! Обурала [3]я тебя! На всю жизнь! – засмеялась Лукьяновна.
Мы еще посмеялись, выпили остатнюю и стали собираться. И так мне не захотелось уходить отсюда…
– Лукьяновна! Дед Валериан! Вы ступайте, а я здесь заночую… У костерка! Когда еще такой случай выпадет?
Старики дружно запротестовали, потом смирились. Валериан вынул из телогрейки здоровенный нож-складень и сказал: «Лапничку нарежь! На голой земле не лежи!»
– Учи ученого! – ответил незлобиво я.
Старики ушли. Я нарезал лапника, устроил себе мягкое ложе и лег. Я долго смотрел на угасающий костер и не заметил, как заснул.
Проснулся я от какого-то шороха. Уже светало. Я осторожно открыл глаз и увидел, как на расстоянии вытянутой руки, спокойно завтракает оставшейся вчера рябиной дрозд. Я лежал и наблюдал за ним сквозь прищуренные веки. Дрозд позавтракал, почистил перышки и был таков.
Мы стояли на дороге и ловили попутную машину. Наконец подъехал раздолбанный грузовичок. Подъехал и остановился возле нас.
– Дед Валериан! Сам едешь или гостя провожаешь? – спросил водитель.
– Да гостя дорогого провожаю. Ты, Сашок, доставь его в целости! Смотри у меня!
Дед повернулся ко мне.
– Давай обнимемся, что ли! Увидимся ли еще? А, дед Гейка?
– Один Бог ведает, дедушка Валериан! Ну, прощайте! Лукьяновна! Давай и с тобой обнимемся. Берегите тут друг друга.
Мы обнялись, и Лукьяновна сунула мне в руки какой-то сверток: «Это так! На память!»
И вытерла платочком выступившую слезу.
В зеркале заднего вида, я долго еще видел их, маленьких, на фоне дороги и бескрайнего поля. Сердце отчего-то защемило, и я полез в карман за валидолом. Сверток, положенный рядом на сидении, неожиданно развернулся.
– Ух ты! – раздался восторженный голос Сашка. – Это где же Лукьяновна такую красоту раздобыла?
Это была рябина. Необыкновенная рябина. Ягоды крупные, как виноград. В кабине даже стала светло от этого удивительного цвета.
Я оторвал небольшую веточку и приладил ее, зацепив за солнцезащитный козырек в кабине. Так мы и ехали. Ехали и любовались на эту гроздь.
Автор о себе
По профессии я петрограф (описыватель и исследователь горных пород), по призванию – служитель Слова. Это замечательное сочетание расширяет горизонт, позволяет не только воспринимать Мир сердцем, но и приближаться к постижению тайн Божественной Вселенной и нашего человеческого бытия.
