Текст книги "Карьера Никодима Дызмы"

Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Никодим утешал себя мыслью, что в салоне князя Ростоцкого он найдет поддержку в Яшунском и Вареде. Действительно, уже в передней встретился он с Варедой. Тот отдавал лакею пальто.

Поздоровавшись, они рука об руку поднялись по широкой мраморной лестнице во второй этаж, где было уже человек двадцать гостей.

Тут же у двери князь Томаш, стройный черноволосый, уже седеющий мужчина, беседовал по-немецки с двумя гостями.

– Обрати внимание, Никусь, – сообщил Вареда, – этот шустрый коротышка – барон Рейниц, берлинский дипломат, знаменитый гонщик, слышал?

– Ага… А другой?

– Граф Иероним Конецпольский. Похож на бурлака; говорят, его мать…

Не успел он кончить, как князь Томаш, заметив Дызму, извинился перед собеседниками и подошел к вновь прибывшим. Никодим и Вареда прошли вслед за хозяином в гостиную.

– Здравствуйте, здравствуйте. Наконец-то пан председатель почтил нас посещением. Когда же, полковник, мы увидим вас в генеральских эполетах? Знакомьтесь, пожалуйста, – сказал он, представляя Дызму двум своим собеседникам. Полковник был с ними уже давно знаком.

Заговорили по-немецки. Князь превозносил до небес хозяйственный гений Дызмы, то и дело называя его Наполеоном экономики. Дипломат вежливо кивал, граф Конецпольский усердно поддакивал.

Вдруг с дивана поднялась высокая, до невероятия тощая дама.

– Позвольте вас представить моей жене. Она давно хотела с вами познакомиться, – сказал князь и новел Дызму навстречу худой даме, которой с равным основанием можно было дать и двадцать пять лет и сорок. Она заулыбалась издалека и, прежде чем князь успел назвать фамилию гостя, воскликнула:

– Знаю, знаю, мне уже сказали. Здравствуйте, пан председатель. Как я рада, что могу наконец пожать руку человеку, который спас основу нации – вступился за помещиков!

И она протянула Дызме свою некрасивую, массивную руку, украшенную маленьким перстеньком.

– Землевладельцев, землевладельцев! – мягко поправил князь.

– Разве это не синонимы? – улыбнулась княгиня Никодиму.

– Извините, долг хозяина, – сказал князь, поклонившись, и покинул их общество.

– Не желаете ли познакомиться с графиней Конецпольской? Ваша поклонница. Правда, она получила воспитание в Вене и плохо говорит по-польски, но живо интересуется нашими делами. A propos,[15]15
  Кстати (франц.).


[Закрыть] как вы предпочитаете говорить: по-немецки или по-английски?

– По-польски.

– Ах, это очень патриотично! Я вас понимаю. Можно учиться языкам, чтобы читать иностранную литературу, но родной язык выше всего. Например, Жан Огинский… Вы знакомы с Жаном Огинским?

– Очень мало.

– Должна вам сказать, он немного чудаковат, но кто знает, может быть, применение такого метода – заслуга перед отечеством? Он бросил лозунг: говорить с иностранцами только по-польски! Это прекрасно, не правда ли? Почему, в самом деле, в Париже или в Лондоне мы говорим на их языке? Пусть они, когда бывают у нас, говорят на нашем.

– Это верно, но они не умеют…

– Да, да, понимаю, теория неосуществима на практике. Вы правы. Я же говорила: Жан Огинский —.чудак.

В дальнем конце гостиной человек восемь гостей, главным образом дамы, оживленно беседовали о чем-то.

– Позвольте представить вам председателя Дызму, – обратилась к ним графиня по-французски.

Мужчины встали, представившись, крепко пожали Никодиму руку. Ляля Конецпольская защебетала что-то по-немецки, чопорный старик с моноклем, неторопливо цедя слова, произнес английскую фразу. Из всего этого Дызма только уловил дважды свое имя.

Он растерялся, собрался было обратиться в бегство, но княгиня уже исчезла; ему пододвинули стул.

Дызма сел – другого выхода не было. Улыбнулся беспомощно. Водворилась тишина, и Никодим понял: надо что-то сказать. В мозгу зияла страшная пустота. Появилась злоба – почему это в его присутствии говорят на трех непонятных ему языках? Он хотел ответить что-нибудь – и не мог.

Положение спас лысый толстяк, сосед графини Конецпольской.

– Итак, – начал он, – мы имеем возможность убедиться, что слух о неразговорчивости пана председателя не легенда.

– Наконец-то по-польски! – не выдержал Никодим. Он до того был подавлен безнадежностью положения, что у него невольно вырвалось то, что он думал, то, что, казалось, должно было погубить его окончательно.

Все рассмеялись, и Дызма, к своему изумлению, обнаружил, что не только не попал впросак, но даже сказал что-то остроумное.

– Вы против иностранных языков? – спросила юная особа с крохотным ротиком и бритыми ниточками-бровями.

– Вовсе нет! Я только полагаю, что Огинский прав. – Никодим пришел уже в себя. – Надо знать иностранные языки для литературы и для поездки за границу, а говорить по-польски.

– Ах! А ешли кто не умеет? – спросила графиня Конецпольская.

Дызма задумался на мгновение и ответил:

– Пусть научится.

– Браво, браво! – раздались голоса.

– Так разрубают гордиев узел, – с убеждением сказал дородный брюнет в очках с золотой оправой, – это связано с престижем нашего государства.

Чопорный старик с моноклем наклонился к седеющей даме и почти вслух произнес:

– Камергер его святейшества опять угостит нас рассуждениями о державе. Будущий гетман коронный!

Все улыбнулись, а брюнет принялся возражать:

– Шутки в сторону, ординат.[16]16
  Ординат – владелец майората, имения, переходящего по наследству к старшему сыну.


[Закрыть] Я всегда говорил и буду говорить, что есть два пути превращения нашей страны в великую державу: поднять наш престиж и заключить брачные связи с аристократическими домами Европы. Поэтому я рад, что сегодня в нашем кругу находится государственный муж и человек дела, который принял мою сторону. Ибо…

Он продолжал, а Никодим, воспользовавшись тем, что старик с моноклем угостил его папиросой, спросил:

– Почему вы сказали о нем, что это будущий гетман?..

– Как! Вы не знаете? Это ж депутат Лясковницкий, помещик из-под Кракова. Воплощение безобидного снобизма… Считает себя магнатом, так как женат на баронессе фон Лидемарк.

– …Идея государственности… – не унимался Лясковницкий, – веками вынашивалась в нашем сословии. Не будем забывать, что Чарнецкий переплыл море, Жулкевский занял Москву, а Ян Варненчик завоевал Вену…[17]17
  В ноябре 1658 года, в период войны со шведами, Чарнецкий, вплавь перебравшись на остров Альсен, захватил его. В 1683 году польский король Ян Собеский (1624–1696), разгромив турок, взял Вену. Видимо, герой соединяет воедино Яна Собеского и другого польского короля, Владислава Варненчика (1425–1444).


[Закрыть]

– Что верно, то верно, – перебил его толстяк, – но, дорогой мой, теперь иные времена.

Ну и что же? Прежде польские дворяне проливали свою голубую кровь на рубежах, а сегодня мы внутри нашего отечества по наследству являемся поборниками государственной идеи, ее оплотом, если хотите – ее сокровищницей.

– Кажется, в нашей сокровищнице, – сказала почти беззвучным голосом седеющая дама, – только и есть, что одна эта мысль!

Старик с моноклем, которого только что величали ординатой, ответил с полупоклоном в сторону Никодима:

– Будем надеяться, что вскоре эта сокровищница пополнится более конкретным содержанием.

Графиня Конецпольская с очаровательной улыбкой обратилась к Дызме:

– Ach, sagen Sie, bitte, Herr President…[18]18
  Ах, скажите, пожалуйста, господин председатель… (нем.)


[Закрыть] Ach, pardon…[19]19
  Ах, простите (франц.).


[Закрыть]

Графиня перешла на польский язык, безжалостно коверкая слова:

– Мошет, ви мне скашете, как делается такая заметшательная мисль?

– Какая мысль?

– Ну та гениальная мисль, с той хлебной облигацией? Я никогда не видела людей, ну… ну…

– Изобретательных? – пришел ей на выручку ординат.

– Mais non,[20]20
  Да нет же! (франц.)


[Закрыть] людей в Ökonomie[21]21
  Экономике (нем.).


[Закрыть] таких, как, parexemple,[22]22
  Например (франц.).


[Закрыть] в музыке Стравинский…

– Ага, – пояснил лысый толстяк, – пани Ляля хочет сказать: создателей новых течений.

Да, да, – подтвердила она, – я любопытна, как это видумивается…

Никодим пожал плечами.

– Совсем просто: человек садится, думает и придумывает.

Для иллюстрации он подпер рукой голову. Это вызвало всеобщий смех. Дама в пепельном платье, молча наблюдавшая Дызму в лорнет, кивнула головой.

– Пан председатель, вы неподражаемы. Такого рода юмор напоминает мне Бестера Китона: бесстрастное лицо подчеркивает остроумие выходки.

– Ви злой, – с обиженной гримаской сказала Ляля. – Я спрашиваль, трудно ли видумивать такую мисль?

– Ничуть, – ответил Дызма, – совсем легко. Надо только иметь немного…

Он никак не мог вспомнить, как называлось это в словаре иностранных слов – то ли интуицией, то ли инфляцией, – и закончил наугад:

– …Интуиции.

Снова раздался смех. Заметив хозяйку, седеющая дама воскликнула:

– Жанетта! Твой председатель очарователен!

– Что за esprit d'a propos[23]23
  Находчивость (франц.).


[Закрыть] – добавила девица с оскальпированными бровями.

Княгиня была в восторге. Правда, Дызма не произвел такого фурора, как привезенный на последний раут подлинный, по заверению устроителей, кузен Аллена Шербо, но и сегодня все были довольны «звездой вечера». Кружок гостей, обступивших Дызму, все увеличивался. Никодим поздоровался с худощавой баронессой Леснер – дамой, которую встречал на бридже у Пшеленской. У той, видимо, не было тайн от баронессы, потому что она немедленно осведомилась у Никодима, не известно ли ему, как поживает «этот бедный Жорж Понимирский».

Благодарю вас, неплохо.

Так вы знакомы с Понимирским? – заинтересовалась безбровая девица.

– Как же! – ответил Никодим. – Мой коллега по Оксфорду.

Завязался разговор о семье Понимирских, которую здесь все хорошо знали. Улучив момент, вставил в разговор слово и депутат Лясковницкий:

– Какая страшная трагедия в этой семье! Выдали дочь за ростовщика. Как его фамилия?

– Куницкий, – подсказал Никодим.

– Неравные браки, – продолжал депутат, – могут обескровить наше сословие и…

– Пан депутат, – прервала его княгиня, – извините, что перебила вас, по я хотела спросить…

И, когда он подошел к ней, зашептала:

– Имейте в виду: председатель, кажется, в родстве с Понимирскими.

Речь между тем зашла о Пшеленской. Баронесса утверждала, что пани Пшеленской перевалило за пятьдесят, а ординат спорил, что не будет и сорока пяти. Никодим счел уместным информировать общество:

– Пани Пшеленской тридцать два года.

Все посмотрели на него с изумлением, а лысый толстяк спросил:

– Откуда это вам известно, пан председатель? Может быть, чуть побольше?

– Ну вот еще, – решительно заявил Дызма, – я это точно знаю: мне сообщила сама пани Пшеленская.

Он сказал это с полной убежденностью и был поражен, услышав в ответ раскаты хохота. Конецпольская чуть не десятый раз повторила, что он злой.

Хотя Дызма и успел освоиться с обществом, все же, увидев Яшунского, он ощутил немалое облегчение. Извинившись, Дызма направился к нему. Оба стали у окна, и Яшунский начал рассказывать какой-то анекдот.

– Необыкновенный человек, – заметил депутат Лясковницкий.

– С кем это он разговаривает? – заинтересовалась седеющая дама.

– Да… Председатель Дызма… Чувствуется, что даже в светской беседе он думает о важных делах. Удивительно интересный человек.

– Тип государственного мужа, – с убеждением заявил депутат.

– Очень интересный, – отозвалась безбровая девица.

– Он действительно из курляндских баронов? – спросила седеющая дама.

– О да, – подтвердил Лясковницкий, считавший себя знатоком геральдики. – Несомненно.

– Вполне comme il faut,[24]24
  Порядочный (франц.).


[Закрыть] – решила княгиня. Никодим рано вернулся домой и, поразмыслив над своим успехом у князя Ростоцкого, завалился спать.

Итак, он познакомился с высшей знатью, и она отнеслась к нему с почтением. Он получил несколько приглашений на различные дни. Никодим занес даты в записную книжку, он решил посещать как можно больше домов: вреда от этого не будет, а пользу принести может.

В сущности, он был невысокого мнения об аристократах.

«Дураки, – подумал Никодим, – только скажи что-нибудь, они уже в восторге, точно ты Америку открыл».

Но это не означало, что он решил изменить своей тактике, благодаря которой прослыл великим молчальником.

Сон прошел. Ворочаясь с боку на бок, Никодим курил папиросы одну за другой, наконец встал, зажег свет.

Ему пришло в голову: не прочитать ли письма Нины?.. Их набралось три большие пачки, почти все нераспечатанные. Он снова лег, стал читать. Всюду повторялось одно и то же: любовь, тоска, надежды, просьбы приехать, ну и, конечно, рассуждения.

Это было так скучно, что Дызма через четверть часа швырнул письма на пол и потушил свет.

Он стал вспоминать женщин, которые попадались ему в жизни. Было их не много, и, надо признать, ни одна из них не отняла у него столько времени, не заставила столько думать о себе, как Нина. Вспомнил он Маньку с Луцкой улицы. Наверно, совсем опустилась и дошла до билета. В сущности, жаль девчонку… Что бы она сказала, если б узнала, что их бывший жилец стал такой большой шишкой… Вот ахнула бы…

А чего стоят все эти бабы, которых он встретил в салоне князя Ростоцкого…

«И эти тоже зарились на меня, но, по совести сказать, я и понятия не имею, что с такими делать… Впрочем, все одинаковы. Если ты здоровый мужик, то уж сообразишь, что делать…»

ГЛАВА 11

Заседание наблюдательного совета открыл председатель Дызма, после чего секретарь Кшепицкий объявил порядок дня, затем слово взял директор Вандрышевский.

Собравшихся было человек пятнадцать, и все сосредоточенно слушали отчет. Было ясно, что первый период деятельности хлебного банка оправдал возложенные на него надежды; доказательством тому служило оживление в сельском хозяйстве, массовые закупки искусственных удобрений, сельскохозяйственных машин, оборудования для маслобоен. Рост цен на хлеб, как это явствовало из анализа ситуации, решительным образом повлиял на подъем экономической жизни страны, которая теперь вплотную приблизилась к ликвидации кризиса, что следует приписать гениальному эксперименту нашего уважаемого председателя Никодима Дызмы и его гибкому руководству сельскохозяйственной политикой.

Послышались крики «браво», и председатель, поднявшись с места, стал кланяться налево и направо членам наблюдательного совета.

Приступили уже к мелким отчетам, когда вошедший на цыпочках курьер вызвал Кшепицкого.

Через минуту тот вернулся и, наклонившись к уху председателя, прошептал:

– Пан председатель, приехала графиня Конецпольская.

– Конецпольская? Чего надо?

– Хочет вам что-то сказать. Хорошенькая бабенка. Попросите, пусть начальник департамента Марчевский заменит вас – выйдете к ней.

– Удобно ли?

– Удобно. Важного все равно ничего уже не будет, предложения примут без обсуждения.

– Ладно. Что им сказать?

– Можете сказать, что должны принять иностранца.

– Кого?

– Неважно, спрашивать не будут – иностранца.

Никодим жестом остановил чиновника, читавшего доклад.

– Я очень извиняюсь, ко мне приехал по важному делу иностранец. Может быть, вы, пан Марчевскйй, замените меня?

– Пожалуйста!

Дызма поклонился и вышел.

Толстяк в темных очках придвинулся к соседям, вполголоса проговорил:

– Соображает же этот Дызма. Министерская голова!

– Неиссякаемая энергия.

В небольшой гостиной, которая служила одновременно приемной, Дызму ждала графиня Конецпольская. Брезентовый комбинезон, кожаный шлем, на котором сверкали очки, делали ее неузнаваемой. Не без шика поздоровавшись с Дызмой и немилосердно коверкая слова, графиня заявила, что приехала только затем, чтоб забрать его в деревню.

Дызма удивился до крайности. Он не имел ни малейшего желания куда-либо ехать, тем более что договорился встретиться вечером с Варедой. Но Ляля не принадлежала к числу уступчивых. Она посулила ему сюрприз; когда и это не возымело действия, состроила глазки и заявила напрямик, что муж уехал за границу.

Отговориться возможности не было. Пришлось пойти переодеться и, согласно инструкции, взять с собой пижаму. Велев Игнатию оповестить Кшепицкого о его отъезде, Дызма спустился с лестницы.

Конецпольская сидела уже за рулем двухместного спортивного автомобиля без дверец. Последнее обстоятельство не очень-то обрадовало Дызму, когда он подумал о предстоящем путешествии.

Ляля помчалась с головокружительной скоростью, чуть не сшибла полицейского на перекрестке и, с улыбкой глянув на струхнувшего пассажира, еще прибавила газу. Через несколько минут они были уже у заставы. Тут начиналось прямое как стрела, недавно асфальтированное шоссе, и Ляля увеличила скорость километров до ста двадцати.

– Приятно?

– Нет, – откровенно признался Дызма.

– Почему?

– Слишком быстро, трудно дышать… Ляля поехала медленней.

– Вы не любите шкорость?

– Не люблю.

Ляля рассмеялась.

– А я безумно… В прошлый год в Мюнхене на автомобильных гонках я взяла за шкорость второй премия, я тогда добилась…

Ее слова перекрыл оглушительный треск. Ляля нажала на тормоз, и машина остановилась на обочине.

– Что случилось?

– Кишка лопнула! – Смеясь, она выскочила из автомобиля. – Помогать, помогать!

Никодим помог снять запасное колесо. Едва они тронулись в путь, Ляля заверещала:

– Шорт возьми! Бровь в глаз попала! Никодим расхохотался.

– Ресница?

Ляля сердито фыркнула.

– А ну вас! Все равно. Прошу посмотреть и поправить, у меня руки грязный.

Никодим глянул. Действительно, одна из ее длинных ресничек загнулась и попала под веко.

Он собрался было уже помочь, но Ляля хлопнула его по руке:

– Зачем руками, у вас тоже грязный…

– Так чем же? – спросил Никодим с изумлением.

– Ах, такой умный шеловек и такой дурашок! Губами!

Никодим рассмеялся.

– Ну, тем лучше.

Он провел несколько раз губами по дрожащему веку.

– Все в порядке?

Ляля кивнула.

Тот глаз хороший, теперь другой.

– Как! И в другой тоже попало?

– Еще нет, но, может быть, потом. – И она снова подставила ему лицо. Дызма наклонился к ней, и они стали целоваться.

– Приятно?

– Да.

– Ну так ехать!

Одним прыжком Ляля очутилась в машине.

– Садиться! Садиться!

Автомобиль рванулся с места.

«Вот бес! – подумал Дызма. – Эти бабы готовы живьем слопать человека…»

Выехав из рощицы, они нагнали другую машину. Ляля крикнула что-то по-французски. Две молодые девушки весело ей ответили. Некоторое время оба автомобиля шли вровень, девушки и Дызма разглядывали друг друга. Обе были, по-видимому, хорошенькие; впрочем, об этом нельзя было сказать наверняка – шоферские очки закрывали чуть ли не пол-лица.

– Кто это? – спросил он у Ляли.

– Панна Икс и панна Игрек, – засмеялась та в ответ.

– Не понимаю.

– И не надо. Зашем все понимать? Увидите сами.

– Они тоже к вам?

– Ага!

– Так, значит, там будет много народу?

– О нет! Какой любопытный. Увидите. Говорила вам – сюрприз.

Дызма почувствовал досаду и насторожился. До этого он был уверен, что Конецпольская везет его в имение только потому, что она одна, без мужа: это, казалось бы, подтверждала история с ресницей. А теперь, оказывается, там будет кто-то еще…

И действительно, когда они свернули с шоссе на дорогу, окаймленную низко подстриженной живой изгородью, в конце дороги, у дома, Дызма заметил несколько автомобилей.

На террасе в плетеных креслах сидели дамы. Как только автомобиль остановился, все гурьбой сбежали с лестницы, приветствуя хозяйку дома, и с любопытством стали рассматривать Дызму. А тот, очутившись в таком многолюдном женском обществе, растерялся.

– Так вот он, сильный человек! – патетически воскликнула крашеная блондинка с подведенными глазами.

Дызма нахохлился и молча поклонился. Хозяйка извинилась перед гостями и побежала переодеваться. Дамы окружили Никодима.

– Пан Никодим, вы приверженец Западного Обряда? – деловым тоном осведомилась коренастая брюнетка.

Удивленный Дызма вопросительно глянул на нее.

– Не понимаю, что вы хотите сказать?

– Отвечайте смело, – успокоила его чахлая девица с мечтательными глазами, – здесь только посвященные.

«Дело дрянь, – подумал Дызма, – они надо мной смеются».

– Мы только не знаем, – заметила брюнетка, – принадлежите вы к белой или к черной церкви.

– Я католик, – заявил Дызма после минутного колебания.

Всеобщий смех ошарашил его еще больше. В душе он проклинал себя за то, что поддался уговорам и поехал.

– Ах, пан председатель, – воскликнула дама с крашеными волосами, – вы бесподобны! Неужели каждый сильный человек считает, что женщины неспособны на серьезный разговор о вещах высшего порядка?

– Вы скрытный человек.

– Вовсе нет, я только не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ну хорошо, – смирилась брюнетка, – выскажите свое мнение, может ли панна Рена, – и она показала на бледную девушку, – может ли панна Рена быть хорошим проводником астральных флюидов?

Никодим посмотрел на панну Рену и пожал плечами.

– Откуда мне знать?

– Я понимаю, но все-таки?

– Если хорошо дорогу знает, то может.

Водворилось молчание. Дамы задумались.

– Вы имеете в виду эзотерическую дорогу? – спросила брюнетка.

– Да, – ответил наобум Никодим, решив тотчас по возвращения заглянуть в словарь, чтобы узнать, куда, собственно, ведет эта эзотерическая дорога.

Тем временем появился автомобиль с девушками, который они обогнали на шоссе.

Снова посыпались приветствия. Никодим выяснил, что старшую зовут Ивонной, младшую – Мариеттой, фамилия – Чарские. Обе тотчас пошли переодеваться.

– Славные девушки, – заметила крашеная дама. – Мне кажется, Мариетта была бы прекрасным медиумом. Ее утонченность в сочетании со спокойствием создают необычайно чувствительную амальгаму. Не правда ли, пан председатель?

– Конечно, почему бы нет.

– Проделайте, пожалуйста, с ней эксперимент, – продолжала крашеная дама свою атаку. – У меня такое впечатление, что ваша воля легко сломит спиральную реакцию самопознания. Императив внушения способен воздействовать даже на такие прослойки высших сил, о существовании которых до сих пор у самого субъекта или объекта – это уж как хотите – не было даже проявлений четвертой степени. Именно интуиция…

К счастью, вернулась Конецпольская, и Дызма отер со лба пот.

– Внимание, друзья мои! – воскликнула она, став в дверях. – Наш гость не любит, когда говорили на иностранных языках! Ах, ви здесь! Здравствуйте, здравствуйте.

Через минуту явился лакей и доложил, что завтрак подан.

К счастью для Дызмы, оживленная общая беседа избавила его от мучительных ответов. Он только издавал по временам неопределенное мычание. Говорили больше всего о моде, о планах на осень. И лишь деловитая брюнетка то и дело возвращалась к странным темам, которые показались сперва Дызме мистификацией. В конце концов он решил, что все это должно иметь какую-то связь с вертящимися столами.

В четыре кончили обедать. Дамы выпили много вина и коньяку, оживление почти граничило с фривольностью. На этом легкомысленном фоне Дызма по-прежнему сохранял достоинство и серьезность.

Опять перешли па террасу. Стоявшие возле дома машины исчезли – их, вероятно, убрали в гараж. Гости разбрелись по дому и парку. Хозяйка взяла Дызму под руку и, окликнув брюнетку, которую звали Стеллой, новела их и гостиную. Никодим понял, что теперь наконец выяснится цель приезда.

Действительно, Конецпольская сделала серьезное лицо и села, закинув ногу на ногу. Стелла с деловым видом закурила. Затем Ляля начала говорить, безжалостно калеча родную речь и не скупясь па иностранные выражения.

Она говорила о каком-то откровении, согласно которому необходимо устроить в Польше ложу, потому что во многих странах такие ложи есть, а здесь ее до сих пор не было. Ложа должна быть рассчитана на двенадцать женщин и одного мужчину. Женщины будут называться паломницами Троесветной Звезды, а мужчина – Великим Тринадцатым. Он будет владыкой над тремя законами: жизни, любви и смерти. В каком театре должна быть устроена эта ложа, Конецпольская так и не сказала. Затем слово взяла Стелла. Она изъяснялась так темно, что Дызма почти ничего не понял. То ему казалось, что это будет монастырь, то шайка торговцев живым товаром, потому что речь шла о «вовлечении молодых девушек путем обмана», о «спиритическом насилии», об «извечном законе рабства».

Одно только было ясно: сама графиня во всем этом деле мало что значит, тут больше Стелла.

Снова заговорила Копецпольская. Она заявила, что они решили обратиться к Никодиму с просьбой, чтоб он стал Великим Тринадцатым. Они пришли к убеждению, что он, человек непреклонной воли и глубокого ума, более всех достоин власти. Лишь он один сможет справедливо владеть в ложе законами жизни, любви и смерти – теми тремя лучами, которые составляют тайну Всеобщего Ордена Счастья.

Дызма был взбешен. Он сидел, сунув руки в карманы, насупившись. Про себя он поклялся, что не будет участвовать в этом деле. На кой черт ему это? Для того ли он занял такой пост и огребает теперь уйму денег, чтоб угодить в тюрьму? Ну нет! И когда обе дамы поднялись и Стелла замогильным голосом спросила: «Учитель, согласен ли ты взять на себя власть Великого Тринадцатого?»– Дызма сухо ответил: «Нет. Несогласен».

На лицах дам выразились печаль и изумление.

– Почему же?

– Не могу.

– Может быть, есть какие-нибудь препятствия герметического характера? – таинственно осведомилась брюнетка.

– У меня есть свои причины. Конецпольская заломила руки.

– Учитель! Скажи нам, может, это какой-нибудь глупость?

– Э-э, да что там, – махнул рукой Никодим. – Я в этих вещах не смыслю.

Брюнетку это взорвало.

Не разбираетесь? Прошу вас, учитель, не смейтесь над нами! У Ляли было откровение, что только вы можете стать Великим Тринадцатым.

У меня нет времени! – не унимался Дызма.

Учитель, это отнимет у вас так мало времени. Мистерии будут происходить только раз в месяц.

Не хочу.

Обе дамы посмотрели друг на друга в отчаянии.

Брюнетка воздела руки к небу и трагическим шепотом произнесла:

– Именем всемогущего ордена заклинаю тебя: отвори сердце для Трех Вечных Лучей!

Ляля, скрестив руки на своей высокой груди, набожно склонила головку.

Никодим струхнул. Он не был суеверным, но чем черт не шутит! А что, если существуют женщины с дурным глазом, которые могут напустить порчу на человека? Во всяком случае следует считаться с такой возможностью.

У низкорослой Стеллы были такие жуткие глаза и она так сверлила Никодима взглядом, что ему стало не по себе. Он почесал в затылке.

Сразу сказать трудно… Подумать надо…

Брюнетка торжествующе посмотрела на Лялю и воскликнула:

– Разумеется. Приказывайте, учитель. Впрочем, мы все знаем от Терковского, который уже посвящен, что вы обладаете таинственной силой, и поэтому…

При чем тут Терковский, – перебил ее Дызма. – Я сам не знаю, в чем, собственно, дело и чего вы от меня ждете?

Сию минуту, учитель! – И брюнетка полезла в сумочку. – Сейчас я вам дам устав ложи и вероучение Трех Канонов Знания.

Она достала брошюру и несколько листов машинописного текста. Сунула все это Никодиму.

– Превосходно! Будьте добры, почитайте это, учитель. Двух часов хватит. Правда, Ляля? До свидания! Мы оставим вас здесь одного. В семь, перед обедом, мы придем сюда, чтобы услышать из ваших уст окончательное решение. Да направит мудрость Звезды пути мыслей твоих!

Обе поклонились и вышли.

– Спятило бабье! Палки на них нет! – проворчал Дызма и с размаху швырнул бумаги в угол.

Им овладела тревога. Все это свалилось на него так неожиданно… Дело пахло не то крупным мошенничеством, не то вызовом духов с того света.

– Лезут же в башку такие вещи. И деньги у них и положение в обществе, так поди ж ты, мало этого: еще что-то выдумали! Белены объелись…

Никодим был зол на себя за то, что так доверчиво сам полез в ловушку. Будь это в Варшаве, ушел бы домой – и точка…

Как-никак надо посмотреть, что там в бумагах.

Никодим раскрыл брошюру и выругался: она была написана по-французски. Хотел снова швырнуть ее в угол, но его заинтересовала виньетка, точнее – рисунок.

На нем был изображен зал без окон. Посредине на троне, закрыв глаза, восседал тощий малый с черной бородой. Над его головой сияли звезда с тремя лучами и три факела. Вокруг на полу лежали, распластавшись, голые женщины.

Дызма сосчитал их спичкой.

– Двенадцать!.. Так это, значит, паломницы… А тот малый, стало быть, я… Что за черт!

Никодим стал перелистывать страницы. В конце тоже был рисунок. При виде его Дызма содрогнулся: козел с двенадцатью рогами и с человеческим лицом. Теперь сомнений не оставалось.

– Дьявол!

Он не принадлежал ни к верующим, ни к тем, кто соблюдает религиозные обряды, но все же счел за благо перекреститься, да еще на всякий случай схватился за пуговицу.

– Фу, свиньи!

Затем взял листы, отпечатанные на машинке, и с облегчением вздохнул: они были написаны по-польски.

Никодим читал медленно, некоторые места – по два-три раза, и все же многого понять не мог, главным образом потому, что не знал значения некоторых слов.

Из прочитанного он уяснил себе, что речь идет о создании сообщества сестер. Цель его – приближение к идеалу трех законов: жизни, любви и смерти. Высшая мудрость достигается в наслаждении духа, тела и ума. Для этого двенадцать паломниц должны постичь благодать рабства и выбрать деву-заступницу, которая отыщет Владыку Воли, Учителя Звезды, Светоча Разума, который и будет Великим Тринадцатым.

Тут же он выяснил, что избранник должен отличаться исключительными талантами, быть человеком мудрым, творчески одаренным, плодовитым и, самое главное, – обладать несгибаемой волей и быть в расцвете физических сил.

Великий Тринадцатый исполняет свои обязанности в продолжение трех лет, после чего выбирают другого. В этом же параграфе было сказано, что Великому Тринадцатому принадлежит неограниченное право повелевать паломницами и карать их за ослушание. Разглашение тайн ложи грозит смертью.

Затем следовали описания обрядов, где упоминалось о слиянии духом и телом, об употреблении вина, о молитвах и о беседе с умершим.

В конце было оговорено, что не следует смешивать орден с культами черной и белой магии.

Никодим сложил листы и задумался.

Несомненно, что все это было каким-то сообществом, где не обходится без дьявола. Дорого дал был он за то, чтобы знать это все до выезда из Варшавы. Хо-хо! Тогда бы и десяти графиням не удалось затащить его сюда, а сейчас…

Кто знает, что с ним сделают эти «паломницы», если он откажется… Они уже посвятили его в свои тайны и теперь из опасения, как бы он их не выдал, придумают какую угодно пакость. Тут черным по белому написано, что тот, кто не сохранит тайны, должен поплатиться жизнью.

– Привязались, стервы!

Никодим сунул руки в карманы и принялся ходить взад и вперед по комнате. Затем ему пришло в голову, что, может быть, дело не так уж скверно. Ведь он будет главным, все приказания будут исходить от него. Может, попробовать?

Во всяком случае, это лучше, чем быть отравленным или пострадать от нечистой силы.

Он уже был склонен принять их странное предложение. Известную роль играло в этом желание узнать, что дальше. Он не опасался, что не справится с обязанностями Тринадцатого, – в одном месте было написано, что учитель является только духовным вождем ложи, а формальное руководство и отправление обрядов возложено на сестру-заступницу.

Когда пробило семь и раздался стук в дверь, решение уже созрело.

Явилась одна лишь Стелла, и это несколько обеспокоило Никодима. Присутствие живой, шумной графини с ее смеющимися глазами сообщало всей этой история более житейский характер. В брюнетке было что-то демоническое, к тому же она была, по-видимому, женщиной умной и суровой.