Текст книги "Виновных нет (Ахматова и Гаршин)"

Автор книги: Т. Позднякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В.Г.

Из каких ты вернулся стран

Через этот густой туман?

Или вижу я в первый раз

Ясный взор прощающих глаз?

1937

Здесь слышится перекличка с отрывком под названием "Из Ленинградских элегий" {58}: "О! Из какой великолепной тьмы,/ Из самой окончательной разлуки/ Вернуться можно". Н.В.Королева датирует эти строки 1956-м г., предполагая их связь с темой "невстречи" Анны Ахматовой с Исайей Берлином {59}.

"Из каких ты вернулся стран..." Что это? Появление "Гостя из Будущего"? Возвращение давно потерянного: "...предчувствую встречу вторую,/ Неизбежную встречу с тобой." (1913)? Узнавание ожидаемого и наконец воплощенного: "Прости, прости, что за тебя/ Я слишком многих принимала" (1915)? Или услышанная мольба о прощении: "Прости меня теперь. Учил прощать Господь" (1916)?

Мотив вины и прощения.

Тот же мотив – в другом неизвестном стихотворении Ахматовой {60}:

За всю неправду, сказанную мною,

За всю мою возвышенную ложь

Когда-нибудь я казни удостоюсь,

Но ты меня тогда не проклянешь.

Но ты, меня любивший столько весен,

Но ты, меня обретший в мраке сосен,

Мне ведомо, что ты меня поймешь.61

24 III 41г.

Впрочем, остается некоторое сомнение в авторстве Ахматовой, так как нет автографа этого стихотворения. Его записала Андриевская в своем дневнике – в числе других ахматовских стихов.{62}

Вероятно, стихотворение обращено к Гаршину. Март 1941-го – четвертая годовщина их близости.

Тема "непрощенной лжи" впервые прозвучала в 1911 г. в стихах из сборника "Вечер" "Три раза пытать приходила".

"Великолепная тьма", "густой туман", "мрак" – многозначные образы ахматовской поэзии: толща времени, бездна, обещание света, еще не проявленная жизнь.

Виновному, предавшему, не прощенному не найти выхода из мрака: "Сам заблудился и, возжаждав сильно,/ Источника во мраке не узнал" ("В тот давний год, когда зажглась любовь.", 1921).

"Мрак" для Ахматовой есть и то первозданное состояние, в котором души неразлучны и неразделимы: "... я делил с тобою/ Первозданный мрак" ("Пролог, или Сон во сне", 1963). Далее в "Прологе": "Где б ты ни был, ты делил со мною/ Непроглядный мрак..."

Может быть, прежде всего Гаршин, а уж потом Берлин стоит за лирическим героем созданной в Ташкенте, сожженной в послевоенном Ленинграде пьесе "Энума элиш", частично восстановленной в 196О-е гг. под названием "Пролог, или Сон во сне". {63}

В строках "Пролога" можно расслышать антитезу стихотворению из дневника Андриевской: "Прокляну, забуду, дам врагу,/ Будет светел мрак и грех прекрасен." – "Но ты меня за то не проклянешь".

"Светел мрак и грех прекрасен" – вновь соседство слов, противоречащих друг другу по смыслу, рождает новый смысл: наличие вины, не ожидающей прощения.

В 1944 г, в Ташкенте, за месяц до возвращения в Ленинград, Ахматова написала стихотворение:

Справа раскинулись пустыри,

С древней, как мир, полоской зари.

Слева, как виселицы, фонари.

Раз, два, три.

А надо всем еще галочий крик

И помертвелого месяца лик

Совсем ни к чему возник.

Это – из жизни не той и не той,

Это – когда будет век золотой,

Это – когда окончится бой,

Это – когда я встречусь с тобой.

Адресат этого стихотворения также Гаршин. А то, что оно "описывает ташкентский пейзаж, не противоречит возможности узнать в нем шекспировские декорации", – пишет Р. Д. Тименчик.{64} И отмечает неожиданное совпадение последних строк стихотворения с первыми строками "Макбета", похожие приметы обещанных событий и "галочий крик", указывающий у Шекспира (в переводе Пастернака) на скрытого убийцу. Исследователь видит в этом стихотворении одну из сквозных тем ахматовской поэзии – чувство тайной вины, "ведомое одной героине", из которого "во многом вырастает вся "Поэма без героя"". Он обращает внимание на то, что в экземпляре поэмы, посланном Ахматовой осенью 1943 г. из Ташкента в Ленинград Гаршину, был эпиграф из "Макбета" – слова врача о леди Макбет: "Небу известно то, о чем она знает".{65}

Еще в начале января 1941 г. Ахматова начала писать вторую часть "Поэмы без героя". Тогда эта часть называлась "Intermezzo", что в переводе с латинского означает – "находиться посредине". "Intermezzo" – небольшое музыкальное произведение свободной формы, соединяющее основные части музыкальной композиции ("И отбоя от музыки нет"). Здесь, в "Поэме", это, по словам Ахматовой, "арка", перекинутая от прошлого к будущему.{66} Уже тогда "Intermezzo" было посвящено Гаршину. В Ташкенте Ахматова сделала значительные вставки в "Intermezzo" и дала этой части "Поэмы" дополнительное название, возможно, в свое время подсказанное Гаршиным-нумизматом, -"Решка".

Решка – оборотная сторона монеты, та, на которой обозначена ее стоимость. Монета, упавшая во время игры в орлянку решкой, свидетельствует о проигрыше.

Название "Решка" ассоциируется с заглавием гаршинского дневника: "Cash accounts of life" – "Жизненные счеты". Под этим заголовком Гаршин и записывал свои разговоры с Ахматовой, ее стихи, а также имевшие для него особый смысл латинские изречения, цитаты из литургических текстов.

"Жизненные счеты" Гаршина и ахматовская "Решка".

Если в первой части "Поэмы" – "Девятьсот тринадцатый год" – кружится маскарад петербургской гофманианы, то "Решка" обнаруживает изнанку маскарадного плаща:

Карнавальной полночью римской

И не пахнет. Напев Херувимской

За высоким окном дрожит.

В дверь мою никто не стучится,

Только зеркало зеркалу снится,

Тишина тишину сторожит.

Плата за участие в гофманиане – трагедия совести, трагедия одиночества. По Шереметевскому чердаку "пронеслась адская арлекинада", а "в печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема". В "Прозе о Поэме" Ахматова писала, что в "Решке" она "такая, какой была после "Реквиема" и четырнадцати лет жизни под запретом на пороге старости, которая вовсе не обещала быть покойной...".

Строки же из "Реквиема", самые горькие, самые обнаженные: "Уже безумие крылом/ Души накрыло половину.", имели посвящение: "Другу"{67}. Они были переписаны Гаршиным с эпиграфом из Пушкина, позже перечеркнутым: "Не дай мне Бог сойти с ума".

В "Решке" Ахматова "бесовскою черной жаждой/ Одержима" – той жаждой, благодаря которой это время стало для нее невероятно плодотворным. 1940 год Ахматова называла своим апогеем: "Стихи звучали непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь"{68}.

Февраль 1940-го – "Клеопатра".

По приказу римского императора Октавиана Августа взятую в плен Клеопатру, как рабыню, должны были с позором вести перед победившими войсками. Клеопатра пережила свое унижение ("Уже на коленях пред Августом слезы лила") – и Ахматова тоже ("Кидалась в ноги палачу"). Но страшнее собственного унижения судьба сына:

А завтра детей закуют.

О, как мало осталось

Ей дела на свете – еще с мужиком пошутить

И черную змейку, как будто прощальную жалость,

На смуглую грудь равнодушной рукой положить.

Много позже в "Прозу о Поэме" Ахматова привела "Лишнюю тень", которая за огромным пиршественным столом показала "всем их будущее Дон Жуану -Командора, Фаусту, еще старому, – Мефистофеля, Клеопатре – змеек..."

Самоубийство как избавление от муки, как вариант разрешения трагедии. Приглашение смерти – эта тема звучит в "Реквиеме":

Ты все равно придешь – зачем же не теперь?

Я жду тебя – мне очень трудно.

Ахматова принадлежала к тому поколению, по которому прошла "эпидемия самоубийств". Сквозь ткань "Поэмы без героя" просвечивает реальное событие -самоубийство поэта Всеволода Князева в 1913 г. В 1920 г. покончил с собой брат Ахматовой Андрей Горенко.{69} Теперь же, в конце 1930-х – начале 1940-х, рядом с Ахматовой был Гаршин, которого сопровождали тени родных, добровольно ушедших из жизни.

В семилетнем возрасте он пережил потрясение от самоубийства отца -Георгия Михайловича Гаршина, застрелившегося почти на его глазах.{70} В 1930 г. он хоронил свою двоюродную сестру, Наталью Евгеньевну Гаршину-Энгельгардт, которая после ареста мужа бросилась в пролет лестницы.{71} Она повторила смерть их дяди Всеволода Михайловича Гаршина, в 1888 г. (через несколько месяцев после рождения Владимира Георгиевича), потрясшую всю мыслящую Россию.

И сам Владимир Георгиевич, возможно, бывал на пороге самоубийства: "Я с неведомой дороги/ Тихо никну на пороге/ И молю: "Прими, введи!/ Дай мне быть преображенным,/ Светлой ризой облаченным,/ Дай мне быть, как Ты, бесстрастным!"/ Слышу голос тихий, ясный:/ "Можешь? Смеешь? – Сам войди", -писал он в стихотворении 1920 г. "Сыпной тиф".

Так что традиционный для поэзии начала XX в. образ жалящей грудь змейки мог обрести для Ахматовой – через опыт близкого человека – особую остроту "прощальной жалости".

Августом 1940 г. датированы стихи:

Соседка – из жалости – два квартала,

Старухи, – как водится, – до ворот,

А тот, чью руку я держала,

До самой ямы со мной пойдет.

Чуковская писала об этих стихах:"...с каким могуществом она превращает в чистое золото битые черепки, подсовываемые ей жизнью! Вот уж воистину "из какого сора растут стихи, не ведая стыда". Тут и Таня, избивающая Валю, и беспомощный В.Г., но в стихах это уже не помойная яма коммунальной квартиры, а торжественный и трогательный час похорон".{72}

Тот, чью она руку тогда "держала", – Гаршин. Если бы речь шла здесь о сыне, то – держала бы за руку, то есть вела. Здесь же "руку" держала того, с кем вместе шла ("В.Г. меня никогда не бросил бы. До самой смерти.").

Стихотворение "Соседка – из жалости – два квартала" перекликается и спорит со строками из поэмы "Путем всея земли" ("Китежанка"), написанной несколькими месяцами раньше:

За древней стоянкой

Один переход.

Теперь с китежанкой

Никто не пойдет,

Ни брат, ни соседка,

Ни первый жених, -

Лишь хвойная ветка

Да солнечный стих.

Поэма о странствии души во времени – в разных исторических временах.

Одно время "Китежанка" была посвящена Гаршину.{73}

Прямо под ноги пулям,

Расталкивая года,

По январям и июлям

Я проберусь туда.

Никто не увидит ранку,

Крик не услышит мой,

Меня, китежанку,

Позвали домой.

"Китежанку позвали домой" – в ту глубь времен, "когда мы" еще не "вздумали родиться"{74}, а город Китеж, спасаясь от татарского нашествия, погрузился в воды светлого озера.

Ахматова, любившая замечать "странные сближения", может быть, обратила внимание и на такое: в преданиях рода Гаршиных сохранилась память о древнем предке – каком-то мурзе Горше или Гарше. При Иване Третьем, в период раскола Золотой Орды и свержения татаро-монгольского ига, он вышел из Орды и крестился.{75} То есть ушел от хана Ахмата – легендарного предка Анны Ахматовой.

Через историю дворянского рода Гаршиных прочитываются страницы российской военной истории {76} и революционного движения {77}.

Это могло быть интересно Ахматовой, ведь и в истории своей семьи она хотела видеть, говоря словами Берлина, "сверкание мечей" {78}: моряки, морские разбойники, пираты, интеллигенты, связанные с революционерами-народовольцами.

Ахматова и Гаршин – сближение начал и встреча в одном поколении. Из "Прозы о Поэме": "Такой судьбы не было ни у одного поколения, а может быть, не было и такого поколения..."

Судьба поколению была обещана событиями Русско-японской войны.

Непосредственно участвовали в этой войне старшие брат и сестра Гаршина – Михаил и Вера Гаршины. {79}

Из поэмы "Путем всея земли":

Черемуха мимо

Прокралась, как сон,

И кто-то "Цусима!"

Сказал в телефон.

Ахматова называла Цусиму "первым ужасом" своего поколения. {80}

Определила судьбу поколения Первая мировая:

Окопы, окопы, -

Заблудишься тут!

От старой Европы

Остался лоскут,

Где в облаке дыма

Горят города...

Юность Гаршина, выпавшая на годы Первой мировой и Гражданской войны, -исторический комментарий к этим строкам поэмы "Путем всея земли".{81} Есть основания полагать, что тогда на военных дорогах судьба столкнула Гаршина с М.Булгаковым и М.Волошиным.{82} Гаршина упоминает в своем письме от 13 сентября 1914 г. Блок.{83}

К Гаршину обращены и написанные в 1942 г. в Ташкенте два стихотворения Ахматовой о Второй мировой, которые она первоначально предполагала включить в один цикл {84}:

Глаз не свожу с горизонта,

Где мятели пляшут чардаш.

Между нами, друг мой, три фронта:

Наш и вражий и снова наш.

Я боялась такой разлуки

Больше смерти, позора, тюрьмы.

Я молилась, чтоб смертной муки

Удостоились вместе мы.

***

С грозных ли площадей Ленинграда

Иль с блаженных летейских полей

Ты прислал мне такую прохладу,

Тополями украсил ограды

И азийских светил мириады

Расстелил над печалью моей?

Трагедия разделенности и утешение. Чуковская писала, что в черновике за последним шестистишием следовало: "Я твоей добротой несравненной." {85}.

Под азийскими звездами Ахматова закончила первую редакцию "Поэмы без героя". "Эпилог" – о войне и блокаде – имел посвящение "Городу и Другу".

14 апреля 1943 г. Ахматова отправила "Поэму без героя" в Ленинград Владимиру Георгиевичу.{86}

Непосредственно к Гаршину в "Эпилоге" обращены были строки:

Ты мой грозный и мой последний,

Светлый слушатель темных бредней,

Упованье, прощенье, честь.

Предо мной ты горишь, как пламя,

Надо мной ты стоишь, как знамя,

И целуешь меня, как лесть.

Положи мне руку на темя,

Пусть теперь остановится время

На тобою данных часах.

Нас несчастие не минует,

И кукушка не закукует

В опаленных наших лесах.

"Пусть теперь остановится время" – вероятно, отсылка к "Фаусту": "Остановись, мгновенье, ты прекрасно". И одновременно – спокойное приятие несчастья как данности. В некоторых вариантах "Поэмы" перед "Эпилогом" стоял эпиграф из Хемингуэя: "Я уверена, что с нами случится все самое ужасное".

В 1944 г. Ахматова сняла посвящения Гаршину в "Поэме без героя" и кардинально изменила смысл адресованных ему строф {87}:

Ты не первый и не последний

Темный слушатель светлых бредней,

Мне какую готовишь месть?

Ты не выпьешь, только пригубишь,

Эту горечь из самой глуби -

Это нашей разлуки весть.

Не клади мне руку на темя -

Пусть навек остановится время

На тобою данных часах.

Нас несчастие не минует

И кукушка не закукует,

В опаленных наших лесах...

В черновиках Ахматовой сохранились строки {88}:

Я еще не таких забывала,

Забывала, представь, навсегда.

Я таких забывала, что имя

Их не смею теперь произнесть,

Так могуче сиянье над ними,

(Превратившихся в мрамор, в камею)

Превратившихся в знамя и честь.

Март 1961

Слова эти откликнулись эхом голосов из "Пролога": "Имя твое мне сейчас произнесть/ смерти подобно.", "Не таких и на смерть провожала,/ Не такого до сих пор виню".

В цикл "Трещотка прокаженного" Ахматова включила два стихотворения, написанных летом 1944-го, непосредственно после разрыва с Гаршиным. Эти стихотворения интонационно различны – гневное неприятие судьбы, и чувство обреченности:

Лучше б я по самые плечи

Вбила в землю проклятое тело,

Если б знала, чему навстречу,

Обгоняя солнце, летела.

***

Последнее возвращение

У меня одна дорога:

От окна и до порога.

Лагерная песня

День шел за днем – и то и се

Как будто бы происходило

Обыкновенно – но чрез все

Уж одиночество сквозило.

Припахивало табаком,

Мышами, сундуком открытым

И обступало ядовитым

Туманцем...

"Ядовитым туманцем" обернулся "густой туман" из четверостишия в дневнике Гаршина.

Бескомпромиссно звучит голос Ахматовой в стихах, которые в рукописи датированы январем 1945 г., но озаглавлены "Без даты": "А человек, который для меня/ Теперь никто {89}." "Без даты", может быть, потому, что хотя прошло более полугода со времени разрыва, но обида неизбывна.

Ахматова вернулась из Ташкента, по словам М.И.Алигер, "преображенная, молодая и прекрасная"{90}. Страшным призраком показался ей человек, переживший блокаду и потерявший способность разделить с ней ее новую молодость. Страшным призраком показался и ее несчастный город. И другу и городу она ставит свой "диагноз".

Л.В.Яковлева-Шапорина, встретившая Ахматову на улице, записала в дневнике 22 сентября 1944 г.: "Она стояла на углу Пантелеймоновской и кого-то ждала. Она стала грузной женщиной, но профиль все тот же или почти. Что-то есть немного старческое в нижней части лица. Разговорились: "Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над ними витают, теней, умерших с голода. Это нельзя было допустить, надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре.

Оставить 50 000 – на них бы хватило продуктов. Это чудовищная ошибка властей. Все здесь ужасно. Во всех людях моральное разрушение, падение. (Ахматова говорила страшно озлобленно и все сильнее озлобляясь. Все ненормальные. . Все здесь ужасно, ужасно"". {91}

Через два года Ахматова переплавила в поэзии ужас перед пережившим блокаду Ленинградом: "И я свой город увидала/ Сквозь радугу последних слез". Это в стихах, в которых она отметила "Вторую годовщину" возвращения из Ташкента и разрыва с Гаршиным. Здесь ее собственной "обиды и разлуки боль" неожиданно перебивается образом чужого страдания:

Нет, я не выплакала их.

Они внутри скипелись сами.

И все проходит пред глазами

Давно без них, всегда без них.

..........................

Без них меня томит и душит

Обиды и разлуки боль.

Проникла в кровь – трезвит и сушит

Их всесжигающая соль.

Но мнится мне: в сорок четвертом,

И не в июня ль первый день,

Как на шелку возникла стертом

Твоя "страдальческая тень".

Еще на всем печать лежала

Великих бед, недавних гроз, -

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слез.

"Страдальческая тень" – цитата из шестой главы "Евгения Онегина": "Его страдальческая тень,/ Быть может, унесла с собою/ Святую тайну." {92}

Поступок Гаршина для Ахматовой не имел разгадки.

Чуковская записала, как спустя долгие годы Ахматова призналась ей, не называя имени Гаршина: "У меня так было в 44-м году сделалось трудно жить, потому что я дни и ночи напролет старалась догадаться, что же произошло". {93}

Впоследствии Ахматова "забыла" Гаршина: не говорила и не писала о нем. Однако за год до смерти, в 1965-м, составляя план автокомментария к "Поэме без героя", она его "вспомнила":

"Строфы, содерж траг

Решка

Рок в собств биогр.

Эпилог

I. Ты не первый и не последний

(Это нашей разлуки весть!)

I. Как бы холодное констатиров и ... всплеск ужаса: Это нашей разлуки весть!

II. Здесь можно не объяснять".{94}

Имя Гаршина в "Записных книжках" Ахматовой встречается всего один раз -рядом с приведенной выше записью:

"А может быть, его (Гар) тоже приглашали?!" {95}

О чем это?

Из "Прозы о Поэме": "Там , среди таинственных зеркал, за которыми когда-то прятался и подслушивал Павел Первый , оказались неприглашенными ряженые 1941 года".

Может быть, Гаршина тоже "пригласили" на этот маскарад?

И опять из "Прозы о Поэме":

"Маскарад

Новогодняя чертовня

Ахматоведы продолжают разгадывать ахматовские криптограммы.

***

В 1963 г., когда "Поэма без героя" очередной раз казалась Ахматовой законченной, она тем не менее думала, не вставить ли в "Решку" следующие строки {96}:

И тогда мой гость зазеркальный,

Не веселый и не печальный

Просто спросит: "Простишь меня?"

Обовьет, как цепью жемчужной,

И мне сразу станет ненужно

Мрака ночи и блеска дня.

Кто просит прощения? Не один был "гость зазеркальный", и не один Гаршин мог просить о прощении. Да и сама Ахматова жила с чувством вины.

В некоторых списках первой редакции "Поэмы без героя" стоял эпиграф: "Все правы". {97}

А современники Всеволода Гаршина вспоминали, что в тяжелые минуты он повторял вслед за безумным Лиром:

"Кто говорит: он виноват?

Виновных нет. Я всех простил!" {98}

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Издания:

Ахматова – Ахматова А. А. Собр. соч.: В 6-ти тт. М., 1998-2001

Анна Ахматова и Фонтанный Дом – Попова Н.И., Рубинчик О.Е. Анна Ахматова и Фонтанный Дом. СПб., 2000

Будыко – Будыко Ю. И. Владимир Георгиевич Гаршин. Историко-биографический очерк. Л.,1982. Машинопись.

Воспоминания – Воспоминания об Анне Ахматовой: Сборник. М., 1991

Гаршин Вс. – Гаршин В.М. Полн. собр. соч.: В 3-х тт. Т. 3– Письма. М.-Л.,

1933

Герштейн – Герштейн Э. Г. Мемуары. СПб., 1998

Дополнения – Волкова К. Г., Гаршин А. В. Дополнения к историко-биографическому очерку Ю. И. Будыко "В. Г. Гаршин". Л., 1983. Машинопись

Журавлева – Журавлева Т. Б. В. Г. Гаршин (1887-1956). СПб., 1994. (Серия "Выдающиеся деятели медицины".)

Записные книжки – Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М.-Турин, 1996

Лукницкий – Лукницкий П. Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1 (1924-1925). Париж, 1991. Т. 2 (1926-1927). Париж-Москва, 1997.

Рыбакова – Рыбакова О. И. Грустная правда // Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма. Л., 1990

Пунин – Пунин Н.Н. Мир светел любовью: Дневники. Письма. М., 2000

Современники о Вс.Гаршине – Современники о В. М. Гаршине: Сборник. Саратов, 1977

Томашевская – Петербург Ахматовой: семейные хроники. Зоя Борисовна Томашевская рассказывает. СПб., 2001

Чуковская – Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3-х тт. М., 1997

Институты, архивы:

АМН – Академия медицинских наук

ВМА – Военно-медицинская академия

ИЭМ – Институт экспериментальной медицины (с 1933 г.– ВИЭМ)

ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский Дом)

1ЛМИ – I Ленинградский медицинский институт

МА – Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме

РГАЛИ – Российский государственный архив литературы и искусства

РНБ – Российская Национальная библиотека, Рукописный отдел

ЦГИА СПб. – Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга

ЦНИРРИ – Центральный научно-исследовательский рентгенологический и раковый институт

Каталог – Материалы, относящиеся к биографии и деятельности В. Г. Гаршина, в собрании Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме

КОММЕНТАРИЙ

(Т.С.Позднякова)

{1} Чуковская, т. 1,с. 153.

О различных вариантах первой строки в публикациях этого стихотворения см. также: Чуковская, т. 1, с. 37-38; т. 2, с. 225-226. Впервые строка "Годовщину последнюю празднуй" – в издании: Ахматова А. А. Бег времени. М.-Л., 1965. С. 268.

{2} К.Г.В.

Ты статью мою, Любарш, не комкай,

Ты в корзину ее не бросай,

Не пришла я к тебе незнакомкой,

Обо мне тебе спел попугай...

Не сердись, не гляди так кисло,

Знаю, знаю, велик объем,

Но ведь ты посмотри на числа

Протокола в труде моем.

Ты статью мою, Любарш, не комкай,

Ты ее, дорогой, прочти,

Ей не место в корзине, на полке,

Ее в Virchow's Archiv помести.

Любарш – редактор журнала "Archiv Pathologie Virchow's". Имеется в виду работа К.Г.Волковой об атеросклерозе у попугая.

{3} Дед Гаршина, Михаил Егорович Гаршин (1817-1870), в 1859-1860 гг. опубликовал в сатирическом журнале "Искра" "Заметки провинциала о том, как легко найти через адресный стол живущего в Петербурге, и приключения того же провинциала" и "Два портрета" – сатирическое "сказание" о нравах своих коллег по земству. Кроме того, он автор ряда статей по вопросам назревавшей тогда крестьянской реформы. Статьи заслужили одобрение Н.Г.Чернышевского (см. "Современник", 1859, кн. I, отд. 2, с. 80).

Бабка Гаршина, Екатерина Степановна Гаршина (урожд. Акимова) (1825-1897), сотрудничала в "Северной Пчеле", в "Санкт-Петербургских ведомостях" и "Учителе". Получила также известность как переводчица, делала переводы по заказу издателя Ф. Ф. Павленкова. В 1863 г. был опубликован ее рассказ: А-ва. Из столичной жизни. Письмо в провинцию // Северная Пчела, 1863. No 206. Она автор неоконченной повести о своей жизни. (Гаршина Е. С. Воспоминания // Русское обозрение. 1895. Т. 32. Кн. 1).

Дядя Гаршина, Евгений Михайлович Гаршин (1860-1931), – педагог, критик, публицист, детский писатель, археолог-любитель, историк. В 1886-1898 гг. преподавал в петербургской гимназии Гуревича на Литовском проспекте (см.: Дело преподавателя Е. М. Гаршина, ЦГИА СПб., ф. 171, оп. 2, ед. хр. 3926). В этой гимназии в 1879-1891 гг. преподавал и И. Ф. Анненский (см.: Содержание личного состава гимназии и реального училища Я. Г. Гуревича за 1887г. ЦГИАСПб.,ф. 171,оп. 2, ед. хр. 4157). В плане мемуарной книги В. Кривича об Анненском упомянуто имя Е.М.Гаршина (см.: Лавров А. В., Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры: Новые открытия. 1981. М., 1983. С. 66). С 1896 по 1900 гг. в гимназии Гуревича в младших классах учился Н.Гумилев (см.: Дело об ученике Николае Гумилеве, ЦГИА СПб., ф. 171, оп. 2, ед. хр. 972).

Е.М.Гаршин печатался в "Отечественных записках", в "Историческом вестнике", "Заграничном вестнике", в "Биржевых ведомостях", в "Вестнике изящных искусств", в "Русском богатстве" и др. Автор многих популярных книг и брошюр по истории и литературоведению. Его историческая повесть для юношества "Дети-крестоносцы" выдержала с 1891 по 1913 гг. шесть изданий. Основные его литературоведческие труды опубликованы в книге "Критические опыты" (СПб., 1888). Е. М. Гаршин организовал в Таганроге Общеобразовательные и педагогические курсы для народных учителей. По его инициативе был создан таганрогский "Чеховский кружок". Евгений Михайлович способствовал также открытию музея в доме, где родился Чехов. В Петербурге, на Греческом пр., 14, в принадлежавшем Е. М. Гаршину и его матери Е. С. Гаршиной книжном магазине не только продавались книги, но и устраивались литературные вечера.

О Е. М. Гаршине см.: Подольская И. И. Гаршин Евгений Михайлович // Русские писатели 1800-1917 гг. С. 529; Шапочка Е. Два Гаршина // Таганрогский вестник. 4 ноября 1995; см. также примеч. 95 на с. 215.

Двоюродный дед Гаршина Владимир Степанович Акимов (1837-1896) оставил воспоминания о своих встречах с Вс.Гаршиным (Воспоминания // Родник. 1888. No 6; Литературные беседы // Биржевые ведомости. 1888. No91; Литературный дебют Вс. Гаршина // Русская мысль. 1913. кн. 5; Как писался "Рядовой Иванов" // Солнце России. 1913– No 13) и о встрече с А. Герценом (Из воспоминаний о прошлом // Исторический вестник. 1903. No 12).

{4} В качестве примера – эпиграмма Гаршина на прозектора детской больницы им. Пастера Анну Михайловну Троицкую-Андрееву, которая демонстрировала случай врожденной патологии пищевода у ребенка:

Бедный мальчишка!

Болит животишко -

Никак не покушать,

О пище и слушать

Не хочет – орет!

Скверные дяди

Практики ради

Разрезали брюшко,

Ведь ни за понюшку

Мальчишка помрет.

{5} Стихи В.Г.Гаршина:

В храме Христа Спасителя

Л. Н. Ш-вой

Помните: своды высокие,

Дивные лики прекрасные,

Отзвуки улиц далекие,

Речи спокойные, ясные...

Помните, сумерки серые,

Зимнего дня догорание,

Свечи, возженные с верою,

Кротких очей трепетание.

Москва, февраль 1914 г.

***

Вы видели руки, покрытые пудрой,

И белый халат Пьеро,

Но Вы моей дамы не видели мудрой,

Вы не поняли знака zero.

Я клюквенным соком, красною краской

Из ненужных покинутых тел

Расцветил белизну. Я бесстрастную маску,

Бледно-серую маску надел.

Знак zero, знак нуля, никому не понятен,

Это знак бледной дамы моей,

И пусть голос незримой и тих и невнятен,

Он всех зовов вселенной сильней.

И покорный веленьям невидимой дамы,

На пустые чехлы Коломбин и Пьеро

Ставлю знак совершившейся маленькой драмы,

Заклинанья шепчу: "Вы ничто, Вы zero".

{6} Приводим одно из цитируемых стихотворений, в котором трагедия снижается иронией:

Бесконечный зал и комнат анфилада...

В этом замке я свершаю свой урочный путь...

Знаю, мне не суждена отрада -

Где-нибудь, забывшись, отдохнуть.

Я спешу из зала в зал тревожно,

Рядом он, другой, спешит, не отстает,

Наглый, неотступный, ложный,

Глянешь – нет его, а знаешь, что идет.

Мессу белую свершаю в белом зале,

Величавые колонны светятся кругом...

Я суров и строг, мне голову венчали

Золотым тяжелым лавровым венком.

И в величьи жертвенных молений

Вдруг мелькнет житейский умный взгляд,

И услышу средь торжественного пенья:

"А ведь Вам, мой друг, к лицу святой наряд".

И когда по узким переходам,

Где нависла тяжесть камня, как кошмар,

Сдавлен ужасом, ползешь под тяжким сводом,

Ждешь, когда настигнет роковой удар,

Рядом вдруг скрипучий и развязный

Голос начинает мне шептать

(Он опять, приятель неотвязный):

"Как красиво Вы умеете страдать..."

И когда на страстном ложе душат косы -

Страсть пришла в рубиновый покой, -

Он услужливо протянет папиросу

Липкой и холодною рукой.

И, кружась по залам в исступленьи,

Я ищу исхода в мир иной.

Он твердит: "Напрасные стремленья,

Все равно Вы не расстанетесь со мной".

И когда, покрывшись потом от натуги,

Я закончил эту чепуху писать,

Он сказал мне тоном ласковой подруги:

"Стыдно, друг мой, глупости болтать. Таких людей, как он, я больше никогда не встречала – непреклонной порядочности, честности. И душа вся обращена к прекрасному. Таким он был. Как жаль, что он так далеко и мы, почти вероятно, уже не встретимся никогда". "17.11. 54. Владимир Георгиевич прислал хорошее ласковое письмецо. Подумай, что он мне сказал: "Я ведь совершенно одинок ". Я даже стесняюсь ему написать, что бы хотелось: не знаю, кто будет читать и как бы не вышло для него неприятностей".

{15} Вот два письма Щепкиной-Куперник Гаршину (ИРЛИ, ф. 70, ед. хр. 271).

На конверте:

Ленинград, ул. Рубинштейна, д. 15/17, к. 459, профессору В. Г. Гаршину

от Т. Щепкиной-Куперник, Тверской б., д. 11, кв. 10.

9 февраля 44

Дорогой друг, спасибо Вам за поздравление, которое меня глубоко

С освобождением Ленинграда! И не только Вас – а всю Россию – и себя. О, наконец-то я получила возможность спать, есть, читать, вообще жить – без вечно грызущей мысли, без отчаяния, отравляющего мне каждый глоток, каждую секунду. Я не могла много ни говорить, ни писать об этом – но я с этим жила и терзалась постоянно. Теперь я вздохнула легче! Я рыдала у радио, когда слышала о взятии Пушкина и Павловска – и мысленно говорила: "Ныне отпущаеши..." Но, конечно, для нас с Маргаритой – как и для Вас, и для многих – это горькая радость: не дожили любимые до счастливого дня... Все это совершенно заслонило собственные личные переживания – но, конечно, для меня было радостной неожиданностью это высокое награждение. Трудовое знамя! Это прекрасно. Я это знамя много лет держала в руках – и надеюсь так до последней минуты его и не выпускать. Особенно меня тронуло отношение товарищей (по инициативе которых это все произошло, "сюрпризом" мне ко дню рождения) и вообще всех окружающих – столько тепла и неподдельной радости я и не ожидала, все были, как будто их самих наградили. Маргарита радовалась

Милый, дорогой Володя, – по старой памяти – неужели Вы не приедете к нам отдохнуть? Хоть на недельку? Уж мы бы тут за Вами поухаживали -приезжайте к Вашим верным – и уж очень старым – друзьям. Раз уж мы дожили до освобождения – надо этим воспользоваться, времени у нас не так уж много.

Целуем Вас обе и ждем.

Напишите хоть открытку!

Ваша Т. Куперник

На конверте:

Ленинград, ул. Рентгена, д. No 3, Институт рентгена,