Текст книги "Гнилое яблочко"

Автор книги: Т. Бернс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 11

Штрафных очков: 130

Золотых звездочек: 60

– Стой!

Я подскакиваю на кровати.

– Ложись!

Хватаю с тумбочки у изголовья огнетушитель.

– Ката…

И выпускаю струю пены.

Лимон спотыкается. Часто моргает. Трясет мокрыми волосами.

– Что, опять? – вздыхает он.

– Опять. – Я встаю, чтобы получше прицелиться в горящую мусорку. Оставшиеся языки пламени шипят и исчезают под белой пеной. – Но смотри-ка, на этот раз наш урон – только нескольких старых салфеток и конфетных оберток. Не о чем говорить.

Он плюхается на кровать. Опирается локтями на колени и прячет лицо в ладонях.

– Чувак, я ведь тебя убью когда-нибудь.

На секунду мне кажется, будто он взбесился из-за того, что я вмешался, но потом я понимаю, что он всерьез боится это сделать.

– У карманного огнетушителя Килтер радиус действия – три метра, – говорю я. – Я могу выстрелить в любой угол, даже не вставая с постели. Пока ты не перестанешь будить меня своими криками, все будет в порядке.

Он медленно поднимает голову. Вода стекает у него по лбу и капает с носа.

– У карманного чего?..

– Карманного огнетушителя Килтер. – Я протягиваю ему маленький серебристый баллончик. – На всякий пожарный случай.

– Где ты это взял?

– В Кладовой. Когда я заходил туда накануне вечером, у них как раз был завоз.

– И ты купил это для меня?

– Для нас, – говорю я. – Чтобы нам обоим чуть лучше спалось.

Он переворачивает баллончик и поглаживает большим пальцем блестящую поверхность.

– Тебе стоило бы откладывать кредиты на луки со стрелами.

– Какой толк в луках со стрелами, если я умру и не смогу ими пользоваться?

Я хотел пошутить. К счастью, Лимон, кажется, воспринял это именно как шутку. Он слегка улыбается, встает и протягивает мне огнетушитель.

– Мне надо тебе чем-то отплатить.

– Нет, вовсе нет.

– Нет, надо. – Он вынимает из шкафчика пластиковый контейнер. – Я сделаю на завтрак мировой буррито, что скажешь?

Я хочу сказать: «Нет, спасибо», но вовремя останавливаюсь. Я не уверен… но, кажется, мы с Лимоном начинаем привязываться друг к другу.

– Здорово. Спасибо.

Лимон разжигает огонь – на этот раз подконтрольный. Пока он готовит, я проверяю свой K-mail и вижу новое сообщение.

Кому:[email protected]

От кого:[email protected]

Тема:Кредиты на растопку?

Хе-хей, Симус!

Спасибо, что заскочил в Кладовую и обзавелся карманным огнетушителем Килтер! Надеемся, что это поможет тебе не в одной шалости! А если тебе нужна помощь в разведении костров, чтобы было что тушить, настоятельно рекомендуем суперискромет Килтер! С ним ты сможешь задать жару всегда и везде!

Я нажимаю на мигающий значок с камерой, и включается видео. Мальчик держит в руках что-то вроде крошечных жестяных чашек. Одну он кладет на кончик большого пальца, другую – на кончик среднего и щелкает. Из-под пальцев выскакивает серебряная искра. Интересно, знает ли о такой штуке Лимон? Я останавливаю видео и читаю дальше.

Помимо еженедельных пособий и очков за выполнение домашних заданий, ты успел заработать еще несколько штрафных очков. Увы, ты также позвонил на горячую линию для горячих голов и получил несколько золотых звездочек. Но не волнуйся! Ты все еще в игре. Судя по нашим данным, сейчас у тебя 130 штрафных очков и 60 золотых звездочек, что в сумме дает 70 кредитов. 20 из них ты потратил на карманный огнетушитель Килтер, соответственно, осталось 50. Этого более чем достаточно, чтобы купить суперискромет Килтер по небывало низкой цене в 30 кредитов!

Надеемся, до скорых встреч!

К твоим услугам,

Команда Кладовой

Я закрываю письмо. Лимон все еще занят готовкой; я отмечаю про себя, что надо не забыть сказать ему про суперискромет, и иду умываться и одеваться. Когда я выхожу из ванной, солнце уже встало, а завтрак готов.

И Лимон не шутил: буррито действительно мировой. Внутри у него яйца, сыр и три вида фасоли. Он так хорош, что, когда я опустошаю тарелку и Лимон предлагает мне еще один буррито, я соглашаюсь.

– Ты дома много готовишь? – спрашиваю я, когда он разом разбивает два яйца.

Он кивает.

– У нас старая газовая плита. Чтобы ее разжечь, нужны спички. Готовка для меня – единственный способ играть дома с огнем и не бесить при этом родителей.

Я вспоминаю о вчерашнем разговоре с Элинор.

– А у вас хорошие отношения? – спрашиваю я. – У тебя с родителями?

– Смотря что ты имеешь в виду под хорошими отношениями. – Он приподнимает сковородку и подкидывает яичницу.

– После того как ты приготовил еду, вы садитесь ужинать вместе? И, ну, разговаривать?

– Да. Постоянно. Когда мы заканчиваем с ужином, мы еще немного разговариваем. А потом еще немного. – Он вываливает в сковородку банку фасоли. – Мои родители помешаны на общении. Никогда не умолкают.

Я думаю, не из-за этого ли Лимон здесь все время помалкивает. Может быть, ему нравится, когда его не принуждают постоянно к разговорам. На всякий случай я не задаю больше вопросов. Я молча смотрю, как он готовит, и благодарю его, когда он протягивает мне новый буррито.

Я как раз заканчиваю вторую порцию, когда Лимон проверяет почту.

– Оу, – говорит он. – Сегодня с утра в библиотеке урок биологии.

– Что в этом плохого? – Я облизываю пальцы.

– Библиотека в другом конце кампуса. И мы должны были там быть десять минут назад. – Он швыряет планшет на кровать. – Пора выходить.

И мы выходим. Вернее, идет Лимон, а я, отягощенный двумя с половиной кило буррито у себя в желудке, еле-еле тащусь за ним, пыхтя и отдуваясь. Он уже успевает занять место в библиотеке, когда я добираюсь до входа.

Я останавливаюсь перевести дыхание и заглядываю внутрь сквозь двойные стеклянные двери. Мои одноклассники рассыпались по просторной комнате: кто-то сидит за столом, кто-то устроился на диванах и стульях. Они склонили головы над книгами и тетрадками. Здесь же работают несколько старших студентов, но никто из них не тянет на учителя или библиотекаря. Мне кажется, будто все ведут себя слишком хорошо для озорников, оставленных без присмотра, но потом я вижу возле входа бегущую строку:

ВЫ ВХОДИТЕ В ЕДИНСТВЕННУЮ

ТИХУЮ ЗОНУ В АКАДЕМИИ КИЛТЕР.

ПОЖАЛУЙСТА, УВАЖАЙТЕ СВОИХ СОБРАТЬЕВ-ХУЛИГАНОВ!

Наконец я перевожу дух и вхожу. Лимон сгорбился в кресле на другом конце комнаты и закрыл глаза, так что я на цыпочках крадусь к ближайшему однокласснику – Абрахаму Хансену, Мастеру баллончика.

Я хлопаю его по плечу:

– Прости, ты не мог бы…

– Тсс!

Я поднимаю взгляд. Девочка за соседним столом смотрит на меня и качает головой.

– Прости, – бормочу я.

Она возвращается к своей книжке, а я – к Эйбу. Он показывает мне блокнот. Страница изрисована картинками в рамочках, будто в комиксе. На первой картинке трое человечков сидят за столом и читают. На второй в комнату входит еще один человечек пониже ростом. Вместо рта у него тонкая черта, приподнятая с одной стороны, будто он ухмыляется. На третьей картинке человечек, который теперь взгромоздился на стол, прижимает ручки-палочки к груди и задирает подбородок. Из его открытого рта выходит темное клубящееся облачко, вокруг которого змеится надпись: «Буэээээ!» На следующей картинке человечки, охваченные ужасом, убегают прочь.

Эйб опускает блокнот, пишет над ядовитым облаком: «5 штрафных очков» – и снова поднимает.

– Я не уловил, – признаюсь я. – Значит, нам нужно…

– Тсс!

Эйб переворачивает страницу, и я вижу еще одну серию рисунков. Она очень похожа на предыдущую – за тем исключением, что облачко вырывается у человечка не изо рта, а из того места, которое по идее представляет собой его зад. Рядом с эти облачком Эйб пишет: «10 штрафных очков».

Затем, как будто вселенная почувствовала мое смущение, тишину в библиотеке разрывает шум – нет, рев. Я подпрыгиваю. Эйб закрывает уши. Девочка за соседним столом дергается, будто ее ударили в живот. Звук продолжается не дольше пяти секунд, но они кажутся днями.

Когда он стихает, раздаются смешки. Шепот. Все, включая меня, оглядываются в поисках виновника.

Все, кроме Самары, нашей учительницы биологии. Она стоит возле высокого книжного шкафа с ярлыком «Самые знаменитые смутьяны в истории человечества». Когда наши взгляды встречаются, она кивает на дверь позади себя, а потом исчезает за ней.

Я не знаю, что ей нужно, но все равно следую за ней в кладовку. Все эти телесные звуки выбивают меня из колеи, и я согласен под любым предлогом убраться от них подальше.

– Ты опоздал, – говорит она, когда я закрываю за собой дверь.

– Я знаю. У моего соседа по комнате были кое-какие проблемы, а потом мы завтракали, и…

– Хватит. – Она поднимает руку. – Обычно я не терплю опоздавших – неважно, кто они такие. Но раз уж Анника считает тебя чудо-ребенком, я окажу тебе огромную услугу и введу тебя в курс дела.

– Спасибо, – говорю я, стараясь не зацикливаться на словах о чудо-ребенке.

Она закатывает левую штанину. Чуть ниже колена к ноге примотан серебристый мешочек. Она поднимает правую ногу и ударяет по мешочку каблуком.

По кладовке разносится урезанная и смягченная версия звука, который мы только что слышали в библиотеке.

– Подушка-пердушка? – спрашиваю я. – Вот откуда взялся тот звук?

Она заворачивает джинсы обратно, и мешочек исчезает из виду.

– Неважно, сколько тебе лет. Телесные звуки, настоящие или фальшивые, действуют безотказно. Если их правильно использовать, они становятся одним из самых страшных оружий в борьбе со взрослыми, которые пытаются тебя контролировать. Один-единственный неожиданный звук лишит твоих родителей памяти и рассудка в десять раз эффективнее, чем любая истерика. – Она смотрит на меня. – На этом уроке тебе надо заработать двадцать штрафных очков. Рыгание дает пять очков, пер…

– Все остальное дает десять, – быстро заканчиваю я. Это слово напрягает меня даже больше, чем само действие. – Я знаю. Но у меня нет подушки-пердушки.

– Это Kилтер-пакет. И его больше ни у кого нет.

Я широко распахиваю глаза:

– Вы что, хотите сказать, что мы должны… что я должен… Перед всеми этими людьми я должен…

– Тебе не обязательно это делать. Просто издавай звуки. Желательно – так, чтобы никто не знал, что это ты.

Она обходит меня и открывает дверь. Я выхожу следом, еле волоча ноги. Когда дверь закрывается, я заставляю себя повернуться лицом к притихшей библиотеке.

Об этом задании даже подумать стыдно, но мне все еще хочется произвести на Самару хорошее впечатление. В конце концов, она мой учитель, и надо же с чего-то начинать. Так что я нахожу в углу одинокий шезлонг, поворачиваю к стене и забираюсь в него.

Следующие сорок пять минут я стараюсь. Я действительно пытаюсь что-то из себя выдавить. Я глубоко дышу. Высовываю язык. Думаю о газировке – о «Докторе Пеппере» или «Маунтин Дью», к примеру. Но всякий раз, когда я уже готов взорваться, кто-то другой опережает меня, нарушая тишину – и мою концентрацию. На каждую попытку собраться с силами у меня уходит несколько минут; прежде чем я успеваю чего-то добиться, урок уже окончен.

Ощущая одновременно облегчение и разочарование, я вылезаю из шезлонга и прохожу через библиотеку к выходу. Впереди идет Лимон и о чем-то шепчется с Габи и Эйбом. Я прибавляю шаг, чтобы их догнать.

И тут я останавливаюсь. В моем животе, все еще полном буррито, начинается шевеление. Я задерживаю дыхание и застываю на месте, но шевеление не утихает. Живот сводит спазмами. Он урчит. Покраснев, я обеими руками прикрываю источник звука. В отчаянии я оглядываю библиотеку в поисках туалета, но здесь есть только две двери: одна в кладовую и одна с табличкой «Архивы». Я помню, что на входе в здание была уборная, но это через три коридора отсюда. А времени у меня нет.

В библиотеке остается дюжина старших студентов. Когда я прохожу мимо них, они не поднимают головы, но я все равно стараюсь улыбаться. Ворчание в животе нарастает, и если они слышат его, пусть думают, что все в порядке.

Хотя все совсем не в порядке. Мой живот сейчас взорвется, и мне требуются все силы, чтобы добраться до комнаты с архивами шагом, а не бегом. Наконец я достигаю двери, распахиваю ее и вваливаюсь внутрь. Комната заставлена металлическими шкафами с книгами и папками. Отчаявшись уйти достаточно далеко от читального зала, я кидаюсь в первый попавшийся проход и забиваюсь в угол.

 
Бобы, бобы, нет музыкальней еды!
Чем больше сожрешь, тем звучней…
 

Мой живот заканчивает куплет как раз вовремя. Звук получается громкий, а удар – мощный. Кажется, будто бетонная стена, к которой я прислонился, сотрясается, – хотя, может, это я сам трясусь от страха и напряжения.

Но этому приходит конец. И я чувствую себя словно заново родившимся.

Я пережидаю несколько секунд, чтобы убедиться, что за первой волной не последует вторая. Однако живот не подает признаков жизни, и я облегченно вздыхаю и шагаю к двери.

Но выйти не могу. Потому что прямо передо мной стоит Самара. Она зажала руками нос и рот, широко расставила ноги и будто приросла к полу. По одну сторону от нее валяется раскрытая курьерская сумка, по другую – чашка, из которой пролился кофе. Самара вытаращила глаза и тяжело дышит.

– Поздравляю, Симус Хинкль, – выдыхает она. – Возможно, Анника все-таки права насчет тебя.

Глава 12

Штрафных очков: 250

Золотых звездочек: 60

Кому:[email protected]

От кого:[email protected]

Тема:Еще один повержен в прах

Дорогая мисс Парципанни!

Я снова это сделал. Недавно после урока биологии я сделал кое-что очень плохое с другим учителем. Это было так ужасно, что она застыла на месте, покраснела и чуть не расплакалась. Я не могу сказать вам, что именно я сделал (поверьте, вы бы не хотели этого знать), но я могу сказать, что прошла уже неделя, а я до сих пор чувствую себя ужасно.

Это была случайность – так же, как и тогда, когда я попал в вас яблоком или в Ферн мячом. Я старался загладить вину и быть прилежным учеником… но уроки здесь очень странные. И учат нас всяким странным вещам.

Взять хотя бы музыку. В Клаудвью на этом уроке мы слушаем Бетховена, считаем такты и играем на пианино мистера О’Малли «Зеленые рукава». Здесь на музыке нас учат свистеть, не шевеля губами. Этим мы недавно занимались. Два часа подряд.

Другие уроки такие же чудные. На физкультуре мы бегаем по кампусу, а старшие студенты притворяются взрослыми и догоняют нас. На развитии речи мы совершенствуемся в поросячьей латыни [3]3
  Поросячья латынь (или свинский латинский) – «тайный язык». Тот, кто говорит или пишет на нем, особым образом переставляет буквы в словах и добавляет новые буквы, тем самым шифруя свои послания. Накаприкимекер, экетака фраказака накипикисаканака нака кикирпикичноком яказыкыкеке.


[Закрыть]и учим поросячий французский; это то же самое, что поросячья латынь, только в каждом слове ударение надо ставить на последний слог. На изобразительном искусстве мы рисуем страшные рисунки – в идеале при взгляде на них родителей должны целую неделю мучить кошмары.

Я до сих пор не понимаю, как эти навыки пригодятся мне в реальной жизни, но я принял правила игры. Потому что это радует моих учителей. И потому что когда-нибудь семестр закончится. Я поеду домой. Родители будут думать, что я исправился, и я сделаю все, чтобы доказать им, что они не ошибаются. А Килтер останется просто странным местом вблизи Северного полюса, где я когда-то провел несколько недель.

По крайней мере, я на это надеюсь.

С уважением,

Симус Хинкль

– Любовное письмо?

Я подпрыгиваю. Килтер-планшет выскальзывает у меня из рук и падает на пол. Айк быстро нагибается и успевает его подхватить.

– Девчонки тащатся от романтичных парней. – Он ухмыляется и протягивает мне планшет. – Кто она?

Я собираюсь было объяснить, но останавливаюсь. Я правда хочу рассказывать своему куратору по хулиганству, что пишу умершей учительнице письма, которые никогда не смогу отправить? Не напомнит ли это ему о том, что я убийца, – о той единственной вещи, которую всем лучше бы забыть?

– Элинор, – говорю я. Это первое имя, которое приходит мне в голову.

– Снежная королева? – спрашивает Айк, поежившись. – Укутайся получше.

– Что это? – Я киваю на продолговатый серебристый футляр у него на поясе. Что бы это ни было, я лучше поговорю об этом, чем о чувствах, которые я испытываю – или не испытываю – к самой симпатичной однокласснице.

Айк снимает футляр с пояса и протягивает мне:

– Подарок.

Я улыбаюсь:

– За что?

– За то, что ты – это ты.

Это не кажется мне достойной причиной, но я не хочу показаться грубым. Так что я принимаю футляр и расстегиваю липучку посередине. Я вижу тонкий ствол, курок в форме запятой, свое отражение, белеющее в отполированной стали, – и мне приходится сжать подарок обеими руками, чтобы тут же не вернуть его Айку.

– Ружье? – спрашиваю я.

– Не совсем. Килтерская красящая винтовка – 1000. Лучшее тренировочное оружие для пейнтбола, какое только можно купить за кредиты.

Ружье для пейнтбола. Я слегка ослабляю хватку.

– А как же лук? И стрелы с присосками?

– Они вернулись в ящик с игрушками. Ты их перерос.

– Всего за одну тренировку?

– Тебе этого хватило. К тому же арсенал любого великого стрелка состоит из разнообразного оружия. Если мы зациклимся на луках со стрелами, ты станешь лучником. А это, сам знаешь, не твое призвание.

Айк выглядит таким же взволнованным, как папа в рождественское утро, когда он вручает мне единственный подарок, выбранный без маминой помощи. Папа – бухгалтер, так что обычно этот подарок оказывается какой-нибудь офисной принадлежностью. Не то чтобы мне были сильно нужны скрепки в экономичной упаковке или резиночки для денег, но он любит их дарить, поэтому я люблю их получать.

Именно об этом я думаю, когда похлопываю по винтовке и говорю:

– Здорово. Спасибо.

– Пока не надо благодарить. Сначала посмотри, что она умеет.

– Здесь? – Я снова сжимаю пальцы. – Прямо сейчас?

– Разве можно найти место и время лучше?

Да. Огромное поле с манекенами. Моя пустая спальня. Кафетерий – сейчас два часа дня, и там перерыв. Любое другое место в полночь, когда дети и сотрудники крепко спят и не могут попасть под удар.

Только не здесь, в актовом зале. И не сейчас, когда мои одноклассники-хулиганы находятся на встрече со своими группами.

– Не знаю… тут какая-то слишком серьезная обстановка.

Мы в подсобке, где договорились встретиться с Айком. Он вытягивает шею и смотрит в окошко, которое выходит на сцену.

– Они просто болтают, вот и все. Старшие хулиганы хвастаются перед младшими своими подвигами. – Он поворачивается обратно. – Это, увы, известный побочный эффект обучения в Килтер: все считают себя крутыми. Будь молодцом, следи за самооценкой.

Это будет несложно.

– Вот почему ты здесь, наверху, а не внизу вместе со всеми? – спрашиваю я. – Хочешь держаться от этого всего в стороне?

Меня и раньше интересовало, почему Айк так отдален от прочих хулиганов. Он участвовал в церемонии назначения кураторов, но не тусовался с остальными после торжества. Он носит черную куртку вместо серебристой. На левом рукаве у нее нашивка, но она пустая – ни эмблемы, ни букв «АК». И хотя каждый мой одноклассник на церемонии получил куртку, мне ее не досталось. Я не жалуюсь – здесь со мной и так незаслуженно случилось много всего хорошего. Но мне интересно, почему так.

– Я здесь, наверху, а не внизу, потому что я не такой, как они. – Он делает паузу и добавляет: – И ты тоже.

Я широко распахиваю глаза. Значит, он… он тоже?..

– Формально мы из команды Снайперов, – говорит он. – Из группы, члены которой хулиганят при помощи оружия. Каждый специализируется на каком-то одном виде оружия – кроме меня. Я умею стрелять из всего. Когда ты закончишь обучение, ты станешь таким же.

Вот и ответ. Если только Айк не использовал свои навыки в каком-то деле, о котором Анника не слышала, я по-прежнему единственный убийца в Килтер.

– Приступим? – спрашивает он.

Не желая быть замеченным, я все двадцать минут с тех пор, как мы сюда пришли, сижу спиной к стене. Теперь я приподнимаюсь и смотрю вниз через стекло. Группы рассыпались по сцене; младшие хулиганы внимательно слушают рассказы старших. То и дело раздаются смех и аплодисменты.

Айк подталкивает меня. Заставляет разжать пальцы и кладет мне на ладонь пять серебряных шариков.

– Это не похоже на шарики для пейнтбола, – шепчу я. Они маленькие, тяжелые и напоминают пули.

– Металлическая оболочка, – шепчет в ответ Айк. – Для скорости. Распадается сразу после выстрела. Сами шарики из пенопласта.

Должно быть, у меня в глазах читается недоверие, потому что Айк садится на корточки, расстегивает куртку и ударяет себя в грудь.

– Давай. Покажи мне, что ты умеешь.

Я смотрю ему в глаза:

– Что?

– Ты не веришь, что шарики сделаны из пенопласта. Думаешь, что кого-нибудь поранишь. А я хочу доказать тебе, что ты не прав.

– Но ты всего в полуметре!

– Именно. Не поранишь меня – не поранишь никого.

Это разумно, но мне все равно не нравится эта затея.

– Я могу выстрелить тебе в ногу? Или, например, в…

– Все или ничего, Симус. Остальное не имеет смысла.

Его голос звучит так уверенно, что я достаю ружье из чехла и заправляю пять шариков в щель с надписью «патроны». Я поднимаю ружье, целюсь ему в грудь и закрываю глаза:

– Не говори, что я не предлагал.

Раздается глухой хлопок. Я открываю глаза – и чуть не падаю.

Потому что Айк ошибся. Он поранился. Пуля поразила его в грудь, и теперь у него по футболке расплывается темно-красное пятно.

– Это краска, – напоминает он, когда я пытаюсь к нему наклониться. Он кивает на пол, где валяются зазубренные серебристые осколки.

Я останавливаюсь и хмурюсь:

– Ты мог выбрать другой цвет?

– Этот сразу бросается в глаза. И люди с ума сходят, прежде чем понимают, что перед ними не кровь. – Он снова садится возле меня на колени. – За каждую часть тела ты получаешь определенное количество очков. За руки и ноги – пять, за кисти и ступни – десять, за грудь и спину – пятнадцать. За голову – двадцать. Твоя цель – набрать сто очков. Понял?

– Да. Но как же окно?

Не представляю, как он мог об этом забыть, но это все равно внушает надежду. Не так-то просто попасть из ружья в цель, когда между тобой и целью – толстая стеклянная преграда.

Однако надежда быстро рассеивается. Айк нажимает на кнопку в стене, и стекло отползает в сторону.

– Что-нибудь еще? – спрашивает он.

Ничего – по крайней мере, ничего такого, что помогло бы мне отмазаться.

– Хорошо, – кивает Айк. – А теперь давай повеселимся.

Я делаю глубокий вдох и поднимаю ружье. Зажмуриваю один глаз. Опускаю указательный палец на курок. И нажимаю.

Пум.

Шарик врезается в спину Крису Фишеру, первогоднику из группы Драматургов. Он вздрагивает и начинает вертеться, пытаясь разглядеть, где его задело. Но ему не удается увидеть красное пятно на спине. Шарик тихо подпрыгивает у него под стулом, не привлекая внимания. Через секунду Крис успокаивается, удивленный, но уж точно не раненый.

Я улыбаюсь. Айк хлопает меня по плечу.

– Пятнадцать очков, – говорит он. – Осталось еще восемьдесят пять.

Я вскидываю ружье и выбираюсь другую цель. Девочки заставляют меня вспомнить о мисс Парципанни, так что они не в счет. Остаются мальчики, которые достаточно далеко, чтобы я мог вообразить их Бартоломью Джоном или Алексом Ортисом.

Я беру на мушку одного из группы Биологов. Старшие студенты из этой группы, кажется, устроили состязание по рыганию и этим довели первокурсников до истерики. Я целюсь и стреляю в мальчишку в заднем ряду, надеясь, что он слишком увлечен и ничего не почувствует.

Пум.

Шарик слегка задевает его плечо. По одежде расползается красная клякса, но мальчик даже не моргает.

– Класс, – шепчу я.

– Двадцать, – шепчет Айк. – Еще восемьдесят.

Я продолжаю стрелять. Сначала я беспокоюсь только о том, чтобы просто попасть в кого-нибудь, и не целюсь специально в конкретные части тела. Несколько раз я промазываю, но потом один точный выстрел следует за другим. Айк подкидывает мне патронов, и я перезаряжаю ружье. Приободрившись, я прицеливаюсь одной своей мишени в ногу, другой – в кисть руки. Я стараюсь не стрелять в одну и ту же группу два раза подряд, чтобы не привлекать внимания. Сосредотачиваюсь на младших хулиганах: решаю, что они вряд ли будут вскрикивать и перебивать старших, на которых хотят произвести впечатление.

Незаметно для себя я успеваю израсходовать новую порцию патронов. Я улыбаюсь и протягиваю руку за новыми зарядами.

– Кажется, более крутого подарка я никогда не получал, – говорю я.

– Я знаю. – Айк улыбается в ответ и насыпает мне в раскрытую ладонь еще шариков.

К сожалению, моя меткость – или удача – мне изменяет. Только я успеваю в седьмой раз нажать на курок, моя мишень чихает, наклоняет голову… и шарик ударяет лидера группы прямо в грудь.

– Еще пятнадцать, – шипит Айк. – Хорошо сработано. А теперь бежим!

Он вскакивает на ноги. Внизу старший хулиган смотрит на пятно краски у себя на груди. Его группа замирает при виде этой картины – но только на секунду. Следуя командам своего главаря, они вскакивают и начинают осматривать зал. Хулиганы из других групп обращают внимание на суматоху. Вскоре все мои предыдущие жертвы подают голос, и хулиганы рассеиваются по всему залу в поисках виновника.

Я поворачиваюсь, чтобы спросить Айка, что нам теперь делать, но он уже убежал. Все еще сжимая ружье, я поднимаюсь на ноги и хватаю оставшиеся боеприпасы, сумку Айка и свой рюкзак. Это немаленький груз, к тому же ладони у меня скользкие от пота. Я пытаюсь перехватить все это поудобнее, когда спускаюсь по лестнице к выходу, но уже поздно. Ружье выскальзывает у меня из рук и стреляет. Шарики рикошетом отскакивают от лампы и исчезают где-то за стеной.

Спустя мгновение раздается крик.

Я застываю.

– Этого я не ожидал! – говорит снизу знакомый голос.

Я заставляю себя подойти к стене и выглядываю наружу. На сцене стоит один-единственный человек – Уайетт, наш учитель рисования. Он не участвовал во встрече учеников с кураторами; в руках у него мольберт и коробка с красками, как будто он просто пришел сюда поработать.

На животе у него расползается пятно свекольного цвета. Уайетт показывает всем два больших пальца и продолжает собирать мольберт, как ни в чем не бывало.

Я делаю шаг назад. Хорошо, что с ним все в порядке, но плохо, что я потратил драгоценное время. Хулиганы близко. Они будут здесь с минуты на минуту. Если я убегу сейчас, шансы не столкнуться с ними по пути невелики – а я слишком взволнован, чтобы врать. Можно остаться здесь и спрятаться под сиденьями… но что, если они меня найдут? Не лучше ли сразу во всем признаться?

– ДС-4 на маршруте.

Я замираю и прислушиваюсь к голосам, доносящимся из коридора. Когда Добрый Самаритянин включает свою рацию, слышится треск помех.

– В первом бельэтаже. Никаких следов объекта – пока что.

Голос становится громче. Он приближается.

– Откройте!

Резкие удары сотрясают стены. Я сжимаюсь в ожидании, что сейчас дверь откроется… но она не открывается. Добрый Самаритянин со стуком заходит в другую комнату ниже по коридору, и я снова слышу шум рации.

Не думая, я хватаю с пола ружье. Направляю ствол на себя. И стреляю.

Раз. Другой. Третий.

Шарики ударяют меня в ступню. В голень. В бедро.

– Неплохо.

Я подскакиваю. Дверь распахнута настежь. И я уже не один.

– Стреляешь в себя, чтобы казаться жертвой, а не преступником? Анника бы тобой гордилась.

Я открываю было рот, чтобы объясниться, извиниться, сказать хоть что-нибудь, что исправило бы впечатление от этой сцены.

Но прежде чем я успеваю подобрать слова, Элинор смотрит мне прямо в глаза.

И уходит.