Текст книги "Идентификация"
Автор книги: Сьюзен Янг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Джеймс бывал в Центре здоровья по поддельным пропускам и называл его не иначе как пропагандой Программы и научной выставкой с излеченными в качестве основных экспонатов. Мне кажется, Центр здоровья открыли, чтобы показать: вылечившиеся не какие-нибудь уроды и прекрасно общаются со здоровыми. Но никакая реклама с улыбающимися детьми, гоняющими в футбол, не прогонит ужас, живущий в наших душах.
В этой четверти я еще не набрала три зачетных часа, но слышала, что в Центр здоровья вылеченные приходят в сопровождении хендлеров. Одно это демонстрирует, насколько они изменились. Их полностью перезагрузили эмоционально и социально.
Джеймс, видимо, почувствовал мою тревогу. Он нашел мою руку и переплел пальцы, но тут же отпустил.
– Что бы ни случилось, подыгрывай, – попросил он.
– Ободрил, нечего сказать.
– Легенда такая – мы на экскурсии.
Я подняла взгляд.
– Что?!
– Ну, чтобы привлечь всеобщее внимание, я бы согласился и на пощечину в порыве ревности, но здесь косо смотрят на проявления агрессии.
– Джеймс, я все равно не…
– Что вы здесь делаете? – перебил меня низкий густой голос. Я подскочила от неожиданности, но Джеймс сразу овладел собой и повернулся к хендлеру боком. Кое-кто из вылеченных остановился, расширив глаза с невинным любопытством. Мне их было очень жаль. Я увидела Дану Сандерс, не помнившую, что больше года встречалась с моим братом.
Я молчала, предоставив говорить Джеймсу.
– Школьный проект, – гладко соврал он, сунув руку в карман. – Доктор Раерсон сказал, мы можем понаблюдать с парковки, насколько излечившиеся уравновешенны. Он очень гордится успехами Программы в модификации поведения. – Джеймс вынул бумагу, подписанную «Доктор Раерсон». Наверняка такого не существует, но обнаружить подлог на месте невозможно.
Хендлер взял бумагу. У меня кровь шумела в ушах. За одним из парней я увидела Лейси и непроизвольно напряглась.
Лейси Клэмат, моя лучшая подруга, шла через парковку, прижав учебники к груди. Ее волосы, сейчас совсем светлые, были собраны в хвост. На Лейси джинсы, балетки и кардиган с коротким рукавом, который в талии застегивается на одну пуговицу. Она была так не похожа на себя, что мне захотелось закричать. Это… это не моя подруга!
– Нам хватит и пяти минут, – заверил Джеймс. – Может, позволите взять несколько интервью?
Я почувствовала прикосновение к руке и перевела взгляд на Джеймса, улыбавшегося мне, будто и я участвовала в разговоре.
– Ну что, – сказал он хендлеру, – вы не возражаете, если мы немного пообщаемся?
Джеймс сейчас казался самым спокойным человеком в мире, но ногти его глубоко впились мне повыше локтя: он тоже заметил Лейси.
– Нет, – покачал головой хендлер. – Общаться можете в Центре здоровья. Здесь частная школа, и любое официальное заявление должно исходить от…
За его спиной я увидела Миллера. Он шел прямо на Лейси. Она резко вскинула голову, когда он что-то сказал, подойдя вплотную.
– Вынужден попросить вас уехать, – сказал помощник мне и Джеймсу. – Немедленно.
В портативную рацию он назвал код, которого я не знала.
– А что, если мы не будем с ними заговаривать? – быстро спросила я, выгадывая время. На парковку вышел второй хендлер. Я испугалась, что он идет за Лейси и Миллером, но, заметив нас, изменил направление. Здесь действительно не полагалось находиться посторонним, и риск вдруг показался мне неоправданно высоким.
– Нет, – отрезал хендлер. – И повторять не буду – уходите.
Страх пронзил меня ледяной иглой, я растерялась, но Миллер протолкался через собравшуюся толпу, не поднимая головы.
– Поехали, – бросил он на ходу и пошел к джипу.
– Это еще кто? – спросил хендлер.
– Наш водитель, – ответил Джеймс и взял меня за руку. – Ладно, спасибо за помощь. – Он попятился, кивая хендлерам. Через несколько шагов мы повернулись и пошли быстро, но не суетясь. У самого джипа Джеймс чуть повернул голову: – Не оборачивайся. Не смотри на них.
Миллер ждал у машины – козырек бейсболки опущен чуть не до подбородка. Ему не хотелось, чтобы в нем узнали бывшего бойфренда Лейси. Мы не знаем, снабжают ли хендлеров такой информацией, но лучше не испытывать судьбу. Надеюсь, нас не вычислят.
Парковка пустела на глазах. Хендлер, с которым мы говорили, ушел, но другой остался с Лейси. Он усадил ее на пассажирское сиденье, громко захлопнул дверцу и обошел машину, с подозрением поглядывая на нас.
За стеклом было видно, как Лейси задержала на нас взгляд, лишенный всякого выражения. Хендлер, сев за руль, что-то спросил, но Лейси покачала головой.
Я с горечью отвернулась. Лейси теперь никого не знает. Даже меня.
Никто из нас не произнес ни слова, когда машина с новой Лейси выехала на дорогу. Она уже скрылась из виду, когда Миллер прислонился к капоту с непонятным выражением лица.
– Ну? – спросил Джеймс.
Миллер поднял голову. Карие глаза казались стеклянными.
– Ничего, – ответил он. – Она абсолютно ничего не помнит.
Джеймс с трудом сглотнул и произнес:
– Мне очень жаль. Я думал, может…
Миллер шумно выдохнул.
– Знаешь, приятель, я совершенно не готов сейчас об этом говорить.
Джеймс кивнул. Они стояли с безучастным видом. Не вынеся тишины, я встала между ними. Я не хотела смириться с состоянием Лейси, но чувствовала себя растерянной и беспомощной.
– И что теперь? – спросила я Миллера.
– Теперь, – сказал он, взглянув на меня, – мы поедем купаться и сделаем вид, что ничего этого не было.
– Вряд ли…
– Я заеду домой взять плавки, – перебил Миллер, отвернувшись. – У реки встретимся.
Джеймс метнул на меня испуганный взгляд, будто попросив не оставлять Миллера одного. Я уже держалась из последних сил, но, когда Миллер обходил джип, сказала:
– Я с тобой. А Джеймс подождет у реки.
– Как раз успею раздеться, – подтрунивал Джеймс. – Может, даже найду кого-нибудь натереть мне спинку лосьоном.
– Удачи, – засмеялся Миллер и сел за руль. Я снова оглянулась на Джеймса, стоявшего со своей фирменной улыбкой, широкой и самоуверенной, но не настоящей. Иногда мне кажется, его улыбка не бывает искренней.
Джеймс прекрасно умеет скрывать боль, прятать истинные чувства. Он знает, как не попасть в Программу. Он убережет нас обоих.
Он обещал.
Глава 3
– Ну, ты упаковалась, – крикнул Джеймс, подплывая ко мне. Я сидела на траве. От ослепительной солнечной ряби на воде его глаза казались ярко-голубыми. Они-то и не дали мне ответить что-нибудь самоуверенное. Глаза у него изумительные, привлекающие внимание, и мне нравится, как он на меня смотрит.
Будто прочитав мои мысли, Джеймс встал из воды и встряхнул головой.
– Пойдем плавать, – сказал он мне. Догола раздеваться он все же не стал – остался в черных трусах, обтягивающих в паху. Я ухмыльнулась, глядя, как вода сбегает по нему струйками. Джеймс пошел ко мне.
– Чувак, ты бы прикрылся, – сказал Миллер, появляясь на берегу в плавках и с двумя полотенцами через плечо. Одно он кинул в Джеймса.
Джеймс подмигнул мне, будто я упускаю отличную возможность. Наверное, он прав, но я все равно бы не пошла в реку. Я, видите ли, не умею плавать.
Джеймс вытер волосы сине-белым полосатым полотенцем.
– Извини, если тебя смущают мои физические данные, – сказал он Миллеру. – Домой заехать не успел.
– Или не захотел, потому что увел машину у предка, – добавил Миллер.
Джеймс улыбнулся.
– Ну, или так.
– Поесть кто-нибудь захватил? – спросила я, приподнимаясь на локтях, и поглядела через плечо на Миллера, щурясь от солнца. Миллер был бледен. Значит, по-прежнему думает о Лейси. Раньше она ездила с нами на реку. Она была одной из нас.
– Энергетический батончик, – Миллер покопался в кармане и бросил мне. Разглядев обертку, я застонала:
– Ненавижу арахисовое масло!
Миллер покрутил головой:
– Не было времени готовить тебе лазанью, принцесса. В следующий раз буду внимательнее.
– Рада слышать.
Джеймс расстелил полотенце на траве и улегся на живот, глядя, как я разрываю обертку батончика.
– А я люблю арахисовое масло, – беспечно сообщил он. Я засмеялась и подала ему батончик. Прежде чем откусить, Джеймс сузил глаза и выставил подбородок.
– Что? – спросила я.
– Поцелуй меня, – прошептал он.
– Нет.
В нескольких футах Миллер стелил полотенце и разминался, готовясь идти плавать.
– Да, – одними губами сказал Джеймс.
Я покачала головой, не желая смущать Миллера. Раньше такой проблемы не возникало – они с Лейси половину вылазки на реку проводили на заднем сиденье джипа, но сейчас мне кажется бестактным целоваться в его присутствии. Все равно что сыпать соль на рану.
Брови Джеймса сошлись на переносице. Улегшись щекой на сложенные руки, он помрачнел. Я погладила его кончиками пальцев, обводя имена на предплечье: Брэйди, Ханна, Эндрю, Бетани, Триш.
И это только те, кто умер. В список не вошли те, кого забрали в Программу. Например, Лейси.
– Вода холодная? – спросил Миллер, глядя на реку.
– Еще какая, – отозвался Джеймс, не отводя от меня глаз. – Но зато бодрит.
Миллер кивнул и пошел к воде. Как только он отплыл, я прижалась щекой к плечу Джеймса, совсем близко к лицу. У меня было тяжело на сердце. Былая уверенность испарилась почти бесследно.
– Скажи мне, что все будет хорошо, – серьезно попросила я.
Джеймс не колеблясь заверил:
– Все будет хорошо, Слоун. Все будет прекрасно.
Он произнес это без искренности или горячности, но ему можно верить. Джеймс ни разу меня не подводил.
Я потянулась к нему и поцеловала.
От реки донесся громкий всплеск. Мы обернулись. Я затаила дыхание – река мгновенно сгладила всякий след своим медленным течением. Джеймс рядом тоже замер, глядя на воду. И только когда Миллер с воплем разбил водную гладь, возмущаясь, что вода ледяная, мы с Джеймсом снова улеглись, с облегчением выдохнув, что он все-таки всплыл сделать вдох.
Домой я ехала с Джеймсом, прижавшись виском к окну и глядя на дорогу. Он выбрал длинную дорогу, петлявшую между ферм и холмов. Вокруг так живописно, мирно. На минуту почти можно поверить, что мы живем в красивом, безмятежном мире.
– Как считаешь, Лейси когда-нибудь к нам вернется? – спросила я.
– Да, – Джеймс включил радио и менял каналы, пока не нашел какую-то отвратительную попсу с прилипчивым мотивом. – Хочешь куда-нибудь поехать на выходные? – спросил он как ни в чем не бывало. – Может, поставим палатку на берегу?
Я покосилась на него.
– Не надо так делать, – сказала я. – Не надо менять тему.
Джеймс не повернул головы, но подбородок у него напрягся.
– Приходится.
– Я хочу поговорить об этом.
Он помолчал и заговорил снова:
– Я одолжу палатку у Миллера, у него получше. Сам он с нами ехать не хочет. Ну, оно и к лучшему – у нас будет сплошная романтика. – Он силился улыбнуться, но избегал моего взгляда.
– Мне ее не хватает, – сказала я, заплакав. Лицо больно свело.
Джеймс быстро заморгал, будто удерживая слезы.
– Я даже куплю эти отвратительные сосиски, которые ты любишь. Как они называются?
– Килбаса[4]4
Так в США называют полукопченую колбасу по украинскому или польскому рецепту, вроде краковской.
[Закрыть].
– Фу. Пожарю эту килбасу на гриле, и зефир пожарим, а если будешь умницей, я захвачу шоколада и сладких крекеров.
– Не могу, – прошептала я, чувствуя себя разбитой на тысячу острых, зазубренных осколков. – Слишком больно. Не могу больше, Джеймс!
Он вздрогнул и нажал на тормоз, остановившись на обочине почти заброшенной дороги. Я уже тряслась, давясь рыданиями, когда он отстегнул ремень безопасности, сгреб меня в охапку и прижал к себе, гладя по волосам.
– Поплачь, – сказал он срывающимся голосом.
И я заплакала. Уткнувшись в его футболку, я проклинала Программу и весь мир. Я кричала на Брэйди и моих друзей, называя их трусами за то, что бросили нас. Я не понимаю, почему они разрушили нам жизнь, так ужасно распорядившись своей. Я кричала, пока слова не слились в неразборчивое бормотание, прерываемое вскриками. Словами не опишешь горечь утраты.
Минут через двадцать я тихо всхлипывала, обессилев и цепляясь за футболку Джеймса. Он ни разу не разжал объятий, ни разу не перебил. Когда я выплакалась, он поцеловал меня в макушку.
– Легче? – тихо спросил он.
Я кивнула и села прямо. Лицо опухло от слез. Джеймс стянул футболку, скомкал и принялся вытирать мне глаза и нос. Окинув меня взглядом, поправил волосы и подтер размазанную тушь. Привел меня в порядок, как всегда, а закончив, бросил футболку на заднее сиденье, уставился на руль и глубоко вздохнул. Я тоже вздохнула.
– Все будет хорошо, Слоун.
Я кивнула.
– Скажи это.
– Все будет хорошо, – повторила я, глядя на него. Джеймс улыбнулся, взял мою руку и поцеловал.
– Мы все переживем, – заверил он, глядя на дорогу. Будто убеждал не меня, а себя.
Когда машина тронулась, я со страхом взглянула в зеркало. Глаза покраснели, но не очень заметно. Нам придется поездить еще немного, пока это не пройдет. Нельзя, чтобы родители заметили, что я плакала.
– Джеймс Мерфи, – сказала я, глядя, как солнце садится за горизонт. – Я тебя безумно люблю.
– Знаю, – серьезно ответил он. – Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Есть только ты и я, Слоун. Только мы. И так будет всегда.
Мать стояла на крыльце, когда Джеймс остановил отцовскую машину у нашего дома. Она выдохнула, прижав ладонь к груди, будто уже считала меня мертвой, потому что я вернулась на два часа позже и не позвонила. Мне не хотелось выходить из машины и вообще разговаривать с матерью.
– Слушай, – легко начал Джеймс. – Скажи ей, что я пытался учить тебя плавать. Она оценит.
– Да? Может, лучше наплести, что ты пытался меня раздеть на заднем сиденье машины?
Он пожал плечами:
– Ну, если она настолько любопытна…
Я засмеялась и быстро поцеловала его в губы. Мне никогда не научиться плавать. Не только из-за животного страха, с которым я теперь живу, но еще и потому, что в детстве плавать учился мой брат, а я ходила на балет. И чем дальше, тем сильнее боюсь заходить в воду. Жаль, что я не училась вместе с Брэйди, – быть может, смогла бы его спасти.
Я отодвинулась от Джеймса и сразу погрустнела.
– Спокойной ночи, Слоун, – прошептал он.
Я кивнула, уже скучая по нему, и выбралась из машины.
– Почему это Джеймс без рубашки? – первым делом спросила мать. Я широко улыбнулась.
– Он меня плавать учил, – отозвалась я, поднимаясь на крыльцо и глядя себе под ноги.
– А, ну, это дело, – уступила мать. – Но вообще-то, дочка, я волнуюсь. Звонили из школы, сказали, что ты отпросилась на психотерапию, но когда ты не вернулась домой вовремя…
Мне хотелось, чтобы она от меня отстала – Программа с нас и так глаз не спускает. Меня подмывало крикнуть, что я не выдержу такого давления. Однако резкость только ухудшит дело, поэтому я весело улыбалась.
– Прости, что я не позвонила, – отозвалась я. – После терапии меня встретил Джеймс, и мы решили поехать на реку. Такой прекрасный денек!
Мать посмотрела в небо, будто проверяя погоду, и снисходительно потрепала меня по плечу.
– Ты права, – согласилась она. – Тебе надо развлекаться. Это очень хорошо – быть счастливой. – Она помрачнела. – Просто когда твой брат… Что, если ты… – Голос пресекся, и она не договорила.
– Все будет хорошо, – заученно сказала я. Столько раз я говорила матери эти слова – и столько раз слышала их от Джеймса… – Все будет просто замечательно.
На этом я открыла дверь и вошла в дом.
Глава 4
– Ну что, как школа? – спросил отец, когда я пригвоздила вилкой к тарелке свиную отбивную. Я посмотрела на него, давно усвоив порядок разговоров за ужином. У родителей измученные лица. Отец и мать смотрят на меня так, будто я их последняя надежда.
– Хорошо.
Мать улыбнулась, ободряюще глядя на отца. Обычно после этого разговор сворачивает на последние новости: на северо-западе самый высокий уровень самоубийств в стране – может, виной тому дождливый климат? Волна подростковых самоубийств захлестнула другие страны, там пристально изучают полезный опыт с целью внедрения Программы. А на закуску моя любимая тема: очередной ученый или врач заявляет, что лекарство найдено – фармацевтические компании, потерявшие огромные деньги после запрета антидепрессантов, никак не успокоятся.
Но сегодня я слишком подавлена, чтобы играть роль и поддерживать разговор. Возвращение Лейси, выпотрошенной, с промытыми мозгами, заставляет ненавидеть жизнь и еще больше скучать по подруге.
До знакомства с Миллером Лейси гуляла со всякой швалью, говоря, что плохие парни – ее любимый аромат. Как правило, они были старше, Программа им не грозила. Помню одного из них, Дрейка. Ему было двадцать, и он ездил на «Камаро», а нам было по шестнадцать. Лейси однажды пришла ко мне домой в темных очках, и мы быстро поднялись в мою комнату, пока мать ее не заметила. Лейси сняла очки, показав синяк под глазом и руку в ссадинах до самого плеча, и призналась, что Дрейк вытолкнул ее из машины на полной скорости.
Вспоминая, как она плакала, боясь, что узнают родители, я гадаю, что еще утаивала Лейси, хорошо ли я ее на самом деле знала. Синяк и царапины было не скрыть, поэтому мы сделали вид, что Лейси упала с нашего крыльца. Я позвала родителей посмотреть, как она ушиблась. Состряпали алиби, так сказать. О Дрейке Лейси больше никому не рассказывала, но я сказала Джеймсу, и он здорово его отделал.
Я солгала ради Лейси и обманывала себя, когда она заболела. Может, будь я хорошей подругой, она бы не попала в Программу. Может, мы все больны?
– Слоун, ты ничего не ешь, – голос матери отвлек меня от мыслей. – У тебя все в порядке?
Вздрогнув, я подняла взгляд.
– Лейси вернулась, – сказала я дрогнувшим голосом. В папиных глазах мелькнула тревога. На секунду мне показалось, что родители все понимают и им можно сказать правду о Программе, превращающей людей в пустые оболочки.
– Что-то скоро, – без всякой радости отметила мать. – Посмотрим, посмотрим.
Сдержавшись, я уставилась в тарелку на заколотую у самой кости свиную отбивную, истекавшую яблочным соусом.
– Отчего же, шесть недель прошло, – пробормотала я.
– Вот и я говорю, – согласилась мать. – Мы и глазом моргнуть не успели.
Я напомнила себе, как Программа обрабатывает родителей: еженедельные группы поддержки для тех, чьи дети покончили с собой, возможность воспользоваться новейшими методами лечения. Программа научилась добираться до нас и дома. Она найдет где угодно.
– Как она выглядит? – спросила мать. – Ты видела ее в Центре здоровья?
Я глубоко вонзила ногти в обтянутое джинсами бедро.
– Да, – солгала я. – Она снова блондинка. Она… совершенно другая.
– Готова поспорить, так ей гораздо лучше, – возразила мать. – Вылеченные всегда выглядят такими здоровыми, да, Дон?
Отец промолчал. Я чувствовала на себе его взгляд. Видимо, он оценивал мою реакцию, мысленно сверяясь со списком симптомов «Нет ли депрессии у вашего ребенка», который распространяет Программа. Не зная, хватит ли у меня сил сдержаться, я подняла на него взгляд и улыбнулась.
– Она действительно прекрасно выглядит, – ответила я. – Может, скоро будет с нами гулять.
– Дайте ей толком выздороветь. – Мать широко улыбнулась, будто чем-то гордясь. – Вот есть же добрый человек, придумал Программу. Сколько жизней она спасла!
У меня свело под ложечкой, и я поспешно встала, не желая плакать, раз уже столько выдержала.
– Сегодня посуду мою я, – сказала я, хватая тарелку. – И у меня большое домашнее задание.
Я выбежала в кухню, когда от слез уже щипало глаза. Нужно что-то сделать, прежде чем я разрыдаюсь перед родителями. Возле телефона в гостиной у нас лежит памятка Программы, которую выдали каждой семье, когда наша школа начала участвовать в эксперименте. Для меня эта памятка – как угроза, напоминающая, что будет, если я сорвусь. Поэтому я никогда не срываюсь.
На кухне я огляделась, задержав взгляд на газовой плите. Подойдя, я включила конфорку: сразу ожили оранжевые и голубые язычки пламени. Я умру, если не дам волю слезам. Нестерпимая печаль прорвется из груди наружу и убьет меня.
Повернув руку нежной стороной вниз, я поднесла ее к огню. Боль от ожога оказалась пронзительной – я закричала и отшатнулась, машинально прикрыв обожженное место ладонью. Тело среагировало, будто я вся оказалась в огне.
Я решила, что мне это нравится. Мне приятна боль, способная отвлечь.
Слезы покатились по щекам – эмоциональная разрядка стала облегчением, – и я упала на кафельный пол. Вбежали родители. Я сразу выставила руку с красным ожогом, уже наливавшимся пузырями.
– Я обожглась, – всхлипывала я. – Забирала сковородку и нечаянно прикоснулась к плите, а конфорка, видимо, горела…
Мать ахнула и поспешно повернула краник на плите.
– Дональд, – сказала она. – Я же велела тебе поставить кастрюли в раковину!
Он извинился и опустился рядом со мной на колени:
– Дай я посмотрю, детка.
Родители хлопотали вокруг меня, не мешая мне плакать от случайного болезненного ожога. Они не догадывались, что я плакала о Лейси, о Брэйди, а больше всего о себе.
– Не надо было начинать в машине, – вздохнул Джеймс. В его голосе я уловила нотки беспокойства. Я лежала, уютно свернувшись в кровати. Руку перевязали, от тайленола клонило в сон. – Проблема в том, что, начав, можно не справиться с собой. Нельзя было позволять тебе плакать.
– Мне требовалось выплакаться, – возразила я. – Не всем разрешают делать памятные тату.
– Да, мне разрешают. Сильно обожглась?
– До пузырей.
– Черт, – в трубке послышался шорох. Я представила, как Джеймс с силой растирает лицо. – Сейчас приеду.
– Не надо, – сказала я. – Уже поздно, мне скоро по-любому спать ложиться. Завтра будешь со мной нежнее.
– Завтра я тебе ноги вырву.
Я улыбнулась:
– Правда? Так-таки и вырвешь?
– Ложись, действительно, спать, Слоун, – сказал Джеймс, не поддержав шутку. – Я заеду за тобой пораньше. И пожалуйста, не делай больше глупостей.
Пообещав ничего не делать, я положила трубку. Уже не имея сил плакать, укрылась одеялом с головой. Засыпая, я думала о брате. Ощущение громадной вины тяготит до сих пор. Иногда бывает так больно, что я притворяюсь, будто у меня никогда не было брата, в надежде, что станет легче. Но тут же в памяти всплывают его шутки, улыбка, его жизнь, и мне ясно, чту потеряли мои родители и почему они надо мной трясутся. Иногда спрашиваю себя, как я бы поступала на их месте, и не знаю ответа.
Ощутив легкое прикосновение к щеке, я сразу открыла глаза. Джеймс стоял у кровати с обеспокоенным видом.
– Так мы в школу опоздаем, – заметил он. – Твоя мама в конце концов отправила меня тебя будить.
Я растерянно взглянула на будильник: уже девятый час. Приподнявшись на локтях, я огляделась, ничего не понимая. Джеймс присел на край кровати.
– Дай посмотреть, что с рукой, – сказал он и, не дожидаясь согласия, оттянул повязку. Я вздрогнула. – Я крайне недоволен, – сообщил Джеймс, осматривая ожог. – Мне твоя кожа больше нравится без шрамов.
Он поглядел мне в глаза, нагнулся и поцеловал над ожогом, где кожа совсем нежная, после чего улегся ко мне под одеяло, хотя родители могли войти в любую секунду.
– Я понимаю, это нелегко, – прошептал он мне в ухо. Мне стало щекотно. – Но надо держаться. – Взяв мою вьющуюся прядь, он принялся наматывать ее на палец и снова разматывать. – Каждое утро я думаю, что сегодня все и случится – я заболею, за мной придут хендлеры и потащат в Программу. И мне не хочется вставать с кровати. Но я встаю, потому что не могу оставить тебя одну.
При мысли, что нас могут разлучить, я взяла Джеймса за руку, переплетя пальцы.
– Чтобы не забрали, приходится притворяться, – сказал он с горечью. – Без тебя мне не справиться. Брэйди просил нас заботиться друг о друге, я не хочу подвести его еще раз.
– Я устала притворяться.
– Я тоже, – вздохнул он. – Я тоже.
Он поднял наши сплетенные руки и поцеловал мне запястье, после чего принялся целовать мне шею.
– Давай прогуляем, – пробормотал он между поцелуями. – Скажем, что у тебя встреча с психотерапевтом, и поедем на реку. Будем загорать до вечера.
Я улыбнулась:
– Разве вчера мы не этим занимались?
– С удовольствием отдохну еще денек.
Джеймс обнял меня за бедро и притянул к себе, целуя уже ключицы.
– Хватит, – сказала я, хотя мне вовсе не хотелось его останавливать: я была не прочь ответить на его пыл. Но прежде чем мы зашли слишком далеко, Джеймс со вздохом отодвинулся.
– Ты права, не годится пользоваться твоим состоянием. – Он сел и откинул одеяло, открыв мою пижаму. – Надень, что ли, юбку. При виде твоих ног у меня всегда поднимается настроение. – Сверкнув мне широкой улыбкой, он встал. У двери Джеймс на секунду замялся – выдержка ему едва не изменила, но, не оглядываясь, кивнул и спустился вниз.
