Текст книги "Лето больших надежд"

Автор книги: Сьюзен Виггз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

17.

Каждое утро для Оливии начиналось мистически прекрасно. Птицы пели в лесу, и солнце касалось мира золотым светом. Туман собирался над озером, скошенная трава волнами клонилась под мягким утренним бризом и медленно просыхала под восходящим солнцем. Она бегала каждый день, как делала это в городе. Только дома это происходило на беговой дорожке. В «Киоге» она пробегала пять миль без остановки по лесу, по дорожке, которая была вновь обсажена кустами ее дядей и его ландшафтной командой.

Занимаясь на тренажере, она обычно клала в задний карман шортов свой айпод, чтобы не скучать. Но здесь ей не нужно было радио для утренних пробежек. Пение просыпающихся птиц, по временам трубный голос лося и шум утреннего ветра были прекрасным развлечением.

Она выбежала из леса к столовой и едва не споткнулась, заметив Коннора Дэвиса, паркующего грузовик у сарая.

– Ты рано встаешь, – заметила она, пытаясь дышать ровно.

Она мило улыбнулась, но внутри у нее все съежилось. У него был талант заставать ее в самые худшие ее моменты – тогда на флагштоке, одетой для работы, и теперь в бюстгальтере для бега, без рубашки, в неоново-оранжевых шортах. Для довершения вида она была вся потная, у нее сбилось дыхание, с волосами, небрежно завязанными в хвост. Хотя бы раз он увидел ее в любимой рубашке от Марка Якоса и новых туфлях от Маноло на плоской подошве.

Однако он вроде как не заметил ее пота и немытых волос. Он смотрел на ее ноги, грудь и голый живот. И да, она определила момент, когда он заметил это – ее пупок с пирсингом.

– Итак, я пропускал такое каждое утро? – спросил он.

– Похоже, что так.

– Мне надо было ставить будильник на пораньше.

Она не была уверена, что он с ней флиртует. Несмотря на это, ей хотелось этого, и хотелось, чтобы это не было для него развлечением от скуки. Пытаясь казаться невозмутимой, она открыла бутылку с водой, сделала глоток, потом вытерла рот тыльной стороной ладони.

– Что поделывает твой брат?

– У него все клево.

Жаргон выводил Оливию из себя, у Коннора «все клево» могло означать все, что угодно, от «У него все еще есть пульс» до «Он только что выиграл в лотерею».

Может быть, сама мужественность Коннора была причиной того, что она находила его раздражающе сексуальным. Его грузовик был превосходным тому примером. Она подозревала, что кабина с разбросанными бумагами и счета была его главным рабочим кабинетом, зато его коллекция дисков превосходно организована, так чтобы он мог достать свой любимый альбом, не отрывая глаз от дороги.

Заглянув в кузов его грузовика, она была поражена, увидев там не инструменты и оборудование, а кучу скворечников всех возможных размеров и форм. Каждый был выполнен вручную и выглядел уникальным, и у каждого было больше деталей, чем нужно обычной птице. У одного на боку было маленькое водяное колесо, у другого – полотняный навес. Некоторые были сделаны в викторианском стиле, а несколько повторяли хижины адирондак.

– Это ты сделал? – спросила она Коннора.

– Точно, – сказал он, – и это заняло все мое свободное время. – И, рассмеявшись, покачал головой. – Они из скобяной лавки в городе. – Он поднял четыре скворечника и перенес их в сарай.

– Могу я спросить, что ты намерен делать со всеми этими скворечниками? – Она схватила пару и последовала за ним.

– Ты можешь спросить. Если они здесь не нужны…

– Я просто хочу понять, что у тебя на уме.

– Ничего. – Он продолжал укладывать скворечники ровными рядами в сарае. – Может быть, Дэйр сможет использовать их в своих фантазиях.

– Ты, должно быть, любишь птиц.

Заинтригованная Оливия помогала ему, больше не задавая вопросов. Остывая после пробежки, она почувствовала прохладу утреннего ветра. В ту же секунду Коннор стащил с себя куртку и набросил ей на плечи. Это хороший знак, значит, он ее чувствует.

– Не надо! – запротестовала она. – Я вся в поту.

– Как будто это меня беспокоит, – сказал он. – Надевай в рукава.

Оливия закуталась в куртку, словно в его объятия. Это было слишком хорошо, думала она, вдыхая запах его тела, сжившийся с тканью. Он не должен пахнуть так хорошо.

– Итак, как ты себя чувствуешь, вернувшись назад в лагерь «Киога»? – спросила она, стараясь заполнить наступившее неловкое молчание.

– Это не слишком отличается от моего фургона.

– Как давно ты живешь в нем? Ты что, и зиму там проводишь? – Она немедленно пожалела о своем вопросе. Это звучало как осуждение. – Прости, – сказала она. – Я не должна совать нос не в свое дело.

– У нас суровые зимы, – ответил он и больше ничего не объяснил.

Черт. Она обидела его или рассердила. Сколько раз она говорила себе, что лучше всего держать свои вопросы при себе. Поэтому она боялась задавать вопросы о его отце. Или это было странно, что она не спрашивала о нем? Она не знала. Терри Дэвис был значимым фактором в жизни Коннора, может быть, определяющим фактором. А постыдная правда состояла в том, что Оливия была трусихой. Она боялась услышать его печальную историю о том, как умер его отец. Она не хотела слышать, что он в конце концов допился до смерти. Она боялась печали Коннора, потому что знала, что не сможет его утешить.

– Ну, – быстро сказала она, – надеюсь, вы с Джулианом провели хорошую ночь.

Он закрыл дверь в сарай.

– Я только надеюсь, что смогу удержать его от беды этим летом.

– Ты уже делал это раньше, – напомнила она ему. – В последнее лето, когда мы… – Кажется, она опять говорит не то. – Он стащил у тебя деньги, когда был маленьким мальчиком, но ты умудрился быть выше этого.

– Скорее всего, он сможет обставить меня. Но я постараюсь изо всех сил, чтобы этого не произошло.

Коннор был сама забота. Она знала, что он был таким. Он рос так, как рос, и его характер был выкован в квадрате, состоящем из пьянства его отца и пренебрежения его матери. Иногда Оливия думала, каким человеком мог бы он стать, если бы его родители заботились о нем, вместо того чтобы предоставить ему расти самому по себе. Затем она подумала о других людях, которых знала, людях, о которых заботились и которые получили все преимущества. Многие из них упустили возможности, которые были им даны, и стали детьми-иждивенцами, объектом внимания таблоидов.

– Как обстоят дела у вас с Джулианом? – спросила она.

– Мы едва знаем друг друга. Он не в восторге от того, что оказался под моим присмотром.

– Как ты относишься к нему?

– Не знаю. Он не хочет оставаться здесь и ведет себя как маленькое дерьмо.

Она наклонила голову, скрывая улыбку.

– Что? – спросил он, заметив ее изумление.

– Это хорошо, что ты так честен. Меня немного беспокоило, что ты уж чересчур какой-то правильный.

– Джулиан – моя семья. Когда он родился, мне было одиннадцать, и он стал лучшим событием в моей жизни. Шесть месяцев у меня был брат. Затем его отправили жить с отцом, и все было кончено, вот так неожиданно. Никто не предупредил меня и не советовался со мной. Я просто пришел из школы в один прекрасный день, и его не было. Я после этого несколько дней не разговаривал с матерью, может быть, недели. – Он посмотрел на свои руки, мозолистые и в шрамах от тяжелой работы, и сложил пальцы. – Я никогда никому об этом не рассказывал.

Именно тогда Оливия осознала, какую боль он скрывает.

– Может быть, я могу поговорить с Джулианом. Я хочу сказать, если ты не возражаешь…

Он покачал головой:

– С чего бы мне возражать?

– Мне нравится разговаривать с ним. – Она не спала вчера вечером, когда пришли Джулиан и Дэзи, и у нее с ними был долгий разговор. – Ты знаешь, что прошлой весной он проходил тест и набрал тысячу пятьсот пятьдесят баллов? Восемьсот по математике, семьсот пятьдесят по английскому. – Она заметила удивление на лице Коннора.

– Шестнадцать сотен – это превосходный балл, верно? – сказал он.

– Да…

– Он пропускает половину занятий, – подчеркнул Коннор.

– Мне кажется, в школе его упустили. – Она чувствовала себя неожиданно взрослой, обсуждая его брата подростка. Это было что-то новенькое – относиться к Коннору Дэвису как к взрослому, говорить с ним как человек с опытом. Неожиданно их отношения стали куда более сложными. Когда она впервые увидела его, ей хотелось только одного: показать ему свое новое «я» и заставить пожалеть о том, что он потерял много лет назад. Но это не продлилось долго, конечно. Ее сердце было беззащитным, когда дело касалось Коннора Дэвиса. Почти против ее воли их отношения изменились и продолжали углубляться всякий раз, когда они встречались.

Они вместе отправились на кухню. Пока она отмеряла кофе для кофеварки, она чувствовала на себе его взгляд, но притворилась, что не замечает этого.

– Помнишь тот год, когда мы дежурили ночью и намазали всех арахисовым маслом? – спросила она.

– Фалк Сент Джон, вероятно, все еще пытается выковырять это масло из своих волос. – Он взял поржавевший теннисный кубок, который она привезла из отцовской кладовки. – Что это?

Оливия прикусила губу. Она оставила кубок на виду и надеялась, что кто-нибудь спросит ее о ней. Каждый день она ждала, что именно Коннор обратит внимание на эту вещь.

– Старый трофей моего папы. Я собираюсь его отполировать.

Он нашел фотографию и запонку, которые лежали внутри. Он положил запонку на место, но изучил снимок с потрясенным выражением лица.

– Эта фотография, – сказала она, следя за тем, чтобы ее голос звучал как обычно, – вот причина, по которой я в тот день спрашивала тебя о Дженни Маески.

– Похоже на нее, скорее более юная версия ее, – согласился он. – Это, вероятно, ее мать.

– Это она. Та же фотография висит в булочной, только парень на картинке отрезан. Узнаешь его? – спросила она. Не ожидая ответа, она сказала: – Это мой отец. В 1977 году. Я умираю от желания узнать, что за история скрывается за всем этим.

– Так спроси его об этой женщине, – предложил Коннор.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Почему бы и нет? Ты ведь близка с отцом. Он, вероятно, не будет возражать.

Коннор был прав, но все равно, Оливия просто не могла. Личная жизнь родителей была недоступна для нее. Иногда она спрашивала отца, встречается ли он с кем-нибудь, не думает ли он, что в один прекрасный день сможет снова жениться. Он всегда смотрел на нее с печальной и сладкой улыбкой и качал головой, заявляя, что ему никогда не везло в области романтических отношений. Оливия начала думать, что это характерная черта ее семьи.

– Я чувствую неловкость, делая это, – сказала она Коннору. – И не говори мне, чтобы я показала снимок Дженни. Я не могу этого сделать.

– Я знаю кое-кого, у кого мы можем спросить.

18.

Коннор надеялся, что он делает правильно, помогая Оливии удовлетворить любопытство насчет старых дел. Все равно было слишком поздно сдавать назад. Через несколько дней они поехали вместе в Авалон, с Джулианом на заднем сиденье. Он хотел, чтобы его подбросили до библиотеки, хотя не дал никаких объяснений, сунув руку в лямку своего рюкзака и выйдя на тротуар.

– Я заберу тебя через час, – сказал Коннор и затем повернулся к Оливии, которая сидела в нервном молчании на пассажирском сиденье рядом с ним. – Надеюсь, здесь он не наживет неприятностей на свою голову.

– Библиотека не особенно опасное место. Он, вероятно, отчаянно скучает по Интернету, – предположила она. – Он рассказывал тебе о друзьях, которых оставил дома?

– Нет. Думаешь, мне стоило расспросить его?

– Нет, – быстро ответила она. – Если ты начнешь любопытствовать, он замкнется.

Он изучающе посмотрел на нее. Она интересовалась Джулианом, и он не знал почему. Это было почти нереальным, снова сидеть с ней рядом. С тех пор как она вернулась в его жизнь, он много думал о прошлом, о том, как близки они были, как многое они делили друг с другом. И как сильно они ранили друг друга.

Теперь им надо было решить, быть или нет вовлеченным в жизнь друг друга снова.

«Не делай этого», – убеждал он себя, стараясь не вспоминать, что он чувствовал, когда она была в его объятиях, ее щека прижималась к его груди, и он слышал биение ее сердца. Он думал, что едва помнит ее, но каждую минуту, которую он проводил с ней, воспоминания возвращались, и теперь все, что ему нужно было сделать, – это закрыть глаза и вообразить, что вернулись дни в лагере «Киога», когда жизнь казалась такой простой и все было возможно.

– Он занимается спортом в школе? – спросила Оливия.

– Он в команде дайверов, я думаю.

– Это имеет значение, поскольку он так любит высоту. Он интересный мальчик. Я рада, что он приехал сюда на лето. – Она улыбнулась, но все еще выглядела несколько напряженной.

– Ты рада?

– Конечно. Я люблю детей, особенно люблю подростков, даже их страхи и травмы. – Она вздохнула и посмотрела в окно. – Может быть, потому, что я слишком хорошо помню, как трудно быть подростком и как никто в мире не понимает тебя.

– И тем не менее ты понимаешь.

– Я понимаю.

– Что случилось с тобой, ведь ты хотела быть учительницей? – спросил он.

Оливия пожала плечами:

– Я сильно изменилась за четыре года в колледже. Поначалу я действительно хотела преподавать в школе. Это был мой шанс превратить школу в счастливый опыт для себя, стать популярной. – Она мягко улыбнулась. – Затем во время учебы в колледже я поняла, что мне уже не нужно это. Я перестала нуждаться в переделке.

Пока она говорила, он смотрел на ее губы. Когда ее рот произнес слово «переделка», ее губы сложились так, словно она готова поцеловать его.

«Долгожданная мысль, – подумал он. – Она сама это сказала. Она не нуждается в переделке».

– А ты хотел быть тренером, – напомнила она ему.

– У тебя хорошая память. – Он понимал, что она имеет в виду: только в школе и спортивной команде он чувствовал себя успешным, уважаемым и в безопасности. Если бы он сделался тренером, то стал бы частью мира навсегда. Он знал, почему отказался от своей мечты, но не был готов объяснить это Оливии.

Он отъехал от тротуара и направил грузовик к Индиан-Веллз, в нескольких милях от города, где его отец жил в «Индиан велл», общине престарелых. Терри Дэвис не был болен и не был стар, но казалось, он наслаждался жизнью здесь, как и назойливые женщины, которые царили в этом месте, и, будучи выздоравливающим алкоголиком, он полюбил собрания, которые проходили здесь каждый день.

Оливия снова погрузилась в молчание.

– Ты не возражаешь, если мы навестим моего отца? – спросил Коннор.

– Конечно нет. Конечно. Когда ты впервые сказал мне, что он… все еще здесь, я забеспокоилась. Ты никогда не упоминал о нем.

– Ты никогда о нем не спрашивала.

– Я знаю. Мне жаль, я хочу сказать, что рада. – Она вспыхнула. – Я не спрашивала тебя о твоем отце, боялась, что с ним что-то случилось, и не хотела тебя расстраивать. – Она сделала паузу. – Я такой цыпленок. Я никогда не знала, как помочь кому-то разобраться с проблемами.

Может быть, подумал Коннор, это определило ее три неудавшихся обручения. Он не хотел знать всех неприятных деталей, но полагал, что, если не можешь справиться с чужими горестями, ты не далеко продвинешься в отношениях. Он повернул на парковку.

– К твоему сведению, у отца все в порядке, – добавил Коннор, ощущая некоторую гордость и облегчение.

Коннор хотел бы, чтобы выздоровление его отца заняло не так много времени, но не было смысла сходить с ума от этого. Факт состоял в том, что проблема его отца украла у него детство, но горевать об этом было бессмысленно. Его отец приходил в себя. Его мать все отрицала. Могло быть и хуже.

– Он действительно в хорошей форме сейчас, – продолжал Коннор. – Он все время занят и ходит на собрания, мечтает о внуках, но, боюсь, в этом смысле я пока его разочаровываю.

«Упс, – подумал Коннор. – Слишком много информации».

Оливия вылезла из машины.

– Позволь мне догадаться, – сказала она, глядя на ряд домиков, каждый с маленьким патио. – Твой отец сделал все эти скворечники. Ты скрытный парень. Он сделал их для скобяной лавки, и ты купил их.

«Попался», – подумал Коннор.

– Сделай мне одолжение – не продолжай, – попросил он.

– Ну конечно нет. – Ее взгляд смягчился, и его сердце забилось. Она так смотрела на него много лет назад. И этот взгляд означал для него целый мир.

Его отец приветствовал их у дверей.

– Привет, сынок. Рад тебя видеть. – Он протянул руку Оливии. – Терри Дэвис, мадам.

– Оливия Беллами.

– Мисс Беллами. Как поживаете?

Коннору всегда было неловко от того, как его отец пытался кланяться и шаркать ногой. Когда Коннор указывал ему на это, его отец приводил одно и то же объяснение: «Я так воспитан. Ты должен быть вежливым с лучшими» – «Откуда ты знаешь, что они лучше, чем ты?» – обычно спрашивал Коннор. «Это просто выражение. Если у человека много денег, он может предложить тебе что-что, значит, он лучший». – «Это безумие, папа». – «Так устроен мир, сынок».

И теперь, когда Терри Дэвис приветствовал Оливию, он автоматически причислил ее к группе лучших. У нее был этот лощеный аккуратный вид. Все в ней говорило о достатке и воспитании: маленькие золотые сережки, гладкие волосы, хрустящая белая рубашка с воротником, открытым до приличного уровня, шорты хаки.

Коннор не ожидал, что она будет чувствовать себя так легко в этой маленькой квартирке. Однако, когда она приветствовала его отца, в ее улыбке не было скованности, в ней была только теплота.

– Я надеюсь, мы вас ни от чего не отвлекли.

– Вовсе нет. – Он провел их на кухню и сделал погромче радио. – Я рад компании. – Он суетился, убирая со стола почту и складывая купоны на стол.

Она смотрела на него, и ее выражение лица стало задумчивым, и Коннор с облечением понял, что его отец ей нравится. Она не винила его. Терри Дэвис в прошлом был беспробудным пьяницей в глазах мира. Не считая Коннора. Даже будучи мальчишкой, Коннор не сдавался и хранил надежду. Его сердце разбивалось бесчисленное количество раз, но он был единственной опорой своего отца. Из глупой верности, или отчаяния, или, может быть, из-за любви он настаивал на том, что его отец может исцелиться от своей привычки. Он верил в это так страстно, что, когда пришел момент сделать выбор между отцом и Лолли, он без колебаний выбрал отца летней ночью девять лет тому назад. И эта ночь была навеки выжжена в памяти Коннора.

– Счастлива снова видеть вас, – вежливо произнесла Оливия. – Вы, наверное, не помните меня. Все называли меня Лолли.

– Это имя я помню, – признал Терри. – Вы были такой толстой умницей, вокруг которой вертелся Коннор.

Коннор подавил стон. Пьяный или трезвый, его отец никогда не думал о том, чтобы сдержаться и не говорить все, что было у него на уме.

– Папа…

Улыбка Оливии не была фальшивой.

– Я не знала, что была умной, но, без сомнения, я была толстой.

– Я вижу, вы похудели.

– Папа.

– Как насчет содовой? – спросил ее Терри.

– С удовольствием. Спасибо. – Она совершенно не была удручена его бестактностью и грациозно приняла бутылку воды «Саратога спринз» и уселась за круглым столом.

– Ну вот вы и выросли, – сказал Терри. – Сколько прошло, десять лет?

– Девять.

– О боже. Коннор с ума по вас сходил. Все еще не замужем?

– Папа, ради бога…

Терри махнул, чтобы он замолчал:

– Ну хорошо, хорошо. Я уверен, что вы приехали сюда не для того, чтобы вас дразнили старой подружкой.

– Все в порядке, – заверила его Оливия. – Я вовсе не возражаю услышать, что Коннор сходил по мне с ума, хотя не помню этого.

«Привезти ее сюда было плохой идеей, – подумал Коннор. – Какого черта я притащил ее?»

Терри хихикнул.

– После вас у него были и другие подружки, но ни одна из них не задержалась надолго.

– Как и я, – напомнила она ему.

– Да, но это потому, что…

– Эй, папа. – Готовый сменить тему, Коннор перебил отца: – Оливия нашла старую фотографию. Интересно, сможешь ли ты что-нибудь рассказать нам о ней.

Оливия протянула пожелтевший снимок:

– Он был сделан в августе 1977-го. Парень на фотографии – мой отец.

Когда отец Коннора увидел фотографию, ею лицо изменилось. Оно стало из кроткого и приятного напряженным и взволнованным. Он быстро отдал снимок Оливии.

– Это фотография Маришки Маески, – заключил он. – Она дочь Хелен и Лео. Ее нет уже двадцать лет, может быть, тридцать.

– Вы хотите сказать, что она умерла?

– Я хочу сказать, что она исчезла. Вышла в один прекрасный день, и никто больше не видел ее. Она всегда была непоседой, – добавил он. – Она часто сбегала, но всегда возвращалась, чтобы повидать своего ребенка. До того последнего раза, когда Маришка сбежала и больше не вернулась.

– У нее был ребенок. – Коннор посмотрел на Оливию, и они одновременно подумали: Дженни.

– Она была замужем? – спросила Оливия неуверенным голосом. – Или… у нее был кто-то?

– Вам стоит поговорить со своим отцом, мисс, – сказал Терри.

Покинув маленькую, загроможденную квартирку, Оливия почувствовала, что одна мысль терзает ее сердце.

Должно быть, это отразилось и на ее лице, потому что Коннор положил руку ей на спину, чтобы успокоить ее. Она не была уверена, что выражалось в этом рыцарском жесте, но он был бережен с ней, как ни один мужчина в ее жизни.

– Я думаю, тут может быть миллион объяснений, – сказала она ему, – но они все похожи на оправдание.

– Мы все еще можем прийти к неверному решению, – заметил Коннор. – Может быть, нет никакой тайны в том, кто отец Дженни.

– Твой отец знает, – настаивала Оливия. – Ты видел его лицо. Он просто не хотел говорить. – Она надеялась, что это какой-нибудь местный парень – кто угодно, только не Филипп Беллами, – но замешательство Терри Дэвиса и то, что он настаивал, чтобы она поговорила с отцом, – все говорило о том, что ее догадка верна. Она остановилась и протянула фотографию Коннору. – Посмотри внимательно. Видишь подбородок моего отца? – Она показала на ямочку на подбородке, как у Гэри Гранта. – У Дженни есть эта ямочка, а у ее матери не было.

Он улыбнулся:

– Это не такая уж редкость.

– Это характерная особенность, как и голубые глаза. Согласно законам генетики, человек с ямочкой на подбородке должен унаследовать ее от одного из родителей.

– Ты ничего не узнаешь точно, пока не спросишь о ней своего отца, – сказал Коннор, вытаскивая из кармана ключи.

Оливия на могла забыть того, как Терри Дэвис избегал ее взгляда. Она оглядела парковку и мир, который ни на йоту не изменился за последние несколько минут. Но это была иллюзия. Произошла фундаментальная перемена. Земля сошла с орбиты и медленно сбивалась с курса.

– Мне не нужно спрашивать. Я знаю. Оставим в стороне законы генетики, но то, как они выглядят на этой фотографии, ты сам видишь… В то время как он был обручен с моей матерью. Боже, может быть, даже после того, как он женился на моей матери. А Дженни Маески моя…

Она покачнулась, Коннор поддержал ее и помог взобраться в грузовик. Она чувствовала себя словно жертва насилия и, наконец, произнесла то, что не давало ей покоя:

– У меня есть сестра. – Сестра. Сестра. Слово вибрировало в ней волной неверия.

– Это только предположение.

– Мы оба знаем, что оно подтвердится.

– И что с того? Разве плохо иметь сестру?

– Боже, нет. Плохо то, что мы выросли, не зная друг о друге. У меня есть сестра. – Она подумала, какой была бы ее жизнь, если бы она знала Дженни все эти годы. Кто-то, с кем можно делиться секретами и шутками, давать ей советы или ссориться. Может быть, детство Оливии не было бы таким одиноким. Может быть, она была бы больше уверена в себе.

– Что же мне теперь делать? – подумала она вслух. – Возможно ли, что Дженни не знает, кто ее отец? Я не могу просто пойти к ней и спросить.

– Позвони отцу, – предложил Коннор. – Спроси его сама.

– Я не могу сделать это по телефону. Мне нужно поговорить с ним лично. Мне нужно видеть его лицо.

Коннор кивнул:

– Ты права. – Он включил сигнальные огни и направился к дороге вдоль реки. – Когда ты собираешься ехать?

– Прости, не поняла?

– Завтра, – сказал он. – В город. Я думаю, нам следует выехать в семь утра. Сможешь ли ты быть готова так рано?

– О чем ты говоришь? – спросила она.

– Тебе нужно повидаться с отцом.

Оливия недоверчиво смотрела на него.

– Почему ты это делаешь?

– Потому что я хороший парень. И всегда был таким, просто мы пока не говорили об этом.

– Подожди минутку. Ты отвезешь меня в город?

– Это будет первое, что я сделаю утром. Эти тайны хранились слишком долго. Они могут подождать еще одну ночь.

– Вот как? Мы собираемся бросить все и отправиться в город?

Он держал руки на рулевом колесе.

– Это то преимущество, которое дает право собственника. Мы можем все бросить, если захотим.

– Но ты не обязан ехать со мной. Я могу сесть в поезд.

– Не в этот раз.

Ее сердце замерло. Она не знала, почему он ведет себя как настоящий добрый друг. Она почти боялась довериться ему.

– Нам ехать три часа.

– Ты думаешь, что нам не найдется о чем поговорить и течение трех часов? – Он ухмыльнулся, не спуская глаз с дороги, тянущейся перед ними. – Я думаю, нам много есть о чем поговорить, Лолли.

ТРАДИЦИИ ЛАГЕРЯ «КИОГА»

Лагерь «Киога» служит для молодых людей от восьми до шестнадцати лет.

Одна из самых важных традиций «Киоги» – преемственность.

Скауты с хорошим характером приглашаются вожатыми, как только получают школьный аттестат, и проходят курс обучения по спасению на водах и безопасности поведения в горах.