Текст книги "Что рассказал мне Казанова"

Автор книги: Сьюзен Сван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Освещение тут было совсем иным. В Венеции весеннее солнце светило приглушенно-серым и теплым светом, не похожим на апрельское солнце североамериканских городов. Греческое же солнце испускало жесткий и ослепительно жаркий свет. Оно воспламенило каштановые волосы Люси и ярко окрашенный шелк пиджака, свисающего подобно накидке с ее плеча. Девушка стояла вместе с толпой пассажиров на верхней палубе, наблюдая, как паром заходит в пролив.

Гавань примостилась в чаше из известняковых утесов, вздымающихся из моря к высоким темно-зеленым холмам. Это была до того дикая и первозданная картина, что на секунду Люси даже показалось, что она, как и Желанная Адамс, вплывает в новую жизнь. Меньше суток тому назад ее обдувал весенний ветер Италии, а сейчас она оказалась на солнечном пороге земли, столь любимой ее матерью.

На противоположной стороне палубы девушка заметила моряка в белой форме, возможно, капитана парома, нарочито усевшегося на перила, указывая на береговые знаки четырем скандинавским девочкам, на чьих встрепанных головках красовались одинаковые кепки. Она была рада, что они не сходят в Игуменице; их должны были на лодках доставить в Патры, откуда автобусом они доберутся до Афин. Предстоит еще несколько часов пути. У нее будет время продолжить чтение истории о Желанной Адамс и Казанове.

Люси поймала на себе взгляд ресторанного певца, стоявшего неподалеку. Встревоженная, она отвернулась, притворившись, что погружена в созерцание потока уходящих машин. Когда она оглянулась, мужчина уже исчез.

Люси вытащила из кармана венецианскую бумагу для записей и перечитала свое желание: «Я хочу встретить кого-нибудь, кто может показать мне, что любовь не означает разочарование». Затем она разорвала бумажку на маленькие клочки и развеяла их по ветру, наблюдая, как потоки воздуха разметали белые обрывки во все стороны.

«29 июня 1797 года

Хочу написать еще про наше прибытие в Афины.

Таможенный чиновник отдал нам документы, и мы отправились в Афины, когда день уже близился к закату. Синьор Папаутсис нанял большой экипаж с дружелюбным греком-возницей. Его лицо расцвело улыбкой, когда он взглянул на меня. Я проигнорировала эти признаки внимания и помогла синьору Дженнаро с багажом, к его удивлению. Он боялся, что долгое путешествие навредит его инструментам. В конце концов мы погрузились в экипаж и отправились в путь. Синьоры Дженнаро и Папаутсис сидели впереди с возницей, державшим в руке мушкет. Сзади ехали мы с синьором Казановои, подпрыгивая на кочках и изо всех сил пытаясь удержать на месте Финетт, Когда мы проезжали. мимо пастухов, пасущих овец, собака радостно лаяла, нюхая воздух.

Солнце садилось на равнину Аттики, озаряя ветки тополей и кустарников по обеим сторонам узкой дороги бледным золотом. Свет падал на рощи оливковых деревьев и поля, с которых уже убрали урожай, окрашивая увядшие колосья пшеницы тем же медовым оттенком, что я заметила в вине синьора Казановы. Словно бы, вся Греция светилась каким-то приглушенным светом. Мое большое тело казалось мне легким, как будто я тоже стала другой. Даже лицо синьора Казановы выглядело счастливым и молодым.

А затем на нас пала тьма. В этой прекрасной стране не было сумерек. Через милю-другую мы подъехали к дому, окруженному деревьями. Синьор Папаутсис крикнул вознице, чтобы тот остановил повозку, и, даже не взглянув на нас, он и синьор Дженнаро слезли с козел и исчезли в доме.

– А на дороге нет грабителей? – спросила я.

Но синьор Казанова уже уснул, и я сидела, качая Финетт на коленях, смотря на низкую горную гряду, чьи плоские вершины сияли мягким аметистовым светом. Афины были где-то там. Я чувствовала невероятное одиночество в этом диком месте и проклинала себя за то, что столь опрометчиво отправилась в это путешествие. «Кто в Афинах, – подумала я, – знает, где находится Америка? Возможно, они даже и слова-то этого не слышали».

Когда луна показалась над верхушкой дальнего холма, появились синьоры Дженнаро и Папаутсис, шумно переговариваясь и похлопывая друг друга по спине. Они вскарабкались на повозку, отчего лошади нервно вздрогнули, что пробудило синьора Казанову от дремоты.

– Манолис и Доменико пробуют на вкус тайны Востока, – прошептал он.

В ответ я удивленно на него посмотрела, но он ничего не объяснил. Мне захотелось пить, и он налил мне стакан узо. Никто из нас не подумал захватить с собой еды или воды, так что мне пришлось давиться зловонной жидкостью со вкусом ликера.

Примерно час наш экипаж грохотал по сельской дороге, на полной скорости летя среди вздымающихся деревьев, чьи стволы и ветви были ясно видны в лучах полной луны, стоявшей высоко в небе. Мне стало не по себе, и я почувствовала облегчение, когда заметила огоньки света, прыгающие подобно светлячкам по ломаному силуэту холма, вздымающегося на огромной темной равнине. Синьор Казанова сказал, что это огни фонарей, с которыми афиняне ходят по ночам. На вершине озаренного луной холма я разглядела белые, как кости, колонны Парфенона. А за этим прославленным памятником античности парила ось минарета.

– О, Венера, известная здесь под именем Афродиты, благослови это место, – прошептал синьор Казанова и перекрестился. Мой новый друг был католиком, но относился к Богу не так, как остальные паписты. Сейчас Казанова говорил о Верховном Существе как о своей повелительнице, говорил о Провидении как о женщине.

Мы проехали сквозь поля пшеницы, серебряные стебли которой сияли в лунном свете, затем вылезли из повозки и подошли к городской стене, которая, как сказал Джакомо Казанова, была построена для защиты от пиратов. У ворот сидел мужчина в тюрбане, его ноги были забинтованы в рваные тряпки.

– Что с ним произошло? – прошептала я, пока стражник, гремя, открывал ворота.

– Поколотили палками, – прошептал синьор Казанова. – Отбивание ног – это обычное наказание в этих краях.

Афиняне заполонили вечерние улицы, многие из них несли фонари, которые было видно издали. Когда мы свернули на грязную улочку, я почувствовала, как у меня сводит желудок. Переполненные сточные канавы бежали вдоль нее, и из них выливались дурно пахнущие отбросы. Я заметила полуголодных собак в тени христианской церкви, стоявшей за маленькой мечетью. Когда мы прогрохотали мимо, собаки залаяли и лаяли на нас до тех пор, пока вся деревня не огласилась собачьим лаем. «Такова изнанка Афин, – подумала я. – Какое разочарование!»

30 июня 1797 года

Дорогой Исаак!

Мое здоровье улучшается, друг мой, по сравнению с тем, что было месяц назад. Вчера вечером мы прибыли в Афины – а до этого провели четыре дня е Корфу под жарким, безоблачным небом. К сожалению, мое дружеское внимание к мусульманской семье было неверно истолковано ее главой. Я не буду распространяться об этом Исаак, скажу только, что мне пришлось выложить таможенному чиновнику бакшиш, чтобы спасти его жену и ребенка.

Благодаря моей репутации писателя наш. проводник подыскал нам хорошие апартаменты в доме вдовы Мавроматис. Ее имя означает «черные глаза», но они у этой женщины василькового, голубого цвета – наследие венецианских предков. Когда мы расположились, хозяйка принесла мне письма от ее английских друзей, останавливавшихся здесь в этом году, и спросила, не напишу ли я им, что она согласна сдать комнаты подешевле, если они надумают вернуться. Вдова очень удивилась, когда я объяснил ей, чтоя еще недостаточно хорошо знаю английскийязык. (Извини меня за кляксы, старый друг. Вдова получает чернила от своего сына, который делает их из алеппских чернильных орешков, растущих рядом со Смирной, перемешанных с сульфатом железа, водой, арабским клеем и ярью-медянкой, – если я правильно понял его объяснения по-гречески. Он держит это примитивное варево в деревянных бочонках месяцами, прежде чем разлить его по маленьким бутылочкам одна из которых стоит сейчас передо мной. Когда я пишу, то слежу за тем чтобы не касаться этой смеси пальцами, иначе эта липкая зеленая гадость сожжет мне кожу.)

В нашем распоряжении целая анфилада комнат, выходящих на прелестный внутренний дворик с пятью или шестью лимонными деревьями: в моей комнате стоит письменный стол – скорее всего подарок французского консула – и несколько стульев, что является редкостью в Афинах, где жители до сих пор больше любят сидеть на полу.

Ночью так же душно и жарко, как и днем, поэтому спустя несколько часов после нашего прибытия я спустился в маленькую купальню, разбитую во дворе, ища бочку с водой, дабы смочить свои простыни, – помнишь, именно такому способу сохранить прохладу жаркими ночами ты научил меня давным-давно. Стена, разделяющая женскую и мужскую половины двора, была сделана для людей ниже меня ростом, так что я легко мог все видеть. Я взглянул туда из любопытства и заметил копну темно-рыжих волос. Спустя мгновение прелестная медная головка появилась предо мной, и я встретился взглядом с испуганными глазами пуританской девушки.

Она в ужасе взглянула на меня, а затем склонила голову.

–  Синьор Казанова, – всхлипнула она. – Помогите мне! Я пьяна.

–  Называй меня просто Джакомо.

–  Да – Джакомо. – Бедняжку рвало.

–  Я присмотрю за тобой, милая девочка.

Жизнь по соседству прекрасно отразилась на наших отноше1шяхс мисс Адамс. Разумеется, она не настоящая пуританка, хотя и демонстрирует чарующую заинтересованность в самосовершенствовании. В конце концов, эти безрадостные люди были ее предками.

Я дал мисс Адамс сесть и нежно протер ей лоб мокрой тряпкой, а когда ее походка стала более уверенной, я отвел девушку в свою комнату. Несмотря на все свои храбрые уверения в том, что ей не нужны защитники, моя юная спутница все еще невинна. Уложив мисс Адамс на кушетку, я устало прилег рядом на кровать. Мои конечности снова стали мокрыми от пота, и в первый роз за много месяцевя осознал всю длину своего тела. Моя голова, мои ступни и руки, каждая моя конечность, равноотстоящая от другой, подобны пятиконечной звезде, какую можно увидеть на великолепном рисунке человека Леонардо. Наверняка на меня так действует пребывание в Греции. Это гений места, который дает нам, смертным, обратно наши тела и напоминает, что корень всей метафизики лежит здесь. Не удивительно, что Филэллин целую эпоху назад вознес благодарность безоблачным небесам Греции.

Я спал под простынями последнего мужа вдовы на матрасе, набитом соломой и перекинутом через две деревяшки, и мне было так комфортно, как если бы я лежал в покоях дворца дожа. А утром я имел удовольствие лицезреть дочку хозяйки, сметающую пыль своей щеткой в большую трещину на полу, как будто специально созданную для этой цели.

А теперь, дорогой друг, настало время вспомнить Сенеку. Я намереваюсь доказать мисс Адамс, что у ее любимого философа вызывало смех упоминание о формах Платона. Если я и понял что-то за свою жизнь, то только одно: людям не следует стремиться реализовать идеалы, но им надо искать идеальное в реальном».

Сидя в автобусе, направляющемся в Афины, Люси перечитала фразу Казановы о необходимости «искать идеальное в реальном». Интересно» он говорил здесь о правильной оценке повседневного опыта или об опасностях идеализации любви? Девушка аккуратно положила на место фотокопию, чтобы случайно не разбудить сидящую рядом Ли. Люси никогда не слышала, что Казанова бывал в Афинах. В XVIII веке власть Оттоманской империи простиралась на этот город и на большую часть восточного Средиземноморья, хотя упадок Турции начался задолго до начала странствий Желанной Адамс. Люси нравилось думать о Казанове здесь, в Греции. Если бы только его письма были более удобочитаемы. На некоторых из фотокопий были темные пятна, видимо, в этих местах та зеленая гадость, о которой писал Казанова, все-таки проела бумагу. В аспирантуре она писала доклад о старых рецептах создания чернил из домашних ингредиентов, таких как сажа или сосновая смола. Люси сочувствовала Казанове, у которого кончились его золотые венецианские чернила, и он вынужден был прибегнуть к местному афинскому вареву. «История полна рассказов о войнах и сражениях, – подумала она, – но полностью игнорирует такие важные изобретения человеческого прогресса, как надежные, не разъедающие бумагу чернила».

«30 июня 1797 года

Сегодня я проснулась посреди ночи от стонов. Сначала я подумала, что это мне мерещится от усталости и укусов надоедливых насекомых, но потом поняла, что издаю эти звуки сама. На противоположном конце залитой лунным светом комнаты, под москитной сеткой, лежала человеческая фигура, более похожая на труп.

– Джакомо? – прошептала я, не до конца уверенная, могу ли я называть его по имени. «Услышав знакомый голос, мне на живот запрыгнула Финетт и принялась лизать мне лицо.

– Иди ко мне, Финетт! Вот хорошая девочка! Трупообразная фигура стряхнула с себя простыни, и передо мной предстал Джакомо Казанова в длинной ночной рубашке. Прядь красновато-серых волос свисала из-под его ночного колпака. Я никогда не видела моего спутника без парика, и, действительно, парики всех цветов и размеров лежали рядом с ним, на письменном столе. Я встала, комната закружилась вокруг меня, и пришлось какого совладать с собой, сосредоточившись на этом самом столе. Он был такой же хороший, как и любой из предметов мебели в бывшем доме Франклина в Пасси – большой и закрашенный резьбой, с бронзовой окантовкой по краям, чтобы бумаги не падали на пол. Казанова положил на него свой журнал с пакетом вырезок и писем. Но все было без толку. Комната вертелась вокруг меня как заведенная. Я быстро села, а он отвернулся от меня. Когда мой спутник склонился над своим сундуком, я заметила, что его рубашка слегка задралась. Я старалась не смотреть на его бледные бедра, сверкающие в лунном свете. Несмотря на возраст, ягодицы Джакомо Казановы все еще были крепкими и мужественными.

– Вы выпили слишком много узо, мисс Адамс, – сказал он, одергивая рубашку и передавая мне кубок с водой. – Если вы уже чувствуете себя лучше, то могу проводить вас в вашу комнату. Я не причиню вам зла, не бойтесь.

– Вы до сих пор не причиняли мне вреда, поэтому у меня нет повода думать о вас плохо в дальнейшем.

Казанова рассмеялся.

– Мисс Адамс, у вас эмпирический склад ума, прямо как у моего друга, месье Вольтера. Вы бы нашли с ним общий язык, тогда как у меня с этим всегда были определенные трудности.

– Вы не согласны с Вольтером? – Я старалась поддержать разговор, чтобы скрыть свое волнение.

– Он говорит, что мы должны быть свободны от суеверий. Но ведь они связаны с верой. А вера самого разного рода – от великой до самой ничтожной – это то, с помощью чего мы понимаем тайны жизни.

– Я верю в вас, синьор, – сказала я.

– Вот именно в это вам верить не стоит, мисс Адамс. Я, как вы можете видеть, – он дернул сероватую прядь на плече, – меньшее, чем кажусь.

– Это еще не повод не доверять вам.

– Дорогая моя, я польщен. Но не полагайтесь слишком сильно на Джакомо Казанову. – Он сел рядом, и я почувствовала, как бешено колотится сердце в моей груди.

– Вы когда-нибудь задумывались, как Эме выглядит сейчас? – спросила я. – Возможно… возможно, она растолстела.

Он огорошил меня своим смехом.

– Какое это имеет значение, когда и я уже не тот, кем был? Во мне все просто обваливается. Смотрите!

Он поднял руку так, чтобы я могла видеть пальцы, обхватившие маленький мячик. В первый раз я поняла, что костяшки его большого и указательного пальца непомерно раздуты.

– Ревматизм. Видите! Я расслабляю руку каждый день при помощи игрушки Финетт.

Я не смогла ответить ему. Самое удивительное, что мне безумно нравилось находиться наедине с Джакомо Казановой.

Я не знаю, когда это случилось. Возможно, когда его рука легко коснулась моей груди, скользя по моей коже, подобно морскому бризу в Массачусетсе. Я содрогнулась, думая о тех мерцающих вспышках света, которые извлекает солнце из вод Атлантики. А вся нижняя часть моего тела звенела подобно колоколам на ветру, переплетая восхитительные чувства, накладывающиеся друг на друга в хаосе эмоций, которым я не могла управлять.

Казанова отодвинулся, внимательно посмотрев на меня.

– Мисс Адамс, я принес вам счастье?

Я все еще дрожала от последних волн удовольствия и только смогла утвердительно кивнуть.

– А я все-таки еще на что-то гожусь, – пробормотал он. – Я продолжу этими двумя старыми воинами? – Он, улыбаясь, поднял руки.

Я затрясла головой.

– Мне надо обдумать то, что произошло.

– Разумеется! Вам нужно все проверить и выверить, не так ли, Желанный мой Философ? – улыбнулся он. – Можно я буду называть вас Желанной после того, как мы столь близко познакомились?

– Можно.

И я ушла в свою комнату. Что Джакомо Казанова и я значим друг для друга? Такое чувство, будто он для меня все и одновременно ничего. Мне кажется, что я знаю его» как никто на свете, а все равно иногда у меня создается впечатление, что этот человек для меня – закрытая книга. Я никогда не уверена, насколько могу ему доверять или в каком свете воспринимать нежность, которую чувствую по отношению к нему.

Главный Вопрос Дня: Почему мое тело не стало Моим Добрым Другом, звеня от счастья?

Плодотворная Мысль, Которую Никогда Не Следует Забывать: Джакомо Казанова принадлежит женщине, выносившей его сына».

Просто удивительно, что одно легчайшее прикосновение возымело такой эффект! И как же повезло Желанной, что ее первый сексуальный опыт произошел с легендарным венецианцем, знающим о любви в тысячу раз больше, чем фермерский сынок наподобие Френсиса Гуча. Люси поморщилась при воспоминании о своем первом опыте. Ничего, кроме неловкости, она тогда не испытала.

Автобус начал сбрасывать скорость, и на соседнем сиденье сонно зашевелилась Ли.

– Мы уже в Афинах? – Она села и выглянула в окно.

Автобус въезжал в пригород, и свет фонарей казался режущим после темноты сельской местности.

– Похоже на то, – сказала Люси.

Двадцать минут спустя на автобусной остановке Ли поймала такси, и скоро они уже мчались по темным улицам Плаки. А затем машина без предупреждения свернула на тротуар скудно освещенной улочки и резко затормозила напротив потертого временем мраморного здания. Над входом тускло горела вывеска, золотыми буквами возвещавшая, что они прибыли в отель под названием «Афина». В окружающих улицу старых каменных домах не горело ни одного окна. У Люси создалось впечатление, что они попали во времена Желанной Адамс и Джакомо Казановы. Громыхая контейнером с котом, она проследовала за Ли в холл к старому портье, сидевшему за стойкой и читавшему газету сквозь очки в проволочной оправе. «Вообще-то Ли могла бы найти местечко получше», – подумала Люси. В тусклых лучах флуоресцентного света истертый временем пол сверкал пыльно-желтым светом старых зубов.

– Этот вор хотел нагреть нас, – кивком головы Ли указала на таксиста. Он проскользнул за ними й смотрел сейчас канал Си-эн-эн в холле вместе с группой небритых пожилых мужчин. Когда водитель услышал замечание Ли, то начал что-то шептать своим соседям, и те склонили головы, внимательно слушая. Они кивали время от времени, поправляя унизанные бусинками браслеты и кидая взгляды в сторону Люси.

Прокашлявшись и клокоча мокротой, пожилой портье указал на мужчин и пожал плечами. Затем он развернул к женщинам ладони, воздел взгляд в потолок и медленно, очень медленно выбрался из своего уютного убежища, подошел к стойке и передал Ли два больших медных старых ключа. Она потащила Люси через темный холл, и та приложила все усилия, чтобы поспеть за своей спутницей, украдкой поглядывая через плечо на странных стариков, разглядывающих ее в ответ любопытно и оценивающе. Путешественницы вошли в древний лифт, и Ли нажала кнопку восьмого этажа. Но до того как дверь со скрипом закрылась, таксист остановил ее рукой.

– Девушка желает компании? – спросил он. Ли отбросила руку нахала от двери, и при этом ее браслет издал недовольное клацанье. – А леди? Леди желает компании? – крикнул он через решетку.

На восьмом этаже Ли открыла дверь маленькой комнатки.

– Я возьму эту, – сказала она. – Вторая внизу, там, должно быть, прохладнее. – Ли рухнула в кресло. – Вижу, ты привлекаешь массу внимания.

– Я не нарочно…

– О, не принимай это близко к сердцу. Типичный грек. И вечно у них в гостиницах эти ужасные твари! – Она со злостью пнула ногой, и Люси увидела гигантского таракана, в панике убегающего под кресло.

– Сходи вниз и скажи, чтобы номер продезинфицировали.

Оставив Ли сражаться с насекомыми, Люси решила не испытывать судьбу на дребезжащем лифте и зацокала каблуками по бесконечным лестничным пролетам. Было видно, что Ли не в первый раз в Греции. Когда они сходили с парома в Патрасе, то она дала капитану бутылку «Метаксы», и он позволит Люси беспрепятственно пройти через таможни с котом под радостный щебет Ли о том, что этой весной туристов маловато. Но если ее спутница так много знала об Афинах, почему же она выбрала такую помойку? Как еще назвать это заведение? В холле таксист все еще смотрел Си-эн-эн в компании стариков. Увидев Люси, он что-то прошептал им, и все рассмеялись.

– У нас в номере тараканы, – пробормотала Люси, не уверенная, понимает ли ее портье. Он хлопнул по звонку на стойке, и из-за неосвещенного сектора за телевизором, шаркая, вышел мальчик с воспаленными, красными глазами.

Портье представил его покровительственным взмахом руки:

– Знакомьтесь: мистер Истребитель.

– Вы хотите, чтобы я опрыскал комнату? – зевнул мальчик.

– А какие пестициды вы используете? – спросила Люси и нервно добавила: – Мы можем съехать.

– Прошу прощения, – сказал старик клерк, – но уже поздно. Все отели в Афинах уже забиты. Но, если вы пожелаете… – Он с сомнением кивнул на телефон.

Когда Люси и мальчик вошли в комнату, Ли стояла у окна с бокалом вина, широко раздвинув голубые занавески. Она улыбалась, глядя на картинку, как будто вышедшую из мультфильмов Диснея, – утес, на котором старинные колонны светились кислотно-розовым светом.

– Шоу звука и цвета проходит в Акрополе каждую ночь, – сказала Ли. – Разве это не великолепно? – И она подняла бокал в честь удивительного зрелища. В этот момент мальчик заметил кота: тот лежал на полу рядом с креслом Ли и играл с тараканом, как с игрушкой.

Вы не можете держать это отвратительное животное в нашем отеле! – воскликнул мальчик. Ли заговорила с ним по-гречески, а он стоял с каменным выражением лица, пока постоялица выуживала из своего кошелька деньги. Затем поставил флакон «Рэйда» на комод и вышел, не проронив ни слова.

– Я и забыла, как хорошо я чувствую себя в Греции. Не хочешь немного вина? – спросила Ли. Ее невероятно большие светло-голубые глаза просто лучились счастьем. Она взяла золотую бутылку и улыбнулась Люси.

Казалось, за то время, что Люси ходила вниз, в ней произошла таинственная перемена. Ли стояла без шляпы у открытого окна, черные кудри в художественном беспорядке, а щеки порозовели. Люси заметила, что у нее самой горит лицо. И тут только она поняла, насколько душно в этой комнате, хотя случайный ветерок легко трепал белоснежную занавеску. Вокруг не было никаких признаков кондиционера.

– Мне не очень-то нравится греческое вино, – ответила Люси, вспомнив, что рассказывал Казанова о живице.

– Тебе все равно понравится Греция, Люси. Всем нравится.

– Я – не все.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что я – не все.

Ли вздохнула, а Люси пошла к дверям.

– Ты не забыла своего маленького хищника? – Ее спутница наклонилась и вытащила Венеру из-под кровати, затем открыла дверь контейнера одним быстрым ловким движением. – Я думаю, мы должны переименовать его в Афродиту. – Она подняла клетку и передала ее Люси. – Мы же в Афинах.

– В Афродиту? – переспросила девушка.

– Принимаю это как положительный ответ. Colo iypno!Это значит «Спокойной ночи!».

Комната Люси была на первом этаже, семью этажами ниже. Обставленная точь-в-точь, как у Ли, она, однако, была наполовину меньше, а окна ее выходили на грязный двор, залитый цементом, а не на Акрополь. «Ли взяла себе лучшую комнату», – с раздражением подумала Люси. Наслушавшись рассказов матери о Греции, она воображала себе идиллическую страну, где счастливые путешественники нежатся под оливковыми деревьями, потягивая прекрасные аттические вина. Что ж, фантазия ее явно подвела: «Афина» располагала всеми удобствами армейского барака.

Заперев дверь, Люси выпустила кота, и он начал возбужденно подпрыгивать вокруг нее на трех лапах, мяукая. Девушка погладила его по голове, а затем принялась нетерпеливо озираться. Наконец она заметила во дворе снаружи засохшее растение в горшке. Люси посадила Афродиту на подоконник, и кот, казалось, все понял; через секунду он уже скребся в земле, а спустя мгновение запрыгнул обратно в комнату и принялся за тунца, который Люси выскоблила из банки на журнал, валявшийся рядом с кроватью. Затем кот растянулся на короткой узенькой кровати, а она улеглась рядом с ним.

«2 июля 1797 года

Сегодня утром я осталась в своей комнате, чтобы обдумать происходящее. Джакомо, а он настаивает именно на таком обращении к себе дружески помахал мне, отправляясь куда-то с синьором Дженнаро. Создавалось впечатление что мне приснилась та нагла встреча, а может быть, так оно и было? Этим утром я едва слышала хотя бы слово из урока греческого языка, которым занималась со Ставрулой, юной дочерью Мавроматисов. Мне приходилось нелегко, но Ставрула проявляла ангельское терпение, слыша мое неуклюжее произношение. Я была рада, когда урок наконец подошел к концу и можно было спокойно вернуться к своим снам наяву.

Я села под деревом, усеянным лимонами величиной с кулак, и принялась рисовать в своем воображении Джакомо, каким он был со мной прошлой ночью. Действительно ли скользил его палец по моей щеке, пока я лежала в своем пьяном забытьи? Или по моей груди? Отпустив мысли по волнам фантазии, я услышала, как кто-то играет на мандолине, встала и заглянула за угол дома. Там я увидела Джакомо, сидевшего на ветхом стуле посреди маленького дворика и напевающего венецианскую арию.

Я не окликнула его.

Казанова начал наигрывать живую, еще дореволюционную мелодию, которую я слышала как-то в Париже, а закончив, отложил инструмент в сторону и принялся танцевать форлан – тот самый танец, что мы с Френсисом столь неумело разучивали в Венеции. Его руки грациозно взметнулись вверх, ноги в сатиновых штанах выделывали замысловатые па, он улыбался и кланялся воображаемой партнерше. Как и я когда-то, подумалось мне. Я смотрела на Казанову, как на приходящий шторм, заставляющий биться сердца от тревоги и радостного ожидания одновременно.

Но не только я была свидетелем этой сцены. Ставрула стояла рядом с входной дверью. Казанова поманил ее, и мне неожиданно стало ясно, что он все это время танцевал именно для нее. Девушка скромно взяла его за руку, и мой спутник поклонился, став похожим на элегантную цаплю, наклоняющую свою голову на длинной шее к неоперившемуся птенцу. Ставрула приподняла свои юбки и принялась танцевать перед ним, а Джакомо жестом велел своей партнерше еще выше поднять одежды. Она подчинилась, закатав их так, что даже мне была видна округлая расщелина между ее ног. Затем Казанова неожиданно упал на колени перед моей учительницей греческого, целуя ее обнаженные ноги и радостно декламируя что-то по-итальянски. Хихикая и вскрикивая, Ставрула выбежала со двора, а я незаметно вышла, возбужденная и пристыженная открывшейся мне сценой.

Главный Вопрос Дня: Что более шокировало меня? То, что Джакомо Казанова восхищался красотой этой девушки или то, с каким интересом я наблюдала мельчайшие подробности этой сцены?

Выученный Урок: Мне сложно принять не собственное любопытство, но то, что оно влечет за собой.

6 июня 1797 года

Дорогой Исаак!

Я намереваюсь провести остаток своей жизни на этой древней земле. Солнце Аркадии заставляет каждого человека чувствовать себя Богом! Да, здесь я могу дышать без страха. И у меня есть прекрасная компания – Желанная Адамс, чья способность ценить прекрасное превосходит мою собственную.

Вчера я взял ее с собой к портному. Я стараюсь беречь те деньги, что ты дал мне на прощание, но у меня возникла насущная необходимость в новых расходах Здесь ужасно жарко, а моя одежда совершенно не подходит для такого климата. Мой любимый сиреневый камзол, желтые брюки, подвязки с позолоченными медными пуговицами над закатанными шелковыми чулками – все это в Греции превращается в ненужный хлам.

Я нашел подходящего портного в пригороде, рядом с храмом Юпитера. Когда он закончил снимать мерки, то пригласил нас на обед. Я было уже собрался принести извинения, но Желанная опередила меня и любезно приняла приглашение. В Афинах обычное дело, когда слуги сидят за одним столом со своими хозяевами, а на улицах греки, неважно, бедные они или богатые, приветствуют друг друга как старые друзья. Желанная восхищается подобными обычаями, тогда как мое мнение об этих жуликах достаточно противоречивое. Греки обманывают любого иностранца, которого смогут, – и я вообще-то их понимаю. Я и сам никогда не упускаю возможности извлечь максималъную пользу из дурака.

Возможно, надо вырасти в глуши, Исаак, чтобы чувствовать себя комфортно в древнем мире.

В любом случае, портной угостил нас демократическим блюдом из маленьких коричневых рыбок, известных как мериды, и баклажанами, запеченными в домашнем сыре.To fayito ton theon – свой крестьянский обед этот человек назвал пищей богов. И я бы не спешил с ним спорить.

Для твоего развлечения перечислю свои покупки: (1) две пары мешковатых панталон; (2) три хлопковые рубашки, напоминающие женские сорочки с просторными рукавами; (3) большая разукрашенная бисером шаль, здесь известная как «зона», которая много раз оборачивается вокруг пояса и используется многими богатыми джентльменами для хранения денег и бумаг – чем богаче купец, тем толще его зона, так здесь говорят; (4) пара голубых сатиновых туфель и пять пар коротких носков; (5) шелковый сюртук, камзол темно-синего цвета, отороченный золотыми кружевами, и одна из тех огромных фетровых шляп, что называются здесь колпаками и надеваются греками вместо тюрбанов. Если не принимать во внимание этот предмет гардероба, ты был бы поражен, как трудно отличить греков от мусульман. Представь, гречанки здесь носят вуали на людях и снимают их только тогда, когда вокруг нет магометан.

Тем временем Желанная купила несколько новых выходных платьев. Я приобрел для нее пару панталон и мужскую блузу, ссылаясь на то, что на жаре легче носить турецкие одежды. Как бедняжка зарделась, когда я прошептал ей, что подобной одеждой легче всего пробудить (фантазию мужчин вроде меня. Исаак, видел бы ты выражение лица портного, когда она появилась, переодевшись в штаны, которые я ей купил. Я от всей души рассмеялся. Но потом портной все-таки проникся духом моего подарка и дал Желанной колпак, который сидел подобно короне на ее темно-рыжих волосах. Ее красота привлекала к нам излишнее внимание, хотя девушка эта просто свирепеет, когда замечает на себе восхищенные взгляды.

По дороге домой она ввязалась в стычку с местными пастухами. Исаак, оцени храбрость женщины Нового Света! Мы шли через песчаное поле около храма Юпитера, когда вдруг услышали душераздирающие звуки. Стадо испуганных ягнят загоняли под пыльный навес, в то время как толпа греков шумно распевала какой-то древний гимн богам. Овцы стояли за ограждением жалобно блея и этот звук заставлял ягнят буквально-таки плакать. Но пастухи не обращали на это никакого внимания, хотя было совершенно ясно, что они заставляют страдать несчастных животных. Без какого-либо предупреждения моя прелестная сорвиголова метнулась к овцам и широко распахнула дверь загона. Бурная река шерстистых голов взметнулась вокруг ее ног. Пастухи повернулись к девушке, со злостью потрясая руками, а Финетт с лаем кинулась в пыльное облако шерсти, в то время как малыши, блея тоненькими голосами, бежали к своим матерям. Я велел Желанной немедленно закрыть ворота. Как ты думаешь, послушала ли она меня Джакомо Казанову, знатока мира и его путей? Нет. Она толкнула одного из мужчин, и тот упал на землю. Когда же до этого парня дошло, что его ударила женщина, его лицо приняло оттенок местных баклажанов. Я поспешил на защиту Желанной, и один из этих мошенников ударил меня головой в живот. Я упал на землю, увлекая за собой врага.

В этот момент я пожелал, чтобы на мне был костюм тетушки Флоры, а не Джакомо Казановы.

–  Сэр! – вскричал я, совладав с дыханием. – Будьте же джентльменом и слезьте с меня!

Мужчина орал прямо мне в ухо, ия почувствовал, как что-то острое уперлось мне в ребра. Затем, неожиданно всхлипнув от страха, он соскочил с меня, ия увидел двух всадников, скачущих к нам; один из них размахивал кнутом. Это были наши новые друзья Доменико Дженнаро и Манолис Папаутсис.

– Она дерется как мужчина! – сказал Доменико, толкая меня рукояткой своего хлыста, в то время какя наконец поднялся на ноги и отряхивал пыль с моих новых одежд. Пастухи убежали, а Желанная как оказалось, не получила и царапины.

– Думаете, она поборет вас в схватке?

Я засмеялся.

– Уверен, что поборет. Что эти греки здесь делали?

– Это пастухи, – объяснил Манолис. – Они надеялись, что блеяние их стад разжалобит сердце Зевса.

–  Они пытались вызвать дождь?

–  У них уже девятый день повсеместно идут молитвы, – сказал Манолис. – В этом году стоит ужасная засуха.

После битвы с пастухами я проводил Желанную в наши апартаменты, а затем отправился с Доменико смотреть дервишей на башне Ветров. Один из мусульман бил в барабан, в то время как остальные кружились вокруг в белых одеждах, с руками, воздетыми к небесам, грациозные, как женщины От этой возвышенной картины мое сердце замерло.

В этой земле существует нечто, способное довести чувства человеческие до предела. Даже Желанной пришлось отринуть свои стоические взгляды и уступить своим ощущениям, тогда как я, дитя гостиных, подобно многим венецианцам, уже хорошо усвоил эти уроки.

О, прелестная дочь моей хозяйки, вдовы Мавроматис, как раз пришла с утренним шоколадом. У меня нет времени, мой старый друг. Закончу письмо в другой раз, а сейчас посмотрим, сможет ли она скрасить утреннюю хандру старого человека.

Твой верный друг, Джакомо Казанова

Постскриптум.

Исаак, как бы я хотел, чтобы ты сегодня был здесь! Я развлекал Доменико Дженнаро рассказами про то, как мы шпионили в пользу Совета. Мой новый друг делает зарисовки для неаполитанца по имени Роберто Гамбелло, который хорошо заплатил художнику, чтобы тот запечатлел славу античности. Вчера я весь день скитался с ним по руинам.

Пока Доменико рисовал, я рассказал ему о своем трактате, посвященном балету, изображающему жизнь полководца Кориолана. Я описал данное действо как аллегорическую критику на венецианский сенат и его законы, регулирующие расходы, особенно те, что касаются ограничений в одежде женщин. (Я ни словом не обмолвился о том, что ты помогал мне составлять тот текст.) Доменико от всей души посмеялся над моим бессердечным порицанием этих изысканных танцоров и добавил, что искусство никогда не является просто развлечением. Художник заявил, что оно всегда служит взглядам, правящего класса. В свое время я тоже так думал, хотя теперь содрогаюсь при мысли о том, сколь развращающим показалось бы мне действие данного балета, будь я пуританской девушкой.

8 июля 1797 года

День независимости пришел и ушел, а я даже не заметила. До того жарко, что далее думать ни о чем не хочется. День ото дня жара все усиливается, и сегодня мы сидим в своих комнатах. Даже Джакомо, который любит солнце, страдает от него. К вечеру стало прохладнее, и мы смогли поужинать кальмаром, приготовленным в собственном соку, и салатом из помидоров и лука, слегка сбрызнутых оливковым маслом. Когда я пришла в свою комнату, то нашла там приколотую к подушке записку: «Дорогой мой Желанный Философ, прочитай эту маленькую книжку, если хочешь завершить свое образование. Джакомо».

Книга называлась «Тереза – философ». Это был французский антидерковный памфлет, сочиненный до революции. Я заметила его еще на книжной полке в доме Бенджамина Франклина в Пасси и даже успела тогда прочитать несколько страниц, но потом отец застал меня за этим занятием. Он спрятал роман, с улыбкой сказав, что мне надо подождать и сперва научиться любви со своим мужем.

Роман повествует об аббате, наставляющем юную девушку, Терезу, в искусстве взаимного наслаждения. Аббат этот считает, что удовольствие полезно для обоих полов, если только не идет в ущерб общественному порядку. Также в книге утверждается, что, поскольку тело женщины – это уменьшенная версия тела мужчины, оно тоже может наслаждаться искусством любви. Это та самая философия, которую Джакомо Казанова превозносил в Пирее. Я размышляла над этой книгой а затем отправилась в постель проверить кое-что на себе. Я последовательно нажимала на пульсирующую область моего женского существа и скоро погрузилась в сон в счастливом изнеможении».

Наверху у себя в номере Ли отставила в сторону бокал вина. Ей надо было собраться и закончить приготовления к своей лекции в Британском консульстве. В конце концов» именно гонорар за это мероприятие позволил доктору Пронски оплатить путевые расходы.