Текст книги "Что рассказал мне Казанова"

Автор книги: Сьюзен Сван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Это будет настоящее приключение, – заверил меня Казанова. – В этот час кошки рыскают в поисках добычи, и поистине увлекательно наблюдать, как они охотятся на голубей, а те улетают от них в облака.

Я согласилась, так как мне хотелось посмотреть на величие этой прославленной площади, когда на ней не будет никого, кроме четвероногих граждан Венеции. Казанова отдал мне письмо, чтобы я могла переписать его в свой дневник, после чего поклонился и вышел. Финетт принялась лаять вослед хозяину. Я положила собачку на колени и принялась чесать ей шерсть специальной щеткой, которую Казанова мне оставил. Трогательно было видеть меланхолию на мордочке этого маленького создания, обычно столь радостно возбужденного, и я подумала о той привязанности, которую хозяин питает к своей любимице, и о безнадежных обстоятельствах, окружающих мать его ребенка. Если бы только я могла им помочь.

Ах, я начинаю верить, что мой новый друг является тем, за кого себя выдает. Может быть я излишне доверчива?

Плодотворная Мысль Дня: Доверие иногда должно быть вознаграждаемо, или оно не будет в чести у человеческого сердца.

6 мая 1797 года

Финетт исчезла, и я в отчаянии.

Этим утром я пришла на площадь Святого Марка на рассвете, а его там не было. Только на лестнице стояли два французских солдата. Они переводили стрелки на часах на французский манер: сутки у них начинаются в полночь, так же, как и в Америке. До прибытия армии Наполеона отсчет новых суток здесь начинался в сумерки. Вид солдат, передвигающих стрелки старых венецианских часов, расстроил меня, и я впервые отчетливо поняла, что нахожусь в покоренном городе. Свет заливал все вокруг, и маленькие темные кошачьи тени появились на площади – мимолетные, подобно дымным завиткам. Они мелькали между колонн аркады, но нигде не было и признака синьора Казановы. По крайней мере, насчет кошек он не солгал. Во мне вздымалось странное желание, которого я не понимала. Казалось, что это чувство связано с моим новым другом. Я физически ощущала его присутствие на площади, так же как и в тот, первый вечер, когда Казанова последовал за мной на башню, и мне казалось, что шевалье направляет мои мысли и чувства.

Я пришла домой, озаряемая ранним туманным светом. Маленькие лодочки уже начали скапливаться около пристани, и жены рыбаков в ярко раскрашенных башмаках заторопились вниз по площади. Когда я вошла в свою комнату, Финетт уже исчезла. Консьерж сказал мне, что видел высокого мужчину в сюртуке, выходящего из отеля со свертком под мышкой. Сбитая с толку, я поднялась наверх и нашла записку:

Я пришел за Финетт, так как местные шпионы узнали о нашей с вами дружбе. Не старайтесь найти меня. Когда смогу, я дам вам знать о своем местонахождении. Спасибо за всю вашу доброту.

Ваш. покорный слуга,

Джакомо

Постскриптум.

Я оставляю вам первое письмо Эме – самое первое, которое я получил. Уверен, что вы будете хранить его так же бережно, как и я, и вернете его мне, когда это позволят обстоятельства.

Я оглядела комнату и заметила, что он забрал также все собачьи игрушки, что привело меня в полное расстройство, так как мне представилось, что я больше никогда не увижу Джакомо Казанову. Венеция в руках французов, и это означает конец миссии моего отца; близится свадьба. Скоро мы отправимся домой, в Америку. Я рухнула в кресло, решив прочитать письмо Эме, в надежде, что ее слова успокоят меня, а когда этого не произошло, я решила развлечь себя, переписав его на страницы своего дневника, так как никогда не смогу забыть тех чувств, что нашли отражение в этом письме.

Дорогой Джакомо!

Знаешь ли ты, душа моя, как сильно я хочу быть с тобой с того самого момента, как ты вошел в этот маленький лесок рядом с Шато д'Иф и помог мне спасти моего домашнего любимца от лебедя – этой злобной, лживой птицы, которая только притворяется мирной Я более не девочка, как ты знаешь, и меня смешит, что мужчины рассматривают соблазн как действие, которое они применяют по отношению к нам, слабому полу. От тебя я узнала, что физическое притяжение возникает естественно и неожиданно для обеих сторон. Когда я почувствовала это взаимное узнавание, то весь мир вокруг меня стал размытым, погрузился в какой-то эфир, и я видела четко только тебя. Интересно, по каким принципам возникает это взаимное притяжение между двумя людьми? Еслия пойму причину, то стану самой мудрой женщиной в мире. Сама я знаю столь мало, однако считаю себя доброй католичкой, тогда как ты, Джакомо, вынужден прятать свою ненависть к европейскому снобизму, чтобы проложить себе путь в этой жизни. Твоя способность оценивать – это дар для меня и для всех тех, кто тебя знает.

Думаю, что другая девушка, настроенная более скептически, чем я, не вернулась бы вместе с тобой в замок, где ты писал «Иксамерон» – эту восхитительную фантазию о подземном мире. Помнишь? Ты еще подсматривал за мной из окон своей спальни, наблюдая, как я внизу гонялась за Шарлот. Я уже писала, как увидела тебя – высокого, с каштановыми волосами, сильного, – когда ты кинулся на лебедя, размахивая руками и производя столько шума, что птица перестала клевать собаку и вместо этого зашипела.

В следующее мгновение ты подхватил Шарлот на руки, собака страшно лаяла, ведь она еще не знала тебя, но зато лебедь оставил ее в покое. Он нырнул в озеро и поплыл к своей стае, и мы оба рассмеялись, увидев, что Шарлот желает последовать за ним, она столь сильно вырывалась у меня из рук, видимо намереваясь возобновить схватку.

Я действительно вернулась тогда вместе с тобой в замок, и когда поднялась в твою комнату, где смотрела, как ты вымачиваешь бисквиты в своем кислом вине – извини, Джакомо, но это был почти уксус, – то уже знала, что мы соединим наши тела. Ты ел эти пропитанные вином бисквиты, и мне стало интересно, как это: ощущать вкус твоих пальцев у себя во рту. И когда ты играл на старой лютне, найденной в чулане, а Шарлот принялась похрапывать под балдахином кровати, мне показалось таким естественным лечь рядом с ней, в то время как теплое вино гуляло по моим венам. В тот день казалось, что в нашем распоряжении время всего мира.

Ты раздел меня, и твой взгляд при этом выражал благодарность. Я представляла, как лебеди парили над нами, и, когда мы слились, я тоже стала, лебедем парившим над безымянным озером. Странные, отрывочные видения представали предо мной: как я погружаюсь в воду, а белые перья качаются на волнах над моей головой. Когда все закончилось, ты рассказал мне, что в моих ощущениях не было ничего необычного и что все любовники чувствуют нечто подобное в момент приближающегося jouissance, [10]10
  Наслаждение (фр.).


[Закрыть]что люди всегда используют друг друга, даря взаимное удовольствие. Ты умолял меня остаться, говорил, что найдешь священника, который обвенчает нас. Разве не удивительно, какие сюрпризы преподносит нам порой жизнь? Возможно, если бы я не была сиротой, то нашла бы в себе достаточно мужества отослать Дэ домой одну.

Любящая тебя Эме

Постскриптум.

Не бойся, что твой возраст может уменьшить мое желание. Моя любовь сделает тебя снова молодым Джакомо,и остановит тиканье часов. Любовь– это та сила,которая осмеливается смотреть в лицо самому времени.

Мои руки дрожали, когда я закончила переписывать письмо Эме. Сама я совсем не знала мужского тела и поймала себя на желании оказаться на месте этой молодой женщины в замке Иф. Эта мысль наполнила меня тревогой, и пришлось отправиться на балкон, выходящий на Большой канал. Венеция оживала: по улицам гуляло эхо голосов торговцев и игроков, возвращающихся домой после ночи, проведенной в местном казино. В переулке под моим окном три немца в накидках и высоких ботинках громко и воодушевленно водили хоровод. Их громкие мужские голоса заставили меня пасть духом еще больше. Что может Венеция, в которой нет ни одного музея или галереи искусства, предложить путешественнице вроде меня?

Первый Вопрос Дня: Найду ли я любовь, подобную той, о которой писала Эме в своем письме? Не успела я задать вопрос, как уже пришел ужасающий ответ: не в этой жизни. Желанная Адамс, не в этой жестокой вселенной живет мужчина, способный оценить тебя по достоинству.

Выученный Урок: Женщине» подобной мне, не следует думать о любви. Ведь все мы – всего лишь монстры, порожденные другими, преисполненными благих намерений монстрами. Разве не так?»

«До чего же суровые воззрения на любовь были у ее пралрапратетушки», – думала Люси, лежа на кушетке в больнице. Разумеется, Желанной было уже двадцать пять лет, по тем временам она уже считалась «старой девой», и ей посчастливилось, что подвернулся Френсис. Люси исполнилось двадцать девять, и, несмотря на все переживания матери, одиночество не ужасало ее, скорее, наоборот. Но у Люси был секрет, который она тщательно от всех оберегала. Она мечтала влюбиться – страстно, бесстыдно, как это бывало раньше, в добрые старые времена, одним восхитительным ветреным весенним вечером, когда поднимется высокий прилив, а луна буцет сиять золотом высоко над головой ее возлюбленного. Ну что ж, пейзаж этот вполне реален, а вот все остальное… Честно говоря, все ее предыдущие романы оставили чувство разочарования. Люси знала, что у Китти были самые лучшие намерения, но иногда задумывалась, насколько повлияли активные действия матери на ее последующий сексуальный опыт. Когда ей исполнилось шестнадцать, Китти настояла на том, чтобы дочь начала принимать противозачаточные таблетки. Однажды ночью мать пригласила соседского мальчика, нравившегося Люси, погасила свет и бросила через плечо: «Я вернусь через три часа. Наслаждайтесь друг другом». У Люси голова закружилась от страха, и, естественно, тогда ничего не произошло, да и до сих пор ей это мешает.

В те дни, когда они еще говорили о подобных вещах, мать предупреждала, что не стоит ждать от секса чего-то великолепного в духе голливудских фильмов. Но Люси прекратила верить словам Китти после того, как та влюбилась в Ли Пронски.

А между тем оставалось еще слишком много болезненных вопросов. Девушка жаждала быть сметенной страстью, но разве можно влюбиться и не потерять при этом ощущения самой себя? Люси не хотелось примерять на себя судьбу любовников из греческих мифов или романтических легенд. Ей казалось отвратительным и слишком мрачным умереть в пещере, подобно Катрин, неверной жене из «Английского пациента», к тому же это отдавало потаканием своим слабостям. А как отличить жабу от принца или как понять, что жаба – это на самом деле принц? Он же не будет танцевать перед ней в сатиновом трико или пуантах, прыгая на носочках! Наверняка ответ тут не может быть простым и однозначным. Люси была одновременно убеждена в неотвратимости дальнейшего поиска и уверена, что никогда не найдет того единственного, ради которого она сдастся на милость своей порывистой любви, столь желанной в ее мечтах.

Как жаль, что она не может последовать примеру Желанной Адамс и поискать убежища в аксиомах, восславляющих парадоксы, например говоря себе, что без сомнений надежда умерла бы. Если кому-то парадоксы доставляют удовольствие – на здоровье. Люси же находила их тошнотворными.

«20 мая 1797 года

Я пережила ужасное несчастье.

Сегодня вечером мы с отцом стояли вместе на балконе салона, принадлежащего мадам Гритти. Мы ожидали гостей, прибывающих в ее маленькие апартаменты (они называются casino),окна которых выходят на площадь Святого Марка. Отец восхищался мадам Гритти. Он робко качал голо вой, когда я поддразнивала его, говоря, что независимая манера поведения венецианских женщин поможет ему смириться с моим. В casinoжены из высшего света развлекаются со своими cicisbeos– сопровождающими, исполняющими роли вторых мужей. Я заметила, что отец радовался, когда мадам Гритти обдавала ледяным пренебрежением своего cicisbeo,и морщился всякий раз при виде этого молодого человека, идущего позади нее на расстоянии нескольких шагов. Этот сопровождающий излишне суетился: сейчас кланялся, а в следующую секунду уже бежал за горячим шоколадом.

По крайней мере, мадам Гритти находила отца достаточно интересным, чтобы предложить ему свои апартаменты, и он пригласил в ее салон некоторых представителей венецианской элиты – посмотреть на этюды синьора Поццо. Несмотря на мои предупреждения, отец настаивал на этой покупке, говоря, что я почерпнула свои знания по искусству из путеводителя Пибоди. Вообще-то недостаток подозрительности ему не присущ, и я боюсь, что это город так влияет на него. Отец более не пребывал в благостном расположении духа, когда мы вышли на балкон – посмотреть на разъяренную толпу на площади. Люди врывались в дом всякого, кто имел неосторожность выказать симпатию к французам, так как считали, что дож и его Совет предали их, сдав город. С одной стороны мы слышали мальчишеский вопль «Viva San Marco!». [11]11
  «Да здравствует Святой Марк!» (um.)


[Закрыть]A у пристани отрад французских солдат уже вступил в схватку, крича: «Viva la liberta!». [12]12
  «Да здравствует свобода!» (фр.)


[Закрыть]

– Но они же не несут свободу Венеции, отец. Это тирания. Разве нам так необходимо присутствие французского консула на этом вечере?

– Он отклонил наше приглашение, дитя мое. И теперь я беспокоюсь, что и другие гости просто не придут. Пойдем посмотрим, принес ли синьор Поццо этюды.

Вместе мы прошли обратно в casino.Была уже почти полночь, и, к облегчению отца, наши венецианские гости стали подходить. Это была компания богатых торговцев и обедневших представителей аристократии, хотя большинство этих bamabotti [13]13
  Обедневший аристократ (um.)


[Закрыть]уже покинуло Венецию. Я слышала разговор женщин, одетых в длинные черные шелковые платья и мужские шляпы, из каждой из которых торчало по одному белому перу. Мужчины носили сюртуки и парики и казались совершенно равнодушными к творящемуся на площади насилию. После них в воздухе оставался меловой запах пудры для волос, клубами вьющейся вокруг нас, смешанный с кисловатым ароматом модного ныне одеколона.

Одаряя гостей своей редкозубой улыбкой, из гущи надушенных тел появился Френсис. Он прошептал, что ему и нашим гостям пришлось заходить в дом с черного хода, чтобы не привлекать внимания разгневанной толпы. На этот раз я была рада видеть Френсиса, взяла его под руку, и мы подошли к столу, сервированному шампанским и ризотто, поданным с большими блюдами местных артишоков. После еды. пока мадам Гритти пыталась перевести свои неуклюжие французские фразы на итальянский, мой родитель пустился в размышления о своей миссии. Он рассказывал нашим гостям, что его дядюшка Джон вместе с Томасом Джефферсоном и Бенджамином Франклином в 1789 году отправили письмо венецианскому посланнику, выразив заинтересованность в торговле с Венецией.

– И я прибыл сюда, чтобы более подробно и широко ознакомить венецианцев с нашим предложением. Мы в Америке будем поставлять вам скот и пшеницу в обмен на стекло и кружева.

– Вы открываете магазин в разгар гражданской войны! – крикнул кто-то по-французски.

– А разве это не самое подходящее время? – ответила мадам Гритти. – Что более способствует деньгам, чем война?

Гости рассмеялись и принялись аплодировать. Я скромно смотрела на эти напудренные венецианские лица, охваченная волнением. Несколько гостей носили серебряные маски, и я представляла их лица странными и пугающими. Снаружи шум толпы стал еще громче, и отцу пришлось кричать, чтобы его услышали.

– Добро пожаловать, гости дорогие! Сегодня мы, американцы, покажем вам утонченное римское искусство, и вы увидите, как высоко наша республика ценит вашу.

Наши гости снова принялись хлопать, но они стали потихоньку перешептываться друг с другом и смотреть по сторонам, и я поняла, что венецианцам не слишком интересно. Я сказала отцу, что нам надо пройти на выставку, и он воскликнул:

– Друзья мои, а сейчас позвольте пригласить вас в Бумажный музей.

Гости отошли в сторону, а мадам Гритти вставила ключ в замочную скважину двери, ведущей в смежную комнату. Деревянные створки широко распахнулись, и гости рванулись внутрь, опередив нас. Послышались смех и возмущенные крики. Стены маленькой комнаты были девственно чисты. Увы, в ней находился единственный рисунок – тот самый, который нам показал синьор Поццо в кафе «Флориан». Он лежал на маленьком столике, придерживаемый камнями. Самого синьора Поццо нигде не было. Мадам Гритти подошла к этюду и тщательно осмотрела его сквозь прицел лорнета.

– Синьор Адамс, это подделка. – Она поманила моего отца и указала в угол рисунка, где стоял крошечный водяной знак: «1795».

Отец отшатнулся, и Френсису пришлось поддержать его, не то бы он упал. После этого гости быстро разошлись, не поблагодарив отца и даже не взглянув на него. Это было унизительно.

Мадам Гритти быстро ушла со своим cicisbeo, оставив меня в обществе отца и Френсиса. Мой суженый, по крайней мере, проявил достаточно такта и не засыпал отца вопросами. Мы поспешили спуститься к площади, где несколько венецианцев развели маленькие костры. Подгоняемые страхом, мы ускорили шаги, но нас не тронули. Рядом с нашей pensione, [14]14
  Зд.:гостиница (ит.).


[Закрыть]вокруг высокого попрошайки в маске Арлекина, стоящего рядом с другим нищим в пальто без рукавов, собралась толпа. Около них стояла накрытая салфеткой корзинка, которую охраняла маленькая взъерошенная собака. Высокий нищий прорычал что-то по-итальянски, и собака наклонилась над корзинкой, подняв край салфетки зубами. Она запрыгнула внутрь и тотчас выскочила обратно, держа в пасти какую-то свернутую бумажку, которую и положила к ногам старика. Он выкрикнул что-то по-итальянски, несколько людей из толпы радостно закричали и стали махать в его сторону кусочками бумаги. Другие ушли, понурив головы.

Я знала, что вся Венеция увлекается азартными играми. Никто не мог равнодушно пройти мимо разноцветных окон, увешанных плакатами, сообщавшими результаты лотерей, где выигрышные числа были нарисованы в самом фантастическом виде, красной, голубой или золотой краской. Ночью эти окна озарялись светом ламп и свечей, так что венецианцы могли сравнить свой билет с выигрышными номерами, угаданными удачливыми игроками.

Однако я никогда еще не видела, чтобы два жалких попрошайки и полуголодная собака проводили розыгрыш в разгар гражданской войны. Что побуждало этих несчастных тратить свои деньги, было мне совершенно непонятно.

Неожиданно маленькая собачка прекратила свои прыжки и повернулась в мою сторону, взглянув на меня парой знакомых золотистых глаз и махая хвостом. Высокий нищий с тревогой посмотрел на меня. Затем он свистнул, и собака потрусила к его ногам, понурив голову. Неожиданно я поняла, что знаю этого человека.

Мы с Френсисом уложили отца в кровать, после чего я вернулась в свою комнату и заточила новое перо.

Главный Вопрос Дня: Почему Джакомо Казанова оделся как попрошайка? Чтобы обмануть графа Вальдштейна? И почему мой отец, судья, человек, обладающий крайне подозрительным характером, поверил такому человеку, как синьор Поццо, которого у нас дома, в Америке, он и на порог бы не пустил?

Выученный Урок: Когда находишься в незнакомой стране, никому нельзя верить, 'даже своим собственным попутчикам, характер которых вполне мог измениться под воздействием новых впечатлений.

Новая Мысль, Посетившая Меня: Я оказалась мудрее своего собственного родителя, и это представляется мне невероятно грустным.

Постскриптум.

Несколько часов назад я услышала, как отец зовет меня из своей спальни. Я поторопилась на его зов и нашла родителя в плачевном состоянии: простыни скомканы; шелковый ночной колпак сбился на затылок; его рвало прямо в ночной горшок. Когда я ворвалась в комнату, он посмотрел на меня, словно испуганный ребенок, и показал пальцем на сердце.

– Отец, пожалуйста, не разговаривай. – Я принялась вытирать его лицо полотенцем, смоченным в тазу для умывания. Лоб у него горел, он пытался задержать дыхание.

– Я должен кое-что сказать тебе, дитя, – прошептал он, стараясь сесть. – До того, как боль отнимет у меня язык.

– Отец, успокойся! – Я мягко толкнула его обратно на кровать и на мгновение подумала, что он сейчас ударит меня, хотя таким слабым я его никогда не видела.

– Ты должна выйти замуж за Френсиса, если со мной что-нибудь случится. Обещай мне! – сказал отец, пока я укрывала его одеялом.

– Папочка, с тобой ничего не случится!

– Ты веришь мне, дитя мое?

Я утвердительно кивнула.

– Тогда обещай мне, что ты выйдешь замуж за Френсиса, даже если я не доживу до этого.

Я коротко вздохнула.

– Отец, я верю тебе, – ответила я. – Но я не доверяю себе.

– Это твой ответ, маленькая моя? Если так, то он не принесет мне покоя.

– Я не хочу причинять тебе беспокойства.

– Тогда скажи это – обещай мне, Желанная!

– Нет. – Я и сама была ошеломлена уверенностью своего ответа.

Страшный, безнадежный рев вырвался из горла отца, и он распростерся на кровати. Звук этот ударил меня, подобно удару молота. Мой родитель поднял оба кулака, я думала, что он ударит меня, но он с неожиданной силой обрушил их себе на грудь и упал бездыханный. Еще не проверив его пульс, я уже поняла, что отец умер.

Когда взошло солнце, я все еще лежала рядом с ним. На улице раздавались крики торговцев, расхваливающих свежие дыни и клубнику возвращающимся из игорных домов полуночникам. Я с грустью подумала, что отец больше ничего не сможет для меня сделать. Я одна в этом мире. Когда дневной свет стал ярче, я умылась и пошла искать Френсиса.

В день, подобный этому, нет мыслей или уроков. Есть только жизнь, такая же абсолютная и непокорная, как смерть».

Люси неожиданно поняла, что до встречи с синьором Гольдони в библиотеке осталось всего полчаса. Где же Ли? Почему она до сих пор не пришла? Девушка положила дневник обратно в коробку и решила уйти из больницы. Описание смерти отца Желанной Адамс расстроило ее, и Люси хотелось почувствовать пульс толпы, собравшейся посмотреть регату. Не обратив внимания на знак с надписью «USCITA», [15]15
  Выход (um.).


[Закрыть]она вышла в тенистую галерею, где пациенты с сумрачными лицами сидели, разговаривая друг с другом. Люси вспомнила, что они проезжали кладбище Сан-Мишель по пути в больницу (интересно, пациентов радует, что оно расположено столь близко?), и испугалась, что не сможет найти выход. Девушка спросила пожилых супругов, как ей отсюда выйти, и муж и жена принялись шумно спорить по-итальянски. Слава богу, тут вмешался их сын и проводил Люси до входной двери, указав на площадь Святых Джованни и Паоло. Две минуты спустя девушка уже заблудилась на новой площади, которая выглядела точно так же, как и та, что была рядом с больницей. Она впервые поняла, что Венеция – это настоящий лабиринт, несмотря на вездесущие таблички с маленькими желтыми стрелочками, указывающими в направлении площади Святого Марка. В кафе Люси вытащила карту и обратилась к официанту, но уже через минуту снова заблудилась. Она чувствовала себя совершенно обезвоженной в этот безмолвный жаркий майский полдень. На следующей площади девушка решила остановиться и снять пиджак.

Люси стояла у киоска с газетами, бросаясь в глаза своим высоким ростом и яркой одеждой. Несколько молодых людей из толпы провожали ее взглядами, лукаво оценивая. От ходьбы щеки девушки порозовели, а ветер разметал ее короткие волосы так, что они встали торчком. На водной глади канала гондолы с гребцами в соломенных шляпах мчались к palazzos,испещренным отраженными от воды пятнами солнечного света, подобно загородным поместьям, обрамленным зеленью аллей. Если только не принимать во внимание, что зеленью перед домами были не газоны, а водоросли, выброшенные приливом.

Люси поняла, что оказалась посреди регаты, свидетелями старта которой они с Ли стали утром. Лодка с женским экипажем в длинных юбках в складку промчалась мимо. Проплывая рядом с Люси, рулевая прекратила командовать в мегафон и помахала ей рукой, приветствуя как женщина женщину. Мужчины на набережной шумно зааплодировали.

Чуть дальше по каналу гондолы делали остановку, и гребцы освежались апельсиновым соком и лимонадом из банок. Экипажи лодок и судьи сидели вместе, переговариваясь друг с другом, и Люси неожиданно задумалась о Казанове и его неторопливом подходе к путешествиям. Как там звучал его совет: иди только туда, куда ведет тебя прихоть? Она расслабилась и сбавила скорость, пойдя теперь по набережной прогулочным шагом. Через несколько минут, не прилагая никаких усилий, девушка вышла на площадь Святого Марка, где договорилась встретиться с Дино в час На пристани из vaporettoвысаживались пассажиры. Пароходик был совсем маленький, и создавалось ощущение, что люди сидят в нем на корточках, как беженцы. Пассажиры выплеснулись на уже заполоненную площадь, а из лагуны вырвалась флотилия лодок, толкаясь и ударяясь друг о друга в попытках вырваться вперед, к финишной черте, расположенной у устья Большого канала. Было воскресенье, и двери библиотеки Сансовино были распахнуты настежь; туристы сновали сквозь них туда-сюда.

Когда она вошла в библиотеку, охранник сказал, что синьор Гольдони уже ждет мисс Адамс. Он повел Люси наверх, в переполненную комнату, где люди целыми семьями стояли у высокого окна, наблюдая за регатой. Зрелище показалось ей довольно трогательным – матери и детишки, радостно машущие лодкам, сталкивающимся на мерцающей поверхности бухты.

– Вам нравится наша регата? – Из толпы появился человек и представился синьором Гольдони. Люси заметила, что его туфли сделаны из великолепной кожи цвета меди. Вежливо кивнув ему. она последовала за Гольдони в его кабинет.

– Соревнования постоянно проходят по воскресеньям, и библиотека открывает это помещение для всех своих сотрудников, чтобы мы могли приходить с семьями и наблюдать за действом. – Хозяин кабинета уселся за стол.

– Как это мило, – пробормотала Люси.

– Да, да, очень тихо, – ответил он, не расслышав. – Вы понимаете, что это единственный день, когда в Венеции можно отдохнуть от рева лодочных моторов? Сегодня они запрещены. Вы покажете мне ваши документы? Я бы хотел прежде всего, разумеется, увидеть письма.

И синьор Гольдони вынул бумаги из пластикового футляра. Он просмотрел письма Казановы, благоговейно прикасаясь к ним белыми перчатками и держа страницы за края, чтобы случайно не оставить отпечатков пальцев.

– Выглядят подлинными, – сказал он с воодушевлением. – Какой выдающийся вклад в нашу выставку!

К разочарованию Люси, на путевой журнал Желанной Адамс Гольдони едва взглянул. Он только осмотрел форзац, улыбаясь и кивая, а затем убрал дневник обратно в коробку.

– Это все?

– Да, – прошептала она, чувствуя как жгучий жар заливает ей лицо и шею. Люси вдруг вспомнила, что оставила арабский манускрипт в отеле. Как же можно было не заметить этого? Перед ней предстала яркая картина – как драгоценная рукопись без присмотра лежит на прикроватном столике.

– Ну что ж, если что-нибудь еще, связанное с Казановой, неожиданно окажется на вашем чердаке, пожалуйста, дайте мне знать. – Гольдони вручил Люси расписку и передал коробку молодому ассистенту, чтобы тот надежно ее запер.

– Обязательно, – сказала девушка, подписывая документ, удостоверяющий, что ее семья передает документы на временное хранение библиотеке.

– Вам нравится Казанова? Большинству женщин он нравится. – Гольдони заинтересованно взглянул на Люси. – Он принадлежит всем нам, вы понимаете? Некоторые историки говорят, что главы из его мемуаров, где рассказывается о любви к мужчинам, были утеряны или специально вырезаны.

– Я этого не знала. – Люси передала документ обратно. – Создается впечатление, что у каждого человека свое собственное видение Казановы.

Синьор Гольдони одарил ее заговорщицкой улыбкой.

– Мы, архивисты, не можем знать всего, правда? Да, Чарльз Смит рассказал мне, что мы с вами соратники по профессии, – добавил он. – Вот почему я не беспокоился за сохранность документов. Я знал, что вы как следует позаботитесь о письмах Казановы.

Преодолев робость, девушка попрощалась с Гольдони и поспешила на площадь. Люси расстроилась, что не смогла толком доставить документы. Ну ничего, завтра она извинится и принесет арабский манускрипт в библиотеку. Девушка осмотрелась в поисках Дино Фаббиани. Ждет ли он ее? Уже час дня, как и было условлено. Даже полвторого, а молодого фотографа нигде не видно. Люси решила вернуться в отель, взять манускрипт и найти Ли, но, повинуясь мимолетному импульсу, она купила билет в тюрьму, чтобы посмотреть камеру, в которой был заточен Казанова.

Идя по двору и поднимаясь по лестнице Гигантов, Люси думала о Желанной Адамс, посещавшей зал послов вместе со своим отцом. Пыль и ностальгия, Все старые здания пахнут одинаково. Когда Люси было почти двадцать, она с матерью ездила в Сомерсет в Англию и увидела бронзовую табличку на средневековой церкви Святой Девы Марии. Там говорилось, что некий Генри Адамс, пекарь и солодовник, в 1638 году, в возрасте пятидесяти восьми лет, отправился на корабле в Новый Свет, взяв с собой свою жену и восьмерых сыновей.

«Видишь, Люси, мы наследовали гены оптимизма», – рассмеялась тогда ее мать. Это было их последнее совместное путешествие, перед тем как Китти встретила Ли.

На первом этаже Герцогского дворца Люси присоединилась к группе, совершавшей так называемую «секретную экскурсию» по тюрьме Свинцы, под самой крышей дворца. Возле седьмой камеры, в которой некогда был заточен Казанова, гид сказал экскурсантам, что из-за двухметрового роста арестанту дозволялось покидать это помещение с низким потолком и упражняться на чердаке. Камера находилась сразу же за комнатой, где государственные инквизиторы проголосовали за арест Казановы. Люси украдкой заглянула в помещение, больше похожее на коробку, с крохотными, зарешеченными окнами и необычайно низким потолком. Она спросила у гида, можно ли ей войти. С легким поклоном он отворил решетку. «Третья планка слева от двери седьмой камеры», – сказала себе Люси, вспоминая инструкции, данные Казановой Желанной Адамс. Она наклонилась, спиной чувствуя взгляд экскурсовода, и провела рукой над половицами у двери. Они казались плотно прибитыми к полу. Люси поднялась на ноги и заметила снисходительную усмешку гида, как если бы она была одной из тысяч поклонниц Казановы, сделавших местом паломничества эту пыльную комнату.

Она послушно последовала за остальными туристами на верхний этаж большой башни, где этот человек, с которым лично была знакома ее родственница, получал разрешение размяться. Чердак напоминал корпус старой галеры, сказал гид, так как он был построен рабочими арсенала, работавшими столь быстро и четко, что они могли закончить постройку корабля в течение суток. Стены из березы, лиственницы и дуба были обработаны соленой водой, чтобы сделать дерево крепким, как камень. Когда Люси стояла на дорожке, разостланной над балками пола, ей показалось, что она услышала шепот Казановы: «Берегись – я до сих пор здесь, кот среди голубей!».