Текст книги "Рожденный очаровывать"

Автор книги: Сьюзен Филлипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Лучше всего я рисую в естественном свете. Подождем до завтра.

– Не знай я тебя лучше, вполне бы мог предположить, что ты боишься остаться со мной наедине.

– О'кей, заметано. Но что, если я случайно встану между, вами и зеркалом? А вдруг вы прибегнете к насилию?

– Увидимся через полчаса, – ухмыльнулся он.

Зайдя в номер, он включил телевизор, где как раз передавали последний тайм игры с « Буллз», стащил ботинки и разложил вещи. У него уже имелось столько своих портретов, снимков и зарисовок, что он не знал, куда их девать, но дело было не в этом.

Он выхватил из мини-бара пиво и банку с арахисом. Аннабела как-то предложила ему послать матери те снимки, которые годами публиковались в гламурных журналах, но он посоветовал ей заниматься своими делами и не лезть в чужие. Потому что никому не позволял совать нос в сложные отношения со своей семейкой.

Дин растянулся на кровати в джинсах и белой рубашке с белым узором от Марка Жакоба, присланной ему пиар-отделом дизайнера пару недель назад.

«Буллз» попросили тайм-аут.

Еще одна ночь, еще одна гостиница...

Дин владел двумя кондоминиумами в Чикаго: один почти рядом с озером и другой – в западном предместье, неподалеку от административного здания «Старз», на случай, если ему надоедало торчать в пробках по дороге к городу. Но поскольку Дин вырос в спальнях пансионов и интернатов, ни одна квартира не казалась ему настоящим домом.

Спасибо мамочке.

Теннессийская ферма имела историю и глубокие, надежно вросшие в землю корни. То есть все, чего ему недоставало. Обычно он не был столь импульсивен, чтобы покупать дом вдали от океана. Дом с сотнями акров земли обязывал к постоянству, которого он не знал и к которому не был готов. Все же дом предназначен исключительно для отдыха. Если ферма ему не понравится, ее всегда можно продать.

Он услышал шум воды в соседнем номере. По телевизору показывали анонс будущей передачи о трагической смерти исполнительницы кантри-вестерн Марли Моффат, утонувшей на прошлой неделе. На экране мелькали кадры двенадцатилетней давности с изображением только что обвенчавшихся Марли и Джека Патриота, выходивших из часовни в Рино. Дин выключил звук.

Ему не терпелось раздеть Бобри. Тот факт, что у него никогда еще не было подобной женщины, только усиливал желание.

Дин бросил в рот горсть арахиса и напомнил себе, что давно перестал заниматься одноразовым сексом. Мысль о том, что он все больше походит на свою мать, женщину, которая была так занята кокаином и бесчисленными минетами для полузнакомых собутыльников, что совершенно забыла о сыне, становилась настолько угнетающей, что он старался ограничиться мимолетными подружками, романами, длившимися от двух недель до двух месяцев. Но сейчас он намеревался отказаться от надежной и испробованной стратегии и ничуть об этом не жалел. Да и Бобри ничем не напоминала дешевку, одну из вечно хихикающих футбольных фанаток. И хотя они провели вместе всего один день, несмотря на ее способность выводить его из себя, они вроде как даже подружились: вполне приемлемые отношения, основанные на интересной беседе, совместных обедах и одинаковых предпочтениях в музыке. И главное, Бобри умела держать удар.

Последняя четверть игры едва началась, когда в смежную дверь постучали. Сегодняшняя ночь необходима для того, чтобы дать ей знать, кто сидит на месте водителя.

– Я голый! – откликнулся он.

– Вот и прекрасно. Я сто лет не рисовала ню. Мне необходима практика.

Она не ехидничает!

Дин ухмыльнулся и взял телевизионный пульт.

– Не принимай близко к сердцу, но идея стоять голым перед женщиной совершенно омерзительна.

– Я профессионал. Считайте меня доктором. Если вам так уж неудобно, можете задрапировать свои интимные места.

Дин снова расплылся в улыбке. Его интимные места?

– Если угодно, мы можем подождать до завтра, и у вас будет время привыкнуть к мысли.

Игра окончена. Он глотнул пива.

– Ничего страшного. Я сейчас кое-что натяну.

Он расстегнул верхние пуговички рубашки, и, прежде чем выключить телевизор и пойти к двери, он еще успел увидеть, как новый защитник «Буллз» пропустил коварный удар.

Глава 3

Пренебрежение модой отчетливо проявилось в домашнем наряде Бобри. На ней были мужская футболка цвета маренго и выцветшие черные тренировочные штаны, закрученные складками вокруг узких щиколоток. Ни малейшего намека на сексуальность, если не считать тайны, которая скрывалась под убогими тряпками.

Дин отступил, чтобы пропустить ее. Она пахла мылом, а не парфюмерной фабрикой. Дин шагнул к мини-бару.

– Налить что-нибудь?

– Господи боже мой, – охнула она. – неужели вы действительно пользуетесь этой штукой?

Дин невольно глянул на свою ширинку. И только потом обнаружил, что Бобри уставилась на мини-бар. Уронив блокнот, она ринулась к столу и схватила прайс-лист.

– Да вы только взгляните! Два пятьдесят за крошечную бутылочку с водой. Три доллара за «Спикере»! «Сникерс»!

– Ты платишь не только за конфету, – напомнил он, – а за то, что она оказалась здесь, именно в тот момент, когда захотелось сладкого.

Но она уже заметила банку с арахисом и ничего не хотела слышать.

– Семь долларов. Семь долларов! Как вы могли?!

– Тебе не нужна кислородная подушка? Похоже, ты задыхаешься.

– Проще было бы сразу отдать свой бумажник.

– Я, как правило, предпочитаю не говорить о том, что богат.

И, если не случится полного упадка американской экономики, всегда останется богатым.

В детстве деньги поступали в виде значительной суммы алиментов. Став взрослым, он добывал их куда лучшим способом. Собственным неустанным трудом.

– Плевать мне на ваше богатство. Семь долларов за банку арахиса – это вымогательство.

Похоже, у Бобри серьезные проблемы с деньгами, но он не собирался в них вникать.

– Вино или пиво? Выбирай. Или я выберу за тебя. Так или иначе, а бутылка будет открыта.

Но она все еще шарила глазами по прайс-листу.

– Не можете просто дать мне шесть баксов, а я сделаю вид, что выпила пиво?

Дин взял ее за плечи и отодвинул в сторону, чтобы без помех добраться до мини-бара.

– Советую не смотреть, если это так для тебя мучительно.

Она схватила альбом и ретировалась к креслу в дальнем конце комнаты.

– И это когда в мире столько голодающих!

– Не будь жалким нытиком!

Она неохотно взяла бутылку с пивом. К счастью, в комнате было только одно кресло, что дало ему прекрасный предлог растянуться на постели.

– А теперь объясни, какую мне позу принять.

Он понадеялся, что она снова предложит обнажиться, но этого не произошло.

– Смотрю, вы удобно устроились.

Она поставила бутылку за ковер, положила ногу на ногу в стиле лихого ковбоя и опустила блокнот на колено, но, несмотря на агрессивный вид, все же явно нервничала. Пока все идет как надо.Дин приподнялся на локте и принялся расстегивать рубашку. Он слишком часто позировал для пикантных фото «Энд зон», чтобы знать, что именно нравится женщинам, но все же не понимал, как они могут предпочитать эту слюнявую чушь снимкам, сделанным во время игры, где он идеальным броском забивает мяч в ворота. Женщины! Что с них взять!

Прядка чернильно-темных волос снова выбилась из перманентно неряшливого хвостика Бобри и упала на острую скулу. Но она не отрывала глаз от блокнота. Дин позволил полочкам рубашки разойтись настолько, чтобы обнажить мускулы, накачанные более чем десятилетием тяжкого труда. Главное – чтобы она не увидела свежие шрамы на плече, оставшиеся после операции.

– Собственно говоря... – пробормотал он, – я не совсем «голубой».

– О, дорогуша, со мной нет нужды притворяться.

– Дело в том...

Сунув пальцы за пояс джинсов, он незаметно спустил их пониже.

– Иногда, на людях, бремя славы становится слишком тяжелым. Поэтому приходится прибегать к крайним мерам, чтобы скрыть мою истинную сущность. Хотя, сказать по справедливости, я никогда не теряю достоинства. Я, например, никогда не дошел бы до того, чтобы появиться в костюме животного. Кстати, света тебе хватает?

Ее карандаш продолжал скользить по странице.

– Бьюсь об заклад, что вы справитесь с комплексами, если найдете себе подходящего друга. Истинная любовь творит чудеса.

Значит, она по-прежнему хочет играть в игры? Дин, развеселившись, временно сменил тактику:

– Именно это у тебя и было с добрым старым Монти? Истинная любовь?

– О нет! Для этого у меня не хватает хромосомы. Но истинная дружба – да. Не сможете перевернуться на другой бок?

То есть лицом к стене? Ни за что!

– Прости, больное бедро, – почти простонал он, согнув колено. – И все эти истории Монти о доверии и проблемах одиночества, чушь собачья?

– Послушайте, знаменитый психоаналитик, я пытаюсь сосредоточиться.

– Значит, не чушь.

Она по-прежнему не смотрела на него.

– Лично я влюблялся раз десять. Правда, только до шестнадцати лет. Но все же.

– Но с тех пор наверняка кто-то был.

– Тут ты меня поймала.

То обстоятельство, что он никогда не влюблялся, доводило Аннабеллу до белого каления. Она твердила, что даже ее муж Хит, тот еще псих, еще до встречи с ней узнал, что такое любовь.

Рука Бобри прошлась по странице.

– К чему довольствоваться кем-то одним, когда весь мир – ваша игровая площадка, верно?

– У меня ногу свело. – соврал он. – Не возражаешь, если я потянусь?

И, не ожидая ответа, свесил ноги с кровати, неспешно встал, потянулся, и незаметно втянул живот так, что джинсы сползли до самого верха серых стрейчевых трусов от «Энд зон».

Глаза Бобри словно приклеились к блокноту.

Может, он сделал тактическую ошибку, упомянув о Монти, но не представлял, как это женщина такого сильного характера связалась с подобной швалью.

Дин положил руки на бедра, намеренно откинув рубашку так, чтобы как можно выгоднее выставить перед ней свои мышцы. Постепенно он начинал чувствовать себя кем-то вроде стриптизера. Но тут она подняла глаза. Его джинсы соскользнули вниз еще на дюйм, а ее блокнот свалился на пол. Она наклонилась, чтобы поднять блокнот, и ударилась подбородком о подлокотник кресла. Очевидно, требуется немного времени, чтобы привыкнуть к мысли о необходимости позволить ему исследовать части тела, некогда скрытые костюмом бобра.

– Пойду ополоснусь, – сообщил Дин. – Смою дорожную пыль.

Она положила блокнот на колено и махнула ему рукой.

Дверь ванной закрылась. Блу застонала и закрыла руками лицо. Следовало притвориться, что у нее мигрень... или проказа… Все, что угодно, лишь бы убраться отсюда поскорее. Почему, когда она вышагивала по обочине дороги, возле нее не остановилась парочка славных пенсионеров на старой машине? Или парень, один из тех милых артистических натур, с которыми она чувствовала себя так свободно?

Она снова глотнула из бутылки и напомнила себе, что Блу Бейли никогда не бежит от опасности. Пусть вид у нее такой, что любым порывом ветра сдует. Но характер у нес сильный, а воля – стальная, закаленная детскими скитаниями.

Что значит счастье одной маленькой девочки, пусть даже и любимой, если жизням тысяч маленьких девочек каждодневно угрожают бомбы, войны, полевые мины...

День сложился на редкость паршиво, и старые воспоминания нахлынули на Блу.

«Блу, я и Том хотим с тобой поговорить».

Тогда она жила в Сан-Франциско...

Блу до сих пор помнила продавленный клетчатый диван в тесной квартирке Оливии и Тома и как Оливия похлопала по сиденью, приглашая ее сесть рядом. Для своих восьми лет Блу была мала и все же не настолько, чтобы сидеть на коленях Оливии, поэтому она устроилась рядом и прижалась к ней. Том сел сбоку и погладил колено Блу. Девочка любила их больше всех на свете, включая и мать, которую не видела почти год. Блу с семи лет жила с Оливией и Томом и собиралась навсегда остаться у них. Они обещали.

Сегодня Оливия заплела светло-каштановые волосы в косу. От нее пахло порошком карри и пачулей, и она всегда давала Блу играть с глиной, когда лепила свои горшки. А вот у Тома была огромная мягкая прическа «афро». Том писал статьи для одного из изданий андерграунда. Он водил Блу в парк «Золотые Ворота», и сажал на плечи, когда они выходили на улицу. Если ей снился страшный сон, она забиралась к ним в постель и засыпала, прижавшись щекой к теплому плечу Тома и запутавшись пальцами в длинных волосах Оливии.

– Помнишь, Тыквочка, – начала Оливия, – как мы рассказывали, что у меня в животе растет ребеночек?

Блу помнила. Они показывали ей картинки в книге.

– Ребенок скоро родится. Это означает, что теперь многое изменится.

Но Блу не хотела, чтобы что-то менялось. Пусть все остается, как прежде.

– А ребеночек будет спать в моей комнате?

У Блу наконец появилась своя комната, и она не собиралась ни с кем ее делить.

Том и Оливия переглянулись.

– Нет, Тыквочка. У меня прекрасная новость. Помнишь Норрис? Ту леди, которая приезжала в прошлом месяце? Ткачиху, которая организовала движение «Художники за мир»? Она еще рассказывала о своем доме в Альбукерке и маленьком сыночке Кайле. Мы показывали тебе на карте, где находится Нью-Мексико. Помнишь, как тебе понравилась Норрис? – Блу, все еще находившаяся в блаженном неведении, кивнула. – Знаешь, что? – жизнерадостно спросила Оливия. – Мы с Томом и твоя мама договорились, что ты теперь будешь жить у Норрис!

Блу не сразу поняла, о чем идет речь, и тупо смотрела в фальшивые, широко улыбающиеся лица.

Том потер грудь, прикрытую фланелевой рубашкой, и заморгал глазами, словно готовый расплакаться.

– Мы с Оливией будем очень скучать по тебе, но зато у тебя появится двор, где можно поиграть.

Только тогда до нее дошло.

– Нет! – захлебнулась она. – Не нужно мне двора! Я хочу остаться здесь! Вы обещали! Сказали, что я всегда буду с вами!

Оливия сорвалась с места и метнулась в ванную, откуда послышались натужные звуки рвоты. Том скорчился на краю старой выщербленной ванны.

– Мы и хотели, чтобы ты осталась, но это было до того, как узнали о ребенке. Понимаешь, с деньгами у нас туго, и все такое. Но в доме Норрис тебе будет с кем играть. Вот здорово!

– У меня и здесь будет с кем поиграть, когда родится малыш, – всхлипывала Блу. – Я все буду для него делать! Не прогоняйте меня! Пожалуйста! Я буду хорошей! Самой хорошей! Вот увидите!

Теперь уже плакали все. Но тем не менее Оливия и Том отвезли ее в Альбукерке в своем ржавом голубом фургоне и удрали, даже не попрощавшись.

Норрис была ужасно толстой и показала Блу, как надо ткать. Девятилетний Кайл научил ее карточным играм и играл с ней в «Звездные войны». Один месяц перетекал в другой. Постепенно Блу перестала так много думать о Томе и Оливии и полюбила Норрис и Кайла. Кайл стал ее тайным братом, Норрис – тайной матерью, и она намеревалась всегда жить с ними. Но тут из Центральной Америки приехала ее настоящая мать, Вирджиния Бейли, и увезла девочку. Они отправились в Техас с группой монахинь-активисток и не расставались ни на минуту. Читали книги, осуществляли художественные проекты, практиковались в испанском и подолгу говорили обо всем. Теперь Блу совсем не вспоминала Норрис и Кайла, снова влюбилась в свою милую маму и была безутешна, когда та уехала.

Норрис снова вышла замуж, так что Блу не могла вернуться в Альбукерке. Монахини приютили ее до конца школьного года, и Блу перенесла свою любовь на сестру Кэролин. Сестра Кэролин отвезла девочку в Орегон, где Вирджиния договорилась о ее пребывании в доме женщины-фермера по имени Блоссом, применявшей на поле исключительно органические удобрения. Блу так отчаянно цеплялась за сестру Кэролин, что Блоссом пришлось отдирать ее силой.

И все началось сначала, если не считать того, что теперь Блу не спешила открыть Блоссом душу. Когда ей пришлось уехать, она обнаружила, что на этот раз расставание было не таким болезненным. С этого дня она стала куда осторожнее и с каждым новым переездом все более отдалялась от людей, у которых жила, и под конец уже больше не страдала от разлуки.

Блу осторожно поглядела в сторону кровати.

Дин Робийар явно перевозбудился и ожидал, что она ляжет с ним в постель. Но он не знал, как сильно она ненавидит одноразовый секс. В колледже Блу часто наблюдала, как подружки, насмотревшись «Секса в большом городе», спали с кем попало, когда и где попало и при этом, вместо того чтобы воодушевляться новой победой, все больше впадали в депрессию. В детстве ей слишком часто приходилось терять людей, к которым она успела привязаться, так что увеличивать список вовсе не хотелось. Если не считать Монти, которого она и не считала, у нее было только два любовника, артистические, поглощенные собой и своим творчеством натуры, предоставлявшие ей полную свободу действий. Так было лучше для обеих сторон.

Замок ванной щелкнул.

Ей следует поосторожнее вести себя с Дином, иначе завтра утром он попросту бросит ее здесь и уедет. Но к сожалению, тактичность не была ее сильной стороной.

Он вышел из ванной в одном полотенце, завязанном на бедрах. Настоящий римский бог, решивший передохнуть в самый разгар оргии, пока к нему не пришлют очередную храмовую девственницу. Но, когда на него упал свет, ее пальцы судорожно сжали блокнот Нет, это не безупречная, выточенная из мрамора красота римского божества. У него тело воина; мощное, готовое к бою, строго функциональное.

Он заметил, как она смотрит на три тонких шрама на плече.

– Разгневанный муж.

– Возмездие за грех. – бросила она, ни на минуту ему не поверив.

– Кстати, о грехе...

Его ленивая улыбка источала соблазн.

– Я тут подумал... Поздняя ночь... два одиноких странника... мягкая постель... Нельзя придумать лучшего способа развлечь друг друга, чем воспользоваться всеми преимуществами подобного

ложа.

Очевидно, ему надоело ходить вокруг да около, и он прямиком ринулся к воротам. Что же, роскошная фигура и безупречно красивое лицо позволяли ему мнить себя покорителем женщин. И она вполне это понимала. Любых женщин. Кроме нее.

Он придвинулся ближе. Она ощутила запах мыла и секса и уже обдумывала снова затронуть тему его голубизны, но к чему стараться? Можно отговориться головной болью и смыться из комнаты... или поступить, как всегда, и принять вызов. Она отложила блокнот и встала.

– Так вот как обстоят дела, Бу. Не возражаете, если я буду называть вас Бу?

– Собственно говоря...

– Вы красивы, сексуальны и неотразимы. Вашего обаяния хватит на сотню мужчин. Потрясающий музыкальный вкус, богатство... чего еще желать. Кроме того, вы очень умны. Не думайте, что я не заметила. Но вся штука в том, что меня вы не заводите.

Его брови стремительно сошлись в одну линию.

– Я... я вас не завожу?!

Она постаралась принять извиняющийся вид.

– Дело не в вас. Во мне.

Дин ошеломленно моргнул, кажется, окончательно растерявшись. И стоило ли винить его: он, вне всякого сомнения, пользовался этой фразой тысячу раз. Должно быть, крайне неприятно, когда нечто подобное бросают тебе в лицо.

– Ты что, издеваешься?

– Ни в коем случае. Вот вам чистая, незамутненная правда. Мне куда спокойнее с неудачниками вроде Монти... нет, не то, чтобы я намеревалась совершить еще одну ошибку такого рода. Если бы я легла с вами в постель... – а я долго и мучительно размышляла об этом...

– Мы встретились всего восемь часов назад.

– Я почти безгрудая, и меня даже нельзя назвать хорошенькой. И я бы постоянно ощущала, что вы используете меня только потому, что я оказалась под руками, и от этого чувствовала бы себя полным дерьмом. А отсюда недалеко и до очередного приступа депрессии, и, откровенно говоря, я и без того провела немало времени в психушках.

Глаза Дина расчетливо блеснули.

– Что-то еще?

Она сгребла блокнот вместе с бутылкой пива.

– И последнее: вы мужчина, привыкший к обожанию, а я этого не умею.

– Кто сказал, что ты даже не хорошенькая?

– О, это меня волнует мало. У меня такой сильный характер, что красота была бы явным перебором. Честно, до сегодняшнего вечера это проблемы не представляло... ну, если не считать Джейсона Стенхопа, но это было в седьмом классе.

– Понятно, – кивнул Дин, продолжая улыбаться.

Блу с самым небрежным видом подступила к смежной двери.

– Представьте, что вы только сейчас избежали смертельного выстрела.

– Не могу. Пока что меня одолевает похоть.

– На этот случай телевизоры в отелях всегда транслируют порнографические каналы, – сообщила она, поспешно выскользнула за дверь и впервые за этот час вздохнула свободно.

Самое главное – опережать на полшага Дина Робийара. А для этого следует постоянно лишать его равновесия. Но вот сможет ли она продержаться до Канзас-Сити? Кажется, это так же проблематично, как и то, что она будет делать, попав туда.

Бобри, должно быть, не спала ночь, поскольку наутро рисунок был готов. Она подождала, пока они остановились поесть на главной стоянке грузовиков штата Канзас, прежде чем положить перед ним лист бумаги. Дин уставился на результат ее творческого вдохновения. Неудивительно, что у нее нет ни цента! С такими-то способностями!

Бобри подавила зевок.

– Будь у меня больше времени, нарисовала бы его пастелью.

Дин с ужасом представил, что она способна натворить пастельными красками. По его мнению, и карандаша было более чем достаточно! Да, сходство определенно есть, но все черты лица искажены: глаза поставлены чересчур близко к переносице, линия волос отступила со лба на добрых два дюйма, а пара лишних фунтов привела к тому, что у него появились собачьи брылы. Но и этого ей показалось мало: она каким-то образом укоротила его так, что он казался расплющенным. Дин редко лазал за словом в карман, но собственный портрет поверг его в ступор. Блу надкусила глазированный шоколадом пончик.

– Не правда ли забавно, как легко исказить даже самое красивое лицо?

Только сейчас он понял, что она сделала это намеренно. Но при этом выглядела не столько самодовольной, сколько задумчивой. Ни малейших признаков злорадства.

– Мне очень редко удается поэкспериментировать, – пояснила она. – Вы были идеальной моделью.

– Рад услужить, – сухо бросил он.

– Я, естественно, нарисовала еще один.

Блу вынула из папки второй рисунок и небрежно бросила на стол, где он приземлился рядом с недоеденной булочкой. На листе нотной бумаги красовался развалившийся на постели Дин: колено согнуто, расстегнутая рубашка открывает грудь... словом, намерения ясны с первого взгляда.

– Предсказуемо роскошен, – хмыкнула Блу, – но несколько скучноват, не находите?

Не просто скучноват, но и какой-то скользкий. Поза чересчур расчетлива, выражение лица слишком победоносное.

Она видела его насквозь, и это ему не нравилось. Дин все еще не до конца поверил, что она кинула его прошлой ночью. Неужели он потерял нюх? А может, никогда его и не имел? Поскольку женщины сами вешались ему на шею, не было нужды играть роль сексуального агрессора. Нужно срочно исправлять этот промах.

Он снова принялся изучать первый рисунок и, рассматривая своеискаженное лицо, невольно задался вопросом, какова была бы его жизнь, родись он таким, как на портрете Бобри. Во всяком случае, никаких выгодных контрактов от «Энд зон» и парфюмерной компании ему уж точно бы не дождаться! Даже в детстве необычнаявнешность не раз служила ему хорошую службу. Теоретически он всегда это понимал, но рисунок Бобри все поставил на свои места.

Лицо Бобри затуманилось.

– Отвратительно, правда? Мне следовало бы знать, что вам не понравится, но я думала... не важно.

Она потянулась к рисунку, но Дин проворно отдернул руку.

– Он просто застал меня врасплох, вот и все. Вряд ли я повешу его над камином, но не могу сказать, что это отвратительно. Скорее наводит на некоторые мысли. Мало того, он мне нравится. Очень.

Она тревожно всматривалась в него, пытаясь определить, правда ли это.

Интересно... Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее его разбирало любопытство.

– Ты не слишком охотно рассказывала о себе, – заметил он. – Где ты росла?

Блу отломила кусочек пончика.

– Везде... то тут, то там, – пробормотала она.

– Брось, Бобри. Мы скоро расстанемся и никогда не встретимся. Выкладывай свои тайны.

– Меня зовут Блу. А если хотите знать мои тайны, придется сначала рассказать о себе.

– Все мои секреты укладываются в три фразы. Слишком много денег. Слишком много славы. Слишком красив. Словом, жизнь – подлая сука.

Дин думал посмеяться вместе с Бобри, но вместо этого она так пристально уставилась на него, что ему стало не по себе.

– Твоя очередь, – поспешно пробормотал он.

Но она продолжала молча жевать пончик. Похоже, пытается решить, какими именно фактами своей жизни стоит с ним поделиться.

– Моя мать – Вирджиния Бейли, – начала она наконец. – Вы скорее всего никогда о ней не слышали, но она – известная личность в кругах сторонников мира. Она активистка.

– Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что я представил при этих словах.

– Она возглавляла демонстрации по всему миру, десятки раз задерживалась полицией и была арестована и отсидела два срока в федеральной тюрьме строгого режима за нарушение границ ядерных баз.

– Вот это да!

– И это далеко не все. Она едва не умерла в восьмидесятых, во время голодовки в знак протеста против политики США в Никарагуа. Позже она проигнорировала санкции США, чтобы доставить лекарства в Ирак.

Бобри рассеянно смахнула с губ крошки глазури.

– Когда в 2003-м американские войска вошли в Багдад, она встречала их во главе международной группы миротворцев, держа в руке плакат с протестом против вмешательства Америки в дела других стран. При этом другой рукой она раздавала солдатам бутылки с водой. Всю свою жизнь она намеренно удерживала уровень доходов ниже трех тысяч ста долларов, чтобы не платить налоги.

– Не находишь, что она поступает как человек, который, рассердившись на свое лицо, отрезал себе нос?

– Она не выносит мысли о том, что ее деньги пойдут на вооружение. Я во многом с ней не согласна, но считаю, что правительство должно сообщать налогоплательщикам, на что тратятся их деньги. Неужели вам не хотелось бы, чтобы те миллионы, которые вы отстегиваете Дяде Сэму, поступали в школы и больницы, а не на производство ядерных боеголовок?

Собственно говоря, она права. Лично он предпочел бы игроыe детские площадки, программы дошкольного обучения для малышей и обязательную лазерную хирургию для судей НФЛ.

Дин отставил чашку с кофе.

– Она кажется незаурядной женщиной.

– Скорее тронутой.

Дин был слишком вежлив, чтобы кивнуть.

– Но она вполне нормальна. Просто одержима идеей. Ее дважды номинировали на Нобелевскую премию мира.

– О'кей, теперь я по-настоящему впечатлился, – хмыкнул он, развалившись на стуле. – А как насчет отца?

Блу окунула уголок бумажной салфетки в стакан с водой, и вытерла липкие пальцы.

– Умер за месяц до моего рождения. Обвалился колодец, который он копал в Эль-Сальвадоре. Они не были женаты.

Значит, и в этом они схожи. Пока что она сообщила кучу фактов, не выдав ничего личного.

Дин вытянул ноги.

– А кто же присматривал за тобой, пока твоя мать спасала мир?

– На свете есть немало добрых людей.

– Не вижу в этом ничего хорошего.

– Но и ужасного тоже ничего. В основном они были хиппи-художники, преподаватель колледжа, социальные работники. Никто меня не бил и не унижал. В тринадцать лет я жила в доме хьюстонской наркодилерши, но в защиту матери можно сказать, что она понятия не имела о бизнесе Луизы, и, если не считать случайных перестрелок и визитов полиции, мне у нее нравилось.

Дин от души понадеялся, что Бобри шутит.

– Шесть месяцев я прожила в Миннесоте с лютеранским священником, но мама – ревностная католичка, поэтому я много времени проводила с различными монахинями-активистками.

Да, ничего не скажешь, ее детство оказалось куда более бесприютным, чем его собственное. Просто трудно поверить!

– К счастью, друзья мамы – люди в основном благожелательные. Кроме того, я обучилась множеству вещей, о которых большинство людей понятия не имеют.

– А именно?

– Ну... знаю латинский. Немного – греческий. Могу возвести стену, вырастить шикарный сад на органических удобрениях, провести электричество, и, кроме того, я потрясная кухарка. Бьюсь об заклад, вам до меня далеко.

Он прекрасно говорил по-испански и сам был неплохим электриком, но не стоило портить ей кайфа.

– Я провел четыре классные передачи в игре против команды штата Огайо на приз «Розовая чаша»[11]11
  Матч двух лучших университетских команд на приз «Розовая чаша». Проводится в Пасадене, Калифорния, и открывается парадом грузовиков, украшенных гирляндами роз.


[Закрыть].

– И поразил сердца всех розовых принцесс.

Бобри ужасно нравилось подкалывать его, но делала это она с таким неприкрытым наслаждением, что вовсе не казалась стервой. Странно.

Он допил кофе.

– Должно быть, при таком количестве переездов о посещении школы не могло быть и речи.

– Когда постоянно оказываешься новенькой, невольно начинаешь разбираться в людях.

– Уж это точно.

Теперь он начинал понимать, почему она вечно топорщит иголки, как обиженный еж.

– Какой-нибудь колледж?

– Небольшая либеральная школа искусств. У меня была полная стипендия, но я ушла в начале второго курса. Самый долгий срок, который я провела на одном месте.

– Почему же ушла?

– Жажда приключений. Я рождена бродить по свету, беби.

В этом он сильно сомневался. Бобри – не прирожденная бродяжка.И если бы росла в другой обстановке, к этому времени наверняка была бы уже замужем, возможно, работала бы в детсаду и воспитывала парочку собственных малышей.

Он бросил на стол двадцатку и не стал ждать сдачи, чем навлек на себя вполне предсказуемый гнев Бобри.

– Две чашки кофе, пончик и одна недоеденная булочка!

– Постарайся пережить такой кошмар!

Она схватила со стола его булочку. По пути к автостоянке он на ходу изучал рисунки и понял, что действительно совершил выгодную сделку. Всего за пару обедов и ночлег он получил пищу для размышлений, а это случалось нечасто!

По мере того как тянулся день, Бобри все больше дергалась, не находя себе места. Когда он остановился на заправке, она отправилась в туалет, оставив на сиденье уродливую черную парусиновую сумку. Он закрыл бензобак, немного подумал и пустился в расследование, а именно – полез в сумку. Проигнорировав сотовый и пару блокнотов, он вытащил ее бумажник. Там лежали водительские права, выданные в Аризоне, – ей действительно было тридцать, – читательские билеты из Сиэтла и Сан-Франциско, пластиковаякарточка банкомата, восемнадцать долларов наличными и снимок хрупкой женщины средних лет, стоявшей перед сгоревшим зданием в окружении уличных ребятишек. Несмотря на светлые волосы, женщина походила на Бобри мелкими, резкими чертами лица. Должно быть, это и есть Вирджиния Бейли.

Он порылся в бумажнике и извлек чековую и сберегательную книжки, выданные далласским банком. Тысяча четыреста долларов на текущем счету и гораздо больше – на сберегательном.

Дин нахмурился. Если Бобри удалось отложить такую сумму, почему она ведет себя так, словно окончательно разорена?

Заметив, что Бобри возвращается, он положил бумажник обратно, закрыл и вручил ей.