Текст книги "Loveц"

Автор книги: Сюзанна Кулешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

IV

Конец октября, начало ноября – время максимального погружения в осень. Кто уже не имеет сил ни на смирение, ни на деяние, начинает подводить итоги, которые, каковы бы ни были, являются неутешительными для самого подводящего, так как, что бы ни толкнуло нас к переоценке собственного жизненного опыта – это всего лишь попытка остановить время. Так проявляется кризис среднего возраста. Бывает иначе. Погружение в осень, как, впрочем, и в любое другое время года, всего лишь частное проявление бытия, и притом, весьма незначительное. Ибо, если жизнь воспринимается, как целая, не разбиваемая на этапы, точка многомерного пространства, то нет надобности в подведении итогов, ценности не имеют смысла, а значимо лишь целеположение, имеющее свойство изначально заданного параметра. Можно подумать, что подобное восприятие пути несколько механично и лишает идущего возможности видеть и впитывать всю многогранность окружающего, исключает развитие духа. Однако это лишь поверхностный взгляд на странную, редко встречаемую в человеческой расе, лишённую дискретности, форму самовыражения. Мы, конечно, говорим, что понимаем поэта позапрошлого века, чьи стихи могут быть восприняты только сегодня, учёного, потратившего всю свою жизнь на доказательство единственной теоремы, схимника, живущего молитвами обо всём мире. В глубине сознания считаем их, в лучшем случае, исключениями из общих правил, а образ их жизни неприемлемым для себя. Наша же, насыщенная событиями и многосторонней кипучей деятельностью, жизнь кажется им никчёмной суетой, если нам удаётся тем или иным способом обратить на себя их внимание. Между тем, их так мало среди нас, что они редко встречают себе подобных. Правда, это неверное утверждение – подобных среди них нет.

Павел поднимался из глубины подземки, как из недр собственного подсознания. Что извне могло привлечь его внимание и нарушить тщательно рассчитанное равновесие? Выходя из метро, он почти столкнулся с Богданом. С полминуты они стояли друг против друга, но подросток только приветливо улыбался, и Павел с удивлением для себя почувствовал досаду на не желающего первым заговорить мальчишку. Вопросов очевидно не предусматривалось, и, как это обычно делают при малоприятном знакомстве, Павел сухо кивнул и зашагал своей дорогой. Ему предстояла встреча с человеком, много лет считавшимся его другом. Так оно, вне всяких сомнений и было, так как Виктор единственный из всего их университетского выпуска не только не завидовал таланту Павла, а искренне восхищался им. И, видя, как ему казалось, некую уязвимость гения, счёл своим долгом всячески опекать его и оберегать. Ещё будучи студентами, они начали работу над совместным проектом. Павел генерировал идеи, находил оригинальные решения, руководил экспериментом, а Виктор делал точные расчёты, аккуратные замеры и занимался оформительско-пробивной рутиной. При этом Павла устраивала более чем компетентная помощь коллеги, к тому же общение с Виктором – человеком умным, тактичным и честным, ему было приятно. Это была мудрая дружба двух людей, уважающих самих себя. Они уже много лет бились над одной проблемой, решение которой могло бы полностью изменить представление людей об окружающем мире. Но на то она и была проблема. Каждый раз, когда им казалось, что решение найдено, менялось их собственное мнение о существе вопроса. Виктор, шутя, придумал абсурдное название данному явлению: синдром обратного фрактала.

В конце лета, когда один из них уединялся с ноутбуком в каком-нибудь глухом уголке парка, другой ездил в столицу для согласования административно-научных вопросов. Откуда вернулся с весьма заманчивыми предложениями, которые Павла, как того и следовало ожидать, нисколько не интересовали.

– Да пойми ты, наконец – говорил ему Виктор ещё в начале сентября – это же новые перспективы, новые возможности.

– Угу.

– Ну, извини, выразился банально. Зато по существу.

– Угу – усмешка получилась весьма красноречивой.

– Послушай, с чего ты взял, что проблема, с которой мы бьёмся уже более двадцати лет, вообще разрешима?

– Я это знаю.

– Да ну? Ты нашёл решение?

– Почти.

– Ах, прости, ты уже в который раз почти нашёл решение?

–Да.

Общение было чудным. Виктор нервно носился по комнате, за ним с любопытством и нахальным состраданием наблюдал рыжий огромный котище, а его хозяин, уютно развалясь в кресле, массировал ноутбук.

–Ты когда-нибудь оторвёшься от клавиатуры?

– Когда-нибудь.

– Сейчас!

– Ни за что.

– У твоего компа уже оргазм.

– А у меня ещё нет.

– У тебя его никогда не будет. Ты – монстр. Ладно.

Виктор сел к компьютеру, и через пару минут тишины, нарушаемой нестройным дуэтом клавиатур, у Павла на экране появилась улыбка Чеширского кота, которая томно произнесла:

– Вам пришло письмо.

– Удалить.

– Нет, ты прочтёшь, зараза.

И улыбка стала появляться перед Павлом с навязчивостью маньяка.

– Ну, что ты хочешь, чтобы я потратил всё своё время на ерунду?

– Это не ерунда. Это перспективная тема и, если хочешь, деньги.

– У меня уже есть перспективная тема, которая нас, по-моему неплохо кормит.

– Ага, только не в нашей стране. Статьи в иностранных журналах, лекции в Оксфорде… Может нам вообще уехать?

– Зачем?

– Даос хренов. Ты меня достал.

Павел, улыбаясь, поднял голову и первый раз за весь вечер посмотрел в глаза Виктору.

– Ага! – заорал тот – Всё-таки я тебя достал! Я удостоен взгляда его фрактально-ректального величества! Но я уже выдохся на сегодня. Всё пока.

В течение последующих двух месяцев Виктор мало преуспел в попытках заинтересовать Павла новыми идеями, но надежда или что-то другое его не оставляла. Вот и сейчас он собирался продолжить свой натиск, тем более, что столица торопила, и появились новые аргументы, говорящие о необходимости прислушаться к её мнению.

У Павла, однако, были иные планы.

Они встретились в кафе на углу, недалеко от дома Павла. Здесь варили замечательный, пожалуй самый лучший в городе, кофе, и негромко звучала приятная музыка, вполне удовлетворяющая вкусу двух друзей. Девушки, работающие в кафе, уже давно изучили все кулинарные предпочтения Павла, к тому же они его особо выделяли среди других посетителей: он был всегда вежлив, улыбчив, правда, мало общителен, но зато невероятно похож на одного английского актёра. Павел хорошо знал, о чём они перешёптывались, поглядывая на него из-за стойки, но, против обыкновения, его это не раздражало, а, напротив, он охотно использовал симпатии девушек в своих гастрономических интересах. Кофе был превосходным.

Несколько минут друзья молча наслаждались. Они уже так хорошо изучили друг друга, что простые жесты, – такие, как помешивание ложечкой в чашке, поворот головы и взгляд куда-то в сторону, говорили больше, чем ничего незначащие расспросы о делах и самочувствии

– Расслабься.

– Ага, сейчас. Ты же меня не слышишь!

– Слышу.

– Только не слушаешь!

– Скажи что-нибудь по делу.

– По делу? Я уже более двух месяцев не говорю, ору по делу. Ты же глухой, упёртый…

– Расслабься.

– К тому же расслабленный… Они не будут ждать вечно. Свято место пусто не бывает.

– Свято?

– А то, чем мы занимаемся – безгрешные игры младенцев?

– В сравнении с играми твоих взрослых мальчиков…

– А ты задумывался, что будет, если мы вообще найдём чёртово решение? Куда полетит весь наш мир?

– Приблизительно туда же, куда летит небоскрёб, когда в нём где-то открыли форточку.

– Слышал? Есть мнение, что фантасты – провидцы, а они придерживаются иной точки зрения.

– Все твои фантасты исповедуют мировую религию, куда более мощную, чем христианство – homo-центризм.

– То есть?

– Это, когда Бога находят в себе, а не себя в Боге.

– Так ты у нас религиозен. С каких пор?

– С самых ранних, но это никого не касается, надеюсь.

– Это? Не касается.

– Смотри – Павел достал ноутбук – даже, если целый народ, небольшая страна, найдёт этот выход, процесс мало отразиться на окружающих. Небольшой участок земли просто исчезнет. Без материальных следов.

– Атлантида?

– Возможно. Я уже знаю как. Но не знаю где, и что там.

– А если – гибель?

– Нет. Точно, нет. Не для сознания.

– Ха – ха. Оттуда ещё никто не возвращался…

– Сказал эмбрион эмбриону. Известный анекдот. Но я подозреваю…

– Что?

– Нет, пока рано. Нужны ещё более точные расчеты. Брось ты свой столичный флирт. Делом займись. Мне без тебя не справиться.

– Делом займусь и флирт не брошу. Там, между прочим все наши.

– Кто?

– Славка, Генка, Лёнька.

– Лёнька же уехал.

– А теперь он ТАМ. Подумай.

– Я уже подумал.

– Этот процесс должен быть перманентным.

– И тебе того же.

– Между прочим, мы там могли бы заниматься и этим.

Павел резко повернул голову и серьёзно, очень внимательно посмотрел в глаза Виктору. Вертикальная морщинка посредине между бровями стала глубокой, придав лицу и впрямь злодейское выражение.

– И этим? Или, просто этим? Но там?

– Нет, Паш, Их это, вообще мало интересует.

– Сомневаюсь.

– Им нужны вещи, имеющие быстрое практическое применение. Здесь и сейчас – основной принцип.

– А теперь прикинь, что им даст открытие…

– Вот и забей на него!

– Никогда!

Они уже шли по улице к дому Павла.

– Твоё рыжее чудовище в логове?

– Не знаю. По-моему, у него обо мне больше информации, чем у меня о нём. Тебе– то он зачем?

– Он мне незачем. У меня на него аллергия. На его наглую рожу. Как там его – Роки, Родя?

– Ронхул, его зовут Ронхул.

– Где ты-то это имя взял?

– Прочитал в электричке, у соседки через плечо.

– Лучше б ты весь роман прочитал. «Гнёзда Химер» называется. Как раз по теме.

– А я прочитал. Вполне подходящий роман для клички кота.

– Толстокожий монстр, чем тебя пронять-то можно?

– Точно и быстро сделанными расчетами.

– Бесчувственное животное. Моллюск головоногий.

– Ага – аммонит.

Кот был дома.

– Слушай, ты его, насколько я помню, кормил последний раз в конце августа. Чего он такой жирный?

– Он свободный.

– Тогда ты чего такой худой?

Павел шутя взял Виктора за лацканы пальто и прижал к стене.

– Мои интересы отличаются от интересов моего кота, как, возможно, и от твоих.

– Это ты шутил, да?

– Да. К работе! – Интонация в голосе Павла больше напоминала призыв к дуэли, нежели приглашение к плодотворной мирной деятельности, оттого и возымела ожидаемый эффект в виде проявленного энтузиазма. Они не заметили наступления утра, пропустили отчаянные вопли будильника и пару безнадёжных телефонных трелей. Виктор, подняв наконец глаза от монитора, увидел посветлевшие окна, что в ноябре символизировало приближение полдня. С воплем: «То – жаворонок был!» – он ринулся в прихожую. Павел, потягиваясь, вышел следом.

– Да, кстати, – Виктор заговорил слегка неуверенно – Катерина тоже будет работать там. С двадцать пятого декабря. Ей потребовались какие-то формальности с разводом. Ты чего?

Девочки в кафе были бы в восторге. Более зверского выражения не было даже на лице шерифа Ноттингемского, когда Робин Гуд вмешался в его личную жизнь.

– Женщины меня не интересуют.

Но эти ледяные слова Виктор услышал уже этажом ниже.

V

Длинные нервные пальцы дождя

Мелкою дрожью выводят по крыше

Имя разбойника, или вождя,

Или кого-нибудь рангом повыше.

Ночью и днём всё печатает он

Письма, досье, анонимки, доносы.

Сколько ещё назовётся имён

Тех, кому заданы будут вопросы?

Сети воды опуская с небес,

Дождь не смывает следы и пороки

Пойман с поличным ты или же без,

Он о тебе напечатает строки.

Дождь декабря одинок и нелеп, –

Девственность снега в зародыше душит.

Тем добывает размоченный хлеб,

Что продаёт чью-то душу.

Декабрь изобиловал оттепелями, если речь вообще могла идти о таковых, при условии, что зима задержалась где-то далеко на востоке, потеряв ориентацию, как выразился в эфире один из метеорологов. Создавалось нелепое впечатление, чем быстрее календарь отсчитывал дни, тем медленнее текло само время. Не покидало ощущение какой-то вязкости, сгущенности окружающего пространства. Была обречена на провал всякая попытка самостоятельно внести изменения или хотя бы разнообразить свою деятельность в этом всепоглощающем «между». Межсезонье, межвременье. Между собой и собой. Быть может, поэтому в этом полузастывшем, почти анабиотическом состоянии духа, которого хватало только на добросовестное выполнение служебных обязанностей, встречи с Андреем стали необходимы. Он мне всё больше нравился. Всегда опрятен, но не с навязчивостью зацикленного на мелочах педанта, просто аккуратность была естественной чертой его характера. Он мог поддержать любой разговор, и у собеседника часто складывалось ощущение, что высказанная им (собеседником) точка зрения, пусть и отличная от верной, тоже имеет право на существование. И… он очень хорошо понимал меня. Не скрывая своей заинтересованности в развитии наших отношений, событий, однако, не форсировал, не торопил, и к середине декабря мы всё ещё говорили друг другу «вы».

Он позвонил четырнадцатого.

– Анна, я хотел бы завтра увидеться. Знаю, мы договаривались на другое время. Но мне предстоит ненадолго уехать. Прошу вас.

– Да, конечно, я свободна, увидимся.

Уехать? Он не сказал, насколько. До Нового Года две с небольшим недели, и мне не хотелось встречать праздник, по своему обыкновению, в кругу чужой семьи. Однако, на что я рассчитывала? Возможно, совместная встреча вообще не входила в планы Андрея. Уехать. Не отпугнула ли я его своей холодностью и сомнениями? Разве я не хотела того же, чего и он, какая разница по какой причине. Ольга права: либо я бесчувственная дура, либо у меня параноидальный синдром гиперпорядочности, что, собственно, не имеет никакого отношения к совести, а всего лишь проявление бабского эгоизма.

Я бросилась к телефону.

– Оль, он уезжает.

– Дождалась? Вот так вот, извини, уезжаю, пока?

– Нет, мы завтра встретимся.

– Слушай внимательно. Мужик, как зелёный чай. Заваривать нужно на белом ключе, – получишь и крепость, и аромат, и массу других удовольствий. Перекипит, и, в лучшем случае, будешь иметь распаренный веник для бани. А то и вообще пусто.

– И что я должна ему вот так вот сказать: «Возьми меня – я готова»?

– Говорить вообще ничего не надо. Просто будь немного другой.

– Это как?

– Меньше болтай. Чуть больше томных взглядов – и он всё поймёт. А не поверит – можешь споткнуться – у тебя есть опыт.

– Я не смогу нарочно.

– Тогда хотя бы думай о своём желании. Тело и твоя физиономия всё сделают сами.

– Слушай, это как-то нечестно вроде.

– Что-о ?! Нечестно мужика динамить полтора месяца! Ты, вообще, соображаешь, сколько тебе лет, моралистка несчастная? Знаешь, как тебя ученики называют?

– Как?

– Тургеневская девушка бальзаковского возраста.

– Это знаю, уже лет десять.

– Вот, вот – десять лет. Ладно. Помни: каждый кузнец, пока горячо.

Я буду другой. Я должна. Что меня заставляет отказывать и себе и этому замечательному парню в удовольствии, в любви, наконец. Возможно. О, я хорошо знаю. Это – мои фантазии, выдуманная чужая жизнь, которую хочу прожить, как свою. Да я уже и не помню его, а фильмов… Смотреть не буду. Неправда! Помню. То, чего и вовсе не было. Медленный поворот головы, внимательный снисходительно-строгий взгляд сверху, и – губы, от одного прикосновения, которых, можно сойти с ума. Хватит! Это – идиотизм. Сумасшествие. Попытка убежать от себя. Мир реален, и нужно довольствоваться этой реальностью.

Я готовилась к свиданию, едва ли не более тщательно, чем лет двадцать пять назад к посещению ЛИТО. Придирчиво перебирала свой гардероб, косметику, и в, конце концов, остановилась на варианте, который опробовала вначале ноября. Вспомнился восторженный комплимент Богдана, – зря осадила мальчика за ничего не значащую фразу. А теперь пользуюсь. Несколько раз продумала в уме возможные диалоги и, сочтя их глупыми, постаралась забыть.

Мы встретились у входа в парк, который с самого начала наших прогулок полюбили за некоторую заброшенность и немноголюдность. Тем более декабрьским вечером.

– Когда вы едете?

– Сегодня. Мой поезд через три часа.

– Как! Как надолго?! – Есть! Мне ничего не надо было придумывать и разыгрывать. Моей реакцией был не вопрос, а вопль отчаяния, и Андрей – умница, всё понял мгновенно. Он даже слегка присел, чтобы внимательнее разглядеть моё лицо. Должно быть, я была хороша. По крайней мере, Ольга говорит, что выражение растерянности придаёт мне оттенок загадочного эротизма.

– На десять дней. – Он всё ещё пристально меня разглядывал. – Но, если хочешь, я никуда не поеду.

– Нет, что ты. Это же служебная командировка. Десять дней – такая ерунда. Мы ждали больше. – Господи! Что я несу? Чего мы ждали? По мнению Андрея я сказала достаточно, чтобы заткнуть мне рот самым древним и распространённым способом, каким в подобных случаях пользуются все мужчины. Это было чертовски приятно.

– Ещё, пожалуйста, ещё.

Его губы касались моего лица, шеи, губ то нежно, то страстно, – это завораживало меня, втягивало в какой-то вихрь неистового наслаждения.

– Ты дрожишь, тебе холодно?

– Нет.

Если мы и говорили в этот вечер, то использовали короткие, почти не имеющие значения фразы, несущие информацию, мало поддающуюся логике. Наши слова были сродни поцелуям, объятьям. Какой в них может быть смысл? Только удовольствие, которое двое людей, не рассуждая, дарят друг другу. И всё же эти три часа сделали куда больше, чем последние полтора месяца.

– Я провожу тебя.

– Сегодня я провожу тебя.

– Уже достаточно поздно.

– Думаешь, я раньше по вечерам не выходила из дома?

– Сожалею, что не был рядом.

Мы чуть не опоздали на поезд.

– Я приеду к Рождеству.

– Поторопитесь, поезд отправляется.

– К двадцать пятому?

– Займите своё место в вагоне.

– Да, и ты придёшь ко мне. И останешься, навсегда, если захочешь.

– Молодой человек, вы едете?

– Ты останешься?

– Да. – Слово показалось на вкус сладковато-солёным, как измена. Бред.

Поезд оставлял за собой пустоту, рассечённую шпалами на секунды моего одиночества. А вокруг бурлил вокзал, и мне казалось, если я перестану смотреть на дорогу, на точку в конце неё, устремляющуюся прочь, то волна суеты захлестнёт и меня и эту последнюю нить, связывающую нас с Андреем. И, возможно, я вообще забуду, зачем нахожусь здесь, и что произошло сегодняшним вечером. В руке задрожал мобильник.

– Ты где?

– На перроне.

– Беги!

– Почему?

– Вокзалы коварны, – они разрывают связи. Беги, любимая.

– Что ты сказал? Повтори.

Полугодие заканчивалось, и весьма ко времени начались уроки по теме «Поэзия Серебряного века». Разумеется, нужно было поговорить об Анне Ахматовой.

– О чём её стихи? Ну, ребята, кто осмелится? Может быть ты, Соня.

Поднялась очень симпатичная, стройная девушка. Ещё одна блондинка в классе. Я ждала от неё, как всегда, глубокого, обстоятельного ответа. Умница, почти отличница, которая аккуратно выполняла все домашние задания не столько, чтобы закрепить материал, (она могла бы обходиться и без этого) а из уважения к учителю.

– Повторите, пожалуйста, вопрос.

– О чём, по твоему мнению, стихи Анны Ахматовой?

– О любви.

– И всё?

– О любви, как о смысле жизни – разве этого мало?

– Что же такое любовь? С вашей точки зрения? Как смысл жизни?

Замечательный вопрос для этого класса, провокационный. Завелись мгновенно.

– Помните в фильме Захарова: «Любовь – это возможность отдать свою жизнь за другого, не задумываясь»

– Свою жизнь? – резкий голос Богдана прозвучал с оттенком ироничного презрения – Да свою жизнь можно отдать за что угодно! Даже за идею. Даже не за свою.

– Конечно, если носитель идеи – твой возлюбленный.

– Не обязательно. Можно и за компанию. А любви не нужны сведения счётов с жизнью. Она, скорее, требует её сохранения. При любых обстоятельствах. Возьмём Петра и Иуду – оба предали Христа, но один повесился, а другой всю жизнь…

– Ты хочешь сказать их предательство равнозначно?

– Я хочу сказать, что предательство Иуды мощнее, но лишь тем, что он покончил с собой. Он не до конца верил, а, следовательно, не искренне любил.

– Может, он как раз не выдержал собственной любви?

– Чушь! Любовь даёт силу, если она настоящая, а не отнимает.

– То есть, любовь не требует жертв? Не забирает энергию? Отчего же тогда все эти муки, страдания?

– От нашей неготовности. И, кто сказал, что силы приносят наслаждения?

– Можно?–

– Да, Соня.

–Бог тоже любит нас, но, согласно Библии, самым любимым посылает наибольшие испытания, и лишь тот, кто по-настоящему верит и любит, не задумывается о Его планах, а всё принимает с благодарностью. И обретает силу.

– Но то, о чём ты говоришь – это жертвенность.

– Жертвенность подразумевает некоторое насилие над собой, а здесь – радость.

– Ага – я даже не сразу поняла, чей это был голос – эдакая сверхдобродетель – всё отобрать, вспомните Иова, а ты радуйся! Сможешь радоваться, – будешь помилован. Вот такая любовь.

– Ты что-то не так понял.

– Любовь – добро или зло?

– Добра и зла вообще не существует. Всё зависит лишь от точки зрения.

– То есть, Богдан, ты хочешь сказать, что есть точка зрения, с которой стихийные бедствия, война выглядят вполне продуктивно?

– Почему нет? Мы же восхищаемся героями. Мы даже им завидуем и хотим быть похожими на них.

– Так, что же такое – любовь? – я попыталась уйти от опасных разговоров и вернуться к теме урока.

– Это – метод.

– Что?

– Движущая сила, не позволяющая застревать в одной точке. Если хотите, многомерная возрастающая функция.

– Точно. В каждой последующей точке, возможно, приобретающая новую координатную ось.

– А вдруг – периодическая?

– Кому как повезёт, но скорее обратимая. Возможно?

– Дайте подумать.

Дорогие мои математики! Как точны и прекрасны ваши определения.

Город, разбуженный от зимней спячки предпраздничными приготовлениями, был прекрасен, как спящая царевна после поцелуя, и опасен, как медведь – шатун. Вырванные из привычной обыденности, выбитые из колеи, его жители быстро решали какие-то затянувшиеся ранее проблемы, делали бесконечные покупки, прощали друг друга, обижались вновь, старались быть праведными и грешили. Город напоминал вокзал, на котором толпились либо одни провожающие, либо одни отъезжающие, либо встречающие. Любое ожидание чаще всего заставляет замереть, напрягая все чувства. Но только ожидание Рождества всегда стимулирует деятельность. Кажется, сколько бы не было совершено верных поступков или ошибок, всё останется в прошлом, и начнётся новый отсчёт.

Прочь уходя от сути естества,

В молитве вряд ли простираем длани.

И ждём уже не столько Рождества,

Сколь исполненья собственных желаний.

Мы говорим с восторгом: «Славен Бог!»

И зрим Петра друг в друге, не Иуду.

Ну, покажи нам, что Ты приберёг?

Тебе ли верим, или верим чуду?

Что видим мы? Слепа твоя любовь

И посылает испытанья детям.

А мы идём вкушать и плоть и кровь

В начале третьего тысячелетья.

Прости мне бунт, возлюбленный отец,

Мой путь к тебе тернист, убог и страшен.

Но дай лишь знать, какой надеть венец?

Из чьей руки принять и выпить чашу?

Я готовилась к Рождеству. Готовилась к встрече с любимым. Последнее время я подружилась с зеркалом. Мы всё чаще вглядывались друг в друга. Я принимала его советы и с удовольствием отмечала их позитивное действие. Вот и в эту Рождественскую ночь оно было моим единственным собеседником. Ольга рассказывала, что с помощью зеркала можно гадать. Ей это даже удалось – она увидела в глубине отражений своего будущего мужа. Правда, по её словам, это опасная игра, нужно вовремя набросить на зеркало платок, а иначе… А вот, что иначе она не сказала.

Ну конечно, как того и следовало ожидать – двоечники не только сантехники, но и электрики. Свет у нас гаснет регулярно по праздникам. Я зажгла свечи, поставила их с двух сторон от зеркала. Ну да, Ольга говорила, так и нужно сделать, а потом взять платок, ладно, – это подождёт. Закрыть все окна и двери, сосредоточиться на отражении и не о чём не думать. Вот это не очень понятно: сосредоточиться и не думать. Из глубины зеркала иронично смотрела я. Резкий порыв ветра, влетевшего в открытую форточку, взметнул шторы. Закрыть окна, – сейчас. На улице в полной тишине и, как мне показалось – в темноте, медленно падал снег огромными мягкими хлопьями. Странно, ещё час назад ничего не предвещало снегопада.

Окна закрыты, шторы задёрнуты, двери заперты, – пора договориться с мыслями. Где-то на кухне пробили часы, кажется полночь. Но у меня нет часов с боем. Наверное, у соседей.

Смотреть и не думать. Ну что, Андрей, появись, развей мои последние сомнения. Не думать. Не думать. Так можно и заснуть. Не думать. Свечи многократно отражались в тёмном стекле. Интересный эффект – нужно будет расспросить наших физиков. Не думать. Свечи… Не свечи, – а тусклые факела… Откуда? Не думать. Тусклые факела на стенах из дикого камня в длинном, бесконечно длинном коридоре. Я забыла платок. Не думать. Я стою посредине этого коридора, а из самой его глубины, мне навстречу приближается человек в чёрном то ли плаще, то ли мантии, то ли сутане. Почему-то вспоминаются слова, кажется мои: «Так не ловки в ходьбе большие птицы, зато летят божественно легко» Волосы резко вскидываются в такт шагам и хлещут его по плечам. В свете факелов трудно разобрать их цвет, но мне и не нужно. Я знаю, кто это. И, даже если бы не забыла платок, ни за что не воспользовалась бы им. Мне всё равно, что произойдёт. Несколько секунд видеть его, а остальное не имеет значения. Он уже совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Я вижу веснушки на его лице и выражение досады, даже злости. Резко подняв руку, он касается моей груди какой-то металлической палочкой, похожей на волшебную.

– Кто Вы?

Я хочу назвать своё имя, но понимаю, что не могу произнести ни звука. Речь покинула меня. Всё ещё вглядываясь в его глаза, нос, губы, чтобы запомнить, если вообще смогу вспоминать, я осторожно дотрагиваюсь до его руки, и поднимаю её выше, к горлу, – я знаю – он поймёт.

– Вы не можете говорить.

Некоторое время он смотрит на меня в упор, как будто читает по моему лицу. Выражение неприязни сменяется любопытством, а потом… Так нежно никто никогда не смотрел: ни отец, ни мать, ни любовник.

Слёзы отчаяния оттого, что это вот-вот должно закончиться душат меня, не находя выхода. Наконец они горячо хлынули из моих глаз. Мне не стыдно. Мне нужно запомнить: глаза, нос, губы. Он прячет куда-то в рукав, причинившую мне лёгкую боль, «волшебную палочку» и свободной рукой касается моего мокрого лица. И тут, не помня себя, движением кошки, выпрашивающей ласку у хозяина, я прижимаюсь щекой к его ладони, а губами к запястью, с внутренней стороны. Никакой не сумасшедший вихрь, а сильные мужские руки обхватывают мои плечи, мне кажется недостаточно крепко, и я сама прижимаюсь к нему. Он много выше меня, и я едва достаю виском его подбородка. Всё исчезает вокруг: время, пространство, мысли, есть только желание. Раствориться, стать единым целым. С последним дыханием жизни из тела вырывается на свободу душа. Когда мы касаемся губами губ того, кого любим, то отдаём ему душу свою добровольно. Оттого, должно быть, поцелуи настоящей страсти длительны, но не многократны. Сколько прошло времени: секунды, минуты, год? Пусть это длится вечно. Где-то в глубине коридора раздаётся ужасающий грохот разбиваемого стекла, рушатся стены дикого камня.

– Анна, осталось недолго – слышу я голос откуда-то издалека.

Свечи давно прогорели, но в комнате было светло от настольной лампы. Роки! Угораздило же тебя вернуться домой именно сегодня, а я закрыла твою форточку, и ты вломился так бесцеремонно, высадив стекло. Что ты наделал, Роки? Что мне делать теперь?