Текст книги "Что Кейти делала потом"

Автор книги: Сьюзан Кулидж

По мнению Розы, следовало, не теряя времени, показать Кейти Бостон. Поэтому на другой день после приезда гостью с утра пораньше повезли осматривать достопримечательности – в те времена Бостон был не так богат ими, как теперь: Музей изящных искусств[24]24
  Бостонский музей изящных искусств был основан в 1870 г.


[Закрыть] был едва лишь заложен, новую церковь св. Троицы[25]25
  Церковь св. Троицы (Тринити-черч) была возведена в 1873–1877 гг.


[Закрыть] еще только предстояло возвести, но бронзовая статуя Бетховена и большой орган были в расцвете своей славы, и ежедневно, ровно в полдень, кое-какая публика забредала в Концертный зал послушать замечательный инструмент. Кейти побывала на таком импровизированном концерте, а также в Фанейль-холле, Атенеуме, и на кладбище Грэнери, и в церкви Олд-Саут[26]26
  Фанейль-холл – административное здание, выстроенное на свои средства и подаренное городу местным торговцем Питером Фанейлем в 1742 г. Фанейль-холл часто называют «колыбелью американской свободы», так как в период войны американских колоний за независимость от Англии (1775–1783) он служил местом проведения собраний и встреч революционно настроенных бостонцев. Атенеум – крупнейшая бостонская библиотека, одно время ей принадлежала большая картинная галерея, ставшая позднее ядром коллекции Музея изящных искусств. Кладбище Грэнери – место захоронения многих именитых бостонцев. Олд-Саут – церковь, построенная в 1729 г.; известна как место ведения множества собраний против британской колониальной политики в Америке.


[Закрыть]. Затем девушки посетили несколько магазинов и наконец почувствовали себя достаточно уставшими и проголодавшимися, чтобы найти привлекательной мысль о втором завтраке. По одной из дорожек они пересекли Коммон и оказались на Джой-стрит.

Кейти была очарована всем увиденным. Ее поражало то, что вокруг, так близко, было столько интересного. Ей стала очевидна одна из главных прелестей Бостона – а именно то, что Коммон и прилегающие к нему улицы образуют естественный центр и нечто вроде главного пункта сбора для всего города, подобно тому как сердце является центром тела, поддерживает непосредственную связь со всеми конечностями и контролирует их жизнедеятельность. Величественные старые дома на Бикон-стрит, с их закругленными фасадами, глубокими створчатыми окнами и вставленными кое-где в оконный переплет розоватыми или лиловыми стеклами, поразили ее воображение; восхитило ее и здание Законодательного собрания, местоположение которого делало его весьма внушительным даже в то время, хотя его купол еще не был покрыт позолотой.

Поднимаясь по крутым ступеням Джой-стрит-Молл, они дошли до дома на Маунт-Вернон-стрит – дома, в котором поселились Реддинги почти три года назад, по возвращении из Вашингтона. Во время прогулки Роза уже успела показать Кейти старый семейный дом на Саммер-стрит, в котором она, Роза, родилась и который теперь целиком был отдан под склады и магазины. Ныне же Реддинги занимали один из тех больших старинных домов на гребне горы, из окон которых открывается вид на горную часть Бостона. За домом располагался просторный двор – настолько большой, что почти заслуживал название «сад», – обнесенный стеной, увитой плющом и диким виноградом, в тени которых протянулись клумбы с розами, хризантемами, бархатцами и резедой.

Ключ от дверей дома Роза носила в кармане – она сказала, что он был одним из полученных ею свадебных подарков. Этим ключом она открыла парадную дверь и ввела Кейти в просторную переднюю с выкрашенными в белый цвет стенами.

– Мы пройдем прямо на заднее крыльцо. Мама наверняка там. Она всегда сидит на крыльце – до первых морозов. Она говорит, что это напоминает ей сельскую местность. До чего же люди разные! Я и думать не желаю о сельской местности, а мне не дают ни на минуту забыть о ней. А мама так любит это крыльцо и сад.

И действительно, на заднем крыльце они нашли миссис Реддинг. Она сидела в тени плюща на плетеном стульчике, рядом с которым стояла большая корзинка с вещами для починки и штопки. Это был столь неожиданно домашний, деревенский вид – женщина за таким занятием в центре шумного, оживленного города, – что Кейти сразу почувствовала к ней нежность.

Миссис Реддинг была белокурая женщина, невысокая, едва ли выше Розы, и очень похожая на нее. Она очень радушно приняла Кейти.

– Вы не кажетесь посторонней, – сказала она. – Роза так много рассказывала нам о вас и вашей сестре. Сильвия будет очень огорчена тем, что не смогла встретиться с вами. Она уехала с визитами в деревню и вернется домой не раньше чем недели через три.

Кейти тоже была огорчена. Она много слышала о Сильвии и очень хотела познакомиться с ней. Увидев портрет Сильвии, Кейти заключила, что та совсем не похожа на Розу. Хотя обе сестры были блондинками, величественная красота высокой Сильвии ничем не напоминала румяную и пухлую прелесть Розы. Дело было в том, что Роза походила на мать, а Сильвия на отца; сходство между ними проявлялось лишь в некоторых характерных особенностях звучания голоса и в манерах, но портрет не позволял Кейти судить об этом сходстве.

Роза и Кейти приятно позавтракали в обществе миссис Реддинг, после чего Роза повела подругу осматривать дом и все то в нем, что было так или иначе связано с историей ее собственной жизни: комнату, где она раньше спала, высокий стульчик, на котором она сидела в раннем детстве и который предстояло теперь передать маленькой Розе, диван, сидя на котором Денистон сделал ей предложение, и то самое место на ковре, где она стояла во время церемонии бракосочетания! И наконец…

– Теперь ты увидишь самое замечательное и дорогое из всего, что есть в этом доме, – сказала она, открывая дверь одной из комнат на втором этаже. – Бабушка, это моя подруга Кейти Карр, о которой я тебе так часто рассказывала.

Комната была большая, очень приятная, с поблескивающим ярким огнем в камине, возле которого на маленьком столике лежала доска для пасьянса, а в кресле, обложенная подушками, сидела милая старая леди. Это была бабушка Розы по отцу. Почти восьмидесятилетняя, она была все еще красива, а ее манеры отличались полной очарования старомодной учтивостью. Год назад она упала из опрокинувшегося экипажа и с тех пор не могла спускаться вниз и принимать участие в событиях семейной жизни.

– Они приходят сюда, вместо того чтобы мне спускаться вниз, – сказала она Кейти. – У меня нет недостатка в приятном обществе; все очень добры ко мне. Каждый день на два часа ко мне приходит чтица, и сама я иногда немного читаю или раскладываю пасьянс – развлечений хватает.

Было что-то успокоительное в созерцании такой прелестной представительницы старого поколения. Глядя на нее, Кейти осознала, как много потеряла в жизни она сама оттого, что не знала никого из своих дедушек и бабушек. Она сидела и смотрела на старую миссис Реддинг со смешанным чувством сожаления и восхищения. Ей очень хотелось держать ее за руку, целовать, играть ее красивыми серебристыми волосами – как это делала Роза. Роза явно была любимицей старой леди. Они были в самых близких отношениях, и Роза смеялась, и бросала лукавые взгляды, и говорила дерзости, и рассказывала обо всех своих маленьких приключениях и о том, как растет малютка, и шутила, и болтала глупости, так же непринужденно, как и с любой особой своего возраста. Это были восхитительные родственные отношения.

– Я вижу, что ты понравилась бабушке, – сказала она Кейти, когда девушки ехали обратно в Лонгвуд. – Она всегда охотно знакомится с моими подругами, и обо всех у нее свое собственное мнение, поверь мне.

– И ты действительно думаешь, что я ей понравилась? – с теплым чувством в душе спросила Кейти. – Я очень рада, если это так, ведь я чувствую, что сама полюбила ее. Никогда прежде я не видела такого по-настоящему красивого старого человека.

– Второй такой на свете нет! – заявила Роза. – Не могу представить, что было бы без нее. – Веселое личико Розы стало печальным и серьезным. – Хорошо бы, она не была такой старенькой, – добавила она со вздохом. – Если бы только мы могли сделать ее лет на двадцать моложе! Тогда она, возможно, прожила бы столько же, сколько я.

Но увы! Нельзя перевести назад стрелки на циферблате времени, как бы сильно мы этого ни желали.

Второй день визита Кейти был отведен званому обеду, о котором упоминала в своем письме Роза и который был задуман как встреча членов ОИЛ.

Роза пригласила всех бывших учениц школы в Хиллсовере, с которыми удалось связаться. Ими оказались Мэри Силвер, разумеется, и Эстер Дирборн, жившие в Бостоне, а также Элис Гиббонс, по счастливой случайности гостившая как раз в это время у Эстер, и Эллен Грей, которая приехала из Уолтхема, где ее отец незадолго до того получил приход. Так что всего присутствовало шесть из девяти основательниц Общества, и сам Квакер-коридор никогда не слышал более веселой болтовни, чем та, что оглашала прелестную гостиную Розы в первый час после прибытия гостей.

Обо всех надо было спросить, обо всем рассказать. Все девочки казались Кейти на удивление неизменившимися, но они заявили, что нашли ее очень взрослой и солидной.

– Очень странно, если это так, – заметила она. – Кловер никогда мне об этом не говорила. Но может быть, она тоже стала солидной.

– Глупости! – вскричала Роза. – Кловер способна быть солидной не больше, чем на это способна моя малютка. Мэри, сию же минуту отдай мне ребенка! В жизни не видела такой жадины, как ты: вот уже по меньшей мере четверть часа, как ты ни с кем ею не поделилась, и это нечестно.

– О, прошу прощения! – ответила Мэри, смеясь и прикрывая рот рукой, смущенно и почти испуганно, точно так, как делала это и раньше.

– Нам не хватает только миссис Нипсон, чтобы наша маленькая компания была в полном составе, – продолжила Роза, – или дорогой мисс Джейн! Кстати, что стало с мисс Джейн? Кто из вас знает?

– Она по-прежнему преподает в Хиллсовере и ждет своего миссионера! Он так и не вернулся. Берри Сирлс говорит, что когда ее миссионер выходит на прогулку, то всегда идет в сторону от Соединенных Штатов, чтобы не сокращать разделяющее их расстояние.

– Как нехорошо! – сказала Кейти, хотя тоже не смогла удержаться от смеха. – Мисс Джейн была довольно милой… нет, не то чтобы милой, но были у нее и хорошие качества.

– Были? Никогда не замечала, – иронически возразила Роза. – Для того чтобы это заметить, нужны такие глаза, как твои: «лупы сверхсильные, с увеличением в два миллиона раз». Что касалось меня, то она всегда была сплошь зубы и когти. Но, думаю, она действительно питала слабость к тебе, Кейти, и это единственное хорошее, что мне о ней известно.

– А куда делась Лили Пейдж? – спросила Эллен.

– Она в Европе вместе с матерью. Думаю, Кейти, вы с ней встретитесь там, и какое же это будет удовольствие! А про Беллу вы слыхали? Она преподает в школе на индейской территории[27]27
  В соответствии с законодательным актом 1834 г. на землях, ныне входящих в штат Оклахома, была создана «индейская территория», отведенная нескольким племенам индейцев, где было запрещено создавать поселения белым жителям США. Однако постепенно белые поселенцы все же проникали на эти индейские земли, а в 1889 г. запрет на создание поселений был снят.


[Закрыть]. Только вообразите, эта малявка – учительница!

– А это не опасно? – спросила Мэри Силвер.

– Опасно? Для ее учеников, ты хочешь сказать? Ах, из-за индейцев! Ну что ж, если она осталась верна своей любимой помаде для волос, ее скальп будет легко опознать; это единственное утешение! – заявила неисправимая Роза.

Это и в самом деле был веселый обед – так, похоже, считала маленькая Роза, которая смеялась и беспрестанно что-то лепетала. Подруги были в восторге от нее и без голосования, на основании единодушного одобрения объявили ее почетным членом ОИЛ. За ее здоровье со всеми почестями выпили минеральной воды, а Роза в шутливой речи поблагодарила присутствующих. Девушки рассказали друг другу о том, что произошло с ними за эти три года; но было странно, как, в сущности, мало большинство из них могли о себе рассказать. Хотя, возможно, причина заключалась в том, что они говорили далеко не всё; так, Элис Гиббоне шепотом сообщила Кейти, что, по ее подозрениям, Эстер помолвлена, и в ту же минуту Эллен Грей потрясла Розу известием о том, что некий студент-богослов из Эндовера[28]28
  Один из старейших богословских институтов в США; основан в 1807 г.


[Закрыть] «очень ухаживает» за Мэри Силвер.

– Дорогая моя, я не верю, – заявила Роза. – Даже студент-богослов и тот не осмелился бы! А если б и осмелился, то я совершенно уверена, что Мэри сочла бы это крайне неприличным. Ты, Эллен, должно быть, ошибаешься.

– Нет, не ошибаюсь. Этот студент-богослов – мой троюродный брат, и его сестра все мне рассказала. Они не помолвлены, но она не сказала «нет», так что он надеется, что она все-таки скажет «да».

– О, она никогда не скажет «нет», но и «да» она тоже никогда не скажет! Ему лучше принять ее молчание за знак согласия. Вот уж не думала, что доживу до того, чтобы увидеть Мэри Силвер замужем. Скорее уж я могла ожидать, что тридцать девять догматов[29]29
  Имеются в виду тридцать девять догматов англиканского вероисповедания.


[Закрыть] предадутся флирту. Впрочем, она такая милая – золотой человек. Я буду считать, что твоему троюродному брату очень повезло, если он сумеет уговорить ее.

– Интересно, Кейти, где будем все мы к тому времени, когда ты вернешься, – сказала Эстер Дирборн, когда девочки прощались у ворот. – Год – очень долгий срок; самые разные события могут произойти за год.

Эти слова все еще звучали в ушах Кейти, когда она засыпала в ту ночь. «Самые разные события могут произойти за год, – думала она, – и не все оказаться радостными». Она почти пожалела о том, что ей вообще пришло в голову согласиться ехать в Европу!

Но когда на следующее утро она проснулась, ее ждал яснейший из октябрьских дней. С безоблачного неба сияло яркое солнце, и дурные предчувствия исчезли сами собой. Более приятного дня для отплытия и быть не могло.

В город они с Розой отправились пораньше, так как накануне старая миссис Реддинг взяла с Кейти обещание, что перед отъездом та зайдет к ней на несколько минут – попрощаться. Они застали ее сидящей, как обычно, у камина, хотя окна были открыты и в комнату лился согретый солнцем воздух. На столике стояла маленькая корзинка с виноградом, а на ней – букет чайных роз. Это был подарок от матери Розы, который Кейти предстояло взять с собой на борт парохода. А рядом с корзинкой лежало еще что-то – маленький сверточек в тонкой белой бумаге.

– Это мой прощальный подарок, – сказала добрая старая леди. – Не разворачивай сейчас. Подожди, пока будешь в море. И купи на это какую-нибудь маленькую вещицу в Европе на память обо мне.

Благодарная и недоумевающая, Кейти положила маленький сверточек в карман, а затем с поцелуями и добрыми пожеланиями она и ее новые друзья попрощались. Кейти и Роза сели в экипаж и поехали на пристань, остановившись по пути, чтобы взять с собой мистера Брауна. Они немного запоздали, так что времени для прощания оставалось мало, но Роза все же сумела улучить минутку для секретной беседы со стюардшей, которой предстояло обслуживать пассажиров в каютах. Кейти, занятая разговором с миссис Эш и Эми, ничего не заметила.

Ударили в колокол, и огромный пароход медленно попятился, затем развернулся носом в сторону моря и пошел по заливу, оставив Розу и ее мужа на пирсе, все еще машущих носовыми платками. Кейти не отрывала от них взгляда, а когда стало невозможно различить их вдали, почувствовала, что оборвалась последняя нить, связывавшая ее с домом.

И только тогда, когда она разложила свои вещи в маленькой каюте, которой предстояло быть ее домом на протяжении следующих десяти дней, убрала для сохранности свою шляпку и платье на верхнюю койку, прибила к стене свой красно-желтый мешочек с карманами и надела шерстяное платье, свободное дорожное пальто и мягкую фетровую шляпу, которые должны были послужить ей в пути, – только тогда нашла она время, чтобы заглянуть в таинственный сверточек.

Подумать только! Это была большая, красивая золотая двадцатидолларовая монета!

– Какая милая, добрая старая леди! – сказала Кейти и поцеловала монету. – Да как она такое придумала? Не знаю, есть ли в Европе что-нибудь, на что стоит потратить эти деньги?

Глава 4
На «Спартаке»

Очень скоро дорожное пальто и фетровая шляпа снова оказались сняты, так как в море путешественников поджидал встречный ветер и «Спартак» начал испытывать сильную килевую качку. Все непривычные к морю пассажиры были рады укрыться в каютах и упасть в свои койки. Миссис Эш и Эми были среди первых жертв морской болезни, а Кейти, после того как помогла им устроиться в их каюте, почувствовала такое головокружение и дурноту, что, не в силах сидеть ни минутой дольше, поспешила в собственную каюту.

По мере того как приближалась ночь, ветер и волнение на море все усиливались. «Спартак» пользовался дурной славой ужасного «укачивателя» и, казалось, был твердо намерен оправдать свою репутацию в этом плавании. Вниз, вниз, вниз скользил огромный корпус судна, пока у Кейти не захватывало дух от страха, что он, может быть, никогда не выпрямится, затем медленно, очень медленно корпус начинал подниматься и двигался вверх, вверх, вверх, пока наклон в противоположную сторону не становился столь же пугающим. В общем и целом, Кейти предпочитала, чтобы та сторона корабля, где находилась ее каюта, перемещалась вниз, так как тогда легче было удержаться в койке – иначе ей постоянно грозила опасность вывалиться на пол. Ночь казалась бесконечной, так как Кейти слишком боялась падения, чтобы заснуть по-настоящему, и спала лишь урывками. А когда забрезжил рассвет и она взглянула на море через маленькое круглое стекло иллюминатора, перед ее глазами предстали только серые бушующие волны, серое небо, летящие брызги и дождь.

«Боже мой, и зачем это люди пускаются в плавание по морю, если у них нет такой необходимости?» – вяло подумала она. Ей хотелось встать и пойти к миссис Эш – узнать, как пережили ночь в той каюте, но при попытке двинуться с места она ощутила такую дурноту, что была рада снова упасть на подушки.

В каюту заглянула стюардша и предложила чай с жареными хлебцами, сама мысль о которых была просто отвратительна для Кейти, и сообщила, что другой леди «ужасно плохо, хуже, чем вам, мисс», а маленькая девочка «хизрядно разбушевалась в верхней койке»[30]30
  Стюардша – англичанка, вероятно жительница Лондона, поэтому американке Кейти кажется непривычной ее манера опускать звук «h» в начале слов, там, где его произносят американцы, и, наоборот, произносить там, где американцы его опускают.


[Закрыть]. Внятное подтверждение последнего обстоятельства Кейти получила очень скоро. Немного придя в себя от тошноты и головокружения, она услышала, как в каюте напротив плачет и причитает Эми. Она, похоже, была не менее сердита, чем больна, так как ругала свою бедную мать самым отчаянным образом.

– Я ненавижу море, – доносились до Кейти ее слова. – Я не хочу оставаться на этом отвратительном корабле. Мама! Мама! Ты меня слышишь? Я не останусь на этом корабле. Какая ты злая, что привела меня в такое ужасное место! Это у-жас-но, это же-сто-ко! Я хочу назад, мама! Скажи капитану, чтобы он вернул меня на берег. Мама, почему ты ничего не говоришь? Мне так плохо, и я так несчастна! Разве тебе не хочется умереть? Мне хочется!

За этим последовал новый поток рыданий, но ни звука не было слышно из койки миссис Эш, которой, как предполагала Кейти, было так плохо, что, вероятно, она не могла говорить. Кейти было очень жаль бедную маленькую Эми, метавшуюся в своей верхней койке, точно в клетке, но она была бессильна помочь ей. Она могла лишь примириться с собственными неудобствами и старалась поверить в то, что как-нибудь когда-нибудь положение дел должно измениться к лучшему – либо все они доберутся до суши, либо все пойдут на дно, и в тот момент ее не особенно волновало, какой именно исход путешествия их ожидает.

День тянулся медленно, шторм все усиливался, и судно страшно качало. Кейти дважды выбросило на пол из ее койки. Затем пришла стюардша и прикрепила к койке что-то вроде съемного борта, который не давал Кейти вывалиться, но чувствовала она себя при этом как младенец в закрытой с четырех сторон детской кроватке. Время от времени она все еще слышала, как плачет и ругает свою мать Эми, и догадывалась, что ее спутницам приходится тяжело. Все это было как дурной сон. «И они называют это „путешествовать для собственного удовольствия“», – думала бедная Кейти.

Во вторую ночь имело место одно забавное происшествие – по крайней мере, забавным оно стало казаться впоследствии, но в то время Кейти чувствовала себя слишком плохо, чтобы получить удовольствие от случившегося. Сквозь шум ветра, скрип корабельной оснастки и пронзительное жужжание гребных винтов она неожиданно услышала в коридоре возле открытой двери своей каюты странные мелкие, легкие шажки, словно там был отряд мышей или игрушечных солдатиков, подскакивающих и прыгающих в беспорядке. Шаги становились все ближе и ближе, и, открыв глаза, Кейти увидела целую процессию туфель и ботинок всевозможных фасонов и размеров. Очевидно, они были оставлены на полу в коридоре возле дверей разных кают и, передвигаясь в соответствии с креном судна, собрались у каюты Кейти. Можно было подумать, что они и в самом деле живые и действуют заодно, когда, толкаясь и семеня, они бок о бок, парами проходили в дверь и подбирались поближе к койке. Несколько мгновений они оставались на месте, исполняя что-то вроде танца, а затем туфля-предводительница повернулась на каблуке, словно подавая сигнал остальным, и все они не спеша запрыгали в коридор, где и исчезли. Как потом написала Кейти в письме Кловер: «Это было совсем как в какой-нибудь сказке Андерсена»[31]31
  Андерсен – датский писатель-сказочник (1805–1878).


[Закрыть]. Она слышала, как они удаляются, но чем все это кончилось и получили ли владельцы ботинок и туфель обратно каждый свою пару, она так и не узнала.

Ближе к утру шторм утих, море стало спокойнее, и Кейти уснула, а когда проснулась, солнце прорывалось сквозь облака, и сама она чувствовала себя лучше.

Пришла стюардша, открыла иллюминатор, чтобы впустить в каюту свежий воздух, и помогла Кейти умыться и расчесать спутавшиеся волосы. Затем она принесла мисочку с жидкой овсянкой и треугольный жареный хлебец, и Кейти обнаружила, что аппетит вернулся к ней и она вполне может поесть.

– А вот письмо для вас, мэм. Пришло по почте сегодня утром, – сказала ей любезная полная и немолодая стюардша, извлекая из кармана конверт и взирая на свою пациентку с большим удовольствием.

– По почте? – изумленно воскликнула Кейти. – Да как это может быть? – Но, увидев на конверте почерк Розы, она все поняла и улыбнулась собственной наивности.

Стюардша тоже расплылась в приветливой улыбке, пока Кейти распечатывала письмо, а затем, повторив: «Да, мэм, по почте, мэм», удалилась, оставив Кейти наслаждаться этим маленьким сюрпризом.

Письмо было недлинным, но именно таким, какого можно было ожидать от его автора. Роза представила картину того, чем, по всей вероятности, будет занята Кейти в то время, когда получит это письмо, – картину, столь близкую к истине, что Кейти заподозрила наличие у Розы провидческого дара, в особенности потому, что та любезно сопроводила описание ситуации целой серией рисунков пером, на которых Кейти была изображена лежащей ничком в койке, с ужасом отказывающейся идти на обед, с тоской глядящей назад, туда, где предположительно остались Соединенные Штаты, и выуживающей через иллюминатор при помощи согнутой булавки подводный кабель в надежде передать послание родным, чтобы те немедленно прибыли и забрали ее домой. Заканчивалось письмо короткой «поэмой», над которой Кейти смеялась до тех пор, пока миссис Эш не окликнула ее слабым голосом из своей каюты, чтобы узнать, в чем, собственно, дело.

 
Ты бушуй, и бушуй, и бушуй,
О капризное, вздорное море!
О пощаде тебя не прошу –
Мы с тобою связались на горе.
Хорошо малышу рыбака
Возле моря резвиться на суше!
Как на тверди земной жизнь сладка!
Там морская болезнь нас не душит.
А ужасный корабль все плывет,
Нет от качки на миг передышки,
И тоскует мой бедный живот,
И совсем мои плохи делишки.
Ты бушуй, и бушуй, и бушуй!
Потешайся над пленными вволю;
Я молитвы земле возношу,
Проклинаю тебя, свою долю[32]32
  Шуточная переделка известного стихотворения английского поэта А. Теннисона (1809–1892).


[Закрыть].
 

Смех очень помогает восстановить силы после морской болезни, и письмо так взбодрило Кейти, что она ухитрилась влезть в свой халат и шлепанцы и пройти через коридор в каюту миссис Эш. Эми наконец-то уснула, будить ее не стоило, так что беседовали шепотом. Миссис Эш была еще далеко не в таком состоянии, чтобы пожелать хлеба и чаю; она чувствовала себя довольно скверно.

– Эми доставила мне столько неприятностей, – сказала она. – Вчера весь день, когда ее не тошнило, она злилась и ругала меня из своей верхней койки, а мне было так плохо, что я не могла ни слова сказать в ответ. Я еще никогда не видела, чтобы она так капризничала!.. Может, наверное, показаться, что я была очень невнимательна к вам, бедная моя девочка, – не прийти поухаживать за вами! Но я, право же, даже головы не могла поднять!

– Я тоже, и чувствовала себя столь же виноватой из-за того, что не могу позаботиться о вас, – сказала Кейти. – Ну, надеюсь, для всех нас худшее позади. Судно качает теперь далеко не так сильно, как прежде, и стюардша говорит, что мы почувствуем себя гораздо, лучше, как только выберемся на палубу. Сейчас она придет, чтобы помочь мне подняться наверх. А когда проснется Эми, пожалуйста, разрешите одеть ее и тоже вывести наверх; я пригляжу там за ней, пока наша стюардша, миссис Баррет, позаботится здесь о вас.

– Не думаю, что я смогу одеться, – вздохнула бедная миссис Эш. – Наверное, я так и пролежу здесь все время, пока мы не доберемся до Ливерпуля.

– О нет, мэм, конечно же нет, – вмешалась миссис Баррет, которая с чашкой овсянки в руке появилась в этот момент в дверях. – Я никогда не позволяю своим пассажиркам лежать в койках даже минутой дольше, чем это необходимо. Я всегда стараюсь как можно скорее вывести их на палубу, на свежий воздух. Это лучшее из всех лекарств, мэм, – свежий воздух, самое лучшее.

Стюардши всемогущи на борту корабля, а миссис Баррет была так уверена в себе и обладала таким даром убеждения, что противиться ей было совершенно невозможно. Она надела на Кейти платье, пальто и шляпу и усадила на стул на палубе, закутав ей ноги большим пледом, – все это при ничтожных усилиях со стороны самой Кейти, – а затем снова нырнула в коридор, куда выходили двери кают. Не прошло и часа, как она появилась в сопровождении высокого, крепкого стюарда, который нес на руках бледную, несчастную Эми так легко, словно котенка. Увидев Кейти, девочка вскрикнула от радости и со вздохом облегчения и удовлетворения уютно устроилась у нее на коленях под теплым пледом.

– Я боялась, что никогда больше вас не увижу, – сказала она, обнимая Кейти. – Ах, это было отвратительно! Никогда не думала, что поехать в Европу означает пережить такие ужасы!

– Это лишь начало путешествия; вот когда через несколько дней мы переплывем океан, тогда узнаем, что на самом деле означает поехать в Европу. Но почему ты так вела себя, Эми? Плакала и ругала свою бедную маму, когда ей было так плохо. Я весь день слышала через коридор твои крики.

– Слышали? Тогда почему же вы не пришли ко мне?

– Я очень хотела прийти, но мне тоже было плохо, так плохо, что я не могла двигаться. Но почему же ты все-таки капризничала? Ты так и не сказала мне.

– Я не хотела капризничать, но просто не могла не плакать. Вы тоже заплакали бы и закричали – и Джонни тоже, – если бы вас засунули в отвратительную, тесную и душную койку, откуда вам никак не выбраться, и нечего поесть, и никто не принесет воды, когда хочется пить. А мама не откликалась, когда я звала ее.

– Она не могла ответить тебе: ей было слишком плохо, – объяснила Кейти. – Конечно, моя милочка, и тебе пришлось нелегко. Надеюсь, нам больше не придется переживать такие дни. Море теперь гораздо спокойнее.

– Мейбл такая бледненькая, ее тоже тошнило, – заметила Эми, озабоченно глядя на куклу, которую держала в руках. Но здесь ей не может быть уже.

– Ты думаешь, что платье Мейбл не станет уже? – спросила Кейти, умышленно делая вид, что не понимает.

– Так сказала та женщина – толстая, которая заставила меня подняться на палубу. Но я очень рада, что она это сделала. Здесь мне намного лучше; только я все время думаю о бедняжке Марии-Матильде, которая заперта в сундуке в том темном месте. Ей, наверное, тоже плохо, и нет никого, кто объяснил бы ей, что происходит.

– Говорят, что в трюме, ближе ко дну судна, качка ощущается гораздо меньше, – сказала Кейти. – Так что, возможно, Мария-Матильда совсем ее не заметила. Ах, какой аппетитный запах! Хорошо бы и нам принесли поесть.

К этому времени на палубе уже было немало других пассажиров, и Роберт, официант, расхаживал между ними с подносом в руке, принимая заказы к завтраку. Эми и Кейти вдруг почувствовали, что ужасно проголодались; и когда чуть позже миссис Эш с помощью стюардши тоже поднялась по лесенке на палубу, то была изумлена, обнаружив, что они с наипрекраснейшим аппетитом едят холодную говядину и жареный картофель. «Вы были подмастерьями и прошли период ученичества, – сказал им добродушный старый капитан, – и впредь на вас распространяются привилегии морской гильдии». Так и оказалось: после первых двух тяжелых дней никто из пассажиров уже не страдал от морской болезни во время этого плавания.

Выяснилось, что у Эми такой же большой аппетит на занимательные истории, как и на холодную говядину, и, чтобы утолить этот голод, Кейти начала что-то вроде океанской повести в ежедневных выпусках под названием «История Виолетты и Эммы», которую она намеревалась продолжать до прибытия парохода в Ливерпуль, но которая на самом деле не кончалась гораздо дольше. Кейти могла бы дать своей повести и другое, вполне подходящее, название – «Приключения двух маленьких девочек, у которых не было никаких приключений». Так как на протяжении всего этого затянувшегося повествования ни с Эммой, ни с Виолеттой не происходило ничего необыкновенного, Эми тем не менее нашла их совершенно очаровательными девочками и не уставала слушать о том, как они ходили в школу и возвращались домой, как попадали по легкомыслию в неприятные ситуации и выходили из них, как принимали хорошие решения и не следовали им, и о рождественских подарках и угощении в дни рождения, и о том, что они обе говорили и что чувствовали. Первая часть этого не слишком захватывающего романа появилась в тот день на палубе, а потом Эми ежедневно требовала новой главы, и эта история стала главной составляющей ее развлечений во время путешествия.

На третье утро Кейти проснулась и оделась так рано, что поднялась наверх прежде, чем матросы кончили драить палубу. Она присела на верхней ступеньке лестницы в ожидании, пока высохнут мокрые, скользкие доски палубы. Там ее заметил капитан и подошел, чтобы поговорить.

Капитан Брайс был именно таким капитаном, каких обычно находишь в книжках, но далеко не всегда в настоящей жизни. Он был полный, с проседью, смуглый и доброжелательный. Колючие голубые глаза, весело поблескивавшие, когда он бывал доволен, оживляли грубоватое, обветренное лицо. Что же до его манер, то, хоть в них и чувствовалась привычка командовать, они были очень сдержанными и приятными. На своем корабле он был придирчивым начальником, и никто из матросов, находившихся под его командой, ни на миг не осмелился бы поставить под сомнение необходимость исполнять любой его приказ. И все же они любили своего капитана – любили не менее сильно, чем боялись, так как знали, что в случае болезни или иных неприятностей им не найти лучшего друга, чем он.

Кейти и капитан довольно близко познакомились за время своего долгого утреннего разговора. Капитан любил девочек; у него были свои дочки, одна из них в возрасте Кейти, и он охотно рассказывал о ней. Люси, по его словам, была его главной опорой в доме. Ее мать уже давно «хворала», а Бесс и Ненни были еще детьми, так что, когда отец был в плавании, Люси приходилось принимать на себя командование и держать все в полном порядке, не хуже, чем на корабле.