Текст книги "Обретение крыльев"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Подарочек

Матушка спустилась вниз прихрамывая. В каморке и кухонном корпусе она держалась, но, оказавшись во дворе, начинала приволакивать ногу, словно бревно. Тетка и прочие рабыни только головой качали, они считали это хитрой уловкой, о чем и заявляли без стеснения.

– Вот накажут вас стоянием на одной ноге, тогда и будете умничать, – отвечала им мама. – А пока помолчите.

Они и отстали. Замолкали при матушке, но, стоило ей уйти, снова судачили.

Теперь ее глаза постоянно пылали гневом. Иногда она срывалась на мне, но порой ее раздражительность служила во благо. Однажды я застала мать перед лестницей, она объясняла госпоже, насколько трудно ей карабкаться по лестнице в дом, к шитью, а также – в каморку над каретным сараем.

– Не беспокойтесь, как-нибудь справлюсь, – кротко добавила она после причитаний.

А после мы с госпожой наблюдали, как матушка, вцепившись в перила, тащится наверх, то и дело призывая Иисуса.

Вскоре госпожа заставила Принца прибраться в большой подвальной комнате со стороны, выходящей к ограде заднего двора. Слуга перетащил туда матушкину кровать и все ее пожитки, снял с потолка раму для одеял и прибил на новое место. Госпожа объявила, что теперь матушка будет заниматься шитьем в своей комнате, и повелела Принцу принести туда лакированный стол для шитья.

Подвальная комната была размером с три рабьи каморки. Со свежей побелкой и крошечным окном под потолком, в которое виднелись не облака, а кирпичи ограды. Тем не менее матушка сшила ситцевую занавеску. Еще она разжилась картинками плывущих кораблей из какой-то ненужной книги и прикрепила их к стене. Также в новом хозяйстве нашлось крашеное кресло-качалка и ветхий туалетный столик, который мама накрыла салфеткой. На столик она поставила пустые цветные бутылки, коробку свечей, положила кусок сала и оловянное блюдо с кофейными зернами для жевания. Понятия не имею, откуда взялись эти припасы. На настенную полку матушка выложила все наши швейные принадлежности: коробку с лоскутками, мешочек с иголками и нитками, мешок побольше с набивкой для одеял, подушечку для булавок, ножницы, колесико для разметки, уголь, бумагу, измерительные ленты. Отдельно лежали мой латунный наперсток и красные нитки, стащенные из ящика мисс Сары.

Заселившись, можно сказать, во дворец, матушка пригласила Тетку и прочих прийти и помолиться за ее «бедное жалкое жилище». И вот вечером пожаловало много народу, чтобы посмотреть, насколько же оно «бедное и жалкое». Матушка предложила каждому кофейное зерно, позволила рассматривать комнату сколько душе угодно, показала, что дверь запирается на железный засов, продемонстрировала личный ночной горшок под кроватью. Учитывая, какой калекой она была, опорожнять этот горшок выпало мне. Матушка хорошо отыгралась на деревянной трости, которой как-то огрела ее госпожа.

Удалившись с вечеринки, Тетка плюнула на пол за дверью, и Синди, шедшая следом, сделала то же самое.

Самое приятное, что теперь я могла приходить к матушке, не выходя из дома. Едва ли не каждую ночь я, стараясь не скрипеть, кралась из Сариной комнаты по двум лестничным пролетам. Матушке нравился запор на двери. Если она в комнате, дверь наверняка заперта, а когда засыпала, мне приходилось подолгу стучать в дверь.

Матушку больше не заботило, что я покидала свой пост. Она, бывало, распахнет дверь комнаты, втолкнет меня внутрь и снова закроется. Я забиралась под одеяло и просила рассказать о дереве душ, требуя больше подробностей. Думая, что я уснула, она вставала и расхаживала по комнате, вполголоса напевая песенку. В те ночи в ней просыпалось что-то темное и необузданное.

Сутки напролет она сидела в новой комнате с шитьем. Мисс Сара отпускала меня днем, разрешала оставаться с мамой до ужина. Около оконца ощущалось движение воздуха, но в целом в комнате было жарко, как в плавильной печи.

– Займись чем-нибудь, – говорила матушка.

Я научилась сметывать, собирать складки, плиссировать и вшивать клинья. Освоила разные швы. Научилась делать петли для пуговиц и вырезать выкройку по одним лишь меткам.

Тем летом мне исполнилось одиннадцать, и матушка сказала, что подстилка, на которой я сплю наверху, не годится даже для собаки. Мы должны были готовить очередную порцию одежды для рабов. Каждый год мужчины получали по две коричневые рубашки и две белые, две пары штанов, две жилетки. А женщины – по три платья, четыре фартука и по головному шарфу. Матушка сказала, что все это подождет. Она показала мне, как вырезать черные треугольники, каждый величиной с кончик моего большого пальца. Мы их около двух сотен пришили на красные – цвета бычьей крови – квадраты. Еще приладили крошечные желтые кружки – солнечные блики. Затем спустили раму для одеяла и собрали все вместе. Я сама притачала домотканую подкладку, и мы набили одеяло всем ватином и перьями, какие у нас были. Я отрезала прядь своих волос и прядь маминых и засунула внутрь в качестве талисмана. На это ушло шесть вечеров.

Матушка перестала красть, выбрав более безопасные «шалости». Она могла «забыть», что рукава платья госпожи сметаны на живую нитку, и один из них отрывался в церкви или где-нибудь еще. Матушка заставляла меня пришивать пуговицы, не делая узлов на нитке, и они в первый же вечер падали с груди хозяйки. Все слышали, как госпожа громко ругает матушку за нерадивость, а та голосит в ответ:

– Ой, госпожа, помолитесь за меня! Я хочу исправиться!

Не припомню всех пакостей, совершенных матушкой, – только те, что видела сама, – но их было достаточно. Она «случайно» разбивала фарфоровую чашку или статуэтку, стоявшую поблизости. Роняла и шла дальше. Завидев чайные подносы, поставленные Теткой в буфетную для подачи в гостиную, матушка бросала в чайник любую гадость – грязь с пола, шерсть с ковра, плевала туда. Я говорила мисс Саре, чтобы не притрагивалась к чаю.

* * *

В ожидании шторма воздух стал совершенно неподвижным. Все чего-то ждали, а чего именно – непонятно. Томфри сказал, что надвигается ураган, и принял жесткие меры. Принц с Сейбом закрыли все ставни в доме, спрятали рабочие инструменты в сарай и привязали животных. В доме мы убрали с пола на первом этаже ковры и отодвинули от окон хрупкие вещи. Госпожа приказала принести из кухонного корпуса запасы еды.

Ураган налетел ночью, когда я была с мамой в постели. Ветер завывал и швырял в дом сломанные ветки, в темноте шумели листья бесчисленных пальм, и, чтобы услыхать друг друга, нам с матушкой приходилось кричать. Мы сидели на кровати и смотрели, как в окошко, заливая его края, хлещет дождь. К двери подступала вода. Чтобы отвлечься, я громко пела песню собственного сочинения.

 
Через воды и моря
Рыбы пусть везут меня.
Хоть и длинен водный путь,
Мне с дороги не свернуть.
 

Когда шторм наконец утих, мы опустили ноги на пол и поняли, что вода доходит нам до лодыжек. Матушкина комната воистину превратилась в «бедное жалкое жилище».

На следующий день был отлив, вода опустилась, и всех рабов позвали вычерпывать грязь из подвала. На заднем дворе в беспорядке валялись сучья, сломанные пальмовые листья, ведра, конский фураж, дверь уборной – все, что сорвал и разнес ветер. В ветвях раскидистого дуба повис обрывок корабельного паруса.

Закончив прибираться в матушкиной комнате, я решила посмотреть на парус на дереве. Он хлопал на ветру и выглядел странно. Земля под ветками была сплошь синеватой глиной. Я взяла палку и, глубоко вонзая ее в вязкую землю, вывела: «МАЛЫШ, ПОДУЙ В РОЖОК. ХЕТТИ». Я была довольна собой. Когда Тетка позвала меня в кухонный корпус, я быстро затерла слова носком ботинка.

До конца дня солнце высушило землю.

Следующим утром, когда мы с матушкой дожидались в столовой молитвы, по коридору быстро прошла мисс Мэри, а за ней протрусила госпожа. Они направлялись к задней двери.

– Куда это они сорвались? – спросила матушка, опираясь на палку.

Выглянув в окно, мы увидели под дубом Люси, горничную мисс Мэри. На дереве по-прежнему висел парус, мисс Мэри провела госпожу через двор к Люси и указала на землю. Меня будто обдало горячей волной.

– На что они смотрят? – спросила матушка, глядя, как вся тройка наклонилась и уставилась на что-то под ногами.

Люси со всех ног бросилась к дому.

– Подарочек! Подарочек! – заорала она, подбежав ближе. – Госпожа велит тебе немедленно подойти.

Я пошла, хорошо зная, что меня ждет.

В глине спеклись мои слова, взятые из букваря. Размазанный сверху слой растрескался, и показались глубокие расщелины букв.

«МАЛЫШ, ПОДУЙ В РОЖОК. ХЕТТИ».

Сара

Минуло два дня после того, как ураган залил водой весь Ист-Бей до Митинг-стрит. Перед завтраком Бина постучала в мою комнату, в глазах ее читались страх и сострадание, и я поняла, что произошло нечто ужасное.

– Кто-нибудь умер? Отец…

– Нет, все живы. Ваш папенька просит вас в библиотеку.

Приглашение странно подействовало на меня: когда я подошла к туалетному столику, чтобы взглянуть на ленту в волосах, у меня даже колени подгибались.

– Что случилось? – Я поправила бантик, пригладила платье и взглянула на отражение служанки в зеркале.

– Мисс Сара, не знаю, чего он хочет, – покачала она головой, – но мешкать не стоит.

После чего приобняла меня за талию и увлекла из комнаты. В коридоре лежало новое лоскутное одеяло Хетти, будто пришпиленное к полу множеством треугольников. Мы спустились по лестнице и задержались у двери библиотеки. Бина не стала повторять свое: «Бедная мисс Сара». Вместо этого сказала:

– Послушайте Бину. Не плачьте и не убегайте. Будьте молодцом.

Видимо, ее слова должны были приободрить, но они окончательно выбили меня из колеи. Я постучала в дверь, колени снова задрожали. Отец сидел за письменным столом, изучая стопку документов. Волосы его были напомажены и зачесаны назад.

Подняв лицо, он сурово взглянул на меня:

– Ты разочаровала меня, Сара.

Он настолько ошеломил меня, что ни плакать, ни бежать прочь я была не в состоянии.

– Я ни за что не стала бы намеренно вас разочаровывать, отец. Хочу только…

Он взмахнул рукой:

– Я позвал тебя, чтобы ты слушала. Молчи!

Сердце бешено колотилось в груди – вот-вот выскочит.

– Мне сообщили, что твоя служанка-рабыня научилась грамоте. Не вздумай отрицать. Она написала на земле двора несколько слов и даже не забыла имя подписать.

«Ох, Подарочек, нет!» Я отвела взгляд от суровых укоризненных глаз, пытаясь представить, что произойдет дальше. Подарочек слишком беспечна. Нас разоблачили. Однако я поверить не могла, что отец посчитает умение читать непростительным прегрешением. Накажет меня как должно, и, без сомнения, по настоянию матери, а потом смягчится. В глубине души он, конечно, понимает, что ничего плохого я не сделала.

– Откуда, по-твоему, у нее это умение? – спокойно спросил он. – Снизошло как гром среди ясного неба? Или она с ним родилась? Или настолько гениальна, что сама научилась читать? Разумеется, мы знаем, кто обучил девочку, – ты. Ты пренебрегла матерью, отцом, законами штата, даже своим пастором, который настойчиво предостерегал тебя. – Он встал с кожаного кресла, подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки. Потом заговорил более дружелюбно: – Я спрашиваю себя, как ты можешь не повиноваться с такой легкостью и неуважением к старшим. Думаю, причина в том, что ты избалованная девочка, не понимающая своего места в мире, и в этом отчасти моя вина. Я слишком снисходителен к тебе. Моя терпимость позволяет тебе переступать некие границы, как сейчас.

Меня охватил неведомый раньше ужас, я осмелилась заговорить, но горло сжал знакомый спазм.

– …Простите, отец… – зажмурившись, с трудом произнесла я. – Я не хотела вас обидеть.

– Неужели?

Не заметив, что ко мне вернулось заикание, отец вышагивал по душной комнате, читал наставления, а с каминной полки на нас невозмутимо взирал мистер Вашингтон.

– Полагаешь, нет вреда в образованном слуге? В нашем мире есть печальные истины, и одна из них – в том, что читающие рабы представляют собой угрозу. Они будут в курсе новостей, которые могут спровоцировать их на действия, неподвластные контролю. Да, несправедливо лишать их знаний, но существуют другие ценности, которые следует защищать.

– …Но, отец, это неправильно! – воскликнула я.

– У тебя хватает дерзости возражать мне даже сейчас? Нужно было привести тебя в чувство сразу после документа об освобождении Хетти, оставленном у меня на столе, но я продолжал нянчиться с тобой. Подумал, что ты, увидев разорванную бумагу, поймешь: Гримке не разрушают правил и законов, по которым живут, даже если не согласны с ними.

Мне было неловко. Какая же я глупая! Мою вольную грамоту разорвал отец. Отец!

– Пойми меня правильно, Сара. Я буду защищать наш образ жизни и не потерплю бунта в собственной семье!

Когда во время застольных дебатов я высказывалась против рабства и отец с улыбкой поощрял меня, я думала, он оценивает по достоинству мою позицию. Разделяет ее. Но сейчас меня осенило: я была ручной обезьянкой, пляшущей под аккордеон хозяина. Отец веселился. Или, быть может, поощрял мои оппозиционные взгляды только потому, что они помогали остальным отстаивать свою позицию. Или терпел их, поскольку споры заменяли устные упражнения, помогающие дочери преодолеть заикание?

Отец скрестил руки на белой рубашке и вперил в меня взгляд из-под кустистых бровей. В ясных карих глазах не было сострадания, и в тот момент я впервые разглядела отца таким, каким он был: человеком, для которого принципы превыше любви.

– Ты в буквальном смысле совершила преступление, – сказал он и вновь зашагал, медленно описывая вокруг меня широкий круг. – Я не стану тебя наказывать надлежащим образом, но урок преподнесу, Сара. С сегодняшнего дня тебе запрещается входить в эту комнату. Ты не должна переступать ее порог ни днем ни ночью. Ты лишаешься доступа к этим книгам, а также ко всем другим, кроме тех, что выдает мадам Руфин.

«Никаких книг! Господи, прошу Тебя». У меня подкосились ноги, и я упала на колени.

Отец продолжал кружить:

– Ты не будешь изучать ничего, кроме предметов, одобренных мадам. Никаких занятий латынью с Томасом. Не будешь ни писать на ней, ни говорить, ни сочинять. Понятно?

Я просительно подняла руки:

– …Отец, умоляю вас… П-п-пожалуйста, не отнимайте у меня книг… Я этого не вынесу.

– Тебе не нужны книги, Сара.

– …От-тец!

Он вернулся к письменному столу:

– Мне больно видеть, как ты расстраиваешься, Сара, но пути назад нет. Постарайся не принимать все так близко к сердцу.

Из окна доносился грохот подвод и экипажей, крики уличных торговцев. Коммерция жила, невзирая ни на что. За дверью библиотеки ждала Бина, она взяла меня за руку и отвела по лестнице к двери моей комнаты:

– Сейчас принесу вам завтрак.

Она ушла, а я заглянула под кровать, где хранила грифельную доску и букварь. Все исчезло. Книги с письменного стола тоже пропали. Мою комнату обыскивали.

И только когда Бина вернулась с подносом, я догадалась спросить:

– …А где Подарочек?

– О, мисс Сара, то-то и оно. Ее собираются наказать.

* * *

Не помню, как слетела с лестницы.

– Только одна плеть! – кричала вслед Бина. – Госпожа сказала, одна плеть. И больше ничего.

Я распахнула заднюю дверь, оглядела двор. Тощие руки Подарочка привязаны к перилам крыльца кухни, в десяти шагах от нее, уставившись в землю, застыл Томфри с плетью. Шарлотта стояла в колее, пролегающей от каретного сарая к задним воротам, остальные рабы сгрудились под дубом.

Томфри поднял руку.

– Нет! – завизжала я. – Нееет!

Он неуверенно повернулся ко мне с облегчением на лице.

Потом раздался стук материнской трости по стеклу верхнего окна, и Томфри поднял усталые глаза. Кивнув, он опустил плеть на спину Подарочка.

Подарочек

Томфри сказал, что старался не бить изо всех сил, но от удара у меня содралась кожа. Мисс Сара сделала примочку из бальзама на основе рома господина Гримке, а матушка протянула мне фляжку:

– На, выпей.

Я почти не помню боли.

Рана зарубцевалась быстро, а вот обида мисс Сары разгоралась все сильней. Она опять стала заикаться и очень тосковала по книгам. Несчастная девочка!

Это Люси наболтала мисс Мэри о моей писанине под деревом, а мисс Мэри побежала жаловаться госпоже. Я всегда считала Люси глупой, но она просто хотела угодить мисс Мэри. Я так и не простила ее и не знаю, простит ли мисс Сара свою сестру, потому что эти кляузы изменили жизнь моей юной госпожи. С ее занятиями было покончено.

Наши уроки чтения тоже прекратились. У меня была сотня слов, но, пошевелив мозгами, я могла прочесть гораздо больше. Время от времени я повторяла алфавит для матушки и читала ей слова с картинок, прикрепленных на стену.

* * *

Однажды я пришла в подвал и увидела, что матушка шьет детскую распашонку из муслина с сиреневыми ленточками.

– Да, на подходе новый Гримке, – сказала она, заметив удивление на моем лице. – Где-то зимой ожидается. Госпожа не рада. Я слышала, как она говорила хозяину, что это будет последний ребенок.

Закончив подрубать маленькую распашонку, матушка порылась в мешке из рогожи и вытащила небольшую пачку чистой бумаги, чернильницу и гусиное перо. Я знала, что все это она украла.

– Зачем ты продолжаешь воровать?

– Хочу, чтобы ты кое-что написала. Пиши: «Шарлотта Гримке имеет разрешение на перемещение». Ниже поставь месяц, оставь место для числа и подпишись «Мэри Гримке» с какой-нибудь завитушкой.

– Прежде всего я не знаю, как писать «Шарлотта». И не знаю слова «разрешение».

– Тогда напиши: «Этой рабыне можно перемещаться».

– Зачем тебе понадобилась такая бумага?

Она улыбнулась, обнажив щель в передних зубах:

– Эта рабыня собирается странствовать. Но не волнуйся, она всегда будет возвращаться.

– Что ты собираешься делать, когда тебя остановит белый и попросит пропуск? И догадается, что его написал ребенок.

– Тогда постарайся написать не как ребенок.

– А как ты перелезешь через стену?

Матушка подняла взгляд к окну под потолком, которое было не больше шляпной коробки. Я понятия не имела, как она в него протиснется, но, если понадобится, намажется гусиным жиром. Я написала матушке пропуск, потому что ей страшно хотелось его получить.

После этого она стала пропадать на один или два вечера в неделю. Уходила ранним вечером и возвращалась затемно, не объясняя, где была. Не говорила, как выбиралась со двора и как попадала во двор. Правда, мысленно я проследила ее маршрут. Расстояние между стеной дома и оградой напротив оконца – не больше двух футов. Протиснувшись в окно, она могла прислониться спиной к стене дома, а ногами упереться в ограду и залезть на нее, после чего спрыгнуть на землю с другой стороны.

Обратный путь – другой. Лежит он, вероятно, через задние ворота, в которые въезжали и выезжали экипажи. Матушка возвращалась, когда было безопасно и темно, и могла незамеченной взобраться на подножку. И всегда приходила до барабанного боя, возвещавшего комендантский час. Я с ужасом представляла, как она где-то там скрывается от городской стражи.

Однажды, когда мы дошивали одежду для рабов, я высказала свои соображения о том, как она днем вылезала из окна, а в темноте возвращалась через ворота.

– Ну разве ты не умница! – ответила мать.

Краем сознания я представляла ее с ремнем, затянутым вокруг лодыжки и накинутым на шею.

– Не делай этого больше, – взволнованно упрашивала я. – Пожалуйста. Ладно? Тебя могут поймать.

– Знаешь что, в твоих силах мне помочь. Если кто-нибудь здесь хватится меня, поставь ведро рядом с цистерной, чтобы я увидела его от задних ворот. Сделаешь это для меня?

Я испугалась еще больше:

– А если ты его увидишь, что сделаешь – убежишь? И бросишь меня?

Я расплакалась.

Она погладила мои плечи, как делала всегда:

– Подарочек, детка. Я скорей умру, чем брошу тебя, ты же знаешь. Если замечу ведро у цистерны, буду предупреждена об опасности, вот и все.

* * *

У белых вновь начался светский сезон, и мы с матушкой не успевали справляться со всеми платьями и сюртуками. Вдобавок она без разрешения нанялась работать на стороне. Я узнала об этом после ужина, когда мы стояли посредине заднего двора. Мисс Сара весь день была не в духе, и я подумала, что больше всего на свете меня волнуют две вещи: подавленное состояние Сары и мамины вылазки через окно. Но тут матушка достала из кармана жетон раба. Нанимая раба, хозяин должен купить у города жетон, а я знала, что господин Гримке таковых не покупал. Заиметь поддельный жетон – это хуже, чем украсть зеленый хозяйкин шелк.

Я рассматривала его – маленький медный прямоугольник с отверстием в верхней части, чтобы можно было крепить к одежде. И выгравированные слова. Я долго пыталась произнести их, пока наконец не получилось: «При-слу-га».

– Прислуга! – воскликнула я. – Номер сто тридцать три. Тысяча восемьсот пятый год. Где ты его взяла?

– Все это время я ведь не бездельничала, а искала работу.

– Но у тебя здесь столько работы, что и вдвоем не справиться.

– И я за нее ничего не получаю, так ведь? – Она забрала жетон и опустила в карман. – У Тома, раба Рассела, есть своя кузня на Ист-Бей. Госпожа Рассел разрешает ему работать по найму весь день и забирает только три четверти заработка. Он сделал мне жетон, скопировал с настоящего.

Я была одиннадцатилетним ребенком, но сразу поняла, что кузнец не просто какой-то добряк, оказавший услугу. Зачем ему рисковать?

– Я собираюсь шить капоры, платья и лоскутные одеяла для леди с Куин-стрит, госпожи Аллен, – сообщила матушка. – Сказала, что меня зовут Перл и я рабыня массы Дюпре, который живет на углу Джордж-стрит и Ист-Бей. Она спросила: «Ты имеешь в виду французского портного?» И я ответила: «Да, мэм, он теперь не загружает меня и отпускает работать по найму».

– А вдруг она проверит твою историю?

– Не станет старая вдова ничего проверять. Сказала только: «Покажи жетон». – Матушка гордилась жетоном и собой. – Госпожа Аллен будет платить мне за каждую вещь. Ее две дочери хотят, чтобы я шила одежду их детям.

– Как ты собираешься справляться со всей этой работой?

– У меня есть ты. И ночные часы.

Матушка жгла так много свечей, работая в темноте, что пристрастилась тащить их из любой комнаты, где бы ни оказывалась. Глаза ее начали косить, а кожа вокруг них собиралась мелкими морщинками. Она изматывалась, но душа ее успокоилась.

Матушка приносила деньги домой и засовывала в мешок из рогожи. Я днем и ночью помогала ей с шитьем – в любую минуту, когда не прислуживала мисс Саре. Приготовив заказы для вдовы, матушка вылезет, бывало, из окна и отнесет свертки к ее двери, где получит ткань для нового заказа. Потом дождется темноты и прошмыгнет в задние ворота. Дни были длинными, и опасный бизнес процветал.

* * *

Однажды теплым январским вечером госпожа послала Синди в подвал за матушкой – на новом хозяйском платье не держались розетки – и, разумеется, матушка была в это время за оградой. Уходя, она не запирала засов, понимая, что, если не ответит на стук, госпожа заставит Принца снять дверь с петель. И как она объяснила бы пустую комнату, запертую изнутри?

Весть о пропавшем рабе разлетается молниеносно. Когда я услышала новость, сердце ушло в пятки. Госпожа колокольчиком созвала всех во двор к задней двери.

– Если вы знаете, где сейчас Шарлотта, то обязаны мне сказать, – изрекла она, положив руки на большой живот.

Ни звука. Госпожа устремила взор на меня:

– Хетти! Где твоя мать?

Пожав плечами, я сделала вид, что озадачена:

– Понятия не имею, госпожа. Сама хотела бы знать.

Госпожа приказала Томфри обыскать кухонный корпус, прачечную, каретный сарай, конюшню, сарай для инструментов, уборную и комнаты рабов. Велела прочесать каждый уголок во дворе и даже наклонный желоб, по которому лошадям подавалось сено. Сказала, что, если матушка не отыщется, Томфри придется сверху донизу обшарить дом, веранду и декоративный сад.

Госпожа позвонила в колокольчик, призывая вернуться к работе. Я заспешила в комнату матушки – проверить мешок из рогожи. Деньги были на дне, под набивкой. Потом я прокралась на улицу и поставила рядом с цистерной ведро. Солнце спускалось с небес, окрашивая их в цвета абрикоса.

Томфри занимался поисками, а я заняла позицию в переднем эркере второго этажа и ждала. Начало смеркаться, я выглянула в окно и увидела, как матушка поворачивает за угол. Она направилась прямо к парадной двери и постучала.

Я бросилась вниз по лестнице и оказалась у входа одновременно с дворецким. Он открыл, и матушка сказала:

– Дам тебе полдоллара, если впустишь меня. За тобой должок, Томфри.

Через миг она стояла на площадке, Томфри запер дверь. Я обвила шею мамы руками.

– Скорей, что мне делать? – спросила она у дворецкого.

– Некуда тебя спрятать, – ответил он. – Госпожа заставила меня обыскать каждый уголок.

– Но только не крышу, – вставила я.

Томфри проверил, нет ли кого, а я отвела матушку на чердак, показала ей лесенку и люк.

– Когда они придут, скажи, что было очень тепло, ты пришла сюда посмотреть на гавань, легла и уснула.

Тем временем Томфри объяснял госпоже, что забыл при поисках о крыше и точно знает – Шарлотта один раз там бывала.

Госпожа, тяжело дыша, ждала с тростью у подножия чердачной лестницы. Я притаилась у нее за спиной и дрожала от возбуждения.

Матушка, поеживаясь и рассказывая вздорную историю моего сочинения, спускалась по лестнице.

– Я считала тебя не такой тупой, как прочие, Шарлотта, – сказала госпожа, – но ты меня разочаровала. Заснуть на крыше! Ты могла свалиться на улицу. Крыша! Чтоб ты знала, это абсолютно запрещенное место. – Госпожа подняла трость и опустила ее на матушкин затылок. – Отправляйся к себе в комнату, а утром после молитвы нашьешь розетки на мое новое платье. Ты стала очень небрежно шить.

– Да, мэм.

Матушка поспешила к лестнице, помахав мне рукой. Может, госпожа и заметила, что матушка обходится без палки и не хромает, но ничего не сказала.

Когда мы вошли в подвал, матушка закрыла дверь и задвинула засов. Меня трясло, но она была само спокойствие.

– Я необыкновенная женщина, а ты необыкновенная девочка, – сказала она, потерев затылок, – и мы не станем расшаркиваться перед этой бабой.