Текст книги "Вода камень точит"

Автор книги: Сю Фудзисава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Коити, ну, давай же…

Тело Тамаки извивается, вторя каждому его толчку. Левой рукой она выхватывает заколку и встряхивает головой. Волна ее длинных волос устремляется вниз, и тяжелый их запах добавляется к аромату ее тела и духов.

Живое существо в теле женщины. Миясэ вспомнилась планария – маленькое плоское существо, материал о котором он как-то собирал для своей статьи. Живет оно в пресной воде, размером около двух сантиметров. Отрезанная часть легко вырастает вновь, как хвост у ящерицы. Еще вдруг пришли в голову ассоциации с индийским плосколобом[10]10
  Плоская рыба размером около 50 см, широкая голова которой постепенно переходит в узкий хвост.


[Закрыть], или с фантастическим «сыном земли» – змеей, обитающей в горах. Все это представлялось чем-то гладким, скользким, наподобие человеческого эмбриона. И такое крохотное животное живет в теле Тамаки и управляет ее движениями. Представив во время соития, что он обладает самой планарией, которая забралась в матку Тамаки, Миясэ почувствовал, что силы его иссякают.

Тяжело сопя носом и сложив губки бантиком, Тамаки оборачивается назад. Начавший плавать в океане ее тела, Миясэ скользит взглядом по спине выпятившей перед ним зад женщины.

– Коити, ты о чем-то другом думаешь?..

Тамаки специально говорит слащавым голосом, как будто ничего не замечает. Взяв свой член в руки, Миясэ пытается проторить дорожку внутрь ее тела. Ее пропитанные любовной влагой жесткие черные волосы щекочут пальцы. Миясэ кажется, что Тамаки осознанно выбрала путь обычной домохозяйки. Она, конечно, понимает, что семейная жизнь пока еще его особенно не прельщает, но уверена, что, когда брак будет заключен и ему придется играть роль мужа или отца, он выбросит из головы студенческие мысли. И не важно, где он будет работать – в «Компанимару» или в газете «Свастика». Она думает, мужчины не понимают, в чем заключается счастье.

Кошка бродит среди книг… Кажется, это Аполлинер[11]11
  Гийом Аполлинер (1880–1918) – французский поэт-авангардист.


[Закрыть].

Аполлинер… Когда впервые за десять лет он произнес имя этого поэта, холодок пробежал по его коже. И одновременно покраснели кончики ушей. Он подарил сборник его стихов девушке по имени Юка, которую любил в студенческие годы. Вспомнив картинку на обложке, Миясэ подумал, что только ему одному могло прийти в голову такое воспоминание в момент, когда он прижимался своим поникшим членом к заднице стоявшей перед ним раком женщины.

Под мостом Мирабо тихо Сена течет, такая вот была картинка.

«Не опоздание, а просто поздний выход на работу», – успокаивал себя Миясэ.

Каждый раз, когда в начале одиннадцатого он входил в метро на линию Тодзайсэн, в воздухе чувствовалась какая-то расслабленность, как будто здесь заблудилась весна. Усевшись на краешек сиденья для пожилых и инвалидов и устремив неподвижный взор на непрерывно скользящие за окном крыши домов, Миясэ всегда вспоминал свои первые впечатления о воздухе Токио.

Это был запах плесени, Миясэ снимал комнатушку в четыре с половиной татами в районе Асагая. Его соседом был старик, который каждое утро начинал с дешевого сакэ. В комнате у Миясэ имелись: купленный у друга за десять тысяч иен магнитофон с поломанной правой колонкой, тумбочка немыслимого оранжевого цвета, тостер, покрытый сантиметровым слоем свалявшейся пыли, использованный презерватив с прилипшими к нему черными волосинками, завернутый в розовую салфетку, и др. Когда Миясэ вспоминал свою каморку, в нос ему ударял запах плесени. Этот запах был повсюду вблизи его жилья, и, только выйдя на солнышко, он чувствовал смену воздуха, принюхиваясь к своему телу, хранившему этот запах.

На полу вагона вздрагивают тени редких пассажиров. Глядя на них, Миясэ издает ка-кой-то утробный звук. Вчера ночью, расставшись с Тамаки, он вернулся в свою квартиру, которую снимал в районе Мусаси-Коганеи, и самоудовлетворился. После этого он принялся обдумывать схему рассадки гостей и, плеснув в стакан из бутылки, махнул виски со льдом. У него было такое чувство, что в голове беспорядочно раскачиваются две огромные гири. Когда же в своем движении они описывали крутую дугу, его тянуло на рвоту. Начал вспоминать лица важных гостей, которых необходимо было во что бы то ни стало пригласить. Образы некоторых из них непроизвольно вызывали обильное слюноотделение, отчего Миясэ пришлось несколько раз сглотнуть.

От входной двери редакционного офиса на Такаданобабе слышится визгливый голос Нисикавы. Миясэ, не затягивая галстук, непринужденно входит внутрь помещения, попутно он прихватывает со стеллажа свежий номер газеты.

– Эй, Миясэ, Миясэ!

В голову ударил острый запах чернил. В этот миг ему вспомнились первые дни работы и вечная усталость в пальцах от перелистывания шершавых страниц. Обыденность.

– Ой, какая беда-то случилась, ой, беда-а-а-а!

В поле зрения Миясэ – расстроенные лица сидящих за серым стальным столом его коллег, Найто и Мурой. О трагедии красноречиво говорят опущенные уголки рта Мурой, Найто тупо уставился в одну точку, ведающий распространением Кавабэ озабоченно запихивает газету в бумажный конверт. Миясэ переводит свой взгляд на захваченную со стеллажа газету, машинально выискивая опечатки, и в этот момент слышит:

– Ты что-то всегда опаздываешь. Уже час, как должен быть на работе. В чем дело?!

Это кричит Нисикава, тыча ему в нос черной ручкой.

– …Извините… а в чем, собственно, дело? Что за беда такая? – говорит Миясэ, убедившись, что нет опечаток на полосе, за которую он отвечает.

– Да Ламос этот, ну, собака господина Игараси из Мегуро. Может, оставим все как есть?

Ламос? А, это собака, про которую напечатали некролог с сообщением о месте похорон. Миясэ снова переводит взгляд на Найто, ответственного за эту статью. Тому всего двадцать четыре года, только закончил экономический факультет университета, одет в аккуратный серенький костюмчик, но есть в нем гниль какая-то. Наверное, бабы у него еще нет, вот семя и застоялось, как в глухом пруду. Уставившись в одну точку на столе, Найто пальцами левой руки загибает и разгибает уголки новых гранок.

Можно было без лишнего шума напечатать статью Найто как есть. Это все вина Нисикавы.

– На следующей неделе опубликуем статью с исправлениями и извинениями. Больше ничего не остается.

– Дело-то в том, что господин Игараси известный человек в Обществе любителей мелких животных. Что там ни говори, а в скверную мы попали историю.

– Пожалуй, больше всего не повезло кинологу Игараси, который сам отдал концы.

Нисикава на мгновение перестал теребить подбородок и укоризненно посмотрел на Миясэ. Слышно его дыхание, и губы только шевелятся.

– Ну и попали… – сварливым тоном говорит Нисикава, почесывая ручкой затылок, затем швыряет ее на стол. Живо представив себе вытекшие в колпачок чернила, Миясэ несколько раз сглатывает скопившуюся во рту слюну.

– Да, похоже, попали.

Я временно приостановил рассылку газеты, но на перепечатку день-то уйдет, как ни крути, и те, кто живет вдали от Токио, могут не успеть на похороны. Что они тогда скажут о нашей газете?!

«Если бы сейчас случилось землетрясение, мы бы, как-нибудь выкрутились», – подумал Миясэ, но вовремя спохватился и промолчал.

Тяжело сопя, Нисикава с Найто направились к небольшой ширме в глубине комнаты, и, как только они скрылись из виду, Миясэ скривил рот в беззвучной улыбке. Периодически из-за ширмы доносился голос Нисикавы – вот так влипли! Наверное, он с десяти утра твердит это Найто и Мурой. «Нудный тип… Но пусть талдычит, им еще повезло – мог бы вообще уволить!»

Запоздалая стрекоза с отвисшими лапками, в которых запутались грязные пушинки, бьется о принтер.

С характерным звуком пружинит продавленный, но сохранивший упругость резиновый коврик на полу, и открывается входная дверь.

Миясэ складывает и засовывает в карман пиджака свой галстук, который держал в руке. В корректорской на четвертом этаже не изменилось вчерашнее расположение столов, однако сегодня здесь совсем другие люди. Миясэ кивает головой Окуде, распорядителю программ типографии «Тайё». Тот поворачивает свою с проседью, коротко подстриженную голову и слегка посмеивается. Наверное, всем уже известно об анекдотическом происшествии в газете «Компанимару» – перепутали, кого хоронить будут, собаку Ламоса или ее хозяина.

Разминувшись с сотрудником, державшим обеими руками пустой чайник, Миясэ неторопливо осматривается. «Да, в четверг-то поспокойнее было, сегодня, в пятницу, даже присесть негде», – думает Миясэ в поисках свободного места. Как и вчера, в типографию приехали люди из разных газет, разного возраста, по-разному одетые, а воздух тяжелый, как в вагоне метро.

– …Требования по регистрации в сети отелей «Серебряная звезда»… Видите ли, это гостиницы для престарелых, следовательно, необходимо обеспечить им диету с уменьшенным содержанием соли, создать условия для передвижения инвалидов, ну и все остальное…

«Похоже, это говорит сотрудник газеты с ориентацией на владельцев отелей или же на престарелых», – думает Миясэ, стоя рядом с длинным столом.

На него посматривает сидящий за столом человек лет за тридцать с телефонной трубкой в руках. Миясэ отводит взгляд и устремляет его в глубь помещения. Тут-то он и замечает помахивающего ему рукой Савамуру в темных очках из газеты «Мёдзё», расположившегося за деревянным столом.

– Чегой-то ты вдруг сегодня пожаловал? – доносится до слуха Миясэ, когда он садится на указанное Савамурой свободное место. А сосед Миясэ, очевидно из газеты, обслуживающей ювелирные салоны, красной ручкой правит верстку рекламы колец с жемчугом, занявшей все пять столбцов.

– Да ничего особенного, перепечатка части тиража. Отложили на день распространение…

Упершись локтями в стол, Савамура беззвучно смеется, не изменяя геометрии своего рта. Темно-коричневый твидовый пиджак, под ним – черная водолазка, с которой, по мнению Миясэ, совершенно не гармонируют темные очки в золотой оправе.

– Ты как-то неважно выглядишь, устал, что ли?

«Да за кого ты меня принимаешь?» – проносится в голове у Миясэ, но все же он кивает в ответ головой. Алкоголь-то уж точно выветрился, а может, это усталость от вчерашнего онанизма? В самый разгар секса с Тамаки конец безнадежно опал, и как он ни реанимировал его – все без толку. Так и вернулся восвояси и перед тем, как залезть в ванну, кончил на журнальную картинку. Это была фотография девушки в кафе на фоне красных осенних листьев.

– Савамура-сан, а вы-то почему сегодня?..

– Да я почти половину недели здесь бываю. Я тебе раньше не говорил, что ли? Покойничков поджидаю. Вот за этим столом. Открою тебе служебную тайну: у меня в каждой больнице есть свои люди, чуть что – сразу мне звонят. Я пишу данные, а если нужна фотка башки покойного, то нанимаю рассыльного на мопеде – одна нога здесь, другая там, – и в набор. Как два пальца об асфальт!

Савамура снимает очки и аккуратно кладет их на стол. В его остром взгляде из-под нависших век затаилась усталая улыбка. Когда наблюдаешь за ним, создается впечатление, что он отрешен от остального мира. Возникают ассоциации с травой, с бумагой или какими-то растениями, чье присутствие в этом мире выражено очень слабо. Но это не так… Возможно, к пятидесяти все такими становятся, а может быть, эта мудрость есть следствие его необычной работы. Или, наконец, такова излучаемая этим человеком аура, размышляет Миясэ.

Он вынимает из кармана пиджака сигарету и вставляет ее в слегка поджатые губы. Прищурив один глаз, он прикуривает от одноразовой зажигалки и швыряет ее на стол. Заметив, что взгляд Савамуры следует за скользящей по столу зажигалкой, он делает быстрый вздох. Тамаки всегда ругала его за манеру бросать вещи. Будь то зажигалка, шариковая ручка, пакетик с аспирином или же компьютерная дискета – все слетало с кончиков его пальцев.

– Одно дело – в сердцах швырнуть деньги или телефонную трубку, а когда ты так поступаешь с обычными вещами, ты как бы пренебрегаешь мнением окружающих, – говорила Тамаки.

– Что мне каждый раз задумываться над такой ерундой? – со смехом парировал Миясэ, но вдруг посерьезнел, подумав об опасном своеволии своих пальцев. В такие минуты Тамаки всегда глядела на него искоса, фокусируя свой взгляд где-то у него за головой. Миясэ даже нравилось такое выражение ее лица.

– Миясэ, ну и длинные у тебя пальцы. Прям, как лапы большого паука…

Выпуская дымок тонкой струйкой, Миясэ поднял глаза на следящего за его пальцами Савамуру.

– Да, в самом деле… Мне это многие говорят, – отвечает Миясэ и чувствует, как потеют его руки под пристальным взглядом Савамуры – словно тот подглядывает за чем-то неприличным.

– Пожалуйста… Не смотрите так. Мне, право, стыдно, – говорит Миясэ, стараясь избавиться от завораживающего взгляда Савамуры, и чувствует, как краснеют кончики его ушей. Ему показалось, что на мгновение он заглянул в бездонную пропасть сознания собеседника, и его взгляду открылся поражающий воображение сгусток чужой памяти. Конечно же, Миясэ не мог проникнуть ни в образ мыслей Савамуры, ни в тайны его памяти, он лишь почувствовал, как внутри его головы разлилась черная и горькая смола. «Да, Савамура уже прожил долгую жизнь, не то что я», – думает Миясэ.

Пожевывая фильтр сигареты, он делает затяжку. И в этот момент:

– «Компанимару», третья линия, «Компанимару», третья линия, – хрипит динамик телефона внутренней связи.

– Да, пожалуйста, – говорит Савамура, указывая на стоящий рядом с ним телефон, но Миясэ предпочитает воспользоваться аппаратом журналиста из газеты, связанной с ювелирными салонами.

– Привет, уже на месте? Как там с номером?

От голоса Нисикавы лицо Миясэ рефлекторно кривится. Савамура не преминул это отметить – уголком глаза Миясэ видит, как дрожат его плечи. Тот буквально давится от смеха, прикрывая рот обеими ладонями.

– Прошу тебя! Мы тут напортачили, надо исправить! Поторопитесь! Уже звонили, интересовались, вышел ли тираж. Дело плохо, совсем никуда…

В телефонной трубке слышится музыка из агитационной машины ультраправых, которая, по-видимому, приближается к окнам редакции на Такаданобабе. Нисикава пытается перекричать ее. Миясэ отстраняет трубку от своего уха и, закрыв глаза, спокойно кладет ее на рычаг.

В его голове остаются лишь истошные крики правых и военный марш.

– Вот ведь как получилось. Перепутали-таки собаку с человеком! – доносится до слуха насмешливый голос старожила типографии «Тайё», когда Миясэ проверяет фотографии на новую статью, сидя за столом на третьем верстальном этаже.

– А по мне, так один черт.

Старик сидит на табуретке, будто кол проглотил, и курит. Это единственный оставшийся наборщик во всей типографии.

– Да, неудобно перед собакой, – отвечает Миясэ, глядя в глаза старику. Выцветшие седые волосы того напомажены и зачесаны назад. Ходили слухи, что за долгие годы работы со свинцовыми литерами его ноздри срослись от горячих металлических испарений.

«Настоящим мастером не стать, пока не расплавится перегородка между ноздрями». Эти слова Миясэ слышал от наборщика фотографий Сасады. Почти все сотрудничающие с типографией газеты сдавали в набор фотографии и дискеты. После наклейки фотобумаги фотолитография производилась офсетной печатью. В штате состоятельных газет имелись специалисты по проявлению и печатанию фотографий.

– Эй, старый! Только и знаешь, что табак курить, скоро совсем из ума выживешь!

Это Сасада, проходя за спиной Миясэ, кричит сидящему в глубине зала старику.

– Ах ты, сопляк! – отвечает тот, замахиваясь окурком.

Наблюдая за ними, Миясэ кисло улыбается. Ленивая перебранка типографщиков мало волнует его, просто досадно, что пришлось выходить на работу во внеурочный день, пятницу, только из-за того, что кто-то перепутал в статье собаку с человеком.

– Миясэ-сан, а вот ваша фирма…

Эти слова Сасада говорит каждый раз при встрече с ним. Раньше они со стариком отвечали за набор, а сейчас он и литер-то не касается. Только когда играют на интерес в «чет или нечет». Миясэ несколько раз видел их после работы на втором этаже, когда, попивая сакэ, они вытягивали литеру из глубокой чашки и угадывали четность черт изображенного на ней иероглифа.

– Миясэ-сан, а вот ваша фирма… ну, этот сотрудник-то, Кавабэ-сан, уж очень он нерасторопный. Не мог бы он чуть быстрее присылать нам текст рекламы, а то телится и телится. Высылал бы разом, мы бы здесь в момент все разбросали, раз – и готово. Давно бы сидели в харчевне, ели бы кимчи и запивали пивком.

Сейчас начнет свою шарманку крутить про то, как каждый месяц откладывает по пять тысяч в сельхозкооперативе, расскажет про Корею, про молодых телок, про секс и в заключение поведает о том, как прощался с бабой, угостив ее лапшой с пельменями.

– Это… Миясэ-сан! Познакомь ты меня с какой-нибудь молоденькой телочкой. Пихну разок-другой туда-сюда, всего делов-то. Ну что, у твоей подружек, что ль, нет? У тебя самого девчонка-то есть? Мне вот скоро уже полтинник стукнет, без молодого сока совсем никак – засыхаю, одним словом. Давай, приводи свою с подружкой, соберемся где-нибудь на четверых – я угощаю. Навернем кальби[12]12
  Мясо на ребрышках, корейское блюдо.


[Закрыть], закусим кимчами, а? Я вот пухленьких люблю, чтоб часто дула на горячую лапшу и сильно потела.

Посмеиваясь, Миясэ смотрит сверху на толстенького Сасаду с высоты своих ста восьмидесяти с гаком. Похоже, что тот находит отдых лишь в удовлетворении простых плотских желаний. Если бы Миясэ позволил, он, наверное, был бы не прочь перепихнуться и с Тамаки. В конце концов, это говорит лишь о том, что мужик он крепкий.

– Так передай насчет рекламы этому Кавабэ, пусть не тянет резину! – говорит он напоследок, забыв, что только что сам занимался пустопорожней болтовней, и поворачивается к Миясэ широкой спиной. На его серой рабочей рубашке большим языком расползлось пятно пота.

– Дуть на лапшу и потеть, – бормочет Миясэ, проверяя фотографии. Теперь лишь осталось приклеить изготовленную вчера фотопластину морды Ламоса на свободное белое место. Пожалуй, золотистый ретривер будет даже посимпатичнее своего владельца.

Стоило ему ступить на ржавое железо палубы, как по ней стали разбегаться какие-то насекомые. Они похожи на корабельных жуков, что облепляют береговые волнорезы. Встревоженные вибрацией от шагов Миясэ, они устремились к бортам и к квадратной дыре в палубе с таким шумом, будто по ней протащили холщовый парус.

Засунув руки в карманы брюк, Миясэ прогуливается, по накренившейся палубе. В ожидании выхода номера из печати он всегда проводил время на останках баржи для очищения сточных вод, видневшейся из окон типографии под пожарной лестницей.

Накренившаяся оранжевая палуба под углом входит в мутную воду канала. В просветах воды Миясэ замечает несколько маленьких рыбок. Стараясь удержаться на ногах, он осторожно спускается по металлическим плитам, сбоку от квадратной дыры. В ней тоже скопилась темная вода, а внутри, наверное, попискивает бесчисленное множество укрывшихся там насекомых. Добравшись до борта, Миясэ с коротким стоном садится на палубу.

Под лучами ноябрьского солнца железо нагрелось, будто кто-то только что сидел на нем. Настроение самое прекрасное. Плеск воды у борта, как под перевернутым стаканом, словно массирует затекшие части головы. Миясэ ложится на бок. На мгновение его ослепляет яркий блеск, он закрывает глаза и следит за солнечным зайчиком, медленно сползающим по внутренней стороне век.

Доносящийся из типографии монотонный звук ротационной машины смешивается с криком чернохвостых чаек и шумом вертолета, садящегося на крышу здания вдалеке… Весь этот фон существует отдельно от привычной жизни, в теле ощущается легкость.

– Эх… вот так бы… навсегда… – бормочет Миясэ, положив руку под голову. Еще дальше за каналом – комбинат. Взгляд Миясэ устремляется еще дальше, на парящее в небе облако с фиолетовым оттенком. «Наверное, где-то совсем в другом месте кто-то тоже наблюдает за этим облаком», – приходят в голову Миясэ всякие бессвязные мысли. Скорее всего, оттуда оно выглядит совсем по-другому, но наверняка сейчас еще кто-то смотрит на это облако и думает о своем.

Миясэ пытается представить молодую женщину, живущую в старом многоквартирном доме. Да, это точно она сейчас смотрит на фиолетовое облако, выйдя на балкон третьего этажа за еще чуть влажным бельем. В темноте васицу позади нее мигают красные и зеленые огоньки подсветки черного CD-проигрывателя, который совсем не вписывается в традиционный японский интерьер. Женщина задумалась. Над городом Прага плывет облако, которое видит другая женщина. Постукивая высокими каблуками по холодным плитам каменной мостовой, она идет покупать фарфоровую куклу в подарок недавно разведенной подруге. И ее давно вышедшие из моды в Японии длинные черные сапоги, и почему-то пахнущая мускусом квартира, которую она снимает в каменном доме, навевают на мысль, что не вернуться ей больше в Токио. Поглядывая на слоистые фиолетовые облака в пепельно-сером небе, она думает, что где-то над Японией плывет облако, которое видно с каменной лестницы женского монастыря, затерянного в горной глуши. Скорее всего, женщина в Праге с радостью бы поменялась местами с той, что живет в убогой монашеской келье, а та, что стоит на балконе в Токио, – с той, что идет по Праге. А сам думающий об этих женщинах Миясэ сидит сейчас на останках баржи для очищения сточных вод.

Явственно представив фигуру, обнаженное тело, волосы на лобке под трусиками снимающей с балкона свое белье женщины, Миясэ в тоске нахмурил брови. Какая-то сплошная ерунда в голову лезет… Однако нельзя сказать, что он ненавидел минуты своего погружения и барахтанья в таком вот неизвестном, тесном сосуде. Фиолетовое облако на горизонте, слегка изменив форму, плыло на запад.

– О чем думаем?.. – неожиданно раздался за спиной Миясэ прервавший его фантазии голос.

Обернувшись, он увидел поднимающегося на борт судна Савамуру в коричневых спортивных туфлях.

– Да так, ничего особенного…

– Однако лицо что-то уж слишком серьезное…

От слепящего солнца фигура Савамуры казалась совсем черной. Только его лицо освещалось бликами, отраженными от воды канала. Покряхтывая, он уселся рядом с Миясэ. Кожа на руках Миясэ покрылась мурашками, возможно от дуновения ветерка, пробежавшего по водной глади. Вот так вот и уселись два здоровых лба на затонувших останках ржавой баржи, да еще и уставились в одну сторону. Может, и мурашки-то у него выскочили из-за стыда при осознании всей комичности этой картины.

– Понимаю, на пороге тридцатилетия в голову часто лезут разные мысли. Я не на своем месте, пора бы сменить работу или же… в глубине души появляются ростки странных, неведомых прежде желаний, вкусов. Нужно терпеть. Терпеть.

Да какое ему, собственно, дело! Возглас негодования замер на устах Миясэ при виде пляски солнечных бликов на лице Савамуры. Казалось, что это кишат размножающиеся амебы. Нет, это пропадающие и возникающие вновь трупные пятна, подумалось Миясэ. Наверное, и мое лицо выглядит так же. «Да мне-то какое дело», – пронеслось в его голове, но все же он чуть подался назад, отстраняясь от солнечного света.

– Как бы там ни было, Миясэ… давай переходи ко мне. Работа несложная, зарплата хорошая…

Достав из внутреннего кармана жилетки солнечные очки, Савамура со вздохом нацепил их себе на нос. В темных стеклах отразился искаженный силуэт Миясэ, как в перевернутом бинокле. Глядя на свое изменившееся почти до неузнаваемости отражение, Миясэ, тем не менее, был твердо уверен, что это именно его фигура пленена темными стеклами Савамуры. Миясэ уставился на кромку палубы, ласкаемую набегавшей волной. Несколько окуньков, высунув голову из воды, тыкались в приставшие к железу водоросли.

Послушав некоторое время плеск волн, Миясэ обернулся:

– Зачем… зачем вы стараетесь меня переманить?

Над солнечными очками Савамуры шевельнулись брови.

– Зачем, говоришь? Да есть у меня к тебе кое-какой интерес.

– …Интерес?

Миясэ не мог понять, что имеет в виду его собеседник. Ему было не понятно, что значит интерес в отношении малознакомого человека. Интерес к успеху фирмы или же личный дело понятное. Если же говорить о личном интересе, то, что это значит в приложении к его персоне, что в нем самом может быть объектом интереса? Тамаки, например, в нем нравились рост, угрюмая неуклюжесть и почти полное отсутствие честолюбия. Как же быть в том случае, когда один мужчина проявляет интерес к другому? Нет, корни такого интереса, скорее всего, кроются в мрачном характере Савамуры, который не способен чему-нибудь радоваться.

– Одним словом, есть у меня к тебе интерес.

– Савамура-сан… может быть, вы меня переоцениваете… Я-то…

Миясэ выдыхает через нос и устремляет свой взгляд на комбинат за каналом.

Такое скверное чувство, будто по спине ползает бесчисленное множество насекомых. За деревянным столом неподвижно сидит мужчина в ожидании информации о покойниках, в нос бьет запах только что отпечатанных газет. В просторном суматошном зале четвертого этажа он, находясь как бы в пещере, спокойно дышит, распространяя вокруг себя тепловатый смрад. Он напоминает средневекового ученого-затворника, окруженного черепами и пыльными томами древних книг.

– Возможно… переоценил. Тебе ведь и тридцати еще нет. Впрочем, это не важно.

От странных слов Савамуры у Миясэ все поплыло перед глазами, но он счел невыгодным как-то реагировать на них. Он лишь рассмеялся про себя, подумав о том, что ведет торг с человеком, до которого ему и дела-то нет. В глаза ему сверкнула золотая оправа солнечных очков Савамуры.

– У меня есть весьма странное хобби… Посмертная маска живых людей… Я рефлекторно представляю себе лицо собеседника после его смерти. Ну, это, конечно, связано с моим детством в семье буддийского монаха. Когда мы жили в городе Ямагата, мне приходилось частенько видеть лица покойников.

– Это нехороший интерес. Какая-то плохая привычка.

Он заметил, как из-под темных очков в уголках глаз Савамуры выступили морщинки.

– Моя молодая сотрудница тоже часто так говорит. Наша бухгалтерша…

От известия, что в газете «Свастика» работают молодые девушки, Миясэ обалдел от изумления. Ему казалось, что офис такой газеты заполнен одними стариками, не важно, как они работают – весело, энергично, или в угрюмом молчании.

– Как бы там ни было, исход жизненной борьбы запечатлен на лице покойника. Ведь при жизни-то люди мало что из себя представляют. Так, клубок ненужных забот. Делают дурацкие газеты, например. Что это, по-твоему, за драгметаллы или вступительные экзамены, а? Что за домашние любимцы – идиотизм, не правда ли?

– Сейчас говорят не любимцы, а четвероногие друзья.

– Что? Ах, извините… Одним словом, хочу сказать, что при жизни человек ничего из себя не представляет.

Миясэ пристально смотрит на свое отражение в темных очках Савамуры. Где-то в глубине угадывались веки собеседника, но его зрачков совсем не было видно.

– Но, Миясэ… Миясэ-сан! Выражение твоего лица и весь твой облик заслуживают особого уважения. Совсем не могу представить себе твою посмертную маску. Попросту говоря, ты как будто уже умер. Вообще ничего нет. Такой здоровяк… и ничего… Это моя похвала, пойми правильно.

Внутри зарождалось недовольство. Миясэ нарочно подставил свое лицо солнечным бликам, отражавшимся от поверхности канала; сощурив глаза, он видел множество ярких светил сквозь свои ресницы. Ничего нет, так? Щупальца коварной насмешки тянулись к нему, обволакивали тело. Вообще ничего нет, – вот так вот брякнуть с бухты-барахты! Да нет же, здесь кроется нечто совсем другое. И вот это-то Савамура и пытается скрыть под личиной насмешки. Да он актер! Гляди, как он театрально склонил голову, поблескивая стеклами очков.

– Послушайте, Савамура-сан…

Тут Миясэ слышит какой-то лязг за своей спиной. Отчаянно заскрипела шаткая пожарная лестница типографии.

– Савамура-сан, да отзовитесь же наконец!

Обернувшись, Миясэ увидел Окуду, смотрящего на них сверху, облокотившись о перила четвертого этажа.

– Ах вот вы где! Уединились и секретничают – это до добра не доведет! Короче, покойничек нарисовался. Звонят вам. Давайте поторапливайтесь. Третья линия.

Увидев наконец Окуду, Савамура нарочито бодро крикнул: «Понял!» – и высоко поднял руку.

– Покойник, говорят. Надо идти. Потом продолжим наш разговор.

Покряхтывая, Савамура поднялся и отряхнул свои вельветовые штаны. Затем снял очки и, помаргивая глазами, положил в карман пиджака. Встав на ноги с рыдающим возгласом, он облегченно выдохнул, будто кончил. Миясэ плюнул в мутную воду канала.

Через приоткрытые губы сверкает белая эмаль зубов.

Придерживая левую ногу Тамаки правой рукой, Миясэ вкладывает свой корень в ее пушистое основание. Другой рукой он обнимает ее за тонкие плечи и касается губами выступившей на белой шее вены. От неожиданного прикосновения та рефлекторно сокращается, и Миясэ нежно лижет это место на ее шее.

Для самого Миясэ было загадкой, что же в Тамаки так притягивало его. Воспылав желанием к ее плоти, коже и теплу, он затащил ее в васицу, когда она только собралась делать приборку. Чувствуя, что, несмотря на удивление, Тамаки ждет его, Миясэ стал сдирать с нее одежду со страстью голодного маньяка. В тусклом свете люминесцентной лампы над мойкой он лишь едва различал силуэт ее тела, но когда глаза Миясэ привыкли к темноте, стал хорошо виден даже узор на раздвижной перегородке в форме листьев дерева гингко.

Крепко обняв девушку, он стал с силой входить в нее. Постанывая, она часто дышала. Влажное дыхание Тамаки проникало прямо в уши Миясэ, и ему почему-то привиделся глухой лес.

Тишина, а вокруг какой-то шелест. Ему показалось, что он слышит, как соки, смешавшись, поднимаются по капиллярам трав и деревьев. И только в самом центре леса полная тишина, настоящий вакуум. Ему вспомнился виденный в детстве по учебному телевидению Эн-эйч-кэй фильм о сказочном лесе, из чащи которого неожиданно открывается овальное небо.

– Лес…

– …Лес?

– Я вижу… и там только мы с тобой…

Тамаки с несвойственной для женщины силой обнимает Миясэ за шею, теперь уже из его груди вырывается вздох. Женское тело превращается в пружинистую почву. С закрытыми глазами Миясэ кажется, что он погружается в сужающуюся воронкой щель с загнутыми внутрь краями. Земля вот-вот разверзнется под мощными ударами сваи, как вдруг, пропитанная влагой, она становится снова твердой и крепко обволакивает его орудие. В небе над лесом проносится дыхание Тамаки.

В слабом свете лампы рельеф ребер и груди Тамаки напоминает гладкую поверхность пустыни лунной ночью. Разрывая песок нетерпеливой рукой, он добирается до основания бархана плоти, впивается зубами в его твердую покрасневшую вершину и зарывается носом в тепло подмышки девушки.

– Коити… в меня…

Наткнувшись своим орудием на твердую землю, Миясэ вдруг оказывается в озере бананового масла среди лесной чащи. С каждым движением его тела в это озеро падает блестящая капля. «И к чему мне все это видится», – спрашивает он сам себя. Чем глубже он погружается в плоть Тамаки, тем ближе становится к своей сути.