Текст книги "Одиннадцать восьминогих"

Автор книги: Святослав Сахарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Клянусь не предавать

Весь вечер Пим провалялся на диване. Он не делал уроков. Он опоздал в булочную. В ушах его гудел колокол. Зойка. Почему есть счастливые люди, такие, как Лидия и Виктор, и несчастные, такие, как Ксанф?

Вчера Лидия Гавриловна и Виктор приходили в музей. Они стояли рядом с Пимом и не заметили его. Виктор тронул губами руку Лидии Гавриловны и сказал: «Тёплая». – «А вот и нет!» – сказала Лидия Гавриловна и счастливо засмеялась. Отец никогда не целует рук матери. А у неё тоже тёплые руки. Люди по-разному понимают счастье. Отец плавает месяцами, на несколько дней приходит домой. Для него эти дни – счастье. А мать? «Вы счастливая, – часто говорит ей Язиха. – Он привозит вам такие кофточки!» Мать их почти не носит. В письмах отца тайком от Пима она исправляет ошибки…

По низкому потолку бродили светлые полосы. Вчера на Морском бульваре сняли волейбольную сетку, Последние солнечные дни.

Зойка уезжает через два дня. Он будет писать ей. «Клянусь не предавать Корсонеса…» Клянусь не предавать друзей, и своей страны, и всего, о чём мы говорим, и людей, у которых мы учимся жить… Сергей. Таких, как Сергей, тоже нельзя предавать…

Когда мать пришла, Пим спал. Он спал в ботинках, в рубашке, в брюках. Смятая куртка лежала на полу. К рукаву прицепился голубой ершистый колосок. Их много у больницы, на кладбище, на футбольном поле, в школьном дворе. Всюду, где любила бывать Зойка.

Зойка уезжает через два дня…

Как дела, космонавт?

Сегодня похороны Ксанфа…

Зойка сидела на камне у дома и ждала, когда Николай Иванович вернётся с кладбища.

Из-за дома вприпрыжку выбежал Язик^ Правая рука его была сжата в кулак.

Завидев Зойку, Язик подбежал к ней.

– Как дела, космонавт? – спросила Зойка.

– А правда, все бабочки – клетчатые? – спросил Язик и заглянул Зойке в глаза.

– Правда.

– И нерв у них есть?

– Есть.

– Значит, они хотят жить! – грустно промолвил Язик и разжал маленький потный кулак.

В кулаке лежала голубянка. Длинные, как у стрекозы, крылья были смяты, голубое пыльцевое пятнышко растекалось по ладошке.

Зойка осторожно, щепотью взяла крылатое тельце.

– Принеси коробок, – сказала она, – мы её похороним. Язик вернулся через минуту.

– Мама сказала, что я сожгу дом, – сказал он.

– Хорошо, я сама похороню её, – сказала Зойка. – Я обещаю тебе.

Машина работает хорошо

В день Зойкиного отъезда Пим после школы не пошёл домой.

– Помогать не надо, мы сами, – сказала Зойка.

… Сейчас из подъезда выносят её вещи… Пим пошёл в комнату, где стояла машина.

Там были Виктор Петрович, Степан и Рафик.

– А вот и Меньшиков! – обрадовался Виктор Петрович. – Пришёл-таки. Я знал, что ты придёшь. Тут, дорогой мой, такие дела! Мергерян и Марокко уже профессора!

– Дважды два всё ещё пять? – спросил Пим. Виктор Петрович подошёл к машине и набрал кнопками две двойки.

– Умножаю!

Он включил умножение. Лампочки погасли, и вместо них зажглась одна на третьей дощечке с краю.

– Два во второй степени – четыре, – довольный, произнёс Виктор Петрович. – Машина работает хорошо. Так какая наука самая интересная?

– Математика, – сказал Пим.

– И кем ты будешь?

– Историком… Виктор Петрович, вы идёте на вокзал?

На вокзале

Провожать Зойку пришёл весь класс. Сначала молчали. Потом начали качать Телякова.

– Он, что ли, у вас уезжает? – спросила проводница.

– Он, – ответил Пим.

– Холодно будет ему в рубашке: за Орлом снег. И нестриженый, какой срам!

Николай Иванович, понизив голос, говорил Виктору и Лидии Гавриловне:

– Суд назначен на декабрь. Главное, чтобы Хлыст не запутал Сергея. Лжесвидетельство и прочее. В случае чего поднимем всю школу – он ведь учился у вас, пойдём в горком..

Время тянулось медленно. Наконец радио объявило:

– До отхода поезда осталось пять минут! Стали прощаться.

Взрослые целовались. Девчонки облепили Зойку. Люда всхлипнула.

– Лидия Гавриловна, можно, я и мальчиков поцелую? – спросила Зойка.

Девчонки взвизгнули.

– Конечно, нет, – ответила Лидия Гавриловна и засмеялась.

Зойка бросилась ей на шею. Потом подошла к Телякову и звонко чмокнула его в нос. Николай Иванович захохотал. Когда очередь дошла до Пима, Зойка тронула сухими губами его щёку и тотчас же отошла.

У Пима отчаянно заколотилось сердце. Он отвернулся. Раздался гудок. Поезд медленно тронулся.

Поеду обратно…

С вокзала шли втроём: Толик, Степан и Пим. На Большой Корабельной их догнал Виктор Петрович.

– А где Лидия Гавриловна? – спросил Толик.

– Она пошла в методкабинет.

– Виктор Петрович, я уезжаю, – сказал Степан.

– Что? – Виктор Петрович остановился.

– Батьке здесь не нравится, в совхоз хочет. Кончу седьмой класс – и уедем.

Пим удивлённо покрутил головой.

– А ты оставайся у нас, – сказал он, – мать разрешит. Её попросить только.

– Та ладно, – сказал Степан. – Поеду! Виктор Петрович покачал головой.

– Ты, Стёпа, подумай, – сказал Толик. – Пим верно говорит… А ты на тракторе можешь?

– Могу.

– Вот здорово!

Толик присвистнул, поднял с земли камешек и швырнул его в воробья.

Виктор Петрович постоял, повернулся и пошёл куда-то в сторону.

– Стёп, – сказал Толик, – будешь уезжать, башмаки продай. К ним шипы набить, такие бутсы выйдут – блеск!

Очень скоро

Третье письмо. Оно лежало распечатанное. На столе.

«Здравствуйте, Мария и Пётр! Пишу наверное последний раз. Потому что возвращаемся на нашу родную советскую землю. Очень это получилось скоро не вышло и полного года. А ведь на переоборудование успели сходить в Калининград и сходить на Кубу успели. Снова мы у ганских берегов. Ищем тунца. Хвост у него полумесяцем, Сам с белугу. Рыба очень вкусная. Старший механик обещает в ганском порту Тема на берег отпустить непременно. Прошлый раз стояли мы в этом порту, так у меня движок барахлил и не пошёл я на берег. Движок мой динамо крутит. Как без него? Очень прошу тебя Пётр хорошо учиться, потому что душа у меня не спокойна. Если вздумаешь ружьё подводное сделать подожди меня. Когда ставишь на него пружины клёпку надо делать, сноровку надо иметь, и пружин у тебя таких нет. Целую вас обоих вот и увидимся

Ваш отец Иван».

Лена

Пим вышел во двор. Двор, по которому ветер клочьями нёс побуревшую траву.

Вспрыгнув с разбегу на плоский инкерман, Пим качнул камень. Из-под инкермана выкатилась синяя жужелица, волоча сломанные задние ноги, обползла камень и снова спряталась под него.

Со стороны слободы степью подходил Сергей.

– Я к тебе, – сказал он. – Учебник надо. По алгебре.

– Зачем?

– В вечернюю школу поступил,

– А море?

– Потом. Ты Лену не видел? Пим нахмурился.

Хлопнула дверь.

Из подъезда вышли Лена и Эдик. На Лене было голубое с широкими рукавами пальто. Она смеялась, то и дело трогала Эдика за руку. Эдик был в гражданском пиджаке, без фуражки. Он взял Лену под локоть, и они пошли через двор.

Проходя мимо Сергея, Лена отвернулась.

Лицо у Сергея было бледным.

Эдик отпустил Ленин локоть и подошёл к Сергею.

– Так, брат, случилось, – негромко сказал он и положил Сергею руку на плечо. – Ты извини, но факт…

Сергей тихонько снял его руку. Эдик потоптался и пошёл догонять Лену. Они ушли к остановке.

Сергей неловко повернулся, задел локтем Пима и тоже пошёл прочь.

Он снова шёл степью. К слободе.

Шёл, опустив руки и подняв плечи. Тяжёлые плечи штангиста.

Зима

Зима началась в ноябре. Без снега, без холодов.

С моря на город поползли бесконечные вереницы туч. Серые нити дождя повисли до самой земли. Море заштормило.

По Приморскому бульвару, по Исторической горке летели белые, как хлопья снега, бумажки. Они кружились между пустыми киосками, сбивались у подножия акаций в маленькие сугробы.

Заколоченные крест-накрест досками, стояли пустые летние кинотеатры, рестораны и кафе-мороженое «Юг».

У газетных ларьков с утра выстраивались очереди. Радио передавало тревожные известия. Враги свободы грозили вторжением зелёному острову в океане.

Что такое Куба?

Был забыт футбол. Была забыта машина. На каждом уроке Толик задавал учителям вопрос:

– Что такое Куба?

Зинаида Фёдоровна сказала, что Куба – это знамя международной пролетарской солидарности…

Виктор Петрович сказал, что Куба – это остров площадью 114,5 тысячи квадратных километров, вытянутый в юго-восточном направлении…

Лидия Гавриловна сказала, что Куба – это сложная смесь испанской культуры с культурой негров, а также культурой истреблённых завоевателями индейцев…

Даже Теляков понял, что Куба – это очень много.

Война

Раньше Пим не задумывался над тем, что такое война.

У отца на спине был шрам. Розовый шрам, под которым сидело раздробленное и повёрнутое набок ребро. «Севастополь!» – говорил отец. «Он еле ходил!» – объясняла мать. Она познакомилась с отцом в госпитале.

У Зойки отец умер рано. В первый год войны он попал в плен. В фашистском лагере его били колючей проволокой. С тех пор до самой смерти отец болел. «Он был бы сейчас совсем молодой», – говорила Зойка. В рассказах матери отец всегда был молод…

В защиту Кубы провели сбор.

Лидия Гавриловна сказала, что только отличной учёбой седьмой «а» может помочь далёкому острову.

Толик рассказал про Николая Ивановича и про восставших солдат, расстрелянных на галечном пляже. Он говорил полчаса.

Степан сказал, что обещает вместе с Мергеряном составить для машины программу умножения на число «пи»…

– Так какая всё-таки у вас была повестка? – спросила Пима после сбора Зинаида Фёдоровна.

– Против войны, – подумав, ответил Пим.

Один-ноль

Слободские сражались зло. Два края, перебрасывая друг другу мяч, рвались к воротам. Вратарём был Толик. Один раз его уже сбили.

В траве за его воротами стоял будильник.

Восьминогие играли всемером.

Шёл второй тайм.

Прямо по центру бежал Пеца. Он был в старых, но зато настоящих бутсах; Толик выбежал вперёд. Пеца обвёл его. Мяч, подпрыгивая на кочках, катился в пустые ворота.

Пим бежал наперерез. Он не успевал дотянуться ногой до мяча. Закрыв глаза, он бросился на мяч и прижал его руками к земле.

На поле стоял крик. Радостно вопили слободские. Толик кричал: «Не было руки!»

Рука была. Мяч установили в одиннадцати шагах от. ворот.

Бил Пеца.

Он разбежался. Удар! Шип задел землю, тресь! – отскочила подошва, мяч не торопясь покатился к Толику.

– Нету!

ВОСЬМИНОГИЕ, ВПЕРЁД!

До конца матча оставалось две минуты. Пим подхватил мяч и помчался с ним к штрафной площадке противника. Справа от него несся Степан. Сзади, отдуваясь, трусил Теляков. Пим Паснул вправо. Степан пригнулся и изо всех сил пустил мяч вдоль ворот. Мяч попал в голову Телякову– бац! – и влетел в ворота.

Гол!!

Телевизор охнул и сел. Из глаз его текли слёзы. Восьминогие бросились обнимать его. Не успели мяч донести до центра, как из травы заливисто грянул будильник.

Матч закончился. Один-ноль.

– Эй! – крикнул Толик. Сбившись в кучу, слободские уже покидали поле. – Как зовут вашу команду? Даём телеграмму в Москву.

– «Слобода», – сказал Рафик, счастливо улыбаясь.

От кучки слободских отделился Пеца и, хромая, пошёл прямо на Пима. Теляков на всякий случай отбежал в сторону.

– Знаешь что, – сказал Пеца и поморщился, – давай одной командой играть, а?

– Конечно! – Пим радостно засмеялся. – Конечно, одной! У вас сколько человек?

– Четыре. Остальные не хотят.

К вечеру холодало. Закапал и перестал дождь,

– Нам как раз четверых не хватает, – сказал Пим. – Будем тренироваться всю зиму, а весной подадим заявку. На кубок дворовых команд. Идёт?

Он повернулся к восьминогим. Те стояли молча.

– Забыл? Батя весной уезжает. В совхоз. А я в Симферополь, в интернат, – сказал Степан. – Виктор Петрович устроил. Он в Облоно раз пять ездил. Хороший интернат – для математиков.

Рафик вздохнул.

– И я уезжаю, Пим, – сказал он. – В Ереван, к дедушке. Очень он нас зовёт.

Руденки переглянулись.

– Мы тоже не будем, – сказал Костя. – У нас теперь шахматы три раза в неделю. И английский. Нам и так сегодня от мамы влетит.

Толик и Теляков вопросительно посмотрели на Пима. Пим грустно кивнул.

– Ну ладно. Раз никто не может… Кончился наш футбол. Пошли? – предложил он,

– Пошли!

Никак нельзя

Море было настороженное. И тихое. ^ Багровое солнце медленно опускалось за горизонт. Багровый диск, надвое пере резанный тонкой облачной полосой.

Берег чернел. Длинные тени тянулись от корсопесских утёсов в степь.

На берегу у колокола стояли Виктор Петрович и Лидия Гавриловна.

Они стояли молча. Тесно, рядом, плечами касаясь друг друга.

Они смотрели на море.

Далеко за горизонтом проходила гроза. Ома шла не торопясь, погромыхивая, тускло светя зарницами.

– Как взрывы… – не то спрашивая, не то объясняя сказала Лидия Гавриловна.

Виктор Петрович кивнул.

За их спинами в развалинах протяжно закричала птица.

– Витя. – тихо сказала Лидия Гавриловна, – неужели война может быть снова?

Виктор Петрович без улыбки посмотрел на неё.

– Не думаю, – медленно сказал он.

– Ведь нельзя. Никак нельзя, – шепнула Лидия Гавриловна и ещё теснее прижалась к его плечу.

– Войны не будет. Я обещаю тебе, – серьёзно сказал Виктор Петрович.

Под обрывом щёлкнул камень-Виктор Петрович заглянул вниз.

У самой воды, поскрипывая галькой, шли семь теней. Семеро мальчишек возвращались домой.

Они шли цепочкой, шагая след в след.

Одиннадцать восьминогах… Команда, о которой мечтал Пим. Их никогда не было больше семи…

Проходя под колоколом, Пим поднял голову и увидел: у колокола стоят двое взрослых. Мужчина и женщина. Стоят плечо к плечу и внимательно смотрят на него – Пима.