Текст книги "Третья линия (СИ)"
Автор книги: Святослав Логинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Святослав Логинов
Третья линия
– Тревога! Тревога! К оружию! – крик протяжный и уныло неубедительный, тем не менее, не позволяющий отвернуться и уснуть, забыв о нём, не обратив на дурной вопль внимания.
Зимней, да и осенней ночью в городе тихо. Случайная машина просверлит фарами темноту, уличные фонари не светят, а словно разливают по асфальту застывший холодец. Подвыпившие компании предпочитают веселиться в тепле. Осенью и зимой криков со двора не услышишь, разве что всерьёз припёрло кричащего. Раз в жизни Виктор Аркадьевич слышал орёж, прорезавший морозный воздух: «Женщины! – отчаянно неслось со двора, – вы тут спите, а моя Валя рожает!»
Такое бывает редко и никто на такой крик наряд полиции не вызовет.
А вот летом и майской весной со двора такое доносится, что хоть уши ватой закладывай.
Виктор Аркадьевич поднялся с жаркой постели, вышел на балкон. Одинокая субтильная фигура выплясывала посреди двора, взывая к спящим. Вроде бы не пацан, но и до взрослого парня не дотягивает… сплошное недоразумение, что есть сил, будило город: «Тревога! К оружию граждане!»
Как такой дурик поднимет город на борьбу неясно кого с непонятно чем?
Смутный отблеск осветил на мгновение двор и пропал бесследно. Три часа ночи, какая может быть тревога?
Виктор Аркадьевич наклонился всматриваясь. Так и есть, патрульная машина прибыла утихомиривать хулигана. Теперь до утра во дворе будут порядок и спокойствие.
– Тревога! Вставайте!
Двое патрульных ухватили крикуна под мышки, поволокли к выезду. Ноги безвольно чертили след по асфальту.
Хлопнула дверца, мигнул свет фар, заурчал мотор и пала тишина.
Ну, вот, теперь можно лежать, наслаждаясь покоем.
Виктор Аркадьевич вернулся в постель, улёгся, через минуту с отвращением скинул жаркое одеяло. Нет, так спать невозможно. Жара изводит окончательно.
Угораздило оруна перебудить жителей среди ночи. Теперь мучайся. Пойти, что ли, душ принять? Или на улицу прогуляться…
Виктор Аркадьевич щёлкнул резинкой пижамных штанов, поправил курточку, из которой выпирал волосатый животик, сунул ноги в домашние тапочки, опустил связку ключей в карман пижамы и вышел на лестницу.
Пижама, вроде бы считается приличным костюмом, но днём в ней по улице не походишь. Ночью – тоже, но кто тебя выследит в три часа пополуночи? Гуляй на здоровье.
Двор залит почти дневным светом. Вот-вот встанет солнце, уже отметившее отблесками высотки. И куда ни глянешь, нигде ни единой души. Только на детской площадке что-то виднеется, такое неожиданное, что зрение отказывает, не позволяя понять, что там вырисовывается.
Подошёл ближе. Девочка лет трёх сидит в песочнице и сосредоточено лепит куличики. Целые ряды изготовленных куличей выстроились, словно танковая колонна и стремятся вырваться за пределы песочницы. Сразу видно, девочка трудится давно и занята серьёзно.
– Что ты тут делаешь? Тебе спать пора!
Девчушка подняла взгляд, кивнула, соглашаясь.
– Хорошо. Хоть один доброволец, но есть. Идём.
Какой доброволец? Толстый дядька в пижаме и мягких тапочках! И ребёнок, наверняка голодный, которому спать пора, а не в добровольцев играть.
– Ты где живёшь?
– Там.
Кивнула на соседнюю парадную.
Это хотя бы что-то. Виктор Аркадьевич взял девчушку за руку, радуясь, как послушно та поднялась. Никаких формочек и совочков у девочки не было; просто она отряхнула ладошки и пошла.
Парадная пятиэтажного дома без лифта. Поднимаешься, словно к себе домой, никакой разницы со своей лестницей не увидишь. В углу лестничной площадки примостилась табуретка, и на ней сидит старуха. Спит или просто зажмурилась, словно кот в засаде?
– Маньяк! – проскрипел старушечий голос. – Куда ребёнка потащил? Давай его сюда и убирайся прочь!
– Не отдавай меня ей, – пискнула девочка.
– Это твоя бабушка?
– Это ничья бабушка. Она тут караулит.
Виктор Аркадьевич наклонился, поднял ребёнка на руки. Почему-то он ни на секунду не усомнился в происходящем. Принято верить взрослому, а не младенцу, но не среди же ночи на городской лестнице. Если ребёнка зашвырнуло туда в такое время, значит, тому были причины.
– Маньяк! – старуха протянула руки с длинными пальцами, напоминавшими переваренные сосиски. – Отдай дитя, маньяк!
Подъезд соседний с тем, в каком жил Виктор Аркадьевич, и, значит, должен быть точно таким же, но почему-то после третьего этажа они очутились сразу на крыше. Здесь стоял крошечный пластмассовый вертолётик. Такие продаются в магазинах детской игрушки: пультик управления величиной с ладошку, электромотор, пара пальчиковых батареек. Такие вертолёты легко запускаются, выписывают виражи, не слушая управления, и также легко ломаются. В кабину, пока вертолётик цел, можно посадить игрушечную собачку или обезьянку, но уж никак не что-то большее.
Девочка мгновенно залезла внутрь. Хлопнула дверца.
– Садитесь быстрее!
Раздумывать было некогда. Там, откуда они только что выбрались, появились худые старушечьи лапы с невероятно длинными сосисками пальцев.
– Маньяк…
Мотор затарахтел, крыша косо ушла вниз. Город поплыл под механизмом, который, кажется, вообще не должен был подниматься в воздух. Светлые прямоугольники домов, пустынные линии проспектов, заводские трубы, обозначенные красными огоньками. Ярко-зелёная точка двигалась в стороне, прокладывая свой маршрут.
– Ещё кто-то из наших летит, – произнесла юный пилот. – Должно быть, Арик, он вечно меня старается подстраховать.
– Тебя-то как зовут, чудо поднебесное? – спросил Виктор Аркадьевич.
– Ариша. Я думала, меня все знают.
– Я, вот, не знаю. Я вообще ничего не понимаю, даже как сюда попал и зачем.
– Это, как раз, понятно. Ты добровольцем вышел на зов.
– Какой я доброволец? Я даже в армии не служил. Белый билет.
– А когда понадобилось, услышал зов, встал и пошёл.
– И что я буду делать в вашей команде? Хорош вольноопределяющийся: пузо впереди на метр шествует. Здоровья, опять же, никакого. Думаешь, пенсии таким, как я, за красивые глаза дают?
Ариша бросила косой взгляд в зеркальце над приборной доской.
– А я бы не отказалась от такой пенсии, что за красивые глаза. Лётчики говорят, у меня глаза ничего.
Глаза у Ариши были выше всех похвал, японские аниматоры иззавидуются, и эта подробность придавала происходящему оттенок нереальности.
Вертолёт неожиданно тряхнуло, город и редкие предутренние облака кувырнулись, поменявшись местами, перед глазами промелькнули несколько тёмных росчерков. Коротко ударила очередь. Один из противников вспух взрывом, за миг до которого Виктору Аркадьевичу почудилась в кабине сбитой машины фигура лётчика. Потом, словно из ниоткуда свалился зелёный летун, только что бывший в непредставимом далеке, и ещё один тёмный закувыркался, теряя крыло.
– Ха! – голосила Ариша, – не вышло на дармовщинку!
Ничего себе, дармовщинка! Третий тёмный развалился в воздухе и на этот раз там наверняка кто-то был.
Праздничный, красивый, так и не проснувшийся город ложился под вираж, будь в небе настоящее сражение, народ давно проснулся бы в ужасе, но взрывы и пальба были слышны только Виктору Аркадьевичу и его пилоту.
Солнце, тишь, благодать. Четыре утра белой ночи. Любимый город спит и видит сны.
Большущая связка воздушных шариков: белых, синих, красных, торжественно поднималась в зенит, увлекая лозунг: «Мы открылись!» У кого-то унесло праздничную рекламу.
– Есть! – выдохнула Ариша, ныряя в цветную арку.
Дуга, раскрашенная в цвета российского флага, надвинулась, словно распахнутые ворота, и город исчез, современная панорама сменилась лесными просторами, пятнами то ли лугов, то ли полей, как это видно с борта взлетающего лайнера. Деревья, лужайки замелькали, сменяя друг друга, высота падала, как то бывает у самолётов, но никакой посадочной полосы не обнаружилось, пейзаж перестал мелькать, вертолёт, вспомнив о своей природе, мягко опустился перед одиноко стоящим домиком.
– Прибыли! – довольно сообщила Ариша.
– Тёмные за нами сюда не прорвутся?
– Вот ещё! Их давно всех сбили, дыма не осталось.
– Дела… – протянул Виктор Аркадьевич, вспомнив лётчика в горящей машине. – Весело у вас тут.
Очевидно, Ариша поняла, о чём подумалось мирному пенсионеру, потому что она тряхнула чёлкой и сказала:
– Нет там никого, и не было. Одни тени. Их псевдобабка, ты её видел на лестнице, за нами пустила. Если бы ты испугался, принялся меня за руки хватать, тогда не знаю, как бы выкрутились. А ты молодцом держался.
Виктор Аркадьевич вспомнил, как он держался. Сидел, что примороженный. Таких молодцов к самолёту на сто шагов подпускать нельзя.
Зелёная машина вынырнула из-за леса, мягко приземлилась рядом с красным вертолётом. Хлопнул колпак, на землю спрыгнул парень лет четырнадцати-пятнадцати, удивительно похожий на Аришу. Стащил перчатки, не глядя, бросил в кабину и направился к дому.
– Брат? – догадливо спросил Виктор Аркадьевич.
– Выше бери – боевой товарищ. – Ариша приподнялась на цыпочки и поспешно спросила: – Ой, а тебя как зовут? Мне же вас знакомить надо…
Чёрт побери! У них тут, надо полагать, у всех армейские прозвища, один он, как дурак в пижаме на голое тело.
– Арик, – представился парень. – Истребитель.
Как себя обозначить? Пенсионером? С какой стороны ни глянь, неловкость получается.
Так ничего и не придумав. Виктор Аркадьевич произнёс:
– Новенький я. А зовут – Виктор… – хотел на этом остановиться, но язык сам договорил отчество: – Аркадьевич.
– Это его дом будет! – торжественно возгласила Ариша.
– Круть! – в голосе истребителя не слышалось ни малейшей насмешки. – То есть, у нас теперь третья линия обороны есть. Здорово! Ну, мы покажем лепунам почём фунт лиха. Будут знать, каково без спросу соваться!
Одинокий домик, не то заброшенный хутор, не то лесничество, а на деле – третья линия обороны, и он, Виктор Аркадьевич, в гордом одиночестве держит эту оборону от неведомых лепунов. Есть чем гордиться и о чём задуматься.
Дом оказался ничуть не заброшенным. Две комнатки, кухня, разделённые русской печью, сени с лестницей на чердак. У печки на шестке изобилие всякой посуды: горшков, чугунов, кастрюль. Во дворе небогатый запас дров, пустующий загон не то для поросёнка, не то для козы. А вообще, двор просторный, места полно, есть куда поставить хоть Аришин вертолёт, хоть Ариков истребитель.
Хозяйством Виктор Аркадьевич заниматься умел и когда-то любил. Потом, за годы семейной жизни городская супруга отучила его от деревенских радостей. Теперь дом, нежилой, но не заброшенный пахнул чем-то полузабытым, но желанным.
– Там деревня, – махнул рукой Арик. – Живут обычные старики, человек десять. Котыч днями приедет, он покажет и со всеми познакомит.
«Котыч» – запало в память ещё одно имя. Не хватало, чтобы Котыч был лохмат и хвостат.
Ариша вовсю хозяйничала в доме. Полы она схватилась подметать голиком и подняла страшенную пыль. Голик Виктор Аркадьевич отнял и обещал наломать свежей берёзы, благо ещё не поздно.
В горнице на комоде стоял старенький телевизор «Садко». Кружевная салфетка покрывала его, создавая фальшивое впечатление уюта. Такой же точно телевизор с такой же кружевной накидкой стоял дома у Виктора Аркадьевича. Телеящик никогда не включался, оставаясь напоминанием о давно умершей жене, которая, кажется, не пропускала ни единого сериала.
– Работает? – спросил Виктор Аркадьевич, которому подобный признак цивилизации был напрочь не нужен.
– Отчасти.
Ответ, не согласующийся с обликом маленькой девочки, оставил в недоумении.
– Что значит: «отчасти»?
Ариша щёлкнула переключателем. Появилась чёрно-белая картинка, хотя, «Садко», кажется, был цветным телевизором. С полминуты Виктор Аркадьевич рассматривал смутно знакомую комнату и пожилого товарища в этой комнате находящегося. Потом до него дошло.
– Это что же, он мою городскую квартиру показывает?
– Ага! – с удовольствием согласилась Ариша.
– А это, значит, я?
– Не совсем. Видишь ли, ты ушёл к нам, и там тебя теперь нет. А люди не должны пропадать так просто. В результате на твоём месте осталась тень. С виду как будто ты, но на самом деле там никого нет. Ходит, смотрит, за свет и газ платит, пенсию получает. Продукты покупает, что ты привык покупать, и ест за завтраком, обедом и ужином. Но на самом деле ты здесь, а в городской квартире осталась тень. И по телевизору, если захотелось, можно посмотреть, как она существует.
Такое объяснение Виктору Аркадьевичу не понравилось.
– Старуха на лестнице такие же тени за нами посылала?
– Там по-другому. Случается такая беда, что с самого начала тень есть, а человека нет. Может быть, дело в воспитании, может ещё в чём, но человек изначально получается мёртвым. В глаза такому лучше не смотреть, ничего там не увидишь. Ни любви, ни ненависти, ни радости, а одна только скука. Вот таких лепуны и используют. Обидно, что их убить до конца почти невозможно. Его спалишь, а он, глядь, снова круги накручивает.
– А бабка, что на лестнице сидит?
– Это настоящий лепун. С ней так просто не справишься. Если бы она из другого мира приползла, нашли бы управу, запихали бы её обратно, откуда явилась, и вход запечатали. А она здешняя, тутошняя, куда её запихаешь? Её только убить можно, а как убить, если она бессмертная?
– Найдём и к ней подход, – произнёс Виктор Аркадьевич, не замечая, что говорит, как доброволец, уже приступивший к новым обязанностям.
Обед Виктор Аркадьевич наскоро приготовил при помощи электроплитки, не растапливая русской печки, к которой не очень помнил, как подступаться, но юные лётчики обеда дожидаться не стали, сославшись на дела. Обе машины, вероятно, игрушечные в реальном мире, но грозные здесь, улетели.
Часа через полтора, как раз к обеду, объявился Котыч.
На этот раз обошлось без летательных аппаратов. Под окнами остановилась изрядно потрёпанная бездорожьем неотложка. Чья-то шаловливая ручка переправила надпись на борту: «Неспешная помощь». Из медицинской повозки вылез грузный дядька, лишь немногим младше Виктора Аркадьевича. Ничего кошачьего в его внешности не было, разве что круглая физиономия со щёточкой седых усов.
– Котыч – это я, – сходу представился он. – Вторая линия обороны, а попросту – медсанбат. Буду вам сбрасывать тяжело контуженных.
– Я же не врач! – ужаснулся Виктор Аркадьевич.
– Я тоже не врач, – спокойно произнёс Котыч. – Понимаете, у нас воюют добровольцы: люди с неуспокоенным сердцем и неспящей фантазией. Вряд ли вы любитель сказок, а вот сказки вас любят и не оставляют в покое. Наши добровольцы – мечтатели все до одного, а вот врачей среди них мало.
– Это я мечтатель? – изумился Виктор Аркадьевич. – Всю жизнь в конторе, инженеришка, по профессии слаботочник. Мою должность давно можно было заменить простенькой программой, а меня уволить на все четыре стороны, но пожалели добрые люди, дали досидеть до пенсии. Где тут мечта? Сплошная бытовуха.
– И много радости приносил ваш быт? Служба, квартира… что ещё? Отпуск по путёвке… А мечталось вот о таком: не о садоводстве на шести сотках, а чтобы лес до горизонта. Вот и пошли сражаться за дом на опушке. И не беда, что вы не медик. Научитесь. Я же научился. Такие операции делаю – в прежней жизни о таких и не слыхивал. Вот вы, говорите, слаботочник. А я, знаете кто? Ветеринар! Отсюда и прозвище. Между прочим, я не случайно в ветеринарию пошёл, а по призванию. Думал спасать братьев меньших. Они же пожаловаться не могут, страдают молча. А что получилось? Несут и несут питомцев – усыплять или кастрировать. Щенок смотрит на хозяйку изумительными глазами, а она заявляет: «Он ведёт себя нехорошо, не слушается, тапочки изгрыз – усыпите». И непременно добавит: «Только так, чтобы ему не больно было». Тварь! Ненавижу!
На плитке закипел картофельный суп с клёцками. Котыч с готовностью уселся за стол, продолжая рассказывать свою историю.
– Но хуже всего – кастраторы. Человек живёт ради любви. Так ведь можно понять, что и зверь не хуже, а эти, искалечат животное и бросят догнивать на диванчике: Ах, кисонька, ах мурысонька! На, кушай вкусняшку! Зачем ему вкусняшка, когда цель жизни убита? А я при этих тварях не то мясник, не то палач.
– Неужто ничего настоящего не было?
– Было. Без этого вовсе с катушек слетишь. Раз приводят к нам большую собаку, немецкую овчарку, старую, пятнадцать лет уже. Век у овчарки десять, много двенадцать лет. К тому же, у этой прямо на сосках здоровенная опухоль, с кулак величиной. Тут уж я с чистой совестью говорю: «усыплять надо». Хозяин спрашивает: «А если так оставить?» Тогда, отвечаю, через пару недель опухоль прорвётся, и ваша собака умрёт в страшных мучениях. А вылечить можно? Можно. Операцию сделать. Только знаете, сколько такая операция стоит? А он отвечает: Не дороже денег. Это же член семьи. Мы своих не бросаем.
Котыч отодвинул опустевшую тарелку и добавил в заключение своей истории:
– Но самое главное, девочки санитарки… До этого говорили просто: собака, а как узнали, что не усыплять, а лечить будем, так спросили, как псину зовут, и сходу переключились: «Рона, Роночка, ты не бойся, всё будет хорошо».
– И как? – поинтересовался Виктор Аркадьевич.
– Нормально. Вылечили старушку. Она ещё четыре года прожила, для овчарки – возраст редчайший. Значит, хорошо ей в семье жилось. Четыре года полноценной собачьей жизни – это очень много. Гоняла голубей, дружила с окрестными кошками и мелкими собачонками. Летом хозяева вывозили её вместе со своими детьми в деревню, там она к стаду бегала, овец пасти. Я знаю, интересовался её жизнью.
– Но ведь всё равно умерла.
– А вы что хотите? Бессмертных среди нас нет. Главное, как и сколько жить.
– Вот вы сами, как сюда попали?
– Так же, как и вы. Бежал от прозы жизни. Потом оказалось, что здесь хирурги нужней ветеринаров. Врачей ужасно не хватает.
– Странно как-то… Врачи, кажется, первыми должны в добровольцы идти.
– Они и идут. Не в мечтах, а в реальной жизни. В горячие точки, в зоны эпидемий. Медики – народ здравомыслящий, впустую фантазировать им невместно. А у нас тут больше такие, как Ариша.
– Она-то как сюда попала? Она же почти младенец.
Котыч поднялся из-за стола.
– Захочет – расскажет. А пока пошли с соседями знакомиться. Добровольцев среди них нет, обычные старики да пара алкоголиков – выморочная деревня.
Ближняя соседка баба-Клава Виктору Аркадьевичу обрадовалась. Рассказала, по каким дням приезжает автолавка, обещалась показать, где в лесу лучшая черника, и куда следует бегать за грибами. Знакомясь со старухой, Виктор Аркадьевич сумел обойтись без отчества, чему был рад.
Деревенская жизнь начала налаживаться. Неясными оставались добровольческие обязанности живущего на третьей линии обороны.
После прогулки к соседям Котыч посоветовал заглянуть в подпол, куда сам Виктор Аркадьевич сунуться не догадался. Там обнаружился мешок прошлогодней картошки, несколько вялых, но ещё годных для борща свёклин и три банки солёных огурцов. Сразу вспомнилось, что во дворе он видел пару основательных кадок для солки грибов и квашения капусты, и множество пустых стеклянных банок разного калибра под всевозможные варенья, маринады и консервации.
– Чьё это богатство? – спросил Виктор Аркадьевич.
– Теперь – ваше. Видите ли, мы с самого начала надеялись, да какое – надеялись! – знали, что третья линия у нас будет, и заранее принимали кое-какие меры. Так что хозяйство вам придётся подхватывать, а не начинать с самого нуля.
– С хозяйством я как-нибудь разберусь, – с отчаянием выдохнул Виктор Аркадьевич, а вот основные мои обязанности в чём состоят? Что значит – Третья линия обороны? Как я её держать должен? С кем и как сражаться? Кто такие лепуны, откуда они и чего хотят?
– Ну и вопросы у тебя!.. – Котыч неприметно перешёл на ты. – Так сразу не ответишь. Начнём с лепунов. Это такая форма псевдожизни, встречаются они во всех вселенных и паразитируют на разумных существах. Задавит лепун человека, останется одна тень, да и та ущербная. Ну, ты знаешь.
– Знаю. От меня там тоже одна тень осталась. И в чём её полноценность? Или, если угодно, в чём ущербность лепунской тени? В чём разница?
– В том, что ты, если захочешь, можешь назад вернуться, а в тело, что после лепуна остаётся, возвращаться некому. Самое страшное, что когда лепуны изничтожают разумную жизнь в одном из миров, они начинают в другую вселенную просачиваться и заражают её. Никакая инфекция не уничтожает целиком популяцию, на которой паразитирует. Будь хоть чума, хоть проказа, но какое-то количество людей остаётся здоровыми, иначе, вместе с хозяевами погибнет и возбудитель. А лепуны губят всех, в том числе и себя самих. Единственная надежда: пока они тут не утвердились, их можно бить, чем мы и занимаемся. Сами лепуны не горят желанием лезть под пули, гонят тени, у них этого добра много. Почему они так поступают – непонятно; инстинкта самосохранения у них не, разума, насколько можно судить, – тоже. Их оружие, это оружие тех, кого они уже погубили. И тени, это их жертвы со сгоревшей душой. С тенями мы расправляемся, ты видел как, хотя никто не знает, возможно, они бессмертны и снова возвращаются в бой; бытует такое поверье, особенно среди лётчиков. Порой и до лепунов достаём, которые пришлые, не успели натурализоваться. А с теми, которые здешние – беда. Так просто его не убьёшь, к каждому особый подход нужен. Кто-то считает, что лепуны бессмертны, другие, что просто неуязвимы. Хотя я уверен: тот, кто убивает других, сам тоже смертен. Но пока нам приходится драться на два фронта. Мы нашли место, где лепуны и армия теней проникают в наш мир. Там идут бои, там проходит первая линия обороны.
Большинство добровольцев идёт именно туда, в промежуток между мирами. Проще всего иметь дело с врагом, который стреляет. Среди бойцов первой линии набирается элита, те, кто противостоят не армии вторжения, а местным лепунам, их пятой колонне, практически неуязвимым, вроде лестничной старухи, которую ты видел.
– Да что она может?
– Много чего может. Если бы она тебя схватила, ты бы сразу сник, отдал ей Аришу и отправился спать уже не человеком, а пустой тенью, в которую некому возвращаться. Впрочем, речь сейчас не о них, а о той тупой силе, что лезет через междумирье. Там идут нешуточные бои со стрельбой и взрывами, хотя в большинстве оружие психическое. Там много добровольцев, бывших мальчиков, не растерявших мечты о красивой войне за правое дело. А война, даже самая придуманная, не бывает красивой. Там на самом деле ранят и убивают. Тяжело раненых везут ко мне. Я уже говорил, здесь удаётся такие дыры штопать, о каких в реальном мире и подумать не смеют. Я не о дырах, я о том, как их лечить. А вот контузии здесь очень тяжелые. Лепуны в этом деле мастаки. Есть у них какое-то оружие, оно не стреляет, и взрывов от него нет, а просто наши бойцы впадают в депрессию, и вывести их оттуда очень трудно. Некоторое время их можно удерживать и даже заставить воевать, но, в конце концов, они уходят. Возвращаются к своей тени, сливаются с ней и погибают. Наверняка ты видел таких. Был неуспокоенный человек, горел, к чему-то стремился и вдруг – погас. Ходит, смотрит, что-то делает, говорит, совершенно, как человек. Иные их знакомые даже довольны такой метаморфозой. Мол, повзрослел человек, перебесился, взялся за ум. А он всего лишь ушёл в собственную тень, и как его оттуда вытащить – неизвестно. Да и осталось ли там, что вытаскивать?.. Вот этих контуженых, пока они не ушли, будем посылать на лечение сюда. Считайте, что это у вас профилакторий, санаторий, дом отдыха – называйте, как хотите; а вы в нём главврач или кто ещё в профилакториях бывает. Сам я ни разу никаких путёвок не получал, в лечебницы не ездил, и как там дела обстоят, не ведаю.
– Я тоже никакими путёвками не пользовался и в главврачи не гожусь.
– Сгодишься. Ты же доброволец и, значит, у тебя всё получится. Я тоже в хирурги не годился, а припёрло как следует, и стал хирургом.
– Но, всё-таки, что я должен делать? Хоть бы инструкцию какую дали, методичку… Тут психологом надо быть, а я, смешно сказать, – слаботочник!
– Вот и действуй слабыми токами своего разума. Считай, что просто гости к тебе приехали. Гостей встречать умеешь?
– Приходилось.
– Значит, справишься.
С этими словами Котыч нахлобучил свой берет и канул в недрах «Неспешной помощи», где был разом доктором, санитаром и водителем.
Оставшись один, Виктор Аркадьевич занялся самым нелюбимым делом: перемыл всю посуду, которая хоть и казалась чистой, но наверняка запылилась, а может, и мыши по ней бегали. Затем надраил полы, а там мог бы, подобно будущим пациентам, и в депрессию впасть, если бы не явилась тётя Клава и не позвала в лес за черникой.
Вернувшись с полной берестянкой ягоды, Виктор Аркадьевич увидал первого посетителя. Молодой парень, лет двадцати с гаком, обряженный в маскировочный комбинезон, в каких изображают в кино десантников. Как и полагается, гость был вооружён. Ружьё причудливой конструкции лежало у него поперёк колен. Может быть, это было и не ружьё, просто Виктор Аркадьевич не знал, как его назвать. На задворках памяти шевельнулось словосочетание: «подствольный гранатомёт», но здесь оно явно не годилось, хотя, возможно, подствольник на орудии был. Небрежная поза и то, как держалось оружие, показывало, что всё это привычно и давно набрыдло хуже горькой редьки.
– Что же ты тут сидишь, как невеста на смотринах? – попенял Виктор Аркадьевич. – Заходи в дом, устраивайся.
– Без хозяина не годится.
– Я хозяин и есть. Сейчас борщ разогрею, обедать будем. Только второго у меня нет, одни ягоды.
– Будет вам… У меня сухпаёк есть. Комроты выдал, хотя мне уже не положено. И карабин зачем-то оставил, хотя он через час растворится, как не было. Домой иду, туда с карабином нельзя.
– В бессрочный отпуск?
– Вроде того. Я бы уже давно дома был, но комроты мне не приказал, а попросил зайти сюда и помочь по хозяйству. Тут, сказал, старик живёт, так ему трудно одному. Вот я и явился.
Солдат говорил легко, свободно, но было в его речи глубинное безразличие. Попросили помочь дедушке – помогу. Но по поводу себя самого всё уже решено. Торопиться некуда.
– А что? – согласился Виктор Аркадьевич. – Помощь и в самом деле нужна.
Захватив колун, он отвёл гостя к баньке, где возвышалась куча толстенных чурбаков: осиновых, берёзовых и ольховых. Их привезли недавно лесорубы и вывалили здесь за какую-то мизерную плату. Обычно эту древесину оставляли гнить на вырубках, превращая бывший лес в непроходимую свалку. А тут некондиционный лес отвезли на продажу, и всем стало хорошо: по вырубкам появился незагаженный малинник, которому через несколько лет предстояло превратиться в молодой лесок, у лесорубов объявилась существенная прибавка к зарплате, у деревни – дешёвые дрова. Эти дрова и предстояло колоть.
Парень здоровый, не чета Виктору Аркадьевичу, легко управлялся с колуном. Сухие удары перемежались с треском раскалываемых поленьев.
– Передохни малость, – произнёс Виктор Аркадьевич, выйдя из дома минут через двадцать. – Борщ сейчас закипит.
Десантник опустил колун, присел на широкий чурбан. Прямо перед ним тянулся некошеный луг, за ним лес, уходящий в синеющую даль.
– Хорошо у тебя здесь.
– Не у меня, а у нас, – поправил Виктор Аркадьевич. – Здесь не личная фазенда, а третья линия обороны. Не достроена, правда, но это дело наживное. Собьют вас там, на первой линии, лепуны здесь появятся.
– Вот оно как… А я гадал, чего комроты так твоим хозяйством озабочен.
– А ты не озабочен? Всю эту красоту лепунам отдать?
– На кой она им? Лепуны по городам паразитируют, да ещё не до каждого достанут. А по этим местам ходом пройдут, будут по малу гадить.
– Вот уж хрен! Наша земля им не сортир, чтобы гадить по малому или по большому. Не позволю…
– Давай, пытайся. Я с ними год воевал. Пошёл добровольцем. Фэнтези перечитался, вот и захотелось мир спасать. И знаешь, что самое скверное в наших делах? Лепунское воинство можно крошить до бесконечности, их не убывает. Бессмысленно это всё.
– А ты что хотел? На нас не клопы ползут, чтобы их можно было вытравить раз и навсегда. Понимай так: если ты здесь лепунов отбросил, значит, где-то в другом месте они к твоему дому прорваться не смогут.
– Знаю я всё это. Тысячу раз повторял. Но больше не помогает. Отвоевался.
– Коли так, пошли борщ есть. Остынет, второй раз греть придётся. У меня плитка медленно фурычит.
Ел солдат странно, то энергично загребал ложкой, как и положено голодному человеку, то застывал над тарелкой с отсутствующим видом, и в глазах у него плавало масло, будто плеснул он туда жирным борщом. Виктор Аркадьевич догадывался, что это последствия контузии, поразившей душу, но не знал, как такое лечить и можно ли вылечить.
– Второго у меня нет, – признался он спустя некоторое время. – Поленился или не успел приготовить. Я ведь тоже не святой, всего успеть не могу, но в город не сбегаю и не сдаюсь. Борща наварил и черники набрал – этого, по-твоему, мало? Но вот что забавно: в городе мою чернику обозвали бы десертом, а тут говорят попросту, ягоды.
Миску со свеженабраной черникой Виктор Аркадьевич придвинул к гостю. Тот осторожно взял двумя пальцами большую черничину.
– Что ты, право, по одной ягодиночке? Чернику надо горстями есть, только тогда и вкус, и польза проявляются.
– Верно, – произнёс десантник, набрав чуть не полную горсть ягод и впервые растянув в улыбке красные от сока губы.
– Так и ешь на здоровье. Черники тут полный лес, далеко ходить не надо, вот он за окном.
Солдат взял ещё горстку ягод, лицо его стало отсутствующим, кулаки сжались, кровавый сок потёк между пальцами. Лишнее пятно на маскировочном костюме было почти незаметно.
– Всё-таки, удивительная ягода, – кстати заметил Виктор Аркадьевич. – Цвет у неё синий, сок – красный, а зовётся она черникой.
– Ребята сейчас атаку отбивают, – также невпопад ответил гость. – Сами лепуны носа из убежища не высунут, они пушечное мясо в бой посылают. А ещё у них артиллерийские установки появились, хотя и немного. Стреляют газовыми снарядами. Что там за дрянь – неизвестно. Я под выстрел попал: там затхлостью пахнет, а так, ничего, не отравился.
«Ещё как отравился», – подумал Виктор Аркадьевич, а вслух сказал: – Кто-то атаку отбивает, а ты сидишь, руки ниже колен. У тебя же винтовка при себе, помог бы друзьям. Им твоя помощь сейчас ой как нужна.
– Не могу… – натужно произнёс солдат. – Я же дезертир. Сбежал я с фронта, понимаешь? А что с оружием сбежал, так это ещё хуже.
– Кто сбежал? Куда? Ты сейчас на третьей линии обороны, выполняешь важное поручение. Сам видишь, какой ворох дров наколол. Мне пришлось бы неделю мудохаться, а теперь у меня баня готова, хоть сейчас затопляй. Вернёшься в часть, доложишь по всей форме: в грязи сидеть не будем, в тылу имеет место банно-прачечный комбинат.
