Текст книги "В духе Агаты Кристи"

Автор книги: Святослав Спасский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Шиш… Это обидное прозвище выдумал он. Вдвойне обидно было: почему именно Шиш? Ни внешне, ни какими другими данными я не походил на шиша. Ладно бы фамилия была Шишов или Шишкин. А моя фамилия – Бочаров. Ну, пусть и звали бы Бочкой. Нет, вот – Шиш…

– Сереня, Сереня, пугало воронье, – автоматически огрызнулся я. Бац! Прямо в лоб звезданула консервпая банка. Правда, я частично успел защититься ладонью, но все равно было больно.

– Я нечаянно, – ясно улыбаясь, сказал Три Губы. – Прости меня, Шиш. Я не хотел тебя в лоб.

– Он в ухо хотел, – крикнул Игорь. – Да не рассчитал.

Раздалось многоголосое отвратное ржанье, с оттенком нарочитого хамства.

– За нечаянно бьют отчаянно, – сказал я.

– Ты, что ли? – спросил Три Губы, усмехаясь. – Ну, начинай, отчаянный, а мы поглядим, чем кончится.

Сереня и Юрик зашли ко мне за спину. Известный прием. Игорь заслонил собой Мишку, взглянул на меня напряженно и внимательно.

ДПБ был у меня в кармане куртки. Вынимать и демонстрировать его не хотелось. Наощупь я нажал кнопку «2» и направил дуло сквозь карман на Игоря.

Игорь отошел от Мишки, миролюбиво сказал:

– Ладно, Три Губы, ты сам виноват, чего уж. А если тебя банкой по лбу?

Действие ДПБ, очевидно, перешло на Мишку, и он спокойно ответил:

– Да уж чего хорошего – банкой по лбу. Ты извини, Саня, ну? Я серьезно. Вы там, кончайте!

Это он крикнул двоим за моей спиной, на которых мой прибор не влиял и они, должно быть, что-то там химичили. На них я ДПБ направлять не стал, обойдутся. Я переключил на «3» и оставил ствол нацеленным на Три Губы.

– Че мы банки гоняем, как охламоны? – задумчиво сказал он. – Пошли вон туда, за автостоянку, на пустырь, я мяч вынесу. Побьем в одни ворота. И вообще, сколотим свою команду, потренируемся… Капитаном будешь, Сань?

«Капитан, подтянитесь», – вспомнил я слова мамы.

– Погодите, я быстро, – крикнул, убегая, Мишка.

Оставшаяся троица чувствовала себя явно не в своей тарелке, особенно Юрик с Сереней. Этого нахального Шиша – капитаном? Вместо того, чтоб по скуле… Они не знали, как вести себя дальше. Их кумир добровольно уступал первенство чужаку из вражеского стана. Непонятно, но надо было приспосабливаться. Сереня вынул из кармана пакетик жвачки, протянул мне:

– Будешь?

Я небрежно взял. Юрик тоже потянулся к пачке.

– В праздничек, – хмуро сказал Сереня и спрятал пачку.

Помолчали. Игорь нетерпеливо смотрел на подъезд, в котором скрылся Три Губы.

– Ну чего он?

Наконец, Три Губы появился. Он сиял. Под мышкой он нес такой же сияющий новенький мяч.

– Че я придумал! Вот у меня фломастер есть, японский, гляди, какой толстущий. Он несмываемо рисует. Мы все распишемся на мяче и вручим его тебе, как капитану, да? И вызываем на матч тех, из пятнадцатого дома. Ну там – Димка, Леха, Шпаковы. Пускай они свою команду собирают, а мы – свою. На дворовое первенство. А потом – микрорайона. А потом, когда всех обыграем…

– Сначала обыграй, – сказал я.

– Тренироваться будем. Железно! – крикнул Игорь.

Я пожал плечами. И тайная мыслишка затрепыхалась где-то внутри:

«А что? Если на судью попробовать… ДПБ… Цифра «3»… Пожалуй, в чемпионы можно выйти».

Я взял мяч и решительно произнес… Даже не произнес, а приказал:

– Пошли.

Мы футболили до полной темноты. Ноги гудели. Уроки я, конечно, так и не сделал, но думал об этом теперь вовсе беспечно. Чего бояться? Мама не возражает, а в школе… В школу я захвачу свой переключатель. Обязательно.

7.

Многочасовая подготовка к чемпионату мира по футболу дала себя знать: я проспал. Еле-еле успевал на второй урок.

Не умываясь (некогда), я на ходу проглотил вчерашнюю котлету, сунул в карман яблоко и заветный ДПБ и в пальто^внакидку выскочил на улицу.

Чтобы сократить путь, я пренебрег подземным переходом и пересек улицу по диагонали, увертываясь от сердито тявкающих машин. И, конечно, попал в руки сержанту-орудовцу.

Это был совсем молодой пухлоротый парень с яблочным румянцем во всю щеку. Он цепко схватил меня за локоть.

– Попался, ушкуйник! – весело сказал он. – Как, штраф платить будем или в отделение пожалуем? Ишь, прыткий какой. Скачет себе по мостовой, как джейран. Что будем делать-то, джейран? А?

– Пятнадцать суток ему, аварийщику, – посоветовал шофер притормозившего «КамАЗа» с прицепом.

– Ладно, ладно, – сказал милиционер. – У нас и без этого методов воздействия хватает. Перво-наперво адрес. Родителей порадуем.

– Родителей! – иронически прохрипел небритый тип в телогрейке. – Он те адрес наврет – недорого возьмет. А ты мне его передай на воспитание, минуты на две, больше не надо. Шелковым верну. Вкачу только пару пенделей.

От него несло перегаром. Я сказал:

– Руки коротки.

– Это ты мне? – изумился тип. – Да ах ты… Да я тебе в отцы гожусь!

– Нет, – сказал я серьезно, – в отцы вы мне никак не годитесь.

Сержант одобрительно взглянул на меня, потом перевел взгляд на типа.

– Проходите, гражданин, – посоветовал он, – это парнишка прав: не годитесь вы в отцы ни ему, ни кому другому. Идите, идите!

Тип фыркнул, но спорить поопасался, ушел.

– Я в школу опаздываю, – убедительно, с раскаянием в голосе сказал я. Прикрываясь портфелем, вытащил переключатель и нажал на кнопку «2».

– Ах, в шко-олу? – саркастически запел было орудовец, но вдруг замолчал и задумался. – Ну, раз в школу – беги. Аргумент весомый. Не смею задерживать.

– Спасибо, – сказал я, на всякий случай нажал на «три» и двинулся.

– Стой, джейран! – крикнул сержант. – Скажи-ка: ты случаем мотоциклом не умеешь управлять?

– Ездил, – сказал я. – На даче, у товарища.

– Держи ключ, – торопливо сказал он. – Вон на углу моя таратайка. Прыгай на нее и чеши в школу. Тридцать шестая школа-то?

– Ага, – кивнул я.

– Всё! Мотоцикл во дворе оставишь, я подойду! Ключ в коляску положи, под коврик. Пошел!

Я побежал. Вслед мне он крикнул:

– Заднюю скорость только не включай, это тебе ни к чему!

Машина была – блеск! Новенький желто-синий «Урал», двухцилиндровый. Я и не знал, что у них есть задний ход…

8.

Мне повезло. Первым уроком была физкультура, и Андрей Владимирович вывел наш класс на пробежку по причине хорошей погоды. Я лихо влетел во двор, срезал угол под носом нашего первого бегуна, моего первого друга Вальки Ивачева, и с шиком тормознул. Тормоза были отрегулированы железно.

Многоголосо и радостно заорали ребята. Пыля кедами, подскочил Андрей Владимирович:

– Бочаров! Это как понять?

Ребята столпились вокруг меня. Толстый Алька Крутиков завистливо тронул трос сцепления. Только две-три девчонки как бы равнодушно стояли поодаль. Среди них я успел заметить Жанну Гиталову, ее синий свитер.

– Да так, – сказал я спокойным голосом, но чуть погромче, чем требовалось – чтобы было слышно всем, даже тем, кто стоял поодаль. – Так это, Андрей Владимирович. В задержании участвовал.

Фраза получилась удачной. Я не соврал: ведь действительно я был участником задержания. Задержания меня сержантом милиции.

Ясно, никого такой неопределенный ответ не удовлетворил.

– Кого, Сашка? Кого задерживал, Бочаров? Где он? А почему ты? Ты с милицией, да?

Вопросы сыпались со всех сторон – кроме той полосы отчуждения, где стояла Жанна.

А вздохнул, развел руками:

– Пока рассказать не могу. Пока секретно.

И это тоже была правда: не мог я ничего рассказать. Я не собирался делиться ни с кем, даже с Ивачевым, тайной моего сокровища – ДПБ. Весь эффект его действия зависел от строгой секретности.

Андрей Владимирович задумался. Он, видно, соображал, как реагировать дальше: с одной стороны, надо бы отругать меня за опоздание, за лихачество с мотоциклом. С другой стороны – задержание, секреты… А вдруг я – юный герой? А он прохлопает?

Спас его звонок. Он махнул мне рукой:

– Разберемся, Бочаров.

Разбирайтесь. То ли еще будет.

Вторым уроком у нас была физика. Физику я тянул еле-еле, из «трояков» не вылезал и предмет этот страстно не любил. Но сейчас мне было все равно: со мной мой верный ДПБ. Он выручит, теперь я знал это твердо, и потому спокойно занял свое место за третьим столом. Это место было исключительно удобным: можно было одновременно видеть доску, учителя и Жанну – почти в профиль. Я даже не раз пытался нарисовать ее портрет, да безуспешно: в рисовании я волоку еще хуже физики.

Как всегда, уверенно, размашисто вошел в класс Юрий Васильевич. Коротко поздоровавшись, он кинул папку на стол и, не садясь, поманил меня пальцем и мотнул головой: выходи, мол, Бочаров.

Я медленно поднялся с места.

– Живей, Бочаров, – требовательно и сухо сказал Юрий Васильевич, вглядываясь в меня из-за огромных очков. – У нас сегодня много работы. И если не готовился – скажи сразу, не тяни. Ставлю «двойку» и перехожу к следующему вопросу.

Тихо щелкнул мой переключатель. Юрий Васильевич неожиданно улыбнулся.

– Шучу, – сказал он. – Не бойся; Я понимаю, так бывает: человек подготовился отлично, а отвечать – ну просто душа не лежит. Ну и ничего особенного. Так что садись, Бочаров, если не хочется отвечать. Принцип добровольности никогда не мешал учебному процессу.

ДПБ щелкнул второй раз.

– И знаешь. Бочаров, – проникновенно сказал физик. – Знаете, ребята? Крутиков, не крутись! Гиталова! Ребята, я лично уверен, что из Бочарова получится гениальный ученый. Курчатов. Ландау. Нильс Бор. У Бочарова оригинальный метод мышления. Поверьте мне, у меня глаз острый.

Он оглянулся на стену, на портрет Эйнштейна, Эйнштейн тоже посмотрел на него – устало и мудро.

– Недолго вам здесь висеть, сэр Альберт! – напыщенно воскликнул физик. – Он сменит вас.

– Ура! – крикнул кто-то, наслаждаясь необычным зрелищем. Кто-то захохотал. Ребята восприняли речь Юрия Васильевича, как спектакль, как чудачество. Это меня не устраивало. Тогда я методично стал направлять свой переключатель на всех по очереди и щелкал, щелкал, щелкал… Михайлов, Возницына, Петрашова, Крутиков, Ивачев… И насмешка тут же слетала с их лиц, заменяясь неподдельным восторгом и почитанием.

Тут я повернулся к Жанне. Пляска и карнавал во главе с учителем и вся эта хреновина собачья почему-то меня не радовали. Вроде бы и приятно чувствовать себя центром внимания, звездой, суперменом, приятно знать, что ты можешь властвовать над кем угодно, стоит только шевельнуть пальцем. Только шевельнуть пальцем… И тем не менее…

Что меня поразило? Пусть ^бы Жанна была равнодушной или недовольной. Или даже презирающей. Или… Но я увидел в ее взгляде иное. Я бы назвал это усталой брезгливостью.

«Ну, нравится тебе это юродство?» – говорили ее глаза.

«Нравится», – хотел я ответить ей с вызовом. Моя рука с переключателем медленно – поднялась. Секунда – и Жанна присоединится к общему похвальному хору. Вон кто-то уже и аплодирует. Рукоплескания перейдут в овацию. И она тоже будет аплодировать, как все. Ну, что же ты, нажимай.

Я не нажал на кнопку. Я раскрыл ладонь, и переключатель скользнул с ладони на пол. Таинственное мерцание исчезло. Для верности я наступил на ДПБ каблуком. Я раздавил мой перспективный, мой всесильный прибор, как орех. Как гадину.

Наступила тишина.

– Ну, хватит, ребята, – произнес физик. Он сел за стол, снял очки и минуту сидел неподвижно, закрыв лицо ладонями. И все сидели неподвижно. Потом Юрий Васильевич спокойно сказал:

– Пошутили и займемся делом. Извини, Бочаров, я тебе выставлю «двойку». Подумай серьезно об оценке в четверти.

– Я знаю. Я догоню, Юрий Васильевич, – сказал я и незаметно поднял с пола раздавленный переключатель. Что же за странная сила была заключена в нем и куда она вытекла? Пластмасса, яркие зеленые проводочки. Два самых обычных предохранителя. И черная вязкая масса-вроде смолы…

Вот я и стал, как все. Рядовым, будничным школьником. Троечником. Как ни странно, я чувствовал огромное облегчение. Да, я не капитан футбольной команды. И завтра Три Губы попомнит Шишу свое унижение. И я не знаменитый ученый, Эйнштейн может спокойно висеть на гвоздике над доской. Ну и что? Если захотеть как следует, если сделать это целью жизни…

9.

Вышло как-то само собой, что из школы мы пошли вместе с Жанной, вдвоем. И я ей все рассказал. Подробно. Со всеми деталями. Я изображал в лицах маму, и Три Губы, и регулировщика с его мотоциклом. Единственное, о чем я умолчал, – это почему я уничтожил переключатель, пусть сама догадывается.

Может быть, она и догадалась. Во всяком случае, она не спросила меня: почему? Она сказала:

– Что же это – чудо? Или взлет технической мысли?

– Кто его знает, – ответил я. – Хреновина собачья.

– Саша, – сказала она, – а давай зайдем в магазин. В этот, как его, «Эфир»?

– «Волны эфира», – поправил я. – Ты тоже хочешь купит ДПБ?

– Нет, сказала она. – Это штука страшная. И унизительная. Вернее, унижающая. Впрочем, не тех, кто вокруг. А тебя. Только тебя. Потому что все не виноваты, они не в курсе. А ты – знаешь. Ты специально, с расчетом, жмешь на кнопки.

– Так зачем же туда идти? – возразил я.

– Как зачем? Как это зачем? – возмутилась она. – Да ты представляешь, если накупят таких штук! Ты вот понял – и раздавил ее, а кто-то и не раздавит! Мы спросим, кто выпускает эти переключатели, и поедем на завод. Или напишем. Всем классом. Мы в Верховный Совет напишем. Пусть там разберутся, пусть прекратят делать эти штуки. Нельзя же, как ты не понимаешь?

– Понимаю. Пойдем, – сказал я.

10.

В полутемном зале магазина покупателей вообще не было, ни одного. Так же светились тринадцать телевизоров, из них девять цветных. Кучерявый паренек в сером халате с яркой брошкой «В. Э.» нес из подсобки стопку красивых коробок.

– ДПБ есть? – спросил я его.

– Что? – с неудовольствием переспросил он.

– А Жанну можно?

Парень удивленно взглянул на меня:

– Какую Жанну?

– А вот. Она за этим прилавком. Торгует. Беленькая такая. Блондинка.

– Петь! – крикнул парень.

Из подсобки вышел другой парень, тоже молодой, но уже с заметной лысинкой.

– Вот, – сказал кучерявый. – Вот он за тем прилавком. Никакой Жанны тут не работает.

– А Иннокентий Иванович?

– Иннокентий Иванович? – Кучерявый задумался. – Не знаю. Петь?

Петя пожал плечами.

– Директор. Тарас Бульба, – объяснил я.

– Заучился ты, видать, кореш, – сочувственно сказал кучерявый. – Тарас Бульба. Пульхерия Ивановна. Девочка, иди, прогуляй его по улице, пусть мозги продует.

– Ну хоть скажите, дистанционный переключатель у вас есть? – крикнул я.

– Будет, будет, успокойся, – сказал Петя. – Заходи лет через пятнадцать, будет…

Мы вышли на улицу.

– Но ведь все это было! – сказал я. – И ДПБ, и Тарас. Ты мне веришь, Жанна?

– Верю, – сказала она. – Идем, ладно.

НИДЕРЛАНДСКОЕ ИНТЕРВЬЮ

ВОПРОС: Ваше самое сильное впечатление от Голландии?

ОТВЕТ: Вот представьте: мы сидим за столиком на берегу залива в рыбацком поселке, пьем голландское пиво…

В: Хорошее пиво-то?

О: Плохого голландского пива не бывает. Вы не перебивайте, пожалуйста. Итак, сидим, а рядом примостилась голландская кошка, трудится над голландской свежей рыбкой. Неведомо откуда появляется жизнерадостный голландский кабыздох, белый и пушистый. Он дружелюбно кружит вокруг кошки, желая разделить с ней трапезу. Та, эгоистка, выставив локти, методично поворачивается к попрошайке спиной. Озадаченный холодным приемом, песик минуту думает, потом решительно поднимает ногу и окропляет скупердяйку. После чего весело убегает.

Я подумал: наши, советские, собаки так не поступают.

В: А вы не подумали, что государство, посылая вас в командировку, зря только тратило дефицитную валюту? Ничего себе впечатление…

О: А вы ждете обычного скулежа о том, что у них в магазинах, ах, вы представить не в силах, есть всё-всё, что вам хочется и чего не хочется? Сколько же можно травить нашего потребителя? А я вот считаю, что при всем ихнем изобилии голландцы, выигрывая материально, проигрывают морально.

В: Как это?

О: Ну вот вам пример. Королевство производит сто тридцать сортов сыра. И любой сорт можно купить без очереди. Но я вспоминаю своего распаренного соотечественника, выдирающегося из толпы с судорожно зажатым в руке куском сыра неопределенной формы и неопознанного сорта. Я сравниваю его безумно счастливое лицо с безразличной физиономией голландского сыроеда… Нет, нидерландцы лишены наших радостей, и надолго. Пожалуй, навсегда.

В: А сколько же сыра там дают в одни руки?

О: По-моему, мало. Граммов сто пятьдесят, от силы двести, да еще тонко нарезанного.

В: Я слышал, что Голландия – удивительно чистая страна, что хозяйки каждое утро моют с мылом фасады своих домов плюс прилегающий кусок улицы. Это соответствует истине?

О: Я видел, как владелец магазинчика заново покрывал стерильно белую дверь своего заведения слоем столь же стерильно белой краски. Мне показалось это разгильдяйским расточительством. Наши ремконто-ры запланировали бы обновление подобной двери год этак на две тысячи десятый, не раньше. А потом перенесли бы срок еще на два года.

А насчет хозяюшек… Я специально рано утром выходил на их поиски. Да, ко многим фасадам прислоняют длиннющие лестницы, и спортивнее молодые люди швабрами протирают окна. Правда, особо глазеть на них не рекомендуется: лучше, гуляя, внимательно смотреть под ноги, иначе рискуешь вляпаться в – как бы поделикатнее выразиться? – человеческие экскременты. Фекалии, иными словами.

В: Ну уж… В европейской передовой стране? Ваше наблюдение – не рецидив ли времен старой доброй «холодной» войны?

О: Да нет, это правда. Говорят, что запрет испражняться на улицах якобы ущемит права человека. Безусловно, отбросы эти принадлежат отбросам общества: наркоманам, бродягам, уличным нищим – неизбежной пене на берегах такого портового города, как Амстердам. Но важно, что к восьми часам утра город блещет чистотой.

В: Простите за некомпетентность, но у них столица все-таки Амстердам? Или все-таки Гаага?

О: Этого, по-моему, и сами голландцы до конца не понимают. Вроде бы столица – Амстердам, а парламент, резиденция королевы, посольства – все это в Гааге… Надо бы им с этим разобраться. Так же, как и с названием страны. То ли Голландия, то ли Нидерланды… Странно все это. И подозрительно.

В: Ну, а как выглядит Амстердам? Красивый город?

О: Необыкновенно. Плюс к этому буйная праздничность, веселье. У нас такого не бывает и Первого мая (я говорю о дневных часах* пока еще народ не наклюкался).

Трещат яркие флаги расцвечивания, пробуют верхнее «ля» уличные певцы, бренчат передвижные вагончики-шарманки с куклами, по бесчисленным каналам фланируют прогулочные катера, прохаживается пестрый люд в самых невообразимых одеяниях. Зеленоволосые панки показывают фокусы, в подворотнях балдеют неагрессивные наркоманы, подвывают, приплясывая, белозубые индонезийцы. Шныряют велосипедисты…

В: Водку продают?

О: Запросто… Я-то налегал на пиво.

В: Хорошее пиво-то? Впрочем, простите, я уже спрашивал. Да, так что вы сказали: велосипедисты?

О: Их очень много, это заметная часть голландской нации, пользующаяся особыми – привилегиями. Они вчистую игнорируют правила уличного движения, заставляя автоводителя нервно крутить баранку и до упора топить педаль тормоза. Не приведи господь шофера сбить велосипедиста, это считается преступлением № 1, не сравнимым, например, с пьянством за рулем.

Интересно, что все амстердамские велосипеды – старые и обшарпанные донельзя. Это не результат дефицита, а, очевидно, дань ретромоде. Как же выдерживает это поветрие хозрасчет велозаводчиков? Не знаю. Возможно, они приноровились выпускать с конвейера сразу облезлые, ободранные машины. Иначе им просто не выжить.

В: А как голландцы относятся к нам?

О: Кстати, на щитке цепной передачи одного велосипеда я прочел надпись: «Я люблю велосипед». Крупными буквами, по-русски. Представляете себе – где-то в далеком Амстердаме, на площади Рембрандта… Но это поражает только вначале. Во-первых, вспомним сотни футболок, пуловеров, сумок москвичей с заграничными текстами. А чем голландцы хуже? Во-вторых, русский бум, особенный интерес к нашей стране. Две личности, вызывающие у голландцев неизменную симпатию и уважение, – Петр Первый и Горбачев. Петра помнят, «Борби» изучают. В витрине одежного магазина – огромный портрет Михаила Сергеевича, обвешанный всевозможными текстильными изделиями с надписями по-русски: «Перестройка», «Революция», «Гласность». Темная простая куртка украшена большими белыми буквами: «Рабочие брюки».

В: Почему – «брюки»?

О: Непонятно. Видимо, фабриканту достался переводчик-халтурщик. Еще пример русского бума: создан новый сорт сыра, который запросто назвали «Горбачев».

В: Пробовали?

О: Не привелось. Да и не привык я к такому фамильярному контакту со своим Президентом.

Но дело не в этом. Хочу подчеркнуть: к нашей стране относятся с особым вниманием и доброжелательностью. В самом престижном месте развернули выставку «Крокодила» – «Гласность и перестройка в карикатуре». Это грандиозный собор в центре города, так называемая «Новая церковь». Она действительно выглядит новой, хотя, по утверждению старожилов, в течение пяти, веков неоднократно испытывалась на прочность пожарами.

Наша делегация из четырех крокодильцев была приглашена на открытие выставки. Приглашена, понятно? А вы меня упрекаете в валютных тратах.

В: Ну, не ехидничайте. Расскажите, как прошло открытие выставки.

О: С большим успехом. Был, правда, один незапланированный случай. Накануне открытия выставки мы пришли в собор, где намечалась встреча с прессой. Экспозиция была уже почти готова, когда по неосторожности одного из рабочих большой стенд с карикатурами грохнулся на каменный пол. В соборе, славящемся исключительной акустикой, неожиданный звон и тарарам произвели потрясающий эффект. Мы бросились спасать рисунки, стряхивать с них битое стекло. Рабочий удрученно подметал осколки… Впрочем, назавтра все уже было в порядке.

Корреспондентам, свидетелям катастрофы, я предложил сенсационный заголовок для их репортажа: «Как рухнула советская перестройка в Амстердаме». Они посмеялись, но советом не воспользовались. Голландцы, мне кажется, ценят юмор. Вообще же это народ приветливый, спокойный, доброжелательный. Типичный средний голландец, по моим впечатлениям, – этакий белокурый верзила 190 см ростом, с короткими встрепанными волосами, в голубом джинсовом костюме, добродушно улыбающийся. Ему 22 года.

В: А как у среднего голландца с этим… ну, с моральными устоями? Вы понимаете, о чем я…

О: Тут все в порядке. В Амстердаме всего несколько «розовых кварталов», где сосредоточены проблемы секса. Тут и секс-музеи, и секс-магазины, и секс-шоу и просто распродажа любви. В огромных окнах-витринах, в розовом зазывном полумраке, пышно раздетые, стоят, сидят, полулежат особы наилегчайшего поведения. Предлагаются девицы любого возраста, любого цвета кожи. Очередей нет. Цена женщин вполне доступна – от пятидесяти гульденов. Вероятно, есть возможность поторговаться. Рынок ведь.

В: Гульден – это как будет на наши деньги?

О: Гульден – бутылка пива. Тысяча гульденов – месячное пособие безработного.

В: И тем не менее очередей, вы говорите, к девушкам нет?

О: Да, местных жителей они, видно, не очень привлекают. Весь расчет на туристов. Не на советских, вестимо. Мне эта выставка-продажа напомнила зоопарк, и о своем впечатлении я сказал корреспондентке нидерландского журнала. Она возразила: «При чем тут зоопарк? В зоопарке клетки на запорах, а эти женщины свободны». Вот так она меня умыла, и я почувствовал себя замшелым консерватором.

В: А по стране вы ездили?

О: Да, немного. Страна ровная, как лист полированной фанеры, без кочек. Вся земля поделена арыками на зеленые прямоугольники. В каждом отсеке пасется нужное количество скотины, жующее нужное количество травы в нужный отрезок времени. И журавли среди коров и овец вышагивают.

В: А это еще зачем? Ради экзотики?

О: А куда им, журавлям, податься? Чащоб нет, нет наших великолепно загнивающих водохранилищ. Удалой русской душе муторно тут. Шалаша с подсадной уткой тут не поставишь. Выстрелишь в утку – попадешь в полицейского. Хотя полиции до безобразия мало.

В: А вы лично могли бы жить в Голландии?

О: Страна чудесная, о такой можно только мечтать. А прожить я бы смог недели две, не больше. Уж очень привык бороться с трудностями.

Интервьюировал сам себя автор.

В ДУХЕ АГАТЫ КРИСТИ

Нынешней осенью произошла жуткая история. Там, за границей. А точнее – вблизи одного из промышленных центров Великобритании.

Серебристый приземистый «форд» несся по широкой магистрали в сплошном потоке машин. Внезапно из третьего ряда он круто зарулил влево и, создав серьезную аварийную обстановку, беспомощно ткнулся в зеленый бордюр.

Во множестве завизжали тормоза. Джентльмены, высовываясь из своих автомобилей, возмущенно реагировали и не всегда при этом достойно выражались. Подлетел моторизованный регулировщик и, заглянув в остановившийся «форд», остолбенел.

Там, внутри, находились четверо, и все четверо были абсолютно мертвы. У каждого из трех пассажиров в груди торчало по громадному мексиканскому кинжалу с инкрустацией. У водителя же шея была туго стянута тонким шнуром, а запястья скованы наручниками.

Скоро на обочину спикировал полицейский вертолет. Вместе с комиссаром Дакоттой прилетел его молодой белобрысый помощник Вайзеншварц и кучка рядовых сыщиков, фамилии которых знать необязательно. Была и собака, хмурая и высокомерная.

Осмотрев и обнюхав место происшествия, все крепко задумались. Лишь комиссар, посвистывая, щурился на нежаркое солнышко и, казалось, совсем не интересовался подробностями дела. Внезапно он круто обернулся к Вайзеншварцу:

– Ну, выкладывайте вашу версию.

– Шофер зарезал своих пассажиров и покончил с собой.

– Но прежде надев на себя наручники?

– Нет, видимо, это сделал кто-то посторонний…

– И на ходу выскочил из машины? Где же он? И зачем надевать наручники на убитого?

– Их надели еще на живого.

– И после этого он вел машину и удавился?

– Тогда я не знаю.

– Вся эта едущая публика, – комиссар широким жестом показал на поток машин, – имеет право не знать. Вы, Вайзеншварц, такого права не имеете. Даю вам два дня.

…Через два дня Вайзеншварц принес Дакотте сведения о всех погибших. Один из пассажиров был жителем крохотного острова в Индийском океане. Как сообщили его кучерявые соседи, за два дня до трагедии он отправился рыбачить на своей парусной лодчонке, и больше его никто не видел. Вдова и четырнадцать ребятишек рыбака ничего добавить не смогли.

Второй был состоятельным американским бизнесменом. Накануне смерти он вылетел на личном самолете в австралийский филиал своей фирмы, но там его не дождались.

Третий работал сцепщиком вагонов в Красноярском вагонном депо (СССР). Четыре последних дня он не появлялся на работе, но это никого не встревожило, так как он выдавал замуж младшую сестру и его прогул можно было считать если не вполне законным, то по-человечески понятным.

А водитель оказался торговцем наркотиками из Боготы, причем никакого отношения к «форду» он не имел. Машина принадлежала канадскому проповеднику, который вот уже две недели лежал в больнице (язва двенадцатиперстной кишки).

Выслушав доклад помощника, комиссар спросил:

– Ну и как вы объясняете все это?

– Не знаю, что и сказать, сэр. Загадка на загадке. Почему все эти люди молниеносно бросили свои дела и собрались вместе? Куда они ехали? И что привело к этой ужасной развязке?

– Вайзеншварц, вам не кажется, что задавать вопросы гораздо легче, чем отвечать на них?

Вайзеншварц молчал, помаргивая.

– А ведь стоит вам допросить виновника происшествия…

– Да, сэр. Конечно, сэр. Но кто он?

– А вот в этом, Вайзеншварц, и заключается ваш промах. Не я ли учил вас: «Ищите того, кому преступление было выгодно»?

– Я пытался, но не нашел.

– Поэтому вам никогда не быть комиссаром.

– Но ведь и вы, сэр…

– Я нашел, – спокойно возразил Дакотта. – Вся эта история выгодна единственному человеку – автору рассказа. Соедините меня с ним, немедленно.

Вот так комиссар добрался до меня, и # честно признался:

– Господин Дакотта, я давно мечтал написать леденящий душу детектив в духе Агаты Кристи.

– Но почему вы не привели рассказ к логическому концу?

– Я хотел, да не получилось. Уж слишком невероятная, запутанная история. Думаю, и у Агаты тоже бы ничего не вышло. А вы как считаете?

Комиссар неопределенно хмыкнул. Телефонная станция дала отбой.

*

На этой страничке автор хотел поведать читателю о своих творческих достижениях, а именно: сколько им написано книжек, сколько нарисовано карикатур, в каких выставках он участвовал и где получал премии…

А потом подумал: да кому все это нужно?

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 – в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно – когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы – «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.