Текст книги "В духе Агаты Кристи"

Автор книги: Святослав Спасский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

ГИРЯ

ПОИСК

ТОЛЬКО

НИДЕРЛАНДСКОЕ ИНТЕРВЬЮ

В ДУХЕ АГАТЫ КРИСТИ

*

Более подробно о серии

INFO

Святослав СПАССКИЙ

В ДУХЕ АГАТЫ КРИСТИ

*

Рисунки автора

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила, 1991

Шарж В. МОЧАЛОВА

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?

Не жалею, не зову, не плачу.

Все пройдет, как с белых яблонь дым,

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Десять лет иль три часа осталось?

Словно летом душное окно,

Распахнув себя, встречаю старость.

Так.

Иного просто не дано.

1841–1921–1991

ГИРЯ

Маленький научно-фантастический роман

1.

Игнатов очутился в Больших Енотах впервые. Ревизор Главклейуправления, он был послан на проверку финансовой деятельности местного клеевого завода.

Командировка была пустяковая, за два дня Игнатов с делами справился – и теперь коротал летний вечер, бездумно и раскованно гуляя по городу. Большие Еноты чрезвычайно нравились ему обилием деревянных феодальных домишек, кривобоких огородиков, большеглазых кошек, венчающих тесовые ворота. Центральная площадь, вся в помпезных официальных зданиях, напичканных местными функционерами, от райкома до правления Общества Красного Креста и Полумесяца, была скучно заасфальтирована, зато во все стороны от нее разбегались расчудесные корявые улицы, уставленные лохматыми тополями и мощенные настоящим дореволюционным булыжником. Не хватало лишь ломовых извозчиков – их тут, как и во всей нашей стране, заменили серые, запыленные «КамАЗы».

Впрочем, в этот лирично-закатный час машин было мало. Город облепила чрезвычайная тишина, как на экзаменах, только вдали, в туманной низине за клеевым заводом, кричали – не поймешь – то ли утки, то ли лягушки, да изредка из-за штакетника нечленораздельно выражалось чье-то подвыпившее мурло. Боженька включил на небосводе первые бледные звезды.

Вдруг, отшвырнув тишину, немыслимый кузнечный грохот и звон обрушились на Игнатова. Он завертел головой, ожидая встречи по крайней мере с эскадроном Медных всадников, однако из-за угла вывалился обычный грузовичок, от которого и исходил этот безумный грохот. Грузовичок пронесся мимо. Тут какой-то предмет отделился от него и, продолжая громыхать, угрожающе, как бомба террориста, подкатился к самым ногам Игнатова.

Машина облегченно растворилась в сизых сумерках. Игнатов вгляделся в предмет. Это была круглая гиря с обрывком веревки на ручке. Игнатов гирю потрогал, приподнял. На мгновение ему показалось, что держит живое существо – поверхность гири на ощупь была теплой.

Скорее всего местные юные лоботрясы привязали гирю к машине, чтобы насладиться какофонией звуков, и своего достигли. И неудивительно, что металл нагрелся: он бы, вероятно, в дальнейшем раскалился добела, только вот не выдержала веревка.

И все равно Игнатова не покидало ощущение одушевленности гири. Он почувствовал к ней легкую отцовскую жалость.

Опустив гирю на землю (тяжелая, килограммов пятнадцать будет), он присел на корточки, погладил ее по крутому шершавому боку и спросил:

– Что это ты на ночь глядя шалберничаешь? Не стыдно? А где твой дом?

Гиря отрешенно молчала. Игнатов вздохнул и собрался уходить. Но пронзительная одинокость гири не давала ему покоя. Он отвязал обрывок веревки и снова погладил гирю, как приблудную собаку:

– Что ж будем делать-то, а?

И тут он вспомнил своего непосредственного начальника генфина Тимошина. Отправляя Игнатова в очередную командировку, Тимошин всегда чуть заискивающе просил:

– Ты там, Игнатов, посмотри, может, чего интересного подвернется… Страсть люблю необычные сувениры, местные изделия. В смысле денежных затрат не беспокойся, я рассчитаюсь, если что.

И Игнатов привозил ему: из Кирова – дымковских коников, из Гомеля – стеклянных чертей, деревянные ложки из Рязани, берестяные туески с Псковщины. Тимошин радовался, как дитя, восторженно благодарил.

– Ну-ка, привезу я Тимошину большеенотскую гирю, – подумал вслух Игнатов. – Чем не сувенир? Тяжело, правда.

Но всего-то вещей у него – молодого и сильного – было: кошелек да полупустой командировочный портфель, Гиря в этот портфель поместилась бы запросто. Ну, так как?

Игнатов решился. Подхватив гирю, он ровным солдатским шагом направился к гостинице.

2.

На обратном пути в Москву случился инцидент.

Игнатову досталось пустое купе. Поскучав, посидел он у окошка, затем переоделся в спортивное и приготовился было вспорхнуть на верхнюю полку, покемарить, но тут поезд подкатил к большой станции и в купе ввалились двое – тоже с портфелями, тоже, видать, из племени командированных. Вежливо-бегло поприветствовав Игнатова, они, не теряя времени, повытаскивали из портфелей духовитую снедь и большую – ноль семьсот пятьдесят – черную бутыль коньяку.

– С нами, – пригласил один из спутников, в очках, подпертых румяными щечками.

– Ничего, спасибо, я полежу, – ответил, согласно ритуалу, Игнатов и поднялся, снова готовый взлететь на полку. – А вы располагайтесь, двигайтесь к столику, пожалуйста.

Он с удовольствием присоединился бы к компании, да и чувствовал, что в конце концов присоединится, но правила приличия требовалось соблюсти.

– Не из вежливости вас зовем, а в силу необходимости, – пояснил второй, помоложе, но и полысее румяного. – На двоих такая сударыня великовата, – он показал на бутылку, – а ведь, начав, не остановишься. Значит, в столицу нашей родины уставшими прибудем. А вы поможете – и все о’кей будет, норму соблюдем.

– Ну, разве что так, – заулыбался Игнатов, – тогда что ж… К сожалению, ничего от себя предложить не могу. В смысле закуски.

– А вам – мало? – спросил тот, что помоложе, кивнув на достаточно обильный стол. – Помидорчики, огурчики, колбаса. Пирожков вот на вокзале досталось. Вы что – обжора?

– Неудобно просто, – объяснил Игнатов.

– A-а! А завтра мы в вашем положении окажемся, – успокоительно сказал очкастый. – Не при карточной системе живем, шелуха все это. Давайте. Давай, Ян.

Ян – который помоложе, но лысее – отвинтил колпачок бутылки, расставил стаканы.

И тут поезд рывком тронулся со станции. Все качнулись, а с верхней полки свалился портфель Игнатова и обрушился на столик. Поскольку недра портфеля скрывали сувенир для генфина, «сударыня» разлетелась ко всем чертям. Вдребезги.

Спутники, играя желваками на скулах, счищали с мокрых брюк блестки стекла. Багровый Игнатов жалко извинялся.

– Что у вас там в портфеле? – сухо спросил Ян, – Кирпичи? Золотой слиток?

– Гиря.

– Как гиря? Зачем?

Игнатов не успел придумать что-нибудь убедительное и честно сказал:

– Просто гиря. Везу для одного товарища, в подарок.

– Пойдем, Саня, покурим, – сказал Ян. – Откройте окно, а то за ночь коньячным духом насквозь пропитаемся. Жены на порог не пустят.

Краем уха Игнатов услышал реплику Яна из коридора:

– Чокнутый, что ли? Ему бы по кумполу лучше гирей-то этой… Игнатов, все еще пылая, залез на полку и притворился спящим. «Действительно, обалдуй с гирей», – подумал он.

В Москве расстались, не попрощавшись. Коньяком ни от кого не пахло. Жены пустят.

3.

А Игнатов жил один. Жены у него не было.

То есть была, но раньше. Звали Светой. Она ушла к молодому талантливому не то стоматологу, не то терапевту. Однокомнатную квартиру оставила Игнатову: у терапевта своя была, двухкомнатная. Ему она досталась от первоначальной жены, которая уехала с полюбившимся ей подполковником в энский военный округ.

Субботним радостным утром Игнатов притащился со своей гирей домой, умылся, интеллигентно сварил себе черного кофе и только потом вытащил гирю из портфеля и впервые внимательно изучил ее: вся грязно-ржавая, дарить такую генфину – значит нажить себе врага. Он спустился во двор, к кооперативным гаражам и у знакомого автомобилиста Тарасевича выпросил два литра керосина в жестяной банке из-под венгерского повидла.

Гиря отмокала в повидловой банке сутки. После этого Игнатов высушил ее и долго драил шкуркой, пока не достиг ровного тусклого блеска. И самое главное: отчистились и стали читаемы выпуклые слова:

ОДИНЪ ПУДЪ

Чугунное литье бр. ФОХТЪ

Мытищи 1888 годъ

«Ого! – внутренне восхитился Игнатов. – Это ж реликвия. Это ж, возможно, историческая ценность. Вот вам и обалдуй с гирей!»

Тут же он решил гирю Тимошину не дарить: обойдется.

В понедельник Игнатов, оставив гирю на тумбочке возле зеркала в прихожей, отправился в Главклей – на работу.

На работе он никому не рассказал о своем ценном приобретении: зачем возбуждать ненужную зависть, а в обеденный перерыв, когда отдел, топоча, оросился в столовую за борщом московским и котлетами датскими, прочно уселся в кресле и отыскал в позапрошлогоднем телефонном справочнике номер Исторического музея.

Ученого секретаря на месте не оказалось, пришлось вести переговоры с рядовой сотрудницей, писклявой и тощей особой лет так двадцати шести – двадцати семи (выводы по поводу ее комплекции и возраста Игнатов сделал на основе именно пронзительности и писклявости слушаемого им голоса).

Эта крайне несимпатичная особа напрочь отказалась от гири, самоуверенно заявив, что исторической ценностью тут и не пахнет, а музейные запасники и так забиты барахлом до потолка. Так и сказала – «барахлом», это музейный-то работник.

«Потому в музеях и тоска одна, – подумал Игнатов. – Разве такие вот могут душевную экспозицию развернуть…»

Он оросил трубку и задумался. Потом яростно накрутил номер другого музея – Истории и реконструкции Москвы.

– С твердыми знаками надпись! – убеждал он новую музейную собеседницу. – Бр. Фохт! Столетняя гиря, уникальная.

Но и тут он получил быстрый и ясный отказ.

Гиря областного производства, – сказали ему. – Нас Москва интересует…

Домой Игнатов пришел поздно и в настроении: с дружками после работы обмыл возвращение из командировки.

Дома он проникновенно сказал гире:

– Не нужна ты, дочка, никому. Зря только мучался с тобой. По тебе один лишь Вторчермет скучает…

Ночью случилось необъяснимое: встав по необходимости, Игнатов больно споткнулся о гирю, лежавшую почему-то в дверях комнаты. Он включил свет и, шипя, поскакал в ванную – подержать босую ногу под струей холодной воды, затем, прихрамывая, вернулся к гире – дивиться.

«Ну не пьян же я был вчера, – суматошно думал он, – и не дотрагивался до этой железки, только сказал ей пару слов. Что ж она, сама, что ли, прикатилась?»

Он осмотрел засов у входной двери. В порядке был засов.

4.

Так вот и началась чертовщина. Гиря как бы незримо путешествовала по квартире. Иногда, возвращаясь домой, Игнатов с трудом открывал дверь, преодолевая сопротивление навалившейся изнутри гири. Она оказывалась то на нижней полке книжного шкафа (причем на месте выкинутых ею же, вероятно, книжек), то на кушетке, под подушкой (кровать Света переправила к своему талантливому стоматологу-терапевту, а Игнатову для спанья оставила кушетку).

Игнатов серьезно забеспокоился, временно перестал выпивать и возобновил утреннюю зарядку. Попытался привлечь к занятиям гирю, но она с первого же раза как-то ловко вывернулась из его рук и шмякнулась на коврик, по пути ощутимо ударив Игнатова по коленке. Он взвыл и оставил ее в покое.

Когда же гиря в отсутствие хозяина произвела значительную вмятину в дверце холодильника (холодильник Света оставила, у стоматолога был свой «Розенлеф», который бравый подполковник отказался везти в энский округ по причине его нетранспортабельности), Игнатов решил расстаться с мытищинской реликвией. Поздно ночью он прокрался на лестничную площадку, держа гирю на отлете, как нашкодившего кота, и бухнул ее в мусоропровод.

Атомный взрыв раскатился по всем девяти этажам, залаяло великое множество домашних декоративных собак, жильцы проснулись с колотящимися сердцами и долго прислушивались, сидя в нагретых постелях. Игнатов же пробежал счастливой неслышной рысью в свою обитель, свернулся калачиком на кушетке и заснул спокойным ясельным сном.

А наутро, открыв балконную дверь, чтобы выдуть волос из электробритвы, он опешил: на балконе, как ни в чем ни бывало, расположилась гиря, поблескивая мокрым боком. Ручку ее обвивала извилистая лента картофельной шелухи, прицепившаяся, видно, еще в мусоропроводе.

– Ну, входи, раз так, – мрачно произнес Игнатов, выбросил шелуху во двор (кто-то снизу отреагировал крепким словцом), а саму гирю втащил в комнату. – Ладно, погости еще, а там увидим.

Он намеренно сказал «погости», чтобы гиря не рассчитывала, что он смирится и пропишет ее навсегда в своем сердце и доме.

На работе он делом не занимался, игнорируя укоризненные замечания непосредственного начальника Тимошина, а составлял текст объявления. К обеденному перерыву текст был готов

ПРОДАЕТСЯ ГИРЯ

ПО СЛУЧАЮ, ДЕШЕВО

СТАРИННАЯ, ПУД (16 кг).

НЕЗАМЕНИМА ДЛЯ ТЯЖЕЛОАТЛЕТОВ,

РАБОТНИКОВ ГОСЦИРКА И ЗАСОЛКИ КАПУСТЫ

С этим объявлением он поехал на Пресню, в редакцию рекламного приложения «Вечерки». Пожилая дама-приемщица, прочитав текст, выкатила на Игнатова изумленные глаза цвета океанского прибоя:

– Да вы что – гиря? Мы такие объявления не печатаем.

– Почему это? – сварливо сказал Игнатов. – Какая разница, кто что продает. Рояль или дачу – можно, а гирю – нельзя? Учтите – старинная.

– Мало ли старинных вещей. Мы учитываем спрос. Сейчас спрос на дачи, миттель-шнауцеров, скейты. На рояли тоже, да. А гирями никто не интересуется.

– Они ж не знают. Вы напечатайте – они и заинтересуются.

– Мелочь это, поймите. Вы – гирю, другой топор захочет продать, еще кто-то – дверную ручку. У нас же, извините, не барахолка.

– Куда ж мне ее? А в комиссионный не примут, как вы думаете?

– Не знаю, не знаю, – нервно сказала дама. – Прошу вас, отойдите, не мешайте работать. Зачем вам ее продавать? Солите капусту – незаменима же для капусты, сами пишете.

Игнатов ушел из редакции и тут же, на площади торжественного имени 1905 года, сунулся в будку Мосгорсправки. В будке восседал тучный справочный агент пенсионного возраста, внешне напоминающий сенбернара.

– Сынок, – сказал тучный справочник, – тебе не стыдно?

– Чего же мне стыдиться? – сказал Игнатов. – Я ее не украл, гирю.

– Объявления – это определенным образом лицо города, – пояснил справочник, – они отражают его духовную жизнь. А город-то – герой! Понял? Иностранец твое объявление прочтет – что подумает о москвичах, а?

– А что иностранец? Как раз иностранец, может, и купит, – сказал Игнатов. – Где-нибудь в Кордильерах такая гиря – экзотика. Представляете: один пуд, Мытишчи…

Тут справочный агент и вовсе стал похож на сенбернара. Он сморщил нос и густо залаял на Игнатова:

– Валютную операцию вздумал прокрутить! Государственный культурный фонд сплавляешь за границу! Фарцовщик растреклятый! Ща милицию кликну!

Он высунулся из будки и крикнул на всю площадь:

– Гришаня! Сержант! Дуй ко мне! Сыми токо пистолет с предохранителя!

Неведомая пружина отбросила Игнатова в пасть станции метро, а сенбернар раскатисто захохотал ему вслед.

5.

Гиря, видно, каким-то потусторонним способом узнавала о попытках Игнатова освободиться от нее, потому что вела себя чем дальше, тем хуже. Как только Игнатов уходил на работу, она принималась прыгать по квартире. Глухие удары разносились по всей девятиэтажке. Начались жуткие перепалки с соседями, звонки из ДЭЗа, визиты участкового, акты всевозможных комиссий и протоколы товарищеских судов.

Всех особенно бесило то, что Игнатов и не пытался оправдываться, а просто молча выслушивал обвинения. Он был бы рад объяснить, а только кто поверит?

И последнюю попытку сделал Игнатов – отвез гирю в деревню к бабушке. Деревня располагалась далеко: от Можайска еще километров двадцать пять-на автобусе, а потом пешком сорок минут.

Старушка обрадовалась редкому гостю, напекла в его честь поджаристых крендельков. Крендельки Игнатов съел с удовольствием, а гирю тайком подбросил в бабкин огород, под жирные лопухи.

Он вернулся домой в одиннадцать вечера, а уже в первом часу ночи гиря гулко ударила в балконную дверь.

– Не пущу! – истерически закричал Игнатов. – Мерзни там, паршивка! Я знаю – ты и коньяк тогда, в поезде, нарочно разбила!

В ответ гиря, разбежавшись, шандарахнула так, что на балконной двери лопнуло стекло. Сверху, снизу и с боков азартно замитинговали разбуженные соседи.

Игнатов быстро и решительно оделся, сунул гирю в портфель и вышел на ночную улицу. Тут же неправдоподобно подвернулось пустое такси.

– Серебряный бор! – кратко приказал он водителю.

На берегу реки Игнатов отпустил машину, а сам неторопливо разделся до трусов. Потом он вытащил из брюк ремень, сделал петлю, конец ремня привязал к гире, а петлю затянул на шее. Держа гирю обеими руками, он зябко вошел в темную воду. Когда вода дошла ему до подбородка, он зажмурился, сильно оттолкнулся ногами от дна и нырнул вглубь вниз головой.

…Неведомая сила потянула Игнатова кверху. Он раскрыл глаза: гиря воздушным шариком плясала на поверхности воды у самого его лица. Ремень глупо и настойчиво лез в рот.

– Врешь, потонешь! – с ненавистью закричал Игнатов.

Он рванул гирю вниз.

Она же не давалась, как будто была сделана из пенопласта. Вода не принимала эту дьявольскую гирю, упорно выталкивала ее.

Тогда он ослабил петлю и снял ее с головы. Гирю подхватило и понесло течение.

Стоя по шею в воде, Игнатов тупо смотрел на свою быстро удаляющуюся мучительницу. Луна освещала ее круглый блестящий бок.

Змейкой вилял тянущийся вслед за гирей брючный ремень.

Минут через пять гиря скрылась за поворотом.

Не веря глазам, Игнатов, пятясь, вышел на берег.

– Неужели насовсем? – сказал он тихо.

Да, он знал, чувствовал интуитивно, что на этот раз – насовсем.

И надо же: он ощутил вместо радости освобождения щемящую боль утраты…

Впрочем, это продолжалось недолго.

Озираясь, он снял и выжал трусы, оделся, машинально причесал мокрые волосы. Потом, придерживая спадающие брюки, пошел к освещенным кварталам – ловить мотор.

ПОИСК

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИНСПЕКТОРА ЛОСОСЕВА

Малогабаритный, но достаточно

увлекательный детектив

1.

Наш дед был мрачен. Я это определил сразу: в мрачном настроении он потирает шрам на левой скуле – след от кистеня Петьки Мохнатого, самого знаменитого в свое время медвежатника из Марьиной Рощи.

Итак, потирая память о Петьке, он покосился на толстущую папку с ботиночными тесемочками, которую я аккуратно положил на край его блистательного стола:

– Что это еще?

– Дело Первопечатника.

Первопечатник – а в миру он пользовался паспортом на имя Быстробогатова Льва Григорьевича, и у меня никогда не было стопроцентной уверенности, что так его звали сызмальства, – был известен в определенных довольно узких кругах тем, что великолепно подделывал печатный текст. Он досконально знал десятки гарнитур шрифта, мог воспроизвести любые билеты, талоны, пропуска. Правда, печати и резиновые штампы он никогда не подделывал. И фальшивомонетчиком не был, денег не рисовал. Попался он на банных билетах – спекулировал ими в проулке на задах Центральных мужских бань. Вернее, менял эти билеты на мыло. А мыло пересылал своей незарегистрированной подружке Ляльке в Сызрань, и та уж распродавала его по договорным ценам.

– А что там с Первопечатником?

– Все. Закончил. Передаю в прокуратуру.

– Ну и передавай, а мне-то что принес? Думаешь, читать буду? Я промолчал. А что говорить? Дед сам прекрасно знал, что он должен завизировать дело. Нет, просто ему хотелось сорвать свою досаду.

– Вьюн на свободе, займешься им немедленно.

– Как на свободе?

– Так, – хмуро сказал дед, жуя мундштук папиросы. – Сбежал, вот и весь сказ.

«Да, Вьюн. Этот Вьюн был молодой рецидивист – взломщик дач состоятельных владельцев – профессуры, космонавтов, генералитета, рубщиков мяса. Но известен был Вьюн не столько своими набегами на престижные обители – кто нынче этим не занимается? – сколько побегами. Он сбегал уже четыре раза за последнюю пятилетку. В последний раз он использовал против конвоя популярное детское заклинание: «Открой рот, закрой глаза». Конвоиры, честно зажмурившись и раскрыв рты, прождали три минуты, а когда догадались возвратиться к уставной позиции, было уже поздно. Вьюна поминай как звали. Исчез.

И вот – опять…

– Где? – спросил я.

– В Больших Енотах. Летишь туда сейчас же. Вопросов, надеюсь, не будет?

– Хорошо, – сказал я. – В буфет только спущусь за сигаретами.

– Нет, – возразил наш железобетонный дед. – Машина у подъезда. Самолет вылетает через сорок три минуты, следующий рейс послезавтра. Послезавтра ехать – это все равно, что совсем не ехать. Сигареты купишь на месте, в Больших Енотах.

– В Больших Енотах наверняка «Приму» не достанешь. Дефицит.

– Лососев, это мне начинает надоедать. Хорошо, иди в буфет за своей «Примой», а я отправляюсь в Большие Еноты – ловить Вьюна. Договорились?

Я откозырнул назло нашему вредному деду, поскольку был в штатском и без головного убора.

2.

Начальник Большеенотского райотдела милиции Евлампий Александрович Колотун был постарше меня и по возрасту – лет на пять – и по званию – на одну звездочку. Но оказывал мне внимание по меньшей мере как полковнику. Еще бы: сыщик из центра, со спецзаданием… Он усердно таращил на меня круглые бирюзовые глаза и слушал с преувеличенным вниманием, вроде бы даже подобострастно.

Впрочем, сказать-то мне было нечего. Я пока совершенно не представлял себе, что делать. Вернее – с чего начинать.

– Мы так думаем, – начал Колотун. – Он любыми путьми должон пробиваться в Москву. Здесь ему робить нечего, здесь его присандалим мхновенно. Самолеты отходят через день, с билетами напряженка: начало же отпускного сезона, народец расползается. И вообще, смекаю, самолетов он боится, знает, что шукать его будут не где-то, а допрежь всего в аэропорту. И вид для билета нужен.

– Какой вид? – спросил я.

– Паспорт, – пояснил один из присутствующих на совещании молодых помалкивавших сотрудников, откровенно любуясь своим начальником. А тот снисходительно улыбнулся и подтвердил:

– Паспорт. Вид – паспорт, значит. Но на всякий случай я послал ту*-да одну дивчину. Она там под видом контроля билеты смотрит перед посадкой.

– У вас есть фотография Вьюна? – спросил я.

Я-то не успел захватить ее, этот чертов дед, а теперь мне было немного стыдно: мудрый сыщик из центра не имеет представления о внешности разыскиваемого…

Молодые сотрудники переглянулись, мне даже показалось, что они обменялись легкими улыбками. А Колотун тут же выхватил фотографию из ящика стола и, предупредительно привстав, протянул ее мне.

– Не успел взять, – честно признался я. – Да что там – сигарет, и тех не успел купить на дорогу.

– Оперативность – ценный фактор, – произнес начальник отдела, то ли осуждая, то ли одобряя мою поспешность. Мне подумалось, что Евлампий Александрович не так прост, как кажется с первого взгляда.

Это была репродукция с любительского снимка. Вьюн широко улыбался, густая тень падала от его мальчишеской челки на лоб, большие красивые глаза его смотрели весело и непринужденно.

Я внимательно вглядывался в снимок. Колотун также склонился над ним.

– Да-а, – хмыкнув, протянул он. – Веселый рецидивистик. Ну-ка, догони…

– Значит, самолет в принципе отпадает, – резюмировал я. – Что же остается?

– Остается желдорлиния, а также и автомагистраль, – сказал один из сотрудников, Коля.

Я вопросительно посмотрел на Колотуна.

– Меры ж приняты, – успокоительно пробурчал Колотун. – Оповещены все посты ГАИ и железнодорожная милиция. Поезда вот уже второй день прочесывают наши люди.

– Вы недооцениваете Вьюна, – сказал я. – Это именно вьюн. Ой умеет проскальзывать сквозь пальцы, растворяться. Непостижимый беглец. Один раз вот так же его искали во всех автомашинах, а он спокойно шел пешком по обочинке шоссе – сквозь все посты ГАИ.

– А предусмотрели ж, – сказал Колотун. – По всем сапожным мастерским предупреждения разослали. Должен же он где-то свои чоботы чинить? До Мосйвы добрая тыща верст.

Да, не прост был начальник ОВД, не прост! Его тактическим соображениям я не мог противопоставить ничего своего, оригинального. Изыскивая способ поддержать свое реноме, я подошел к крупномасштабной карте района, занимавшей простенок между окнами. Северная часть района даже немножко загибалась на потолок.

В самой середине карты подковообразно располагались Большие Еноты. В разные стороны от райцентра разбегались транспортные артерии. Все они были энергично перечеркнуты красным карандашом начальника, как убедительный знак того, что Вьюн не пройдет.

– А это что за спиралька такая? – спросил я. – Речка, что ли?

– Речка, – подтвердил второй из помалкивающих сотрудников по имени Денис. – Широкая Енотка. Так ее зовут, речку.

– Ее тоже блокировали?

Парни засмеялись:

– Она только так называется – Широкая. Ее енот вброд перейдет.

– Кстати, – поинтересовался я, – что это у вас сплошь одни какие-то енотьи названия? Что, тут других достопримечательностей нет, кроме енотов?

– Енотов тоже нет, – ответил Колртун. – Кто их знает, бают, в древности водились. Потом их постепенно заменили енотовидные собаки. Потом – обычные собаки, собаковидные. А названия остались, куда ж им деться? Из названия свитку ж не сошьешь. А речушка наша всамделе махонькая, на моторке с «большим умением только пройдешь.

– А со мной из самолета выходила группа туристов с байдарками, – сказал я.

– Ну, может, это наши енотцы откуда прибыли. С Сибири, с Урала. Сейчас ведь модно. С соседями по лестнице незнакомы, а на Енисее все пороги облазят.

– Да нет, они новенькие были, в стираных штормовках и без загара, – возразил я. – Значит, от вас поехали.

– По Енотке я сам ходил на байдарке – не раз, – сказал Коля. – Пройти можно. Сначала трудновато, раза два-три обнос надо делать, а потом, после Енотовой пещеры, – славно. Там наша Енотка впадает в Енотицу.

– А Енотица куда впадает? – насторожился я.

– Дак она, известное дело, в Енотное водохранилище, а там по протоке – в Волгу.

– Прямо в Волгу?

– Ну. Прямо.

– Ну вот, – сказал я устало и с удовлетворением, – Евлампий Александрович, можете снять все заслоны и посты на дорогах. Вьюн не такой лопух, чтобы идти по проторенным тропам. Нет, не такой, смею вас заверить. Коля, дадите мне байдарку напрокат?

– Может, вместе пойдем? – спросил с надеждой Коля. – Она двухместная.

– Вместе не догоним, – возразил я. – Одному ходчей.

3.

Я послал телеграмму деду, чтобы продлил командировку еще на недельку, закупил сигарет (конечно, продавалась только «Астра») и черного ржаного хлеба. Разводить костры, варить всякие там каши и картошки не входило в мои расчеты: время не терпит. Хлеб можно было жевать на ходу, на ходу же запивая чудесной безмикробной еноткинской водой.

Я не взял ни палатки, ни надувного матраса, ничего вообще, что придало бы моей лодке излишний вес. Ночи стояли теплые, можно было спать прямо на земле. Пойдет дождик – тоже ничего страшного, высохнем. Я не взял даже зубную щетку, мыло и полотенце. Облегчаться – так максимально. Суровые форменные ботинки заменил полукедами, одолженными у Дениса, – размер ног, слава богу, совпадал.

Шел я предельно ходко. Местность вокруг была безлесная, открытая. Ни ивняка, ни рогозовых зарослей. Если даже Вьюн заметит меня первым, удрать ему все равно некуда.

К вечеру следующего дня показалась сосновая рощица. Рядом я заметил костерок. Темнел силуэт палатки.

Я причалил за поворотом, метров за триста, и, крадучись, подошел к бивуаку.

Их там двое было у костра, мужчина и женщина. Лениво плескала волна в борт трехместной байдарки. Женщина сидела неподвижно, обхватив руками колени. Мужчина, как мне показалось, вел себя нервно, часто оглядывался на палатку, курил одну за другой сигареты.

Лица его разглядеть было почти невозможно: мрак сошел на землю, а костер уже затухал.

Интуитивно я чувствовал, что это Вьюн.

Я решил напасть на него неожиданно, сзади, используя свой любимый и отработанный прием – захват под подбородок с одновременной подсечкой ниже колен. Вот только женщина – она могла помешать. Если она сообщница Вьюна – а скорее всего это так, – то, конечно же, будет помогать не мне. Как назло, под ее рукой лежала компактная чугунная сковородка с ручкой. Пока я скручиваю Вьюна, подумалось мне, ей ничего не стоит врезать сковородкой по моей черепушке. Я бы на ее месте поступил именно так.

А если я ошибаюсь, и это не он, не Вьюн? Тогда женщина примет меня за обычного, заурядного бандита.

Так или иначе, близкого знакомства со сковородкой мне не избежать.

Скверно.

Тогда я решил подождать немножко, приглядеться к обстановке получше.

– Пойду посмотрю, как он там, – хрипло произнес мужчина.

– Ну, чего смотреть, спит, – ответила женщина.

– Перекупался, как бы не захворал.

– А ты кто – отец или дяденька проходящий? Надо было острожить.

Мужчина вздохнул.

В палатке зашуршало, и я насторожился. Детский голос произнес:

– Пап, где ты там? Писать хочу, пап.

Мужчина на четвереньках, как большой неуклюжий зверь, полез в палатку.

Я в темноте почувствовал, что краснею, и возблагодарил судьбу, что не взял с собой Колю…

Позор.

4.

В следующие два дня я обогнал штук пять байдарок и две резиновые надувнушки. Теперь я уже не планировал немедленное нападение на встречных туристов, а спокойно и внимательно их рассматривал.

Вьюна среди них не было.

Енотица оказалась гораздо шире и полноводней Широкой Енотки, и я не удивился, встретив деловито тарахтящую против течения «казанку» с рыбнадзором. Два ражих мужика в тельняшках и резиновых высоких сапогах, в фуражках с «крабами», несмотря на жару.

Я представился, спросил:

– Издалека идете?

– А от самого от озера, – охотно пояснил один, мужик не только ражий, но и рыжий.

– Водохранилища, что ли?

– Эге. Сколько, Егорычев, километров шестьдесят наберется?

Широконосый Егорычев подумал, потом бережно сплюнул в воду и ответил:

– Да наберется. Шестьдесят наберется, если не поболе чуток.

– Туристов встречали?

– Не, – сказал рыжий. – Ни одной лодочки нет. Рановато потому что. Через неделю их тут будет, как грязи. Вот тогда работки нам прибавится, а, Егорычев? Сетки ставят, переметы. Даже острогой по ночам балуются. Да, представь себе, с фонарем.

– Ничего себе туристы, – удивился я.

– А ты как думал? – сказал Егорычев. – Ну, не все, конечно, бывают и порядочные, особенно если кто с бабами. Только ты его отличи сначала, порядочного от браконьера. Э! Все стали ушлые. Бывает, на стоянке высадишься, потрепешься с ним, выпьешь даже – люди как люди. Народ, одним словом. Пролетарии всех стран. А случайно взглядом вокруг поведешь…