Текст книги "В духе Агаты Кристи"

Автор книги: Святослав Спасский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ну уж случайно, – усмехнулся рыжий.

– Случайно, – упрямо повторил Егорычев. – Случайно глянешь – мать твою! Чешуя вокруг рыбья, понял? С полтинник размером. Ой, не удочкой ловлено… А чего? Тут уж, друг, прости меня, разговор со-овсем другой начинается, да!

– А сейчас, значит, никого?

– Сейчас никого, – подтвердил рыжий. – Хотя, стой-ка, Егорычев, а ведь была лодка-то одна. Помнишь? Ну, за Нотным мысом, помнишь?

Егорычев почесался.

– А, да, – сказал он. – За Нотным мысом ветрели лодку. Было. Верно. Палатка стояла. Правильно. Трое там.

– Енотный, наверное, мыс-то? – спросил я.

– Кто знат? На картах не обозначен, – пожал могучими плечами Егорычев. – Может, конечно, и Енотный, если по речке назван. А только в старину артель там проживала, староверы. Гармоники делали. Может, от этого и мыс так назвали – Нотный.

Я вынул фотографию Вьюна:

– Такого среди тех, на мысу, не приметили?

Мужики усердно попялились на изображение.

– Вроде один похож, а, Сергеич? – спросил Егорычев. – Тот, на руле который. Нет?

– Каком это руле? – сказал Сергеич. – Все трое одинаково веслами махали.

– Рулят ногой, – объяснил Егорычев. – Ну, тот, который сзади сидел.

– А, сзади? Не знаю я, – поморщился Сергеич. – На фото он гладкий, а наш небритый был. Как тут разберешь? Турист бриться не любит. Вот и пойми – тот, не тот… Ты, догоняй, инспектор, на месте виднее. Разберешься, что к чему. Наподдашь как следует – завтра и встретитесь. Осторожно только, если, считаешь, лихие люди. Трое все-таки.

– Учи ученого, – фыркнул Егорычев.

– И поучу, – сурово сказал рыжий Сергеич. – И поучу, и ничего тут нет такого. Опыт, слава богу, имеется. Вон – дроби заряд в себе ношу.

5.

…Люблю этот момент – точного выхода на цель. Рамки задачи суживаются, мысль работает кристально четко и хладнокровно. Ведь все предельно просто: впереди только одна лодка, других нет. И только об этом думаешь. Нужно что? Догнать. Потом выяснить, задержать, обезвредить.

Я несся как проклятый. Если Вьюн успеет дойти до водохранилища раньше меня, задача усложнится намного. Водохранилище большое, с сотней заливов и островов, с десятками проток. И все протоки ведут в Волгу.

Я напряженно вглядывался вперед: важно первому их увидеть. Если они меня засекут, инициатива перейдет к ним. Тогда держись, инспектор Лососев!..

Увидел я их ранним утром. На пригорке стояла нарядная ярко-оранжевая палатка, скорее всего польского производства. Дрожал дымок костерка. Двое на байдарке шли поперек плеса на противоположную сторону реки, вероятно, на утреннюю зорьку. Один, стало быть, остался в лагере. Удача!

И снова я оставил свою лодку метрах в двухстах, леском прокрался к их стоянке и неторопливо, обленившимся дачником, вышел к палатке.

Мужчина в плавках сидел на крутом берегу, свесив ноги. Меня он не замечал, старательно чистил рыбу. Нож маленький, перочинный. Это хорошо. У костра валялся туристский топорик. Я отодвинул его ногой в траву.

– Здравствуйте, – сказал я.

Мужчина – а вернее парень лет двадцати – встрепенулся, настороженно взглянул на меня. Вьюн? Не Вьюн? Черт его знает, действительно, оброс щетиной, как морж, поди разберись там.

– Здравствуйте, – вопросительно ответил он.

– Прикурить не найдется? – спросил я.

Он пружинисто вскочил, держа в руке раскрытый нож.

– Без эмоций! – скомандовал я. – В чем дело?

– Прикурить тебе? – язвительно сказал он. – Ах, ты… Другого не в силах придумать? Мало тебе костра, что ли, если и вправду прикурить требуется?

– Чокнутый? – спокойно спросил я, демонстративно усаживаясь на изумрудную травку. – Из вежливости я спросил. Сам вижу, что костер. А, по-твоему, как надо: не спрашиваясь, к чужому костру лезть?

Парень неуверенно улыбнулся.

– Ладно, – примирительно сказал он. – Прикуривай.

Я встал, прикурил от костра и сел снова, но уже так, чтобы топорик был под рукой. Так все-таки спокойнее. Теперь можно спросить, не таясь. Я и спросил:

– Вьюн?

– Чего Вьюн? – переспросил он немного растерянно. – Рыба, что ли? Окунь это, сам не видишь? Вьюн, надо же… Ты что, рыбинспектор?

– Нет, – сказал я. – Не рыбинспектор. Инспектор милиции. Лососев. Я – инспектор. А ты – Вьюн?

Он молчал.

Те двое уплыли далеко, я видел стрекозиное трепыхание их весел на солнце. Этот остался один, сомнений не было. И тем не менее я вдруг услышал какой-то посторонний металлический звук, позвякивание, как будто кто-то взбирался на крутой берег, звеня связкой ключей. Или шпорами. Последнее, впрочем, маловероятно.

Парень, видно, услышал это звяканье одновременно со мной. Он напрягся и молниеносно метнулся к обрыву.

Ногами я успел зацепить его, он упал, а я сел на него верхом, отобрав в первую очередь ножик. Ножик я сложил и забросил в открытую дверь палатки.

– Пусти, гад! – забился подо мною парень. – Ну чего тебе, чего надо?

– Вот ты и выдал себя, Вьюн, – тяжело дыша, сказал я и, не слезая с него, внимательно осмотрел берег. Нет, никого не было, пусто.

– Ну, куда понесся? – продолжил я разговор. – Вплавь решил уйти? Так не уйдешь, у меня разряд по водному поло.

– Поло! – закричал он. – Дурак! Какое еще поло? Донка у меня там налажена, слышишь колокольчик?

И еще раз я порадовался, что не взял с собой Колю. Он бы посмеялся вдвоем с этим – как его, Денисом?

Я слез с парня.

– Документы.

– Сам предъяви.

Резонно. Я достал удостоверение. Он внимательно прочел, вернул:

– Извините, товарищ Лососев.

– За что извинить?

– За «дурака».

Из кармана палатки он вынул свой документ. Коноплев Никита Анатольевич, конструктор. Какой-то мудреный трест: «Главтехмехмонтаж…». Я и не стал вчитываться. Зачем? Если документ подделан, то какая разница? Впрочем, едва ли. Такое название не придумаешь.

На фотографии Никита все равно не был похож на себя. Действительно, гладкий, без щетины. Прическа на косой пробор. А сейчас вообще никакой прически. Лохматый, как шотландский терьер.

Но и Вьюн на моем фото другой. Может быть, один из тех, в лодке?

– А те двое?

– Наши же ребята, из треста. Мы уж третий сезон вместе ходим. Хорошие тут у вас места.

– Так, – сказал я. – Места-то тут хорошие. А есть и другие места, чуете? Кстати, не столь отдаленные.

– Сошла, – грустно сказал он, прислушиваясь.

– Что?

– Рыба сошла. С донки. Не звонит больше. Крупная, наверное, была. Эх!

– Давно на этой стоянке? – спросил я, приглядываясь к полянке перед костром.

– Да уж третий день. Места тут хорошие.

– Есть и другие места… – начал я, но вспомнил, что уже говорил об этом.

– Куришь? – прервал я сам себя.

– Курю.

– А дружки?

– И они курят. Не марихуану, не бойтесь.

– Так… И где же окурки?

Он непонимающе взглянул на меня. Я объяснил:

– Три человека, все курят. Третий день уж на одном месте. А ни одного окурка не вижу. Где?

– А мы их в костер.

– Понятно. Питаетесь чем?

– Как чем? Вот, рыбу ловим. Ну, концентраты еще есть у нас. Консервы.

– Выпиваете?

– А что, нельзя?

– Пока я задаю вопросы. Вчера выпивали?

– Вечерком, под уху, было. Пару чекушек употребили. Не вижу особого греха.

– Греха-то и я не вижу, – согласился я, – если все в рамках. И где же эти чекушки?

– Как это где? – удивился он. – Я же говорю – употребили мы их.

– Посуда, – терпеливо разъяснил я. – Пустые бутылки где?

– А я их сегодня закопал. И банки консервные тоже.

– Ну, вот и выяснилось, гражданин – как вас там по документу – Коноплев? Пусть Коноплев. Значит, окурки – в костер, бутылки – в землю. А концы – в воду. Интересно.

– Какие еще концы?

– А такие, что на бутылках отпечатки пальцев лучше всего проявляются, начинающему правонарушителю известно. Вот поэтому вы их и закапываете.

– А куда их девать? Тут сдавать некуда, в город, что ли, везти?

– Вот-вот, – сказал я. – Никакие вы не туристы. У меня, простите, опыт имеется по этой части. Турист бутылки не закопает, вы уж мне поверьте.

– Это почему?

– Потому. Турист, если он лишку принял, он обязательно всю посуду побьет, такая уж традиция. А некоторые на ветки ее насаживают. Обломают ветку и на сучок бутылку наденут. Для оживления пейзажа. На худой конец просто разбросают бутылки по местности. А в землю никто не закопает, нет уж. И банки тоже. Вот и выходит – следы заметали, не иначе. Или я не прав?

– В каком-то смысле – да, заметали, – согласился Коноплев. – Чтобы, значит, чисто после нас было.

– Природу, выходит, лелеете? А природе это, между прочим, боком выходит, лелеянье ваше. Сообразите сами: вот вы порыбачили, потом оставили после себя чистое место. Так? Тут же сюда же следующий турист прискочит, снова ловить. А устроите барахолку – набьете вокруг стекла, переломаете кусты, банок понашвыряете – никто на вашу стоянку больше не сунется. Выходит, и рыба, и другая живность на этом месте будет себя вольготнее чувствовать. И, трава новая быстрее нарастет.

Коноплев замолчал, видимо, сраженный моей логикой.

Я не стал ждать его приятелей, поскольку незаметно для Коноплева сделал вывод – не того он поля ягода, не Вьюн и не сообщник его. Вьюн два дня на одном месте рыбачить не станет. Ему бежать надо.

Сохраняя достоинство, я поднялся.

– Ну, счастливо оставаться, гражданин Коноплев. Спецзадание у меня, вашими правонарушениями недосуг заниматься. Но крепко подумайте о том, что я сказал. Вы все вот они – на ладони у нас, так что… А что немного помял вас – извините. Служба. Так что – подумайте.

– Да уж подумаю, – ответил Коноплев не совсем, как мне показалось, доброжелательно.

6.

…Совхозная машина подбросила меня вместе с байдаркой обратно в Большие Еноты.

– А мы уж шукать вас бросились, – широко улыбаясь, встретил меня Колотун. – Спасибо, директор совхоза позвонил: везем, говорит, коллегу вашего.

– Да, – сказал я. – Пока неудачно. Не было Вьюна на речке, Я все прочесал. Ну, ничего, круг сужается.

– Не было, – согласился Колотун. – А круг сузился до точки. Мы его застукали тут, под боком. За углом закусочная есть, на улице Скло-довской-Кюри, так вот он в этой закусочной и гулял. Без передыху. А как начал дебоширить – стекла побил, оформление в витрине переставил, – мы и прихватили. Бачу – знакомый. Сверил по фотке – он!

– Тогда я на самолет, – сказал я. – Как с билетом – возможно?

– Забронировали уж. Нет проблем. Спасибо за помощь, за ласку. Так я и не понял: с иронией он произнес эти слова или так, по простоте душевной?

7.

Деду я рассказал все честно, как было. Скрывать ничего не стал: все равно вызнает.

И он за этот поиск влепил мне строгача.

ТОЛЬКО

ШЕВЕЛЬНУТЬ ПАЛЬЦЕМ

Это мне Жанна Гиталова посоветовала – написать обо всем. А так, сам по себе, я бы ни в жизнь не взялся. Дико трудно – уж я знаю, два раза пробовал дневник написать. И все впустую. Потому что одно дело – рассказывать, и совсем другое – записывать. Тут нужна особая честность, искренность перед самим собой. А не получается. Ну, просто вопреки своему желанию начинаешь выпендриваться, выставлять себя поинтереснее, позначительнее, чем оно есть на самом-то деле. А один раз приврешь – дальше уж не остановишься.

Поэтому я зверски отбрыкивался: не могу, и все тут. Но Жанна настояла. Я ее, кстати, и уважаю за твердость и настойчивость. Потом – гордость еще в ней какая-то особенная, независимость, не как у других девчонок… Ну, не в этом дело. В общем, она сказала, что я обязан это записать, что, может быть, мои записи в дальнейшем пригодятся научным сферам страны. Она так и сказала, правда: «Научным сферам страны». Я еще спросил: «А, может быть, земного шара?» «А, может быть, земного шара», – подтвердила она очень серьезно.

Ну, не знаю…

Ладно, значит так: начнем сначала. От печки. В роли печки выступает телевизор «Каскад-230», черно-белый.

1.

Я люблю телевизор. В этом нет ничего особенного, все любят телевизор, громадное большинство, во всяком случае. Я знаю только одного человека – дядю Геру с четвертого этажа, он принципиально не желает иметь телевизор. Он говорит, что хочет остаться свободным человеком, а что мы все – рабы голубого экрана. Или многоцветного.

Дядя Гера, по-моему, говорит искренне. Он вообще человек особенный, непохожий на других. В сорок два года вдруг стал изучать каратэ, причем совершенно серьезно, тренируясь каждую свободную минуту. И спокойно, к примеру, сейчас садится на шпагат, а ногой выше себя достает запросто. А в прошлом году он отциклевал паркет в своей двухкомнатной квартире – чем бы вы думали? Да можете не думать, не отгадаете! Бритвенными лезвиями, вот. Это вместо цикли-то. Затратил вагон и маленькую тележку времени, зато, мол, ровнее получается…

Ну, вот я и отвлекся. Говорил ведь Жанне – не получится у меня с писаниной. Дядя Гера вовсе тут ни при чем. Я только хотел сказать, что он искренне против телевизора, а вот многие родители – они тоже вроде не одобряют, когда, ах, дети торчат у экрана. Подчеркиваю – дети. А не они сами. Им можно. Понимаете ли, дети не учатся, дети не дышат свежим воздухом, и все этот телевизор, ах, этот телевизор…

Моего-то мнения не спрашивают. А оно, между прочим, имеется. Вот: с телевизором я расту. Я получаю такую информацию, какую не жди ни от одного учебника. Где я еще столько узнаю о науке, о политике, об экономике, о природе, о заграничных народах и путешествиях? Нигде. Все, чем живет мир, все отражается в телевизоре. Хватай только и переваривай. Причем бесплатно и не выходя, из дому. А мне, что ци вечер, выпевают: «А уроки? А уроки?»…

А что уроки? Я не двоечник. Ну, не отличник тоже. Так и ладно, я не гордый. Между прочим, в институт не собираюсь. Родители, ясно, об этом и не подозревают. Что вы, им только намекни, такие децибелы взовьются, не приведи господь! «Как такое, как такое!» Все мое благополучие в будущей жизни они строят на дипломе. Диплом – основа основ, конституция бытия, фундамент, на котором я буду прилежно, по кирпичику воздвигать стройное, элегантное здание моих грядущих лет. Остальное – вторично. Здоровье, моральные устои, семья, любовь к своему делу – все это, они считают, приложится к диплому само собой.

Хреновина собачья! (Мама вздрагивает от подобных моих выражений, но, надеюсь, моя писанина минует ее.) Вот, слушайте: можно быть дипломированным по самую маковку, а в жизни – рядовым неандертальцем (Шестернев, например, из парадного напротив. Инженер, интеллигенция. А поближе познакомишься – алкаш, и ничего более). А можно при десятилетке стать мастером – Мастером с большой буквы. Я желаю утвердиться, испытать и познать себя, пошляться по свету, найти занятие, чтобы припаять к нему душу, – это главное! А диплом, если надо, никуда не денется – приложится. Отслужу армию, потом пойду в водолазы, в змееловы, в яйцелупы (говорят, такая должность есть при кондитерских заводах – да шучу я, шучу!), в геологическую партию – словом, куда приглянется!

И ориентироваться в жизни мне поможет в первую очередь телевидение. Да уж. Вы только не подумайте, что школу я отрицаю. Нет, при всех ее глупостях я ее в общем-то признаю, но тут вот еще какой поворотик имеется: учебник – он вот он, всегда под рукой. Сегодня не выучил, завтра догоню, нет проблем. А нужную передачу зевнешь – и уже, считай, потеряно. Вот когда видик заимею, чтобы прокручивать в любое время что угодно, – ну, тогда и разговор другой будет.

Да, этак я никогда не кончу со своими рассуждениями. Четыре страницы исписал, а по существу ничего еще и не сказал.

Всё! Беру быка за рога.

2.

Был вечер, вторник. Или среда? А, не имеет значения. Можете справиться в телеархивах: когда шла передача с Мирей Матье? Ну, вот вам дилемма: Мирей Матье или уравнения с двумя неизвестными? Вы-то сами что бы выбрали?

Вы бы выбрали Мирей Матье. И вся планета выбрала бы Мирей Матье, ручаюсь. Кроме мамы. Мама выбрала уравнения с двумя неизвестными.

– Саша, сейчас же выключи, – сказала она, входя в комнату. – Сейчас же выключи и займись уравнениями. У тебя же контрольная завтра. Почему это я должна помнить? А не ты?

– Ну ма, – сказал я.

– А я говорю – выключи, – непреклонно сказала мама.

«Я люблю негодяя, и с этим ничего не поделаешь…» – пела Мирей.

А я люблю Мирей, а не математику, и с этим тоже ничего не поделаешь.

– Ма, Мирей Матье же. Сделаю я эти уравнения, никуда они не денутся.

Тут мама вся собралась, как перед прыжком в воду с десятиметровой вышки, и стала максимально непреклонной.

– Саша, я дважды повторять не привыкла, ты ведь знаешь!

Я-то знаю. Это она на принцип идет. Ей кажется – вот уступит она мне хоть разок, и весь ее авторитет слиняет, а я тут же превращусь в матерого лодыря и хиппи. И сяду ей на шею навсегда.

Ну, я выключил. А что сделаешь? У меня есть записи Мирей Матье на маг, но, согласитесь, одно дело слушать, а другое – еще и видеть. Обидно.

Мама ушла на кухню, забренчала там тарелками-кастрюлями, но снова включить я не решился: тут такое подняться может, никакая Мирей мила не будет. Мама, она такая.

Папа – он помягче, с ним договориться можно. И вообще он понемножку отстранился от контроля за моими занятиями, потому, во-первых, что с работы приходит поздно, в девять, а во-вторых, после того случая с геометрией.

Случай был забавный. Я как-то сидел, задачку решал. Чего-то у меня не получалось, ну, он и подсел ко мне.

– Застрял? – спросил он бодро. – Тугодум же ты. Смотри: эти углы равны, верно?

– Нет, – сказал я. – Они не равны, они конгруэнтны.

– Чего-чего? – спросил папа, немного засуетившись, – Как это – конгруэнтны?

– Очень просто, – пояснил я. – Фигура конгруэнтна данной фигуре, если эту вторую фигуру можно отобразить на первую с сохранением расстояний. А отношение конгруэнтности фигур рефлексивно, симметрично и транзитивно.

– Ты вот что, – рассердился родитель, – ты меня, понимаешь, не разыгрывай. Мы тоже в школе учились. Я тебе дам – транзитивно!

Я раскрыл учебник на соответственной странице и показал ему. Он замолчал.

С тех пор он уже не проверяет, как я учу уроки, и ограничивается общими рассуждениями насчет диплома, как фундамента.

Опять я отвлекся. Нет, не вытянуть, видно, мне эту несчастную сюжетную линию, мысли скачут, как каракумские тушканчики.

Да. Раскрыл я, значит, тетрадку с уравнениями, сижу. Пять минут сижу. Десять минут сижу. Уравнения не решаются, Мирей Матье не поет. Время проходит впустую. А я совсем о другом думаю: какую бы это штуку изобрести, чтобы мгновенно включать и выключать телевизор. Не сходя с места. Вот было бы потрясно. Мама из комнаты, я – щелк и смотрю. Мама в комнату, я – щелк и уже задачку решаю.

А потом думаю: да ведь тут и изобретать нечего. Во всем мире существуют дистанционные переключатели. Чтобы именно так, не поднимаясь со стула, командовать телепередачами. Мне, правда, не приходилось эти переключатели в натуре наблюдать, какие они, у нас-то их пока что нет. А, может, уже есть, подумал я, чем черт не шутит. Ведь когда-то должно быть начало. Надо бы сходить в радиомагазин и разведать.

3.

Это был вечер, и поэтому я тогда никуда не пошел. А на следующий день отправился в такой специализированный магазин, благо он от нашего дома за два квартала и называется «Волны эфира».

Ну, названьице! Кто их только придумывает? И, наверное, деньги за это получает, не бесплатно же. Волны эфира, а? Коли так, то надо бы построить торговый центр, этакий ансамбль из магазинов. И чтобы молочный магазин там назывался «Реки кефира», а кондитерский – «Кучи зефира»…

Стоп! Снова меня заносит.

Беру свои рассуждения за жабры.

Народу в этих «Волнах» почему-то совсем не было. Хотя понятно, почему: в свободной продаже телевизоров практически не бывает, так чего ради сюда ходить? В зале тем не менее высилась пирамида из телевизоров разных марок. Это были – смешно сказать – рекламные телевизоры, на них висели тоскливые таблички «Не продается». Их, я сосчитал, было тринадцать, и все тринадцать работали. Перед ними торчали два пацанчика и смотрели одновременно на тринадцать экранов. На экранах плясала красивая белозубая кубинка.

«Ча-ча-ча!» – задорно покрикивала кубинка. На девяти экранах она была расцвечена, как праздничный салют – красная, зеленая, желтая… На остальных – черно-белая.

На каждого пацанчика приходилось шесть с половиной экранов. Это в наш век дефицита было чересчур роскошно, я подошел и встал рядом. Теперь на каждого пришлось четыре с третью экрана и четыре с третью белозубых кубинки.

Поглазев, я подошел к голубому пластиковому прилавку, за которым маялась без работы молодая продавщица в сером фирменном халатике с большой эмалированной брошкой-монограммой в виде букв «В. Э.».

– Что, племянничек, желаешь? – спросила продавщица. – Дистанционный переключатель?

Я оторопел:

– А… откуда вам…

– Не первый день работаю, – улыбнулась девушка. – Тебе ДПБ?

– Что это – ДПБ? – смущаясь, спросил я.

– Ну, ДПБ – бесконтактный значит. Дистанционный бесконтактный, ясно?

– Нет, – признался я. – Как это – бесконтактный?

– Да ты и правда тугодум, – засмеялась продавщица и встряхнула гривой платиновых волос. – Вот, смотри. Кстати, последний остался, повезло тебе. Видишь, ни провода, ни штекера, ничего нет. Бери его в руку, как пистолет, и дулом направляй на экран. А большим пальцем нажимай на кнопку. Четыре кнопки, и над каждой цифрочка, видишь: ноль, один, два, три. Усек? На какую кнопку надавишь – такая программа и будет. Демонстрирую! Нацеливаю на крайний телевизор. Раз!

Кубинку на крайнем телевизоре как ветром сдуло, появился жирный в очках дядька и забубнил что-то об открытых разработках угольных бассейнов. О том, как производительность труда резко повышается, а себестоимость угля резко снижается как раз из-за того, что разработки – открытые.

– Два! – скомандовала девушка.

На смену дядьке появился нелепый мульт-утенок, который с деловитым кряканьем вылезал из озера. На берегу, за кустом, нетерпеливо елозила лисица. Пацанчики переметнулись к утенку.

– И выключить можно?

– Ну! Для того и нолик на шкале.

Она нажала нулевую кнопку. Лиса с утенком сжались в световое пятнышко и исчезли: экран потух. Пацанчики снова уставились на кубинку.

Я стоял, немного обалдевший, раздавленный техническим прогрессом. Сколько же такое чудо может стоить?

Точно угадав мои мысли, девушка сказала:

– Ну, берешь? Два восемьдесят пять в кассу. Последний, учти.

Два восемьдесят пять у меня имелись, и я стал владельцем сказочного прибора. Он и выглядел-то сказочно, напоминая собой застывшую медузу. Его корпус был сделан из какого-то полупрозрачного материала. Под корпусом перемещались узкие тени, мерцали зеленоватые лучи. Только направляющий ствол и кнопки были изготовлены из золотистого металла, бронзы, что ли.

– Работать не будет или еще что, – пристально глядя на меня черными раскрашенными глазищами, сказала продавщица, – неси прямо ко мне, ни к кому другому, договорились? Если меня на месте не будет, спросишь Жанну, меня зовут Жанна. Хорошо?

Позади прилавка открылась узкая дверца и из нее высунулся угрюмый и лысый человек с модными печальными усами, как у Тараса Бульбы. Человек был очень старый, лет, наверное, за сорок. На его груди тоже сверкали буквы «В. Э.».

– Жанна, – сказал он. – Накладные на радиозверей проверь. Быстренько.

– У меня же покупатели, Иннокентий Иваныч, – возразила Жанна, снова тряхнув копной пушистых волос.

– Я побуду, – буркнул Тарас Бульба, – иди.

Напоследок, перед тем, как скрыться за узкой дверцей, Жанна обратилась ко мне:

– Осторожней, Саша, с прибором! Аппарат чуткий, высшая электроника.

Я кивнул. Тарас Бульба, набычась, посмотрел на меня.

– Ну так что? – спросил он.

Я пожал плечами:

– Ничего. Купил вот.

– Ну, купил – и ладушки. С комсомольским приветом.

Я вышел из магазина, размышляя об именах. Во-первых, Иннокентий – какое же редкое имя! Я знал только одного человека с этим именем, актера Смоктуновского, и вот теперь этот. Директор, наверное, «Волн». Строгий. А имя – что ж! До революции оно, видно, было л ходу. Но тут я сообразил, что при чем тут до революции! Ведь если директору даже сорок пять, все равно он родился после революции.

А вот Жанна – тоже имя у нас редкое, потому что французское. Тут удивительно было то, что в нашем классе тоже была Жанна. Гиталова. Та самая, которая засадила меня за эту летопись. Вообще я считал, что наделять детей иностранными именами – признак недальнего ума. Все эти Эрики и Эдики хороши за границей, у нас они ни к чему. Кроме Жанны. Я говорю о Гиталовой. Имя ей удивительно шло. Она выглядела типичной парижанкой – тонкая, гибкая, с удлиненным разрезом глаз и веселой челкой, болтающейся на лбу. (Насчет удлиненного разреза сказал наш учитель по рисованию, я сам бы до такого определения не додумался.) А характер у ней гордый, независимый. Впрочем, я об этом уже говорил. И представить ее Машей, Таней или Людмилой я не мог. Только Жанна…

Я рад, что родители не назвали меня ни Эдиком, ни Иннокентием. Александр, Саша – нормально, без никаких претензий.

Тут вдруг я остановился, вспомнив последние слова Жанны-продавщицы: «Осторожней, Саша, с прибором!»…

Откуда она узнала мое имя? Ей-богу, я видел ее первый раз! А как она сказала: «Да ты и правда тугодум». Только папа дразнит меня тугодумом… И потом – какие-то радиозвери… Накладные на радиозверей. Собачья хреновина…

4.

Мне страсть как хотелось опробовать свое приобретение, а только мама была на страже. Я вертелся на стуле, для вида обложившись книгами и тетрадями, а сам следил за ней. Вот – на кухню ушла, это хорошо. Внимание, приготовимся! Если займется глажкой – это надолго, тут есть шанс тихонько включить телевизор. Мне звук ведь и не надо, мне только дистанционное переключение проверить.

И вот, когда терпение мое иссякало, мама выглянула из коридора.

– Санек, я в магазин. Я скоро. Занимайся, пожалуйста, – сказала она, с усилием подтаскивая кверху ушко молнии на замшевом сапоге.

Я деловито кивнул. Сердце стучало. Хлопнула входная дверь. Я вытащил из кармана ДПБ, направил его стволик на телевизор и нажал кнопку «1».

Экран заполнился опрятным полчищем скрипачей. Ими руководил высокий стройный джентльмен. Фалды его фрака покачивались, и в такт фалдам скрипки усердно выводили пронзительную щемящую мелодию.

Дирижер на минуту оглянулся, и мне показалось, что он в курсе моих дел и даже заговорщически мне подмигивает.

– Порядок, – успокоил я дирижера и нажал кнопку «2». По второй программе ничего не было: рано. Только играла бурная поп-музыка и мерцала сетка настройки. То же и на четвертой программе.

Я снова нажал на единицу. Скрипки уже отрыдали свое. Забегали титры приключенческого фильма.

Может быть, вы не поверите, но к художественным фильмам я равнодушен. Столько в жизни происходит интересного, что на выдумки просто не хочется тратить время. Но вовсе кино я не отрицаю. Когда, например, стоит выбор – кино или подметать комнату, я предпочитаю кино.

Так и сейчас – я предпочел кино. Банда недобитых гитлеровцев прячется высоко в горах, в пещере. Рядом работает изыскательская экспедиция. Под видом местного жителя в экспедицию проникает…

– Выходит, я не могу доверять своему сыну? – негромко спросила мама, появившись в проеме двери. – Выходит, кот из дома – мыши в пляс?

– Что ты, ма, это тебе показалось! – крикнул я и, заторопившись, нажал на кнопку «0».

5.

И вот тут это самое и случилось. Экран продолжал светиться дрожащей голубизной. Неслась по ущелью кавалькада. А мамы не было.

Я остолбенел. Машинально взглянул на свой переключатель. Его бронзовый стволик был направлен как раз на то место, где стояла мама.

– Мама! – крикнул я. Хорошо помню, что пальцы мои затряслись, и всего меня затрясло, и все-таки я справился с этой непослушной дрожью и нажал на кнопку «1», не меняя положения переключателя.

С огромным облегчением я увидел: мама стояла, как и раньше, опираясь одной рукой на косяк, а другой держа матерчатую сумку с продуктами.

– …ты пойми, у тебя год самый трудный. Если ты будешь шаляй-валяй относиться к своим обязанностям… – как ни в чем не бывало, продолжала она.

Я слушал ее вполуха и одновременно лихорадочно соображал: как же так? Выходит, ДПБ действует не только на телевизор? Выходит, и на маму тоже? А если попробовать нажать на «двойку»?

– …раз такое дело, скажу отцу, и телевизор продадим…

Я осторожно-осторожно, тихо-тихо нажал на кнопку «2».

– Этот продадим, – продолжала мама, – а купим большой, цветной, как у твоего дружка, у Валентина. У папы на работе как раз идет на них запись. Не возражаешь?

– Я-то не возражаю, – растерянно сказал я.

– Ну, самое главное, что ты не возражаешь, – улыбнулась мама. – Кстати, папа премию получил, так что все одно к одному сходится. Но – с условием.

Условие всегда было одно и то же, мама могла и не продолжать.

– Капитан, подтянитесь! Чтоб никаких троек в четверти! Есть, капитан?

Она поставила сумку на пол и как была в плаще прошла в комнату и села на диван.

Я незаметно нажал на кнопку «3». Для чистоты эксперимента, чтобы все понять до конца.

– Впрочем, – задумчиво сказала мама, – ничего-то не значат все эти двойки-тройки. Сколько великих людей учились в школе так себе.

– Вот и я говорю, – обрадовался я.

– Что ты говоришь?

– Я говорю: и наоборот бывает. В школе – отличник, а вырастет – дурак-дураком.

– Да? – сказала мама. – Такого я что-то не слышала. Ну, неважно. Не в сути дело, как любит изъясняться папа. Просто я считаю, что чересчур заниматься – вредно.

– И я, – согласился я.

– Ты давай вот досмотри кино и иди гуляй. Никуда твоя наука не денется. И – подожди-ка – вот три рубля. Возьми. На всякий случай, мало ли…

Кино в общем-то мало меня интересовало. Ясно, что фашистских недобитков добьют, все будет в порядке, хэппи-энд. Я посмотрел в окно. Во дворе буйствовала другая компания, может, и получше, чем те, в фильме, но… Одним словом, при встрече я предпочитал обходить их стороной. Не всегда ведь, знаете, бывает боевое настроение, а контакт с этой компашкой обычно завершался стычкой. Главарь их – Мишка Трегубов, по прозвищу Три Губы – оригинальное прозвище, верно? – в принципе-то, может, был и неплохим парнем, а только подхалимаж окружения явно его портил. Он заметно помыкал своими дружками, а те терпели, и даже, по-моему, с удовольствием подчинялись ему. И если инцидент начинал Мишка, то остальные – Игорь, Сереня, Юрик Половинкин – завершали инцидент кулаком или подножкой. Пару раз и я получал от них довольно чувствительный отлуп.

Но теперь… Я внимательно посмотрел на свой ДПБ. Продолжим опыт?

6.

Не торопясь, спокойно я пересек двор и подошел к ним. Они занимались вот чем: самозабвенно гоняли большую банку из-под зеленого горошка, стараясь попасть ею в прохожих, – безответных, естественно: девчонок, малышей, старух.

– Шиш идет! – изумленно крикнул Сереня. – Сам пришел, в гости!