Текст книги "Тень одиночества"
Автор книги: Светлана Беллас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Вечер не был похож ни на один из последних вечеров за последние три года. Было весело, интересно. Жизнь казалась сплошным сюрпризом. Все так радовало. Они ушли от действительности, сбежав в свой мир. В нём они нашли нишу для своих иллюзий, мечты, надежды и веры. Они наперебой читали вслух стихи Гумилева, Пастернака, даже затронули творчество Набокова. Их несло течение любви. Они побродили по Тверской, заглядывая ненадолго в одно, другое кафе, чтобы выпить кофе, и спешили обратно возвратиться в русло реки «любви», плыть по течению, восхищаясь, буквально всем. На них смотрела вечерняя Москва – яркая, взрослая, что вытесняла из них ненадолго вернувшееся детство – юность. Они устали. Поэтому решили разбежаться. Поймав такси, Генрих, решился с разрешения Люси, её проводить домой. Она сияла от радости, что вот, наконец – то, за ней ухаживает по-взрослому настоящий мужчина. Ей это нравилось.
Они ехали, молча, лишь бросая друг на друга восхищенные взгляды. День казалось, был им – подарком свыше! Подъехав к дому, они сияющие вышли, таксист тоже. Генрих, балагуря, расплатился с ним, тот с улыбкой сказал: «Везёт, же некоторым!» Улыбнувшись, сел в машину и умчался, оставив после себя клуб пыли. Он и она стояли у подъезда, с нежностью глядя в глаза друг другу. Она с трепетом, закрывая лицо букетом роз, вдруг сказала:
– Если хочешь!? Зайди на кофе! Я живу одна, так что без проблем! Генрих, стреляя пылким взглядом, беря одну руку и прижимая её к груди, вглядываясь, сказал:
– Хочу!
Они, молча, поднимались по лестнице на второй этаж. Подъезд безмолвствовал. Наверно, боясь коснуться их своей серостью. Немного постояв на площадке, они вошли в квартиру.
Квартира была однокомнатная, прибрана, что создавало уют и комфорт. Люся ее снимала, уже второй год, приехав на работу в Москву, как многие другие, чтобы начать жизнь ярче, увереннее, нежели в провинции, где на работу устроиться очень тяжело. Генрих уютно расположился на диване – глобусе, возле окна. Люся побежала на кухню, ставить чайник. Тайком шмыгнула в ванну. Там, она со стороны бегло посмотрела на себя в зеркало. Умывшись, подправив макияж, прическу, освежив свой образ духами, выскочила обратно на кухню, чтобы сделать обещанный кофе.
Через пару минут, она вошла в комнату с подносом в руках. Генрих смотрел на неё широко открытыми глазами, уже влюбленными в эту, милую, очаровательную девушку.
– Да, уж! – сказал он про себя. – Наверно, я влюбился?! Люся присела на диван и начала щебетать о чем – то своем, как она искала работу, квартиру. И вот нашла, и она – счастлива, как никто. Генрих, как завороженный, не отрывая глаз, смотрел, молча, пил кофе и думал, что жизнь прекрасна. Они сидели так минут сорок, говоря ни о чём.
Кофе, уже давно был выпит. Люся, посмотрев на пустые чашки, решилась посуетиться. Предложила, еще кофе. Он, отрицая, качнул головой. Люся, уже взялась за чашку, чтобы забрать и отнести на кухню, как застыла от взгляда и теплого прикосновения руки. Она вздрогнула, но не стала забирать руку назад. Генрих притянул её к себе. Глядя в глаза, старался заверить, что именно он её мужчина. Она в это, как не странно, поверила и поддалась его объятиям.
Кажется, она в них утопала, сжавшись в комок, сознавая, что он мужчина, а она слабая женщина. Одежда тихо спадала с них на пол. Он взял её на руки, прижал, спросив разрешения улыбкой и пылким взглядом, на что получил, лишь кивок и поцелуй, брал с неистовостью, то сентиментальное наследие Клеопатры. Она была пушинкой в его руках, далеко не мальчика. Тело ее поддавалось легко, согласительно. Она не выглядела путаной, а он насильником. Это был акт – любви. Тет – а – тет. По – взрослому. Он вдыхал аромат тела, с тонкими нюансами запаха кожи и духов. Её непослушные пряди волос дурманили, заводя его, ещё больше. Он брал, как берут впервые любимую. Генрих немного устав, ноги подкашивались от впечатления, удивления и удовлетворения, с нежностью положил ее на диван, лег рядом, целуя глаза, волосы, груди, пуп, ноги. Казалось, что так будет вечно. Последующие дни летели стрелой стремглав. Опережая время, события…
Встречи, расставания по утрам. Ритм счастливых, влюбленных, котором судьба дала «Вольную». Быть счастливыми.
Время летело стремительно. Счастье ослепляло. Ничего не замечалось рядом, словно жизнь проживалась на необитаемом острове. Дни, ночи не тяготили, а наоборот радовали. Жизнь казалась прекрасной, и это радовало все больше и больше.
Его, как ему казалось, «осень» пришла в своем симпатичном облике. Устоялись ровные отношения, порой их некоторые воспринимают привычкой, отнюдь не тяготили. Да, было стабильно, надежно и красиво!
И вот, однажды…
Люсин звонок разбудил в ночи. Она тараторила, что завтра в день рождения, хочет видеть рядом с собой, только своих друзей. И по этому поводу устраивает вечеринку, у себя на квартире, придут только друзья, которых, по – сути, в Москве не так, уж и много. И чтобы он, Генрих, явился, как штык, ровно в 19. 00. Он, Генрих заверил, что непременно будет, с легким сердцем положил трубку на аппарат. Он витал в облаках. Завтра он будет представлен её узкому кругу друзей. А это говорит о том, что он для неё, уже по– настоящему близкий человек.
…Мечты, мечты…
Они не дали уснуть до утра. Почему – то, вошел, вдруг непрошено, его страх, тем дерзким напоминанием. Раздражая. Он его отгонял, мечтая о любви, такой девушки, как Люся. Но, он пугал, показываясь из тьмы. Всплывая, как – всегда, одним и тем, же кадром…
…Эта неимоверно тяжелая минута, когда тень, очень похожая на тебя, выходила из укрытия, прятавшаяся от луча света, и… Ждала появления, летящего стремглав проходящего поезда.
…Мелькающие вагоны, смешанные в серое месиво – лица пассажиров. Шум поезда. Монотонно стучащий стук колес по рельсам. Прыжок в черное пространство. И этот раздирающий крик, сводящий с ума…
Генрих наотмашь бил эту навязчивую мысль, стирая ее из памяти, но она вырывалась и вновь, транслировала через мозг – нагнетающую картину, поросль безумия, его, же мышления. Он, наконец, согласившись, просмотрел кадр. И спокойно приняв, сегодняшнюю действительность, самому себе вслух сказал: «Это, уже меня не пугает. Я – не одинок! У меня есть Люся!»
И, только тогда, под рассвет он заснул.
Утро наступило для него в 11 утра. Он встал, принял душ. Посмотрев на себя в зеркало, констатировал, что очень даже ничего. Может быть! Глаза блестят, играют лукавством и желанием нравиться, не столько себе, а Люське, что зацепила его по – полной! От ногтей пальчиков рук до нижних конечностей, что так притягивали и манили глаз. О! Люська! Люська! Что она делала с ним?! Таким искушенным в навыках любви!
Сегодня! Люськин – День рождения.
Генрих заблаговременно выехал на своем стареньком «Пежо», чтобы не опоздать, кружил по старой Москве дворами, улочками. Он подъехал ровно в 19.00. Припарковал машину возле подъезда. Выйдя из машины с букетом алых роз, он бросил беглый взгляд на настежь открытое окно. Из него доносилась музыка, в квартире явно уже сидели за столом и отмечали день рождения. Генрих взбежал на Люськин этаж, немного волнуясь, постоял у двери. Справившись с волнением, он позвонил. Дверь открыла Люська, вся при параде, от неё пахло дорогими духами и ненавязчиво коньяком. Он, Генрих впился взглядом. Тихо с некоторым мужским шармом произнес:
– Ты меня ждала?! Люська сияя, также с женским неподдельным искренним лукавством, произнесла:
– Всю жизнь! Генрих, положив на тумбочку цветы, взял ее в охапку. Прижимая к стене, стал тискать в объятиях. Она томно шептала: – Не здесь, не сейчас! Могут войти! Я не одна! Гости!
Эта реальность привела в чувства, Генриха, он как – то сразу охладел. Сделав шаг вперед, заглянул в комнату. Там сидел, лишь один молодой парень, попивая в одиночку, все понемногу. Наконец, ему наскучило сидеть одному, он крикнул:
– Люсь, ты где? Давай к столу! И тащи винегрет! Мне он понравился! Люся, переглядываясь с Генрихом, бросила на нервах:
– Лёш, иду! Ко мне друг заглянул, поздравить зашел!
Вот такого облома, Генрих, явно не ожидал. Он зло сверкнул глазами на Люсю. Открыл настежь дверь в комнату, поздоровался:
– Здравствуйте!
Лёша, как хозяин дома, приподнялся из – за стола, вышел навстречу гостю. По – хозяйски произнес:
– Тебя как!?
Генрих назвал свое имя:
– Генрих!
Леша, протянул навстречу руку. Панибратски бросил:
– Да, ты, давай, не тушуйся, вваливайся! Бросил масленый взгляд на Люську, по – свойски сказал: – Тащи нам свой винегрет!
Генрих опешил. Люська, готова была бежать на кухню за винегретом. Он ее остановил рукой. Она резко вырвалась, зло, посмотрев, соизмерив взглядом, тут, же выкрикнула Лешке: – Мигом!
Генрих, опять решил её приостановить, но тут вмешался Лёшка.
Он подошел, цепляя клещами своих рук, ворот рубахи Генриха, произнес:
– Слушай, ты! Как тебя там?! Ты, что к Люське имеешь?
Задиристо, продолжая цепляться. Люська, влезла в их разборку, разнимая одного и другого. Генрих не смог этого выдержать и дал пощечину Люське. Она приняла мужественно, молча. Лёшка смотрел не понимая. Он, Генрих, опрометью вылетел из квартиры, сбегая вниз по лестнице через несколько ступеней. Лёшка все понял, подбежав с охапкой роз к окну на кухне, выбросил их с криком:
– А – л-лё, мужчина! Вы кажется, забыли!? Нам чужого не надо! Вы перепутали адрес!
Тот сев в машину, исчез, словно никогда и не был в ее, Люськиной жизни.
МЕСЯЦ НАЗАД…
Захламленная комната с серыми, местами, грязными обоями. По ТВ в искаженной трансляции передают трансляцию футбола. Олег Данилов сидит за столом, не в состоянии следить за ходом встречи: кто побеждает, ему абсолютно все – равно.
На столе бутылки, шприцы, окурки. Он нервно плачет, всхлипывая, раскачиваясь на ножке стула. В правой руке у него нож, левая рука лежит на столе ладонью кверху. Он, Олег, опять оказался наедине со смертью, в безысходности, как и тогда…
Он вскакивает со стула, срывается, пошатываясь, идет к выходу, нервно возится с замком двери, рывком открывает на себя, опрометью спускается по лестнице, на ходу крича: «Нет!»
Олег, как и когда– то не мог понять, что с ним происходит, где реальность, а где нет. В часы одиночества его в лапах держала, та, напоминающая о себе – война …
Он шел по улице летнего города, не понимая его красок. Высокое небо, желтое солнце, все говорило, что он, Олег, наконец – то попал в мирное время. Что с ним его разлучили, словно понарошку. Город казался, не заметил его отсутствия в нем, не злился и не делал изгоем.
Олег, торопливо перебегал дорогу, словно немного подзабыл правила дорожного движения, едва не попав под колеса пронесшегося мимо него «BMW». По ходу отпрянув в сторону, тут, же отпустил роскошный мат. На что отреагировала, рядом идущая женщина, тоже живущая, как пенсионерка, без всяких правил. Она зло оглянулась и показала себя в роли разъяренной старой «кошки», которой под ноги попался котенок.
Ее шипение было агрессивным, боевым, женщина даже преобразилась в лице. Он испуганно перебежал дорогу, зло его так потрясло, что он, мужчина, хоть и молодой, почувствовал что-то навязчивое, сплетенное страхом из прошлого. Агрессию! Что так похожа на страх, но в безумии.
Сейчас он увидел – это лицо. Устав от этой мысли, Олег решил отдохнуть на ближайшей лавочке, что виднелась вдали, он незаметно вошел в сквер, в котором было пустынно. Все горожане прятались от дневной жары, кто на речке, кто дома, а кто просто работал в холодных стенах производственной обители.
Сквер был зеленый, яркие цветы рисовали земной ковер, радуя глаз. Олег подошел к лавочке, сел, глубоко раздумывая о сегодня. Последней точкой была поставлена агрессия. Вдруг, словно обожгло кипятком, ударило током. В глазах потемнело, стала прорисовываться картинка из недавнего прошлого…
…Мощный взрыв выбросил вверх столб пыли и черной земли. Лязг пуль, визг снарядов из гранатомета. В ста метрах взорвался пакгауз, что был заполнен до отказа военным арсеналом.
Возле него лежали, нелепо разбросав руки и ноги, изувеченные тела убитых, совсем мальчишек, даже вслух нельзя провести параллель свои – чужие. Здесь на войне, они ложились на землю, как пятна – черные и белые. Взрыв, в торце некогда здания пакгауза, отшвырнул на противоположную стенку пробегающего мимо солдата. Еще один молоденький солдат заплатил жизнью. В метре от него сидел, обхватив колени руками, его товарищ. Он молча прижимался к осыпающейся стенке, боясь шелохнуться, все до такой степени зыбкое, что могло рассыпаться в один миг – в пух и прах. Сверху на него летели комья земли и мусора, покрывали с головы до ног, словно из мучного мешка сплошной лавой из мелкой, въедливой пыли. Он, сжавшись, по– детски напугано вздрагивал плечами. Боевики, спрятавшись за развалины, стреляли рассеянной стрельбой из автомата и гранатомета. Земля до такой степени выглядела вымученной, изгаженной, больной, что невольный взгляд на нее со стороны подавлял мозг, казалось, что мира не было никогда. Со всех сторон был постоянный обстрел, черная вуаль копоти поднималась ввысь, словно хотела, отгородить от всех благ и запугать, таких молодых и красивых мальчишек, которые пошли воевать во имя мира, вот здесь, своими телами лечь укором сегодняшнему дню. В последний раз, быть может, сказать себе, глядя в небо: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет Мама, пусть всегда буду – Я»…
Вдалеке, перед развалинами, сквозь стелющийся дым, были видны передвижения группы боевиков, слышны длинные автоматные очереди. Боевики вот-вот вырастут перед глазами в рост. Их передвижения перебежками ощутимы на глаз, от чего могла появиться тянущая боль в желудке. Они, как «ниндзя» вскакивали на ноги, то бежали, то залегали. Опять вскакивали и чуть пригнувшись, делали короткий рывок – бросок на переднюю позицию, падали и залегали. Стреляли, поддерживая огнем рядом с ними бегущих боевиков. Вот-вот и они кинуться в последнем броске на солдат. Командир, лейтенант Алексей Карпов, плотный, лет 24, пригнувшись, пробежками бежал по зоне риска, в правой руке автомат. По ходу можно было услышать его дыхание с приглушенной одышкой. Он бежал, стараясь не задеть убитых, пригибаясь от проносящихся со свистом мимо него пуль. По инерции поправлял съезжающую набекрень фуражку, вытирал пересохшие губы рукавом кителя. Свист от снаряда гранатомета перед ним, нарушил его передвижение. Остановившись, он лег в положение «лежа», осмотрелся по сторонам, укрыв голову руками. В этот момент он не думал о смерти, а о груди земли, что комьями обрушится, вот-вот, на него. Оглядевшись, вскочил на ноги, вновь оглядев позицию под свист автоматной очереди, он прыгнул грудью на груды мусора, приподнимая голову, сориентировавшись на месте, передвигаясь по-пластунски, уже спешил к группе ребят, что спрятались за развалинами, за грудой ящиков. С торца развалин, у пулемета заметил застывшую щуплую мальчишескую фигуру, с ускорением привстав, пригибаясь, побежал, чтобы направить в огневом ответном раунде против боевиков, быть может, последний обстрел. Солдат-пулеметчик стоял спиной к Карпову, не вникал в шорохи со стороны, был полностью поглощен стрельбой, словно оглох, онемел, окаменел, его руки прилипли к гашетке пулемета, боясь, оставить в живых негодяев, что не дают возможность жить нормально всем на этой земле. Буквально, возле ног, в груде земли, со стертыми пылью лицами лежали, сидели солдаты – погодки. Тот, вцепившись в пулемет, шептал сквозь слезы: «Гады! Гады! Гады!!!» Карпов во всю мощь старался перекричать пулеметные очереди и свист, лязг пуль над головой, с хрипотцой в голосе крича:
– Ну что здесь, просвет виден или их «туча»?! Солдат, он, Олег Данилов, не оборачиваясь, кричал, зло с надрывом:
– Врешь – не убьешь! Как тараканы прут, словно из-под земли «тьма тараканья».
Карпова сбила встречная волна автоматной очереди, свалила с ног, он от неожиданности упал. Боевики, стреляя на ходу, бежали к разваленной стене неукротимой лавой. Они приближались. Вот-вот и они будут здесь. Карпов вскочил, пригнувшись, шагнул к пулеметчику. Внезапно, пулемет, взорвался длинной очередью, выжимая из себя, все, что можно. Из пулемета на вылет, в плевке выгибаясь в зловещем танце, выбросился сгусток пульсирующего пламени. В разброс летели отстрелянные гильзы. Цепкие пальцы давили и давили на гашетки пулемета. В руках пулеметчика пулемет казался рассвирепевшим зверем. Боевики один за другим падали, как подкошенные, словно их кто-то стряхнул с лица земли. Один, другой, пытаясь встать, на согнутых ногах старались убежать от застигнувшей их смерти, только «пуля-дура» укладывала по своей прихоти всех, кто боялся ее свинца. Солдат, пулеметчик, как ватный откинулся в сторону, он смотрел стеклянными глазами в небо. Карпов лег своей массой тела на бруствер, ведя огонь из автомата. При этом кричал, невольно оглядываясь по сторонам: «Цельтесь ребята! Цельтесь, кто еще жив!!!» И ребята целились, и одним из них был он – Олег Данилов.
В тянущем, непрерывном калейдоскопе событий вызванных из толщ памяти, он просидел до темноты. Встав, пошатываясь, он направился к близлежащему ночному бару. Там Олег попадает в свою стихию…
…Ночной бар переполнен безликой молодежью, звуки музыки оглушают присутствующих. Блуждающие посетители в зале пытаются быть услышанными другими, открывая рты, как рыбы, один к другому цепляются хлопком по плечу, лишний раз, подчеркивая, что он, она – копия другого… Олег доигрывает на гитаре композицию. Зал скандирует, ревет в восторге. В основном публика, заторможенная под влиянием выкуренного кальяна. Он довольный приемом публики сходит со сцены в зал, присоединяется к серой массе, к толпе, его угощают, не отказывается. Он, Олег, фаворит у этих людей. От чего неистово веселится. Пьет, курит, заигрывает с девушками, которые похожи на падших ангелов без лиц и имен. Хлопок по заду одной, другой, его делает в собственных глазах – их повелителем. Олег, как ребенок, которому разрешили хулиганить – бить девочек, получает удовольствие. Он старается перекричать музыку и заторможенную речь окружающих, кричит: – Эй, ты!!! Таким образом, обращаясь к одной из двух девушек, лет 16, у нее на футболке написано «Angel». Она смотрит на окружающее, как новичок, глупо хихикая с подругой, при этом пытаясь с ним кокетничать. Он, сплевывая на пол, обращает внимание на себя размахом рук. Ему сейчас прекрасно, забыл напрочь про войну и ту, с кем прожил год, Ирину, которая так и не поняла, что хотел он вихрем ворваться в новую красивую жизнь, а не в полосу – разочарований, что рисовал быт, дом, работу. Ему так хотелось жить легко и беззаботно – влюбляться, влюбляться, влюбляться…
ГОД НАЗАД…
…Она, Люська, сидела, не понимая, где, что, когда?! Смысл жизни был потерян. Ей казалось, что жизнь сыграла с ней злую шутку. И вот она в своей однокомнатной квартире, на старом диване, рыдает, о том, что еще вчерашним днём казалось ее личной, собственной любовью. Где она ее любовь?! Куда исчезла, убежала? В мозгу стучал, как азбуку «Морзе», лишь единственный вопрос: «Почему?!». Ответ?! Ответа не было.
Беглянка – любовь, ворвавшаяся в ее жизнь, не задержавшись, убежала. Но куда?! Куда?! Кричало сердце, что рвалось на части на глазах. Люська, сидела на диване, смотрела в одну точку, вспоминая, то – вчера. Как – будто, оно было только что в ее жизни. В нем были лица, что стирает из памяти, как тени – зло, ненависть, страх, что сидят рядом с ней. Ей около 30, она красива, но именно сейчас не имеет своего лица, словно и оно сбежало куда-то. Куда?! Люська, взбила руками копну волос, обула на ноги свои любимые тапочки, вытерев ладонью со щеки слезы, высморкавшись в подол халата, поплелась в кухню. Идти пришлось недалеко. Крошечная квартира показалась сегодня каким-то нелепым жильем, как бы чужим, мизерным. Она продрогла, мороз пробежал по коже от одной мысли: «Его не будет с ней рядом. Где он?», – опять и опять мелькнула мысль о нем, Генрихе.
Его в шутку она называла «Черный», такой балагур, красавчик, брюнет, среднего возраста, но еще хоть– куда, а главное, свой в доску, с ее личным клеймом. Одним словом настоящий сердцеед, который так нагло и весело ей хамит. Она уже сидела на кухне на мягком уголке за столом, пила холодный кофе, вспоминая, скорее невольно, на подсознании, о нем. Да, он еще остался транзитным пассажиром в ее жизни. Тяжело вздохнув, отпив глоток кофе, достав из кармана халата сигареты, взяв со стола зажигалку, прикурила, сделала затяжку и ушла в себя, явно вспоминая свою недавнюю жизнь…
…Он любил импровизировать внезапные встречи, делая свидания романтической историей, заставляя ее дрожать всем телом, в ожидании, томлении, в преддверии чего-то новенького. Помнится, как однажды, она шла, цокая каблуками по плавленому асфальту…
…Стоял июнь, была неимоверная жара. На ней был легкий сарафан, от жары и пота он прилипал к телу, этим привлекая внимание пешеходов. Мужчины и женщины пялились на неё, словно на манекен или топ-модель на подиуме.
Один из мужичков, присвистнув, не удержавшись, произнес:
– Ах, какая женщина! Ей это тогда показалось, слишком, уж грубо сказано, помнится, она дерзко и грубо ему прилюдно от себя вставила:
– Хороша Маша, да не ваша! Еще не замедлила показать жест «fuсk yоu», показав язык, отчего мужчина замер, опешив и растерявшись.
Она, же цокала дальше в приподнятом настроении, чувствовала, что ее взмыленное тело было открыто и доступно взглядам прохожих, но они шли, молча, не поднимая на нее взглядов. Да! Жара и она. И вот неожиданно рядом с ней замедлив ход, в направлении ее движения двигалась новенькая иномарка, приостановившись в метре от нее, вдруг приоткрылась дверка, из нее высунулся красавец, он, Генрих. В необыкновенных, затемненных очках, белых шортах, помнится, в римских сандалиях. Она вспомнила, что на нем была очень симпатичная желтая майка, что так гармонировала с его загорелым телом. Он спросил:
– Девушка! Как проехать на Париж?! Дорогу не покажите?
Это так развеселило ее, что она, вспрыснув, дерзко бросила:
– На Париж?! Так на Париж! Он за углом!
Они явно привлекли к себе внимание со стороны, парочка девуль, так раскрыла рты, что Генрих, глядя на них, произнес:
– Тогда, уж в карету, прошу!
Люська соизмерила взглядом ротозеек, те стояли, как вкопанные, не сводя с нее и Генриха глаз. Она быстро и непринужденно села в машину, с силой захлопнув за собой дверку. Машина отъехала, сорвавшись с места, обдав девушек клубами пыли. Люська сидела в машине, прикрывая колени влажным сарафаном. Он кивком головы показал на окно, сказав:
– Приоткрой! Жарко.
Она послушно опустила стекло, ветер обдувал ее тело сначала пышущим жаром, потом прохладой, что приводило в себя. Порыв свежего ветра тут же высушил сарафан, он приподнялся, открыв взгляду Генриха ее красивые ноги. Она лишь успела ойкнуть. Генрих мило, открыто по-дружески улыбнулся, пошутил:
– Кажется, я не еду в Париж, я здесь свою топ-модель нашел.
Улыбнувшись, бегло посмотрел на нее, она тоже улыбнулась, произнесла:
– Ага! Чем мы хуже?!
Он на нее внимательно посмотрел, откровенно, признавая ее ценности, сказал:
– По мне?! Так, в общем, ничего!.. Он вглядывался оценивающе, вслух произнес: – Скажем, девчонка, очень даже! Тип-топ!
Ей стало неудобно под его пронизывающим насквозь взглядом. Тот невольно вздохнул, всматриваясь вперед на дорогу, она с неким подобострастием, разгладила на своих коленях подол сарафана. Он, глядя на дорогу, спросил, как звать прелестное дитя? На что, теряясь в который раз, молила:
– Перестань, хватит дурачится! Сто раз тебе что, ли говорить?! Люся! На что, он закатывал глаза, в очередной раз, твердил:
– Люблю тебя, Люсёк! Каждый раз по-новому влюбляюсь, как мальчишка! И не глядя на дорогу, лез к ней целоваться. Хоть, она и млела, но всегда визжала:
– А-А-А!!! Дурак! Смотри на дорогу, в дерево врежемся. И хватаясь за руль, выравнивая его, громко кричала: – Я жить ещё хочу с тобой, счастливой! А-А-А!!!
…Ирина по– прежнему сидит в зале ресторана, погружаясь, все глубже в свое прошлое, еще недавнее вчера. Кажется, что в последний приезд в родной город, она тоже также сидела в одиночестве и размышляла над ошибками в своей жизни. А их было, куда, как много…
… Да помнится, была осень… Она сидела, уже несколько часов в том старом, с детства знакомом парке. На той самой лавочке, там сохранены были и надписи, сделанные ею и ее подругой Викой, до сих пор, остались, тем напоминанием о первой, наивной чистой дружбе. Она, уже состоявшаяся дама, что работает в самой большой библиотеке Москвы, все еще в страхе перед будущим, как и та вчерашняя выпускница, тогда, в те далёкие дни, смотрящая в будущее, сейчас сидит и смотрит вперед, оглядываясь назад… Там в прошлом столько нелепой детской дружбы, отчаяния боли, солидарности, желание все превозмочь, подставить подруге, другу свое плечо. Как, же это было давно! И в тоже время, кажется, что лишь поворотом головы назад, можно тайком взглянуть в то – твое вчера. Вика! Вика! Подруга была в то время самой надежной и верной из подруг, друзей, а их было, как у каждого в детстве много. Их мечта – уехать и состояться в Мегаполисе, витала в тот последний школьный вечер. Да! Это было в прошлом, не далеком, но все, же – прошлом и оно не вернется, если только, вот в таких сентиментальных воспоминаниях.
Она, Ирина, сидела на старой лавочке, ожидая солнечного луча, как и в то тоскливое утро, хотя столько радости в нем было рядом. Мальчишкам и девчонкам её одноклассникам, будущее не казалось унылым и бесперспективным. Наоборот! Все мечтали! О взлете, подъеме в их будущей жизни. Ужасно, но прошлое пролетает стрелой воспоминаний, обжигает детский ум холодом льда, прожитых лет. Предательство, потери, разочарования шли рядом. И как не странно – вера в любовь…
ПРОШЛОЕ…
…Год ушедшего тысячелетия, как ни странно, апокалипсиса и тогда не наблюдали, жизнь шла своим чередом в суете сует. Как всегда есть на генеральной карте любимый район, родного города – не большого и не маленького. Именно в тот день был выпускной вечер, было торжественно, что называется, до слез. В школе горели огни, буквально, во всех окнах. Доносились шум, гам, смех и плачь. За углом школы тайком от любопытных глаз учителей и родителей вовсю целовались молодые влюбленные парочки, расставаясь, как казалось всем им тогда, навсегда со своим детством. Оно вдруг кануло в прошлое. Как сейчас перед глазами всплывает картинка – бегущая группа ребят – одноклассников, в руках которых хлопушки, воздушные шары. Они радовались, смеялись. Часть ребят по-детски наивно отпускали ввысь воздушные шары, как символ детской иллюзии, мечты, в раннее, явно, еще тогда не проснувшееся утреннее небо. Ребята в костюмах, девчонки в шикарных вечерних платьях, немного романтичных, отчего казались «сказочными красавицами», неуклюже в кураже неслись по спящему городу, все наперебой кричали: «Прощай, школа!» Запуская оставшиеся шары в воздух, выстреливая вверх из хлопушек.
…И они, отделившиеся от толпы две девушки – она, Ирина Лебедева и её подруга Вика Климова, бегущие в парк по набережной, чтобы посидеть тет-а-тет, немного помечтать. О своем девичьем. В старом парке, затаившись от посторонних глаз, потаясь мечтали две выпускницы. Они мечтали о своей будущей жизни, как она у них в дальнейшем, обязательно, хорошо сложится. Наверно именно так?! Хотелось верить в лучшее! А рядом пробегала шумная толпа ребят, которые навсегда прощались со своей прошлой школьной жизнью. Им казалось, что впереди, только самое лучшее. В школе напротив горел свет, из окон слышались голоса – песни, чтение стихов. Каждый из тех оптимистов направлял свою мысль в будущее без страха, на то счастливое и светлое в нём, веря, что не будет темных пятен. Но девочкам, затаившимся в старом парке, сидящим на старой лавочке под раскидистой рябиной, она, жизнь, казалась, уже пугающей. Вероятно, их расстроил последний звонок на выпускном вечере, утрата детства, беззаботности. А возможно, они нашли старый парк в утреннем дисбалансе, он до сих пор, еще не проснулся.
…Парк действительно им казался серым, угрюмым. Правда, свою лавочку под рябиной они нашли, как ни странно сухой, дни стояли жаркие, и ничего не препятствовало на неё смело сесть… Ирина, раскрепощено сидевшая и ерзающая в вечернем неловком платье для посиделок на любимой лавочке, посмотрев в небо, немного содрогнулась от нахлынувших мыслей, её переполняла радость, ведь за спиной слышался гомон выпускников, которые бегали по набережной, как чудаки в своих выпускных нарядах, размахивая воздушными шарами, выстреливая в воздух из хлопушек. Было смешно и трогало до глубины души своей наивностью и все-таки детством. Она, всматриваясь то ввысь, то вокруг себя, вслух произнесла:
– Как здорово, Вика! Наконец – то мы закончили наш ликбез. Мы совсем взрослые! Уму непостижимо! Она резко повернулась к Вике и начала её трясти за плечи. Вике стало не по себе, её испугали вслух сказанные слова, та правда, от которой становится, порой горько. Она с интересом посмотрела на Ирину, не понимая чему, та радуется, ведь впереди новая жизнь, в которой прийдется крутиться, как белка в колесе и как – то с тревогой сказала:
– Не знаю! Даже не представляю, как теперь жить в самостоятельной жизни? Она так обременительна! Мне не по себе, даже немного страшно! С неподдельным испугом посмотрела на веселую подругу. «Надо будет искать заработок на жизнь, не сидеть, же на шее у родителей», – с грустью сказала Вика. Она устремила задумчивый взгляд в небо, по которому с ленцой плыли серые облака, и кажется, что они не спешили встретиться с солнцем.
Ирина, перехватив её взгляд, вскинув свой в том, же направлении, резко отпрянула, сконцентрировавшись на той, же мысли. Вика продолжила: «Меня мать в Москву сплавить хочет! Говорит, что там большие шансы выйти в люди! Мол?! Нет проблем! Выскочу замуж за старичка и буду в «дамках». Себе, наверное, не может простить, что в жизни всё не так сложилось у неё. Папик, мой, сама знаешь, пьет, она гуляет. Дома у нас настоящий дурдом! Как жить? Страшно!» Ирина глядя на подругу, тут, же расплакавшись, уткнулась в плечо Вики. Та приблизила к себе подругу, начала по – детски успокаивать, проявляя солидарность. «Да не реви ты! Тоже, мне плакса нашлась! Прорвемся! Не сорок первый! Она стала рукой вытирать слезы, катившиеся градом по щекам Ирины, вслух заверяя: – Вместе скокнем в Москву! Вдвоем не пропадем! И кавалера тебе и себе найду! Не из «Ветхого Завета», а самого что не наесть «крутого»! Красивого! Со вкусом у нас в порядке! Так, что, подберем!» Она вновь прижала Ирину к себе, заверяя тем самым в дружбе, вслух уверенно сказала:
