Текст книги "Дашенька"
Автор книги: Светлана Никитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Сергей
III
Конечно же, я знал о соседях. Видел множество раз оборванную, опухшую от возлияний, женщину, от которой разило, как от помойки при спиртоперерабатывающем заводе. Знал и о том, что живет с ней дочка, маленькая забитая девочка. Но, собственно, какое дело мне было до них? Жаль ребенка, конечно, не посчастливилось, но... меня это мало трогало. Главное, мамаша не буянит на лестнице, не засыпает на коврике у моей двери, не ссытся в лифте – уже хорошо.
Проникся я к этой девочке... Даше – точно! – когда она расплакалась так... что у меня невольно сердце защемило. Прям все горе она выплескивала с этим криком. А вернувшись со смены, в тот же день, поговорил с ней. Она совершенно неиспорченный ребенок. Затюканный и несчастный, вот что.
Заинтересовался.
Столкнувшись у подъезда с соседкой с пятого этажа, завел разговор и как бы невзначай подвел к моим соседям. Алевтина аж руками всплеснула, – и давай возмущаться мамаше да сочувствовать девочке... – Даше, Даше, ну да! – и выплескивать информацию.
Когда увидел ее спустя несколько дней, понял, какой одинокой она была: в ее взгляде, издалека обращенном ко мне, было столько надежды и ожидания. А ведь я ей чужой человек. А она вот так просто взяла и привязалась ко мне, доверилась, и по этому-то выжидательно-просящему взгляду я и понял, что, кроме меня, у нее никого нет – я имею в виду, вообще никого, – ей не к кому пойти, некому рассказать, не от кого ждать помощи. Она беспомощна в силу возраста и не может обойтись в жизни собственными усилиями.
Я улыбнулся ей издалека, ободряя, и остановился у подъезда, поджидая, и она припустила бегом.
– Здрасте, дядя Сережа!
Улыбалась во всю ширь и не могла сомкнуть губ. До чего же она нуждалась в друге!
– Здорово, ребенок! Как в школе? Порядок?
– Нормально, – кивнула она все с той же радостной мордашкой, но с мгновенно потемневшими глазенками.
Неужто и в школе, среди сверстников, ей не находилось места? Обязательно поговорю с ней об этом. А пока...
– Ну, надеюсь, ты хорошенько проголодалась к обеду, – потер я ладони, увлекая ее за собой к лифту и отлично зная со слов все той же вездесущей Алевтины, что сытой эта девочка отродясь не бывала. – Я, конечно, не больно знатный кулинар, но сосиски сварить могу!
Я похлопал по фирменному пакету из ближайшего супермаркета.
– Тебе, может, домой надо зайти? – спросил я на всякий случай, когда, стоя у двери квартиры, рылся в карманах в поисках ключей. – Матери на глаза показаться? Мол, вот она я, из школы целая-невредимая вернулась, дорогу переходила аккуратно, пойду на качельках покатаюсь, – наше знакомство мы не торопились обнародовать.
Даша помотала головой, теперь невесело, и я замолчал, поняв, что опять, вот так просто, одной фразой, задел за живое и саднящее...
– Ей наплевать, – все же потрудилась она объяснить, думая, что я ни в коей мере не осведомлен об их ситуации. – Она и не заметит.
– Ну тогда мой руки и айда за стол! – нарочито весело подвел я черту.
Даша послушно пошла в ванную, а я подумал, что не имею ни малейшего понятия о том, каким образом обходить эту скользкую тему. Ведь, как оказалось, каждое самое безобидное предположение цепляло ее душевную рану, или даже... травму, с которой она жила один на один, такая маленькая, сама, уже несколько лет...
И, похоже, это единственный выход...
Когда Даша села сбоку от кухонного стола, а я бросил сосиски в кастрюльку с водой, обернулся и встал напротив нее:
– Слушай, Даш, – я посмотрел на нее, маленькую и скукожившуюся на табуретке, и опустился на корточки, чтобы хоть глазами находиться с ней на одном уровне и не давить ростом. – У меня к тебе есть одна просьба. – "Как смешно округляются у нее глаза, когда она удивляется!" – Мне бы хотелось, чтобы ты мне доверилась. То есть, тогда мы оба сможем быть друг с другом откровеннее. Я вижу, как ты пытаешься не выносить сор из избы, скрыть истинное положение вещей, и это дается тебе нелегко. Поэтому сразу признаюсь... я знаю о твоей матери и как вы живете. Она пьет и плохо обращается с тобой, – я должен был раскрыть все карты, не хотел таиться; чувствовал потребность быть честным с ней. – О тебе особо не заботится и зарабатывает плохо. Вы бедствуете. Особенно тебе тяжело, она-то что – залила зенки да...
Пришлось замолчать, потому что я увидел, как Даша вцепилась побелевшими пальцами в деревянное сиденье табуретки, а на глазах блеснули слезы. Такого разговора она явно не ожидала.
– Я говорю это не для того, чтоб сделать тебе больно или как-то обидеть, – вдруг догадавшись, что не обладаю особым чувством такта, доверительно продолжил я. – Я хочу, чтобы ты знала, что можешь не скрываться. Не стесняться сказать что-то лишнее, потому что ты можешь мне доверять. И я буду очень рад, если ты будешь делиться со мной какими-то подробностями и проблемами, обращаться за помощью, потому что я с радостью!.. Я хочу тебе помочь. Понимаешь?
Даша молчала, опустив голову.
Я испугался, что напугал ее, что она теперь замкнется еще больше.
Но она вдруг как-то угловато кивнула.
Я облегченно выдохнул и улыбнулся, – по крайней мере, она не убегала.
– Я не хотел тебя тревожить. Но теперь нам будет намного легче разговаривать, ведь правда? Я хочу быть тебе другом... если разрешишь. Давай дружить?
Даша посмотрела на меня с улыбкой сквозь слезы.
– Тем более, что друзья как раз для помощи и нужны! – добавил я.
– Давайте, – кивнула она, давая ответ на мой вопрос, и утерла лицо тыльной стороной ладони.
Я засмеялся:
– Нет-нет, так дело не пойдет!
Она посмотрела на меня удивленно – и снова с испугом.
– Никаких "давайте", договорились? И не оскорбляй меня "дядей". Обращайся ко мне просто по имени. Мы же друзья?
– Да, – улыбалось ее раскрасневшееся личико.
Я оглянулся на плиту, где вовсю булькала вода.
– Ну-ка, потренируемся! Скажи: Серега, если не перестанешь метлой размахивать, то сосиски не только сварятся, но заодно и пожарятся в кастрюле!
Даша засмеялась.
– Сережа, сосиски уже приготовились. Можно есть!
И я рассмеялся тоже.
– Годится! Не буду больше морить тебя голодом, ребенок, – я стал насыпать макароны на тарелку. – Давай налопаемся от пуза!
Вот так и повелось, что частенько по вечерам Даша сидела у меня дома, прибегала в любой момент, например, когда пьяная Надежда начинала скандалить или распускать руки... Тогда она пряталась у меня. Впрочем, Надя и не думала сбиваться с ног в поисках дочери.
Даже дал Даше запасной ключ от квартиры – мало ли что. Вдруг мамка начнет куролесить, а я, допустим, на смене. Куда деваться? Пусть переждет у меня, пока все утихнет. За квартиру я не боялся совершенно: знал, что Даша ничего не натворит, ни пожара, ни наводнения не учинит, потому что была до того скромной, что самостоятельно не смела включать даже электрочайник, не смотря на мои неоднократные уговоры чувствовать себя как дома и пользоваться чем угодно. Единственное, перед чем она не могла устоять, был телевизор, и могла часами, не шевелясь, смотреть детский канал.
Да и как было оставить ее на улице? Мать оказалась алкоголичкой буйной и без всякого просветления в мозгах или мук совести... Когда она пила в компании с собутыльниками, Даше можно было особо не волноваться, а вот если в квартире больше никого не было, девочка вмиг становилась объектом материнского внимания. Сначала Надежда подзывала дочь к себе, начинала – ну, честное слово, иначе и не скажешь! – тупо "грузить" бессвязной болтовней, причем между фразами не прослеживалось ни связи, ни логики, ни последовательности. Но, видимо, какие-то необъяснимые умозаключения все же происходили в Надиной немытой голове, потому что, даже если Даша сидела и старалась во всем соглашаться, Надя, порассуждав сама с собой о своей печальной доле, могла начать предъявлять Даше какие-то алогичные претензии. А если дочка не сдерживалась и возражала, доходило до рукоприкладства. В такие моменты девочка старалась исчезнуть с ее глаз. Прятаться в комнате не всегда было с руки – Надя иногда выламывала дверь, если ей это казалось нужным...
Мне было страшно представить, что чувствовала маленькая девочка тогда... загнанная в угол и беззащитная перед психически больным человеком.
Так что Даша приловчилась пережидать эти приступы агрессии во дворе, дожидаясь, пока мать уснет, или на чердаке – в холодное время года. Собственно, для этого я ей ключи и дал – чтоб перестала мыкаться, где попало.
Вот так незаметно подкрался декабрь и сразу стал забрасывать москвичей снегом и рвать полы пальто прохожих резкими порывами ветра.
...Лишь к весне я начал замечать, что не все так гладко в ее мыслях... Не так прост ее характер, а в душе зреют отнюдь не нежные плоды. Какие-то скверные, а порой и страшные черты стали проступать сквозь ее «забитость». В какой-то момент я подумал, что виной тому эмоциональный диссонанс, вызванный различием между ее реальной жизнью и тихой гаванью, в которой она от нее скрывается, но фактически этот побег проблемы не решал. Из этой теории выходило, что в этом есть и моя вина. Я выдернул ее из устоявшегося порядка, каким бы серым и безрадостным он не был. Но в то же время я понимал, что Даше вполне могла грозить голодная смерть в прежних условиях. Нет, глупости. Добром нельзя испортить. И тут врезалась новая мысль – продолжение предыдущей: добром нельзя испортить... если только человек сам еще не пропащий. А что? Если кусок протухшего мяса бросить на сковородку с благими намерениями реанимировать продукт, он лишь станет источать гнилую вонь еще сильнее...
Что за ересь лезет в голову! Даша хорошая, но просто глубоко обиженная девочка. Она меня не разочарует.
Ее ненависть к людям – ведь не к человечеству же, в самом деле... надеюсь...! – к вполне конкретным личностям объяснима. И виной тому все новые и новые испытания. Например, позором. Например, как вот это...
Как я уже упоминал, дал я ей ключ, и она приходила, как к себе домой. Близился Новый год. Даша, которая с трудом переборола стеснительность, несмело сообщила мне о своем желании поучаствовать в новогоднем школьном концерте. Я, естественно, поддержал инициативу, стал подбадривать, чтобы сказала и учительнице. Даша весь вечер краснела, сомневалась, но на следующий день и впрямь подошла к классной руководительнице с разговором. Анна Васильевна даже обрадовалась, что самая робкая ученица заинтересовалась. Может, еще и талант какой откроется.
Талант и впрямь оказался в наличии – актерский. Даш, опять-таки сбегая из бедлама, именуемого домом, в мою квартиру, каждый вечер разучивала слова и танец снежинок и демонстрировала мне результат. С каждой новой домашней репетицией я видел, что она преображается, начинает верить в себя и, конечно же, ей льстило мое внимание и похвалы, которых, быть может, она не слышала в своей жизни вовсе.
Я стал чувствовать себя по отношению к Даше кем-то вроде двоюродного дяди. Так к ней привык. Да и она тоже, – прибегала, когда захочет, и знала, что здесь ей всегда рады.
Правда, однажды это едва не привело к конфузу. Я ужинал со своей девушкой Олесей, с которой встречался с начала ноября. А тут как раз Даша ворвалась и с порога заголосила:
– Опять чуть под горячую руку не попала! Села стих учить, но разве у нас дома тишины дождешься!.. – вбегая в комнату, воскликнула она и осеклась.
Пришлось представить их друг другу. Олесе так и сказал, что племянница. Пригласил дашу за стол, но она, покрывшись красными пятнами, попятилась.
– Ой, нет, тогда я пойду...
И я вдруг внутренне запаниковал...
Невозможно было выгнать ее на улицу. А я знал, что домой она не пойдет.
Я вскочил с дивана и придержал ее в дверном проеме.
– Нет-нет, останься! Олеся любит детей, правда? Садись кушать с нами, втроем веселее!
– Ой, я тогда сяду на кухне, ладно? – сказала Даша извиняющимся тоном. – Мне учить надо...
Ну да, конечно! Аккурат вчера ей дали слова, такие два листочка. Но вчера она не пришла, я был на ночной смене, да и Надежда мирно храпела у себя в спальне, так что Даша спокойно занималась в своей комнате. И вообще она старалась не навязываться лишний раз.
– Ну... хорошо, – кивнул я. – Как продвигается роль? Много выучила?
– Да у меня только один короткий стишок, – пояснила Даша радостно, но со смущением поглядывая на Олесю. – И песня общая, тоже надо знать. А еще танец! Завтра после уроков репетиция, я и тебе покажу!..
– С удовольствием посмотрю, – улыбнулся я.
Даша уселась за кухонный стол, и ее не стало даже слышно. Нас же с Олесей сковала неловкость до тех пор, пока Даша не ушла к себе.
Пришлось увещевать недовольную пассию, пока она не расслабилась вновь и вечер не потек в нужном русле.
Я и раньше приводил Олесю к себе, нечасто, всего пару раз. Но с Дашей они не сталкивались, и я, конечно, не упоминал о ней: ни к чему было – и не до соседской девочки нам было.
Так вот, готовилась она три недели, старательно повторяя текст песни и шаги танца. Глазки у нее светились; цель появилась!
На самом утреннике я, ясное дело, не присутствовал, потому что – ну в качестве кого я мог туда явиться? Проводить ее я также не сумел – был на смене. Вернулся поздно вечером, думал, придет, но она так и не появилась, а связаться с ней я никак не мог, не смотря на то, что нас разделяла всего-навсего стена.
Уже на следующий вечер я начал волноваться, потому что она вновь не явилась в противовес моим ожиданиям, что после "премьеры" она непременно вбежит в эту унылую однушку и озарит ее радостным криком и сиянием глаз.
Я снова бесцельно заглянул в подарочный пакет, где дожидался своего часа новогодний подарок для Даши, купленный сегодня утром: пара темно-зеленых шерстяных носочков и комплект из семи книг о злоключениях Гарри Поттера. Об этих книгах Даша не раз упоминала с мечтательным благоговением в глазах, и я не боялся ошибиться с подарком, потому что, кроме того, их можно было спрятать в Дашиной комнате, где мать их не нашла бы. А носки, – сами понимаете, зима, а приличных теплых вещей у ребенка нет. Да и внимания Надежды они бы не привлекли, даже если бы Даша запросто расхаживала в них по квартире.
Что-то не так...
Не зная, что мною руководит, я стремительно бросился в прихожую, накинул куртку и выскочил на лестничную площадку. Где Даша?! Я изо всех сил вдавил кнопку звонка у их обшарпанной грязной двери, потом заколотил в створку ногой. Что-то надо делать. Где ее искать?
Даша и раньше могла не давать о себе знать по два дня. Но не более. И не в этом случае. ОНА ДОЛЖНА БЫЛА ПРИНЕСТИ РАДОСТНУЮ ВЕСТЬ О СВОЕМ ТРИУМФЕ!
Дверь резко отворилась и явила мне существо, отдаленно напоминающее женщину.
– Чего-й трезвонишь, ирод?! Люди отдыхают, спать не даешь!
Я отшатнулся, поверженный разительным амбре, и, с трудом заставив себя моргать и разомкнуть губы навстречу этому запаху, заговорил. Ляпнул, что первое в голову пришло:
– Э-э... вы одна дома? У кого-то из соседей музыка грохочет, подумал, что у вас.
– Не до тусовок мне, с работы я... – прошамкало-прорычало прокуренным и заспанным голосом создание, облаченное в серую половую тряпку, некогда бывшее байковым халатом в крупный розовый цветок.
– Ошибся, видимо, – стараясь быть вежливым, завел я. – А где вы работаете?
– Твое какое дело? – буркнула Наденька неприветливо, тщетно пытаясь сфокусировать на мне взгляд, и тут же ответила: – Полы мою, и с того хлеб кушаю!.. И своей работы не стыжусь!..
– Конечно-конечно, – поспешил успокоить я, пытаясь заглянуть поверх ее головы в квартиру. – Очень нужная профессия! Ох, что-то плохо мне, голова закружилась... Не могли бы вы принести стаканчик воды?
– А-ну пшол вон отседа! Попрошайничаешь тут мне, бомжара! Знаю я таких! Я на кухню, а вернусь – уже полхаты моей вынесено! Вали, покуда цел! – мгновенно атаковала меня Дашина прародительница.
Я попятился, демонстрирую мирную подоплеку своих намерений, и она захлопнула дверь.
Ничего не удалось выяснить, а ведь как надеялся заприметить признаки ее присутствие в квартире! Но попытка не оправдалась. Блин, где же ты, Дашка?!
Хорошо, хоть прямо про девочку не спросил. Мамаша-то вон какая боевая оказалась! За свою полупустую хибару чуть с лестницы не спустила; представляю, что было бы, пойми она, что ее дочь разыскивает посторонний двадцативосьмилетний мужик.
Я посмотрел вверх, вдруг вспомнив про чердак. Но что бы ей там делать? Почему не прийти ко мне? Странно, но когда перед тобой закрывается большинство путей к выходу, готов проверять самые неправдоподобные версии. Я рванул было вверх, но был остановлен резким приглушенным криком позади себя:
– Дашка!
Я моментально прильнул ухом к двери соседей.
– Дашка! – повторился надсадный крик.
Однако ответа я не услышал и испугался еще больше: что, если Надежда ищет дочь, а ее нет в комнате? Что, если Даша и не дома, и не на чердаке?
Голоса я ее не услышал, но понял по более ровной речи Надежды, что ведется диалог, и с облегчением выдохнул. Я послушал немного, как мать распекает ребенка за какую-то лужу на кухне, которая – услышал-таки Дашин прибитый голосок – к проказам ребенка никакого отношения не имела. Похоже, Надежда разлила что-то, – а может, чего похуже, вырвала на пол, – а теперь заставляет Дашу вымыть безобразие.
Внутри меня прямо заклокотала ярость. Единственным желанием было выбить сейчас же дверь и надавать затрещин алко-деспоту, чтобы оставила девчонку в покое. Но, черт побери, меня самого впору будет посадить за порчу чужого имущества...
Я только должен понять, иначе места себе не найду, почему же она не приходит?
Я метнулся в свою квартиру, вырвал из блокнота клочок бумаги и навис над ним, не зная, что написать, чтобы не привлекать постороннего внимания либо подозрений со стороны Надежды, если она обнаружит записку первой.
"Даша, приходи ко мне скорее, я жду" тут явно не катит.
"Почему не приходишь?"
"Как жизнь? Куда запропастилась?"
Я чертыхнулся и нацарапал: "ты где", мелкими кривыми буквами и без знаков препинания, и пришлепнул бумажку к двери скотчем.
Уснуть мне в ту ночь никак не удавалось. Я вот только что стал свидетелем, какой бессовестной и необоснованной тирании подвергается беззащитный ребенок, и скрывается она – тирания эта – от чужих глаз за тонкой перегородкой, а поделать едино ничего нельзя...
IV
Мне так и не удавалось увидеться с Дашей. Я следил, когда Надя уходила из дому, и принимался колотить в их дверь вновь. Но Даша не открывала, хотя, я был уверен, пряталась по ту сторону двери и великолепно понимала, кто это ее разыскивает.
Пришлось ждать чуда. Наступило оно лишь третьего января, когда, видимо, после усиленных возлияний, подогретых поводом, Надя буквально вытолкнула дщерь в подъезд, дабы она сгоняла за "живой водой" в ближайший ларек.
Я как ошпаренный распахнул дверь и позвал девочку, которая уже спустилась на один пролет, громким шепотом.
Она оглянулась, как испуганный зверек.
– Здрасти, – поздоровалась она невнятно и почему-то "по старинке".
– Ты почему не заходишь?
Она опустила глаза.
– Мать не пускает?
Она покачала головой.
– А что тогда?
Я снова увидел знакомую картину, как ее голова опускается едва ли не ниже плеч. А ведь она только-только начала несмело осматриваться вокруг себя, на окружающий мир...
– Заходи в гости, – осторожно пригласил я.
Даша поковыряла носком демисезонного ботинка бетонную ступеньку и кивнула.
Я закрыл дверь, а она побежала выполнять материно поручение. А после и впрямь пришла ко мне.
Пройдя в комнату, я посмотрел на нее внимательнее и поник, увидев, как она осунулась, а лицо, напротив, чуть припухло, кожа на щеках слегка шелушилась. Видно было, что она много плакала в эти дни.
Вытягивать правду из нее пришлось долго и изощренно, как никогда. Но, слушая ее, я едва за голову не хватался. На меня ворохом посыпались обиженные фразы, и Даша горько расплакалась и не могла остановить ни слез, ни слов. Им нужен был выход.
Проблемам нужен выход, иначе разорвут...
Даша прибыла в школу в прекрасном настроении, переоделась с остальными девочками в платьице и припрыгивала за кулисами, наконец-то оказавшись частью коллектива.
В нескольких метрах от "снежинок" стояла Анна Васильевна, руководившая "артистами", и смотрела на Дашу одобрительно. Даше было очень приятно, но свой взгляд она невольно отводила в сторону. Ей до сих пор было стыдно. Вся детвора сдавала деньги на утренник – на подарки самим себе и сладкий стол. Все, кроме Даши. Даша никогда не сдавал: ни на утренник, ни в фонд класса, ни в фонд школы, ни на специальные учебные пособия, ни на что... Всякий раз, когда анна Васильевна объявляла: "Ребята, завтра приносим энную сумму", Даша сползала как можно ниже за своей партой, будто бы от этого о ней могли забыть и не взимать "налог".
Однако, когда всем учителям, директрисе и одноклассникам стало известно материальное, а также моральное, положение Дашиной семьи, Анна Васильевна стала обходить девочку стороной, стараясь не обращать внимания других учеников на этот факт.
Да и само выступление у большой нарядной елки прошло без сучка, без задоринки. Кувырком все пошло тогда, когда "снежинки", исполнив танец, рядком сделали реверанс. Тут-то Даша и заметила в первом ряду в зрительном зале Надежду, малость приодевшуюся ради такого случая – дочерний дебют на сцене, еще бы! Надя, вместо того, чтобы сидеть на месте и аплодировать, как все остальные родители, то и дело вскакивала и, размахивая руками, выкрикивала, что там, на сцене, ее дочь. Надю ничуть не смущали неприязненные взгляды в ее адрес, а близ стоящие к ней зрители иногда и шарахались в сторону, поскольку вела она себя разнузданно, шумно, чересчур активно и совершенно неуместно.
Даша на сцене пристыженно опустила голову. Ей это вовсе не льстило, и меньше всего хотелось афишировать их родство.
Когда же пришло время рассказывать стишок, а мать, которую распирало от гордости, окончательно разошлась, Даша расплакалась прямо на глазах у всех младших школьников и их родителей. Анна Васильевна кинулась к ней и увела со сцены, где ее одноклассники, хоть и растерянные, остались спасать номер. Но на этом позор не прекратился. Взволнованная Надежда вбежала за кулисы и принялась увещевать девочку... искренне веруя в то, что причиной слез было всего лишь волнение перед аудиторией.
Даша, которая при появлении рядом с ней матери, стала аж заходиться рыданиями и бессознательно вжалась лбом в бедро Анны Васильевны, пряча лицо от Нади. Тут уж учительница не удержалась и стала стыдить и корить непутевую мамашу. Но Надя не привыкла давать себя в обиду. Она мигом "выставила" иглы, ощерилась, да, к тому же, не умела ограничивать себя в выражениях. Разразился жуткий скандал. Затем подоспела Марина Львовна, и скандал раздался в масштабах еще больше...
В конце концов, Надя, с полной уверенностью в своей правоте и ощущением себя вполне достойной матерью в душе, больно схватила Дашу за плечо и поволокла к выходу.
Дома девочка, получив нагоняй, почти что забаррикадировалась в своей комнате. Впрочем, выпустив пар, Надя оставила ее в покое, периодически вызывая ее к себе и отдавая какие-нибудь распоряжения. В свободное же от поручений время Даша лежала на своей кровати, накрыв голову подушкой, словно страус. В голове стучала только одна мысль: никогда больше она не пойдет в школу. Теперь ее там попросту сгноят. Нет сил больше бороться за эту возможность учиться. В получении образования она видела единственно возможный способ вырваться из этой помойной ямы. Но теперь уже не осталось ни сил, ни веры.
– Так что в школу я больше не пойду... – глухо подвела итог Даша, которая сидела на краю дивана, поджав колени к подбородку.
– Нет, нет, Даш, брось! Сама же сказала, что это твой единственный шанс! – я метнулся к ней и присел подле дивана на корточки. – Выброси эти глупости из головы, пожалуйста!
– Позор на всю школу... Меня и так там не любят, а теперь и вовсе дерьмом обольют...
– Подожди, сейчас каникулы, – начал я, решив пока опустить замечания по ее выражениям. – За две недели ребята все забудут, вот увидишь!.. Да и не повернется ни у кого язык пенять тебе такими вещами... Даже дети это понимают.
– Нет, – покачала она головой. – Игорь Савоськин именно из-за этого меня и задирает. Из-за матери и и-за бедности...
– Это одноклассник, что ли?
Даша кивнула.
Я нервно взъерошил волосы и растер ладонями лицо.
– Да... дети подчас бывают очень жестоки, – выдохнул я. – Что же мне с тобой делать, а? Без школы никуда!
Даша тягостно молчала и не смотрела на меня.
– Слушай, давай не будем делать поспешных выводов, – наконец решил я. – Дождемся окончания каникул, подумаешь, пообвыкнешь, остынешь, там видно будет... Я не хочу на тебя давить, но ты должна понять, что школа – твой билет из этой жизни с вечно пьяной матерью. Работать так и так придется. Но выбрать тебе придется как можно скорее: будешь ты в тепле в магазине работать или в любую погоду дворы мести и мусор подбирать.
Даша, наконец, взглянула на меня.
– И знаешь что? – улыбнулся вдруг я. – Если все же ты решишь остаться в школе, а этот... Игорь Самойлов...
– Савоськин.
– Тем более! Начнет дразниться – придет твой дядя Сережа и поставит наглеца на место! Понятно? Так ему и скажешь. Пусть только вякнет!
Даша заулыбалась и зарделась:
– Правда?
– А то!
Даш вдруг бросилась ко мне и обхватила тоненькими ручонками за шею. Пришлось и мне ее обнять, но обнимать оказалось нечего. Тщедушное изможденное тельце даже не чувствовалось в руках. Мне стало дурно и я отстранил ее от себя.
– Так, а-ну признавайся, ела за эти дни что-нибудь?
– Да, – кивнула малышка. – Хлеб был дома и каша пшеничная. Я сама варила – и себе, и Надьке.
– Да ты и готовить умеешь? – решил я поднять ее самооценку и демонстративно восхитился.
– Только варить что-нибудь, – ответила она серьезно и совсем по-взрослому. – Надьке ничего доверить нельзя. Готовит она ужасно, грязно, продукты не моет, и солить забывает еду. Я никогда ее помои не ем, лучше голодать, – презрительно скривилась она, и опять совсем по-взрослому.
Я незаметно усмехнулся. Она явно почувствовала свое превосходство, но на ее детском чистом и бесхитростном личике даже презрение смотрелось безобидно.
– Ну, мастер кулинарии, надеюсь, ты не побрезгуешь покупными пельменями?
– Пельмени! – радостно вскочила Даша с дивана и побежала на кухню. – А хочешь, я сама их сварю? – донеслось из пищеблока.
– Было бы отлично, а то у меня это не очень хорошо получается!.. – крикнул я в ответ.
Даш повеселела, но ненадолго. В течение дня она умудрялась то светиться от радостной уверенности, что среднее образование позволит-таки обойти подводные камни социально-профессиональной иерархии, то вдруг затихала грустная и задумчивая, явно сомневаясь, что сможет преодолеть нападки сверстников. Тогда я повторял ей, что она может смело пугать обидчиков «дядей», который с удовольствием надает им подзатыльников.
Но все мои усилия пропали даром.
Нет, Даша все же пошла в школу... но вернулась в слезах и огорошила меня рассказом о сегодняшнем допросе, который учинила ей Анна Васильевна еще перед первым уроком, рьяно выяснявшая, как часто пьет ее мать, как ухаживает за ребенком, и как они, вообще, живут. Не ожидавшая такого поворота девочка пришла в смятение, а на прямо поставленные вопросы ответить не смогла, поскольку язык не поворачивался повествовать о реальном положении вещей. Пришлось расплакаться – на этот раз не по причине, а с целью – унять ненужное любопытство учительницы. Но беда не приходит одна, тем более в Дашиной специфической бытности. На переменах к ней начал приставать Игорь со своей шайкой, а на уроках в нее стреляли жеванными бумажками через трубочку от ручки. Только девочки смотрели сочувственно, но не решались произнести ни слова в ее защиту. В ужасно угнетенном состоянии, словно побитая, она дожила до звонка с последнего урока, а на первом этаже столкнулась нос к носу с Мариной Львовной, которая, видимо, посчитала своей непреложной обязанностью и долгом поворошить грязным сапогом душу еще разочек.
Даша, до предела измученная этим днем, совершенно неожиданно выкрикнула:
– Ну что вы все пристали ко мне? Что вам надо? И пьет, и бьет, и готовит ужасно!
И бросилась прочь бегом. И прибежала прямиком ко мне, перепуганная и глубоко задетая их вмешательством и собственной грубостью в адрес директора, – в общем, окончательно смешалась.
Остаток дня я приводил е в чувства, усиленно отыскивая несуществующие положительные стороны в этой ситуации, откармливал шоколадным печеньем и отпаивал сладким чаем, – стресс надо заедать.
А внутренне я тем временем трясся от злости на глупых баб, ворошащих чужое грязное белье – быть может, и лучшими намерениями, – но реально лишь доставляя боль невинному ребенку, когда, казалось бы, жизнь немного устоялась, мака буянит, как обычно, но, по крайней мере, девочке было куда пойти.
И что прикажете делать? Этим-то двоим я подзатыльников не надаю!
Вечером Даша ушла к себе домой как в воду опущенная, и я лишь молился, чтобы ей хватило сил вытерпеть все нападки и бесцеремонные комментарии.
На следующий день она снова после школы пришла прямо ко мне, но уже, вроде бы повеселее. Утром у нее еще сохранялись глаза запуганного маленького зверька, но теперь в них, похоже, теплилась надежда. Оказалось, что... Хотя нет, лучше по порядку.
На большой перемене, когда вся школа звенела безудержным детским многоголосьем, от которого Даша, как всегда, пряталась за своей партой, к ней подошла Анна Васильевна, осторожно заглянула в лицо девочки и обнаружила на нем те самые "перепуганно-зверюшные" глаза.
– Дарья, тебя ждет директор, Марина Львовна.
Со дна Дашиных глаз вмиг взметнулся всеобъемлющий ужас. Не прошло и двух секунд, как девочка непроизвольно расплакалась.
Анна Васильевна от неожиданности едва удержалась от того, чтобы не отступить на шаг назад.
"Сейчас будут ругать", – была первая мысль Даши. – "За то, что нагрубила вчера! А, может, накажут, или выгонят из школы!"
Растерянная и искренне обескураженная учительница принялась говорить стандартные слова утешения, не понимая, что так взволновало этого ребенка из неблагополучной семьи.
"Наверное, у бедняжки просто нервы уже ни к черту", – подумала она и поспешила заверить, что директор хочет прост о поговорить, причем на исключительно безобидные темы. Даша, мало этому веря, поплелась вслед за Анной Васильевной на первый этаж, провожаемая любопытно-презрительными взглядами однокашников. Даже успела заметить злорадство на лице Игоря Савоськина.
При виде зареванной ученицы, Марина Львовна взволнованно переглянулась с Анной Васильевной, затем осторожно задала несколько вопросов и попросила, чтобы Даша передала своей маме, что ее вызывают в школу, поскольку дозвониться ей директор уже второй день не могла. Даша тихо промямлила, что телефон им давным-давно "отрезали" за неуплату. Марина Львовна протянула ей листок-записку для матери и поставила на стол ту самую вазочку с конфетами.
