Текст книги "Ночь оборотня"

Автор книги: Светлана Сухомизская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава 20
НЕ БЫЛО НИ ГРОША, ДА ВДРУГ АЛТЫН

Рабочая неделя пролетела так быстро, словно состояла не из дней, а из часов. Конечно, с тех пор как я поступила на службу в детективное агентство, время для меня стало лететь гораздо быстрее, но на сей раз его скорость стала, на мой взгляд, просто неприличной, и, будь моя воля, я без всякого снисхождения оштрафовала бы его за превышение.

Жизнь в агентстве била ключом, но все как-то мимо меня. Я заявлялась туда, когда хотела, и уходила, когда мне вздумается, всячески нарываясь на замечания и порицания. Но, как ни старалась, добиться ни того, ни другого не могла. Себастьян в те редкие минуты, когда мне удавалось пересечься с ним, смотрел сквозь меня и даже на дерзости мои, становившиеся день ото дня все рискованней, упорно не реагировал. Даниель улыбался себе под нос и был со мной так мил и ласков, что я непременно бы расцеловала его в обе щеки, если бы не боязнь нарушить хрупкое равновесие, установившееся наконец между ним и Надей, которая стала кроткой, мягкой и спокойной, будто ее кем-то подменили. Я пыталась осторожно выяснить причину такой благостности, но с нулевым результатом. Радовало и другое – хотя до откровенного саботажа, как я, Надя не опускалась, поручения выполняла безукоризненно и начальству не хамила, но на Себастьяна, в знак солидарности со мной, смотрела василиском. Успехов мне неделя, признаться откровенно, не принесла никаких. Марк после веселенького вечера в «Ступенях» как сквозь землю провалился, и это меня удивляло мало – за два дня нашего знакомства я успела проявить себя как опасная, несдержанная, неумная и лживая до крайности личность. Вместе с Марком провалились почти все надежды узнать побольше о Прошиной, о ее ненайденном сочинении и о людях из ее окружения, не желавших превращаться в персонажи скандальной книги, и в первую очередь – о Крымове. Оставшаяся часть надежд гоняла по городу в компании неуловимой Вари, с которой за все время, прошедшее с абсентовых посиделок, связаться мне не удалось.

Словом, это был полный провал. Единственное, что я сделала за пять дней, – пять раз просмотрела «Никитский бульвар» и возненавидела неплохой, в общем, фильм лютой ненавистью. Невесть почему, особенно невзлюбила я французскую Джульетту – настолько, что, когда главные герои начинали целоваться (а как всякие влюбленные, целовались они часто, по поводу и без оного), я стискивала зубы и нажимала на кнопку перемотки с такой силой, что несчастный пульт дистанционного управления жалобно потрескивал.

Вечер пятницы доконал меня окончательно. Даниель отпустил нас с Надей с работы пораньше – они вдвоем отправились гулять, несмотря на угрожающе почерневший на западе горизонт, порывы ветра, поднимающие в воздух клубы пыли и бумажный мусор, и утробный угрожающий рокот, разносящийся в преждевременно опустившихся на город желтоватых сумерках, а я спустилась в метро – одинокая, неудачливая и очень несчастная.

Дома меня ждали остатки купленной вчера в палатке-фургончике курицы-гриль, банка кукурузы и кассета с «Никитским бульваром», которую я достала из чехла, с омерзением повертела в руках и, скривившись, словно от зубной боли, убрала обратно.

За окнами совсем стемнело. Когда я вцепилась зубами в холодную курицу, дом вздрогнул от оглушительного раската грома. По стеклам, жестяным откосам окон и балконным перилам застучали крупные капли, сперва редко и отчетливо, потом все чаще, пока наконец не слились в ровный гул – на город обрушилась гроза.

Бушующая за окнами гроза, неизвестно почему, настроила меня на романтический лад. Порывшись в ящиках стенки, я извлекла оттуда три плоские свечки, пустив их плавать в наполненную водой хрустальную вазу, зажгла фитильки. Налила в узкий бокал на высокой ножке немного вермута, запустила диск с мелодиями в исполнении оркестра Поля Мориа и, присев в приглашающем реверансе, закружилась по комнате с воображаемым кавалером.

Сказочный бал моей фантазии прервало грубое вторжение современности – очнулся телефон.

– Что делаешь? – спросила трубка голосом Марка.

От неожиданности я не придумала ничего лучше, чем сказать правду:

– Танцую с привидениями. А ты?

– Беседую с привидением. И мечтаю пообщаться с живым человеком. Не хочешь составить мне компанию?

– С удовольствием, вот только... – я с сомнением посмотрела в окно. Гроза и не думала утихать.

– Я заеду за тобой, и мы отправимся в одно чудное место.

– Вообще-то мы с тобой уже были в двух чудных местах, – осторожно заметила я. – Если ты помнишь, оба раза закончились не лучшим образом.

– На этот раз все будет не так, обещаю. Собирайся, я уже еду.

Пожав плечами, я положила трубку и стала задувать свечи, попутно обдумывая, как же мне все-таки завести с Марком разговор о Прошиной. Не успела я выключить музыку, как телефон зазвонил снова. Услышав «алло», произнесенное на том конце провода, я поняла, что заработал принцип «то пусто, то густо» – это была Варя.

– Слушай! – возбужденно воскликнула она. – Ко мне сейчас приходила милиция!

– По какому поводу?

– Как по какому? По поводу убийства Женьки, конечно! Слушай, эти менты все-таки ужасно противные – уж, кажется, и рожа симпатичная, и одет нормально, а говорит – как железкой по стеклу! Слава богу, я хоть не одна, все-таки полегче.

– Вадик вернулся?

– Дождешься от него, от этого Вадика! Нет, это Лина, ты, наверное, ее не знаешь. В общем, я им сказала все, что я про Крымова думаю. А, кстати, зачем он тебе понадобился?

Удивительно, она запомнила! А ведь, казалось бы, в такой пьяной голове ничего не могло удержаться.

– Ты для себя с ним познакомиться хочешь или для детективного агентства своего?

Я похолодела. Болтливая идиотка! Интересно, она хоть догадалась уйти в другую комнату, чтобы эта ее подруга ничего не услышала. И как меня угораздило протрепаться этой дуре, где я работаю.

– Варь, ты извини, – скрипя зубами, процедила я, – у меня свидание горит. Давай потом поговорим.

– Отлично! Тогда позвони мне попозже, я все равно до двух ночи не засну точно. Или завтра с утра, часов в одиннадцать. – Варвара вдруг зашептала в трубку:

– Обязательно позвони. Я тут такое узнала, – и снова бодрым громким голосом:

– Ну, пока! Лина тебя хоть и не знает, но много о тебе от меня слышала хорошего, поэтому передает тебе большой привет.

– Ей тоже, – ответила я, недоумевая, чему обязана таким вниманием к моей скромной персоне. – Завтра позвоню. Счастливо.

Природа была снисходительной к Марковым прихотям – к тому моменту, когда он зазвонил в мою дверь, ливень стих, и вялые отголоски грозы стремительно таяли в посвежевшем, промытом воздухе, остро пахнувшем мокрой зеленью и землей. Так что, если у меня и был повод возражать против визита в очередное «чудное место», повод этот растаял вместе с чернильно-черной тучей.

Что удивляло больше всего – так это стремление Марка произвести на меня впечатление своим знанием клубно-ресторанной жизни Москвы. Задача, кстати говоря, не отличалась сложностью – я эту самую жизнь практически не знала, по той простой причине, что никогда ею не интересовалась. С другой стороны, то, что Марк чувствовал себя в московских питейно-гастрономических и танцевальных заведениях как рыба в воде, меня ни чуточки не удивляло – куда еще пойти иностранцу в чужом городе, особенно если нужно охмурить какого-нибудь автора или, напротив, быть охмуренным (и совсем не обязательно автором, подойдут и девицы, размахивающие сумками направо и налево, периодически попадающие то под обстрел, то под действие полтергейста).

Очередное «чудное место» оказалось крохотным домашним ресторанчиком, на котором снаружи даже не было вывески, из чего следовало логически заключить: чужих здесь не ждали и не приглашали. Марк был своим.

Ресторан «Часы с кукушкой» состоял из двух крохотных смежных залов. Наш столик находился в том, что побольше, возле нерастопленного камина, на полке которого стояли симпатичные фарфоровые безделушки, очевидно, очень старые, сплошь испещренные тоненькими сплошными трещинками – следами склеек. Особенно мне понравился лысый старичок в лаптях и косоворотке, солящий кусок черного хлеба. В ресторанчике царила пестрота – ничего похожего на единый стиль или глубокий дизайнерский замысел, – и, кажется, именно это придавало заведению особый уют. Разная мебель – тут стулья с резными спинками и ножками, тут диванчик с деревянными подлокотниками, там старое-престарое кресло, покрытое расшитым узорами и бахромой чехлом, а здесь вообще пуфик возле журнального столика с инкрустацией в виде шахматной доски, а на пуфике – молодой человек с ужасно знакомым лицом, кажется, начинающий пародист. На стенах – не только коврики, тарелки с разнообразными сюжетами и те самые часы с кукушкой, давшие название всему заведению, но и полки со старыми книгами (мне сразу захотелось спросить у Марка, не крадут ли их, но я сдержалась). И – огромная голова волка с угрожающе оскаленными зубами.

Владелицей ресторанчика была знаменитая актриса пятидесятых, игравшая в свое время бойких комсомолок, отправляемых измученным их бешеной активностью советским правительством на стройки в Сибирь и на подъем индустриальных гигантов, и превратившаяся ныне в аристократического вида даму, уместную и на балу, и в дворянской усадьбе. Она поздоровалась с нами, приветливо потрепала меня по щеке, спросила у Марка, что мы будем заказывать к чаю, и удалилась, а я все, не отрываясь, как зачарованная, смотрела на волка.

– Что, нравится? – заметив мой напряженный интерес, снисходительно спросил Марк.

– Угу, – промычала я, стараясь загнать назад отчетливо проступающее на лице выражение ужаса. – Неужели они действительно бывают такие здоровые?

– Бывают и больше, можешь мне поверить, – ответил Марк и, засмеявшись тому, как я зябко поежилась, добавил:

– Мне ли это не знать, я как-никак один из них.

– Что ты хочешь этим сказать?

Марк наслаждался достигнутым эффектом.

– Видишь ли, в тех краях, где я вырос, бытует поверье: если в семье рождаются подряд пять мальчиков и ни одной девочки между ними, значит, пятый, когда вырастает, становится оборотнем. Так вот я – пятый сын в семье, где нет дочерей.

– Спасибо, что предупредил! – Театральным жестом я придвинула к себе столовый нож. Марк засмеялся. – Значит, меня угораздило познакомиться с оборотнем?

– Именно так.

– А ты опасен?

– Смотря каким легендам верить. Одни говорят, что на людей я не нападаю, но встреча со мной приносит несчастье.

– Ну все, я пропала!

– Подожди расстраиваться. Ты же не видела меня в моем подлинном обличье, так что можешь успокоиться. До поры до времени. Но уж если увидишь – берегись, потому что говорят, что я могу убить своим горящим взглядом.

– Жуть какая.

– Ага. В отличие от обычных волков, которые, как известно, падаль не едят, я частенько отправляюсь на кладбище, где разрываю могилы и поедаю трупы.

– Вкусно?

– Нет, конечно, но положение обязывает. А по другим легендам, я и совсем отталкивающая личность – пью кровь, как вампир.

– Ну, это что-то уж совсем не похоже на волка.

– А от волка я и внешне отличаюсь. У меня красные глаза и черные зубы.

– Симпатяга какой.

– Да. И с обыкновенными волками я не смешиваюсь, в стае с ними вместе не живу – они меня боятся.

– Ну, все, хватит, – сказала я, потирая руками плечи – то ли в ресторанчике было прохладно, то ли меня и впрямь начал бить озноб. – Давай поговорим о чем-нибудь более жизнеутверждающем. Например, расскажи мне о своих братьях.

– Они не оборотни.

– Спасибо, об этом я уже догадалась. Внезапно лицо Марка вытянулось и побледнело, а забытая на нем улыбка превратилась в гримасу – словно на язык ему попала какая-то горечь.

– Тему животного мира можно продолжить, – саркастически произнес он.

– Как говорите вы, русские, на ловца и зверь бежит.

Я вздрогнула и хотела спросить, что это значит, но тут на кремовую скатерть упала тень, и, подняв голову, чтобы определить ее источник, я увидела Крымова.

Я узнала его сразу, хотя разница между героем фильма, которого он играл с такой правдивостью и обаянием, и человеком, подошедшим к нашему столику, была огромной.

Он ужасно подурнел – располнел и обрюзг, и, хотя по-прежнему казался очень молодым, теперь эта молодость совсем не шла ему, как и его новая короткая стрижка, в согласии с модой торчащая в разные стороны (в далеком детстве такая укладка носила название «взрыв на макаронной фабрике»). Одет он был дорого и модно, но вся одежда висела на нем мешком и выглядела так, будто он спал прямо в ней, не раздеваясь, причем не одну ночь. Голубые глаза, раньше такие живые и выразительные, тускло смотрели из-под припухших век, и казалось, что на них лежит густой слой пыли.

– Здравствуйте, Лева. Рад вас видеть. Садитесь к нам, – сердечно сказал Марк, изумив меня перепадами настроений. Минуту назад он, кажется, совершенно искренне хотел, чтобы Крымова здесь не было, а теперь говорит, что рад ему, – и это выглядит также достоверно. То ли Марк тоже великий актер, то ли тут есть что-то, чего я пока не понимаю.

Крымов кивнул и, дернув губами, ответил:

– Взаимно.

У меня создалось впечатление, что это недлинное, в общем-то, слово далось ему с трудом.

– Принести вам стул? – заботливо спросил Марк.

Крымов мотнул головой и через пару секунд сам придвинул стул к нашему столику. Пока он отсутствовал, я не смогла удержаться и, язвительно улыбаясь, вполголоса уколола Марка:

– Ты же говорил, что незнаком с ним.

– А я тебе соврал. Не все же тебе врать, верно? – в тон мне ответил он.

Когда Крымов сел за стол, Марк представил нас друг другу. Я пролепетала что-то идиотское по форме и восхищенное по содержанию, получив в ответ несколько равнодушных бессловесных кивков. Не уверена, что он вообще слушал, что я болтала.

В присутствии Крымова наш с Марком разговор разладился. Вернее, он превратился в монолог Марка, которого появление Крымова вдохновило на длинный пассаж о состоянии дел в мировой культуре, о тенденциях взаимодействия массового искусства и искусства для избранных.

Я тем временем наблюдала за Крымовым и с тоской думала, что все мои комбинации и теоретические схемы, разработанные за время пятикратного просмотра «Никитского бульвара», разлетелись в пыль, натолкнувшись на реального человека. Сбылась моя мечта – я познакомилась с Крымовым, но пользы от этого знакомства никакой не было. Он заперт на все замки, и у меня не просто нет ключа или на худой конец отмычки – я даже не вижу ни одной замочной скважины, ни одной секретной пружинки! К тому же мне мешал Марк. Я даже не могла начать следить за Крымовым. От всех этих мыслей меня охватило такое уныние, что захотелось снять со стены тарелку с портретом очень негритянского Пушкина и стукнуть ею сначала не в меру многословного Марка, потом не в меру молчаливого Крымова.

Мои невеселые размышления прервали раздавшиеся откуда-то из-под стола звуки «Турецкого марша» Моцарта. Крымов полез под футболку – пение смолкло, а у его уха оказалась крошечная трубка с антенной.

– Сейчас? – спросил он невидимого собеседника. Немного послушал и кивнул:

– Конечно. Хорошо.

Отключил телефон и с усилием произнес, повернувшись к Марку:

– Извините, мне пора. И быстро ушел – не попрощавшись, не обернувшись.

– Ну, как тебе знакомство? – Марк смотрел на меня с печальной усмешкой. – Довольна?

– Он всегда такой? – тихо спросила я.

– Такой? Нет, такой он в хорошие дни. Обычно он совсем не разговаривает и не выходит один из дома. Видишь, что можно сделать с человеком, если очень захотеть и немного постараться?

Марк положил вилку и нож и с неожиданной яростью, сжав кулаки, закончил:

– Если бы я мог, придушил бы собственными руками тех мерзавцев, которые с ним такое сделали!

Глава 21
ЛУЧШЕ НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ

Чей-то сдавленный крик, полный тоски и страдания, раздался совсем близко, над самым ухом.

Тяжело дыша, Крымов вскочил с постели, дико оглядываясь по сторонам. Грудь разрывалась от отчаянных ударов сердца, не пуская в легкие воздух, тяжело дергалась вена на шее, а по лбу и вискам, противно щекоча, ползли холодные капли пота.

Вокруг стояла напряженная, звенящая тишина. Он тяжело опустился на скомканную постель и вдруг понял, что проснулся от собственного крика.

Он попытался вспомнить, что ему снилось. Но не смог вспомнить ничего, кроме липкого черного ужаса, растекающегося по беспомощному сознанию. Но должна же быть какая-то причина. Почему? Ведь все самое страшное уже позади.

Может быть, дело в чем-то, что случилось вчера вечером? Марк, рыжая девушка рядом с ним. Это как-то связано с Женей? Кажется, нет. А потом он ушел из «Часов с кукушкой». Он хотел с кем-то встретиться. Но с кем? Где? Зачем? Господи, откуда эти провалы в памяти? Неужели так теперь будет всегда? Неужели ему ничто не поможет?

Его пальцы нащупали что-то в складках мятой простыни. Когда он осознал, что это такое, он снова вскочил Шерсть! Опять эта ужасная, неизвестно откуда берущаяся шерсть. По его телу прошла брезгливая дрожь.

Медленно, с трудом переступая подгибающимися в коленях ногами, он пошел в ванную.

Включил свет, подойдя к раковине, крутанул ручки крана, посмотрел в зеркало И замер, глядя на свое отражение.

И затрясся. И судорожно закрыл руками лицо, чтобы не видеть пятен засохшей крови на губах и подбородке...

Глава 22
ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ

Не выразимая никакими словами сладость сна была непоправимо изгажена телефонным звонком. Я застонала и тихо, но выразительно высказала все, что я думаю о телефоне, о том, кому нечем больше заняться, кроме как трезвонить в субботу утром и будить человека, приходящего в себя после нелегкой трудовой недели. Я тоже хороша – вместо того чтобы отключить аппарат с вечера и спать себе сном младенца, предоставив всему вокруг гореть ясным пламенем, я поставила эту сволочь на пол рядом с диваном, под самое ухо. Поскольку за время, затраченное на произнесение пламенной речи, телефон не угомонился, я сняла трубку, хрипло прорычала: «Да!» – и чуть не скатилась с дивана, услышав голос Себастьяна.

Обворожительнейший и ненавистнейший из начальников в самых изысканных выражениях извинился за то, что нарушил мой сон, осмелился побеспокоить меня в выходной день, и так далее, и тому подобное. Это красноречие так подействовало на мой еще не оправившийся от глубокого и крепкого сна организм, что я даже не нахамила ему в ответ. Если бы я могла сейчас приехать к нему, продолжал петь Себастьян (я открыла рот), он был бы мне признателен до глубины души. Обойтись без меня никак невозможно, разумеется, мне будут выплачены сверхурочные, об этом я могу не беспокоиться (я закрыла рот). Себастьян продолжал плести словесное кружево, а я тем временем размышляла, послать мне его к черту немедленно или отложить это до следующего раза. В конце концов я выбрала последний вариант. Слишком много усилий и нервов было потрачено, чтобы теперь уйти из агентства, бросив дело Прошиной на полдороге. Кстати, о деле Прошиной. Торопливо заверив Себастьяна в том, что, конечно же, приеду, выезжаю немедля, вот только тапочки надену, и вообще уже мчусь, я нажала на рычажок аппарата и набрала номер Вари. На другом конце провода не отвечали. Отсчитав двадцать пять гудков, я на всякий случай набрала номер еще раз – с тем же результатом. Все ясно. Похоже, что Варю я упустила. Я посмотрела на часы. Сама виновата, нечего было дрыхнуть до полудня. Ладно, ничего страшного, постараюсь поймать ее вечером.

В комнате под стеклянным куполом собралась та же компания, что и неделю назад. И сидели все на тех же местах, и изумительно пахнущие горячие кренделя лежали в плетеной корзиночке на столе. Только настроение у присутствующих, за исключением разве что хладнокровнейшей Нади, было совсем иным: я была холодна и надменна, словно какая-нибудь вдовствующая королева в изгнании, а Себастьян с Даниелем – озабочены и, кажется, не слишком довольны собой.

– Итак, – сказал Себастьян, усевшись за компьютер после того, как, проявив необычайную заботу и внимание, собственноручно налил мне чаю и предложил кренделей, от которых я, сглотнув слюну и подавив спазм в желудке, героически отказалась, – что мы имеем?

– Мы имеем неделю, потраченную почти впустую, несмотря на то что мы все крутились как белка в колесе, да не одни, а за компанию с Захаровым и его командой, – подхватил Даниель. – Ни улик, ни свидетелей, ни зацепок, ничего! И ни единого подходящего подозреваемого. У всех бывших хахалей Прошиной – алиби, даже противно!

– Не у всех, – поправил Себастьян, снимая с запястья четки. – У Крымова и у Вайсбаха алиби нет.

– У кого? – переспросила я.

– Крымов – бывший муж Прошиной. А Вайсбах, если ты забыла, – фамилия того симпатичного господина, с которым ты неделю назад заходила в «Ступени». Он разве не сказал тебе, что Прошина была его любовницей – до той ночи, когда ее убили, разумеется?.. Не смотри на меня так. Даже если и не сказал, ты это знаешь, по лицу вижу. Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? – Себастьян вскочил с места и стремительно подошел ко мне.

Я заерзала на диване так, что едва не расплескала чай, но нашла в себе мужество, чтобы ехидно осведомиться:

– И чего же?

– Запереть тебя в кладовке и никуда не пускать, чтобы ты не лезла, куда не следует!

– И почему же ты этого не сделаешь? – Я хотела добавить: «Боишься не справиться?», – но слова почему-то застряли у меня в горле.

– Наверное, из человеколюбия! – отрезал Себастьян и, выхватив из корзинки крендель, сунул его мне в руки:

– Ешь немедленно! Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься.

И так полыхнул потемневшими почти до черноты глазами, что я молча откусила сразу чуть не полкренделя и изо всех сил заработала челюстями.

– Значит, если это не маньяк, то скорее всего Крымов или Вайсбах. – Даниель отложил в сторону изгрызенный карандаш и запустил пальцы в волосы. – С Крымовым понятно – надломленная психика, жажда мести и, возможно, желание, чтобы автобиография Прошиной никогда не увидела свет. Но Вайсбах? Никаких видимых причин убивать Прошину у него нет.

– Ревность, – просто ответил Себастьян. – Судя по отзывам близких, она имела весьма туманные представления о моральных ценностях, понятия «верность» и «преданность» ей были известны лишь понаслышке. Меня тревожит другое.

Даниель кивнул:

– Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать.

– Я хочу сказать, что мотив найти несложное.

Меня удивляет способ, которым было совершено убийство. Слишком сложный, слишком изощренный. Даже собака – не самое удобное орудие убийства, почитайте все того же Конан Доила. Но волк? Зачем? Какой в этом смысл? И, главное, где он, этот волк? Его же нужно где-то держать, чем-то кормить.

– Крымова и Вайсбаха пасут уже неделю. – Даниель снова принялся терзать карандаш. – Никаких следов волка. Может быть, его убили сразу после того, как он загрыз Прошину?

– Может быть, – согласился Себастьян. – Все равно от этого не становится понятней, зачем он вообще был нужен. Застрелить, зарезать, отравить, подстроить несчастный случай было бы значительно проще.

– Наверное, убийца не из тех, кто ищет легких путей, – мрачно пошутил Даниель.

– Тогда Крымов с его помраченным рассудком подходит нам больше других. – Себастьян сложил на груди руки. – Ты что?!

Последний возглас относился ко мне, потому что я, вытаращив глаза, вдруг вскочила с дивана.

– Проглотила слишком большой кусок? – посочувствовал Даниель.., Но это был не кусок кренделя, а внезапное Озарение.

– Мы должны узнать, что с Глебовским! выпалила я.

– Это с журналистом, который первым начал травить Крымова? – уточнил Даниель. Я кивнула.

– Нет проблем. – Даниель снял трубку с телефонного аппарата.

А когда положил ее обратно, в комнате стояла гробовая тишина.

– Так отчего он умер? – спросил Себастьян.

– Сердечный приступ. Нашли возле подъезда. Ровно две недели назад.

– Вам это ничего не напоминает? – спросила я.

– Еще как напоминает, – прорезалась Надя. – Умер, как сэр Чарльз Баскервиль – бежал от собаки, не выдержало сердце.

– Послушайте, а может, этот Крымов просто свихнулся на «Собаке Баскервилей» и «Графе Монте-Кристо» одновременно? – предположил Даниель. – Он же все-таки писатель, у него на почве психического расстройства литературные произведения могли спроецироваться на реальность и – бабах! Все умерли.

– Но почему волк? – упрямо повторил Себастьян. – Какая в этом логика?

– Он сумасшедший! – сказал Даниель. – Вот и вся тебе логика. Повернулось что-нибудь в голове, вот тебе и волк! Может, в его воспаленные мозги пришла пословица «С волками жить, по-волчьи выть». А роман он спер еще и потому, что Прошина могла заметить, что у него не все дома, и написать об этом. Они же виделись как раз накануне его смерти. И вели себя отнюдь не дружелюбно – есть куча свидетелей.

У меня на душе заскребли кошки. А вот моего важного свидетеля носят где-то черти. Нет, чтобы позвонить, прежде чем из дома сматываться. А я сиди и мучайся. Может, она узнала что-то такое, о чем никто из нас и предположить не может. Сейчас бы я выложила это на стол как самый крупный козырь!

Впрочем, триумф мой и так был очевиден. По взгляду Даниеля было заметно, что я здорово выросла в его мнении. Себастьян старался не встречаться со мной глазами, но даже по проступившему на его щеках румянцу видно было, что он раздосадован. И это меня вполне устраивало. Не устраивало другое – проклятый румянец был ему так к лицу, что мне смертельно захотелось стиснуть его в объятиях и долго-долго целовать.

– Ты на него смотришь, как кошка на сметану, – углом рта прошептала пересевшая ко мне на диван Надя и перевернула страницу «Плейбоя». Интересно, где она его выкопала? Ни за что не поверю, что Себастьян читает такие журналы. Впрочем, почему бы и нет?

– Значит, Крымов, – перебирая четки, задумчиво произнес Себастьян.

– Счет ничейный. – Даниель достал из кармана рубашки сигареты. – У него нет алиби, а у нас улик.

– Будут, – решительно сказал Себастьян. – Звони Захарову. Расскажи ему о смерти Глебовского, и пусть крутится как хочет, но добудет ордер на обыск. Если не добудет – я буду искать сам, без ордера!

– И любой мало-мальски грамотный адвокат отправит твои улики псу под хвост. Или волку, если тебе так больше нравится, – насмешливо сказала я.

– А тебя вообще никто не спрашивает! – вдруг взорвался Себастьян.

– Отлично! – я вскочила с дивана. – Всего хорошего!

– Стой, – уже спокойно сказал он, но я, не слушая, вскинула рюкзак на плечо и в два прыжка очутилась у двери. Во мне клокотала праведная злость. Убийца Прошиной, как и все прочие злодеи на свете, больше не волновал меня. Терпению настал предел. Мне нужно было поскорей уносить ноги, пока руки не нанесли Себастьяну тяжких телесных повреждений, а его пижонскому жилищу – материального ущерба в особо крупных размерах. Вцепившись в ручку двери, я яростно дернула ее на себя – раз, другой, третий. Безрезультатно.

– Выпусти меня! – взревела я.

– И не подумаю. – Очевидно, чтобы успокоиться, Себастьяну нужно было довести меня до белого каления. Ничего не скажешь, хорош ангел, настоящий садист!

– Даниель! – взмолилась я.

– Це могу, – ответил Даниель сочувственно. – Он сильнее. Себастьян, перестал бы ты дурить, ей-богу!

– Ну, ладно! – прорычала я и бегом бросилась к окну, намереваясь через балкон пройти в квартиру Даниеля и таким образом выбраться на улицу.

Не тут-то было. Балконная дверь захлопнулась перед самым моим носом. Я попыталась открыть ее – с тем же успехом, что и предыдущую.

Я обернулась. Себастьян сидел ко мне спиной, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди.

– Сейчас буду бить стекла! – пригрозила я.

– Сделай одолжение, – не оборачиваясь, ответил он.

Бросив на пол рюкзак, я закружилась по комнате в поисках подходящего тяжелого предмета. Надя отложила «Плейбой» и с одобрением наблюдала за моими действиями. Даниель укоризненно покачивал головой. Предмет же возвышенных чувств моих улыбался нежнейшей и очаровательнейшей из возможных улыбок, и в красоте его ангельского лица было что-то поистине дьявольское. Слушайте, может, они меня надули с самого начала, и никакие они не светлые силы, а совсем наоборот?

В конце концов мой выбор пал на бронзовую статуэтку какого-то древнеегипетского правителя (или божества, что, впрочем, одно и то же). Взяв статуэтку за голову, я удовлетворенно взвесила ее в руке, полюбовалась удобными углами подставки и решительно направилась к балконной двери, краем глаза поглядывая на Себастьяна. Тот и не подумал пошевелиться, если не считать иронично взлетевшей вверх левой брови.

Размахнувшись, я изо всей силы ударила подставкой по стеклу, готовая как пружина отскочить, когда полетят осколки.

Но стекло и не подумало разбиться. Подставка вошла в него легко, словно в воду, и в довершение сходства по его поверхности от места удара к краям пошли волны. Потрясенная, я прижала статуэтку к себе. Волнение тут же улеглось. Я вытянула правую руку, переложив статуэтку в левую, и осторожно прикоснулась кончиками пальцев к стеклу. Гладкое, холодное, твердое – самое обычное стекло.

На месте прикосновения остались влажные отпечатки – руки у меня вспотели.

– Поставь вещь на место и успокойся, – ласково сказал Себастьян, по-прежнему не утруждая себя лишними движениями.

– Знаешь что? – так же ласково ответила я.

– Знаю. Не надо бить ею меня. Все равно ведь без толку. Тем более что я...

Телефонная трель не дала ему договорить.

После первых же слов звонившего румянец сбежал с безукоризненно выбритых щек Себастьяна, и все собравшиеся, поняв, что дело серьезно, уставились на него в тревожном ожидании.

– Мы выезжаем, – сказал наконец Себастьян.

И никто не удивился, когда, положив трубку, он негромко произнес:

– Поехали. У нас новое убийство.