Текст книги "Время дракона"

Автор книги: Светлана Лыжина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Заволокло.

Когда поезд выбирался на открытое место, путешественники могли видеть низкое облачное небо, бесконечно тянувшееся вдаль, и узкую дорогу, которая вилась по горам, тоже уводя в бесконечность. Рядом с дорогой зияло длинное глубокое ущелье, а на дне текла речка, будто следовавшая за дорогой, хотя на самом деле это дорога следовала вдоль реки.

На перевалах даже воздух напоминал, что путники находятся на большой высоте. Здесь казалось гораздо холоднее, чем в предгорьях. Куда ни посмотри, увидишь своё дыхание, а если оглянешься вокруг, увидишь дыхание лошадей, особенно заметное в ту минуту, когда они шумно фыркали, и из ноздрей вырывались струи белого пара.

Иногда холод внезапно сменялся порывами тёплого ветра, и слежавшийся снег на еловых ветвях мгновенно начинал таять. Ветви раскачивались, обдавая людей брызгами вперемешку с мельчайшими льдинками, покалывавшими лицо, как иголочки. Возницам это не нравилось:

– Только бы дождя не было, – говорили они.

Зимний дождь в здешних горах был обычным делом, особенно в начале и в конце зимы. Погода менялась очень быстро, за полчаса могли собраться тучи, а что они извергнут на голову незадачливым путникам, решал переменчивый ветер, поэтому возницы с тревогой смотрели вверх, надеясь разглядеть среди белого киселя желтоватое пятно солнца. Покажись оно, это означало бы, что ветер смиловался, и ни дождя, ни снегопада не будет.

Влад прислушивался к разговорам попутчиков и вдруг обратил внимание, что нянька, ехавшая впереди, в санях вместе с Раду, рассказывает сказку. Младший брат Влада, трёхлетний Раду, укутанный в шубы, как кочерыжка в капусте, слушал, но по выражению лица никак не удавалось понять, о чём он думает.

– А зима тем временем почти закончилась, – неторопливо рассказывала нянька. – До марта оставались считанные дни, поэтому решила княжна Докия гнать своё стадо овец на высокогорные пастбища. Отец говорил княжне: "Куда ты идёшь, дочка? Ведь снег ещё не сошёл". А она отвечала: "Весна совсем скоро. Пока дойду, вот он и сойдёт". Отец предостерегал: "Не замёрзни", – и, чтобы успокоить отца, Докия надела на себя двенадцать овечьих шкур.

"А ведь и сейчас до весны осталось всего ничего, – подумал Влад, – поэтому тёплом потянуло".

– Забралась княжна высоко-высоко в горы, – продолжала нянька. – Тут небо заволоклось, полил дождь, намокли две верхние шкуры, и пришлось княжне снять их. Затем намокли ещё две – сняла княжна их тоже. А дождь не переставал, и промокла Докия совсем. Когда же двенадцатая шкура была снята, вдруг повалил густой снег, и замёрзла Докия вместе с овцами, стала каменная. В этом каменном обличье пребывает она уже много лет, пасёт свою отару на горе Чахлэу, зимой и летом, осенью и весной. Так исполнилась мольба княжны, обращённая к Богородице, чтоб навек остаться в горах и не выходить замуж за Траяна-завоевателя...

– Нашла, о чём рассказывать, – оборвал её Влад. – Давай-давай, ещё дождь или снегопад на нас накликай!

Нянька испуганно обернулась, потому как рассказывала для Раду и не думала, что его старший брат тоже слушает.

– Я накликаю? – пробормотала рассказчица. – Да разве я враг вам и себе?

На всякий случай она трижды перекрестилась, а, закончив с защитным ритуалом, добавила:

– Я наоборот говорю, что Богородица всегда поможет. Докии она ведь помогла.

Влад сомневался, что Богородица вмешивалась в судьбу княжны, но в каждой сказке есть доля правды. К примеру, на счёт снега с дождём, которые могут убить. Здешние горы в феврале считались опасными – если в этих горах польёт дождь, то, как из ушата, окатит, а если выпадет снег, то может засыпать по колено или даже по шею. Немудрено, что Докия замёрзла. Возницы боялись именно таких капризов февраля, и отец Влада тоже знал об этих опасностях, но отправил почти всю семью в путешествие на север, чтобы она избежала встречи с турками.

Подробностей нынешней ссоры отца и султана Владу выяснить не удалось, ведь княжич ещё не сделался соправителем и потому не имел права много знать о государственных делах. Он лишь знал, что отношения с турками были весьма запутаны.

Турецкие земли примыкали к южной румынской границе, отделяемые только Дунаем, поэтому родителю часто докладывали с юга:

– Поганые переправляются на наш берег и промышляют там грабежом.

Грабежи совершались каждое лето, но до войны дело не доходило. Лишь однажды случилось некое подобие войны – на второй год отцова правления, весной. Султан решил воевать с венграми и пройти к ним напрямик, через Румынию, а такой проход по сути означал набег.

К счастью султан передумал и отправится к венграм кружным путём – через сербов – но отцу всё равно пришлось собрать армию и провожать турков, следуя вдоль своей границы, чтобы никто из грабителей случайно не забрёл в румынские земли, примыкавшие к Сербии и Венгрии.

Влад почему-то думал, что турки побаиваются румынского войска, но старший брат Мирча разуверил его в этом:

– Турки – великая сила. А через нас они не пошли только потому, что мы платим им дань. И отец на самом деле их не провожал – он участвовал в султанском походе, потому что все данники обязаны делать это.

Следующие несколько лет прошли спокойно, однако после того, как Мирчу женили, многие бояре начали снова тревожиться, ведь государева семья породнилась с венграми, которые были заклятыми врагами турок. Никто из жупанов не удивился, когда на очередном совете государь объявил, что турки снова готовятся идти на венгров, причём на этот раз двинутся напрямик. "Придётся нам тоже ополчаться против поганых", – сказал родитель и, наконец, достал из хранилища меч с драконом на клинке.

Получалось, что дракон отправился с отцом на войну. Отправился и второй ящер, с которым родитель никогда не расставался, продолжая носить золотую подвеску. Даже драконовы детёныши с завязанными хвостами, изображённые на монетах, покинули своё привычное пристанище, потому что государь решил перевести казну из Тырговиште в другой город подальше от поганых.

"Забрал себе всех драконов, – подумал Влад. – Наверное, верит в их силу, которая сейчас ему очень нужна". Правда, к этим мыслям примешивалась досада. Княжич полагал, что если родитель верит в силу ящеров, то мог бы дать хоть одного из них сыну в помощь, ведь путь через горы небезопасен: "Дал бы мне свой золотой образок. Или боится, что тот потеряется? А почему я должен терять? Я ведь уже не мал!" Однако отец не считал Влада взрослым, ведь если бы считал, тогда взял бы с собой на войну, чего не произошло.

С родителем при войске остался только старший сын, Мирча, а остальная государева семья отправилась к венграм, за горы. Путь лежал в замок рода Гуньяди к старшему брату Сёчке, поэтому её санки двигались сразу вслед за конниками, разведывавшими дорогу.

Узнав, кто за кем поедет, княжич вздохнул: "Не только на войне, но и в путешествии я оказался на подхвате!" Он даже немного позавидовал невестке, но это чувство быстро прошло, а вот молодая отцова жена, брэилянка, завидовала сильнее и потому приняла назначенный порядок не сразу. Когда она узнала, что Сёчке окажется впереди всех, то пыталась противиться и даже чуть не поссорилась с мужем:

– Почему я должна уступать ей своё старшинство!? Чем она это заслужила? Я родила тебе сына. А она что сделала? Ничего!

– Колца, – ответил муж, – иногда своим правом приходится поступиться. И если я узнаю, что в гостях ты вела себя неподобающе, берегись! Пусть ты подарила мне сына, но...

Ещё совсем недавно история княжеской семьи напоминала сказку, начинавшуюся словами: "Давным-давно в одной стране, лежащей между высокими горами, широкой рекой и великим морем, жил-поживал славный государь, и было у него три сына..." Мачеха поломала весь строй повествования, родив славному государю четвёртого сынка. Новорожденного назвали Владом, потому что обычай позволял нарекать братьев одинаково, если это сыновья одного отца от разных жён. "И кто ввёл такой обычай? – негодовал тринадцатилетний Влад, узнав, что у него появился брат-тёзка. – Совпадение имени – как клеймо!"

По пути через горы маленький тёзка, умеющий только пачкать пелёнки и орать, спал на руках у кормилицы. Мачеха ни на секунду не спускала глаз с сына, а тринадцатилетний Влад, покачиваясь в седле, смотрел на младших братьев с их женским окружением, устроившимся в санях, как куры на насесте, и думал: "Проехать что ли вперёд и завести разговор с Сёчке?" Да, проехать было можно. Но вот поговорить не обязательно удалось бы, ведь за последнее время невестка изменилась – сделалась неприветливой.

"Всё ей стало неинтересно, некогда и не в охоту", – вздыхал княжич, удивляясь, почему вдруг впал в немилость. А ведь он старался понравиться и потому выучил мудрёные танцевальные фигуры так, что больше не нуждался в подсказках. Поначалу, когда Сёчке поняла это, то с удовольствием доверилась своему ученику, который теперь вёл её уверенно, а тот совсем осмелел и решил подловить свою учительницу, изменив порядок шагов и поворотов в одной из частей танца. Влад остался невозмутим и так удачно подгадал под музыку, что Сёчке, следуя за его рукой, сразу не заметила, а когда заметила, улыбнулась.

Княжич думал, что это хороший знак, но оказалось наоборот, потому что вскоре после того случая невестка сказала, что в занятиях танцем больше нет нужды. "Почему? " – не мог понять Влад, ведь уроки приносили явную пользу. У ученика почти исправлялась косолапость, появилась осанка, и руки перестали казаться деревянными. Сёчке, видя, как он изменился, должна была бы радоваться, но вместо этого повторяла:

– Всё, хватит. Мне надоело тебя учить.

Она окружила себя служанками, которых прежде не выносила, весело болтала с ними, а стоило появиться деверю, хмурилась. Невестка сделалась холодной, но деверь, направляясь в замок к её родственникам, втайне надеялся на другие перемены – к лучшему: "Поговорю с ней там. Спрошу, нравлюсь я ей или нет. А мой брат в это время будет далеко..."

Потому-то Влад и вспомнил про отцовых драконов и мечтал заполучить в помощники хотя бы одного из них – того, который на обороте золотой иконки – ведь этот дракон наверняка состоял в родстве со змеем-искусителем, беседовавшим с Евой в райском саду. "Бес подсказал бы мне правильные слова в разговоре с Сёчке", – думал княжич, но обстоятельства сложились наперекор стремлениям. Родитель, вместо того, чтобы дать Владу свою иконку и тем самым вверить нечистому, вверил сына священнику – отцу Антиму, который тоже отправился с государевой семьёй к венграм.

Священник ехал в отдельных санях, а Влад, издалека глядя на них, видел лишь чёрную шапочку с острым верхом и спину, прикрытую зимним плащом. "Вон едет моя совесть", – повторял себе отрок, но продолжал размышлять о невестке и дьяволах, не заметив, как путь через горы окончился.

Горные кряжи расступились, открывая для обзора холмистую долину с деревней и широким полем, где темнели пятна-проталины. Дорога из Румынии заняла полторы недели, но если в первые дни сильно порошило, то теперь весна начала утверждать свои права. Горы ещё не окончили зимовать, а в предгорьях сделалось тепло. На деревьях и крышах домов растаял весь снег, и даже на земле он понемногу отступал.

"Наверное, в окрестностях Тырговиште сейчас так же тепло", – подумал княжич, но кроме погоды здешняя местность мало чем напоминала Румынию. Холмы возле Тырговиште казались волнами огромной реки, а тут они застыли, как в озерце, ограниченные горами со всех сторон.

И всё-таки долина среди гор, поросших лесом, представлялась знакомой. Влад даже поймал себя на том, что ищёт среди долины город, в самом центре которого, на перекрёстке, стоял бы трёхэтажный дом длиной в четыре окна и шириной в два. Дом должен был иметь черепичную крышу, нахлобученную, словно крестьянская войлочная шапка, а по соседству следовало искать католический монастырь и улицу кузнецов.

Княжичу захотелось спросить у возниц: "Далеко ли отсюда Сигишоара?" – и он даже вспомнил, как в раннем детстве вместе с братом Мирчей выходил за околицу Сигишоары смотреть на тающий снег.

На таком снегу все отпечатки выглядели тёмными и чёткими, поэтому даже издалека можно было увидеть на поле целые россыпи следов волчьей стаи, которая приходила к овчарне, да не решилась влезть, покрутилась и ушла обратно в чащу, что за холмом. На обочинах дороги виднелись следы кур и рядом – следы той бабы, которая по нечаянности выпустила птиц, после чего, спохватившись, сгоняла назад во двор. Из клёклой снежной кучи могло высунуться горлышко фляги, потерянной каким-то забулдыгой ещё месяц назад, а подобные находки неизменно вызывали у Мирчи с Владом смех.

В незнакомой долине весна чувствовалась именно так, как в Сигишоаре, и, может, неслучайно кисель в небе начал понемногу исчезать именно тогда, когда путешественники окончательно спустились с гор и выехали на поле с проталинами. Белые тучи отступали, как снег, и сквозь них проглянуло солнце, окрасив всю окрестность в золотистые тона.

– Добрый знак, добрый, – пробормотал один из возниц, а другие подхватили.

Между тем Влад подумал, что золотистый свет солнца это признак наступившего вечера, когда пора искать ночлег, однако невесткины служанки, ехавшие в санях вслед за госпожой, вдруг оживились, и их поведение подсказывало – путники заночуют уже в замке у Гуньяди.

Догадку Влада подтвердила и Сёчке, отправившая одного из конных вперёд "предупредить о гостях". Тот помчал во всю прыть по дороге через поле, деревню и, наконец, скрылся в лесу, что за холмом, а когда санный поезд приблизился к лесу, навстречу выехали пятеро всадников в одинаковых синих кафтанах.

Человек, ехавший первым, поклонился Сёчке так почтительно, как только можно это сделать в седле, и произнёс по-венгерски:

– Госпожа, приветствуем вас снова в наших краях! Сиятельный господин Янош приказал проводить вас в замок.

Вместе с этой свитой путешественники въехали в чащу. Сумерки быстро сгущались, так что пришлось зажечь факелы и отогнать темень, которая затаилась где-то вдалеке меж рядами стволов.

За поворотом лесной дороги путники увидели реку, в потёмках казавшуюся чёрной, с красивым каменным мостом... И вдруг Владу послышался знакомый с детства звон:

– Тюк, тюк, тюк, – но эти звуки еле пробивались через журчание близкой воды, топот лошадиных копыт, скрип саней и разговоры. Особенно много болтали сопровождающие слуги-венгры, по обыкновению шелестя словами, как ветер листьями.

Влад закрыл глаза и прислушался, как уже делал когда-то. Теперь звон сделался отчётливее:

– Тюк-тюк, тюк, тюк-тюк...

Княжич знал, что подобный звон получается, когда кузнечный молот ударяет о металл, но Влада смущало, что тюканье звучало так, будто молотов было очень много. "Откуда может взяться столько?" – подумал отрок, но вдруг увидел вдали среди деревьев маленькие жёлтые огонёчки, а через минуту лес кончился. На фоне тёмно-синего, почти ночного неба взору предстало большое селение со светящимися окнами, а за селением возвышались стены и башни замка, тоже усыпанные огнями.

Как оказалось, в селении почти при каждом доме имелась кузница, а неподалёку находились шахты, где добывалась железная руда, из которой здешние жители ковали мечи и ножи, успев широко прославиться своим умением. Стук молотов разносился по округе последние лет сто или дольше, а княжич, услышав эти звуки, вдруг обнаружил, что очень рад – так рад, будто вернулся домой.

Звонкий стук напоминал Сигишоару, и пусть Влад никогда не считал её домом, но ведь именно там он провёл лучшие годы детства, потому что в те времена старший брат ещё не отдалился от Влада, и мать была жива, а отец не оставил привычку рассказывать истории.

"Истории... – вздохнул княжич. – Жаль, что их больше нет". Уже три года он не слышал историй, но помнил их почти дословно, и потому, глядя на незнакомый замок, возвышавшийся за кузнечным селением и в темноте казавшийся огромным, мысленно повторил слова из отцовского рассказа о поездке в Нюрнберг: "Я таких больших замков прежде не видывал".

Тем временем стали видны открытые замковые ворота, и через них – часть ярко освещённого двора. К воротам вёл деревянный мост. Возле него справа и слева от дороги стояли два котла с ярко полыхающим маслом, частично освещая крепостные стены, поверху которых проходила целая череда огней-искорок, и даже в поле возле замка кто-то жёг костры.

Надвратная башня, четырёхугольная и одна из самых высоких, взирала на приезжих мутными стёклами двух верхних окошек, как желтоглазая сова. Проехав под ногами этой совы, передние сани поезда заскребли полозьями о камни мощёного замкового двора и, наконец, замерли. Подле первых саней встали другие, третьи... Влад тоже выбрал себе подходящее место, остановил коня, которого тут же подхватили за повод незнакомые слуги, и спешился.

Его и остальных гостей встречала целая толпа, а впереди всех стоял мужчина лет тридцати, одежда которого блистала золотом, шуба была из собольего меха, да и держался он гордо, по-хозяйски.

"Наверное, это и есть Янош Гуньяди, брат Сёчке", – подумал Влад, вглядываясь в незнакомца и про себя отмечая, что у того высокий лоб, мясистый нос, а глаза большие, как у филина, вылетевшего на охоту.

Санки, в которых ехала Сёчке, замерли как раз напротив этого человека.

– Рад видеть тебя, сестрица, – сказал он и по-родственному пощекотал её усами в обе щеки, когда та ступила на снег.

– И я рада, братец.

– Хорошо ли мой кузнечик доехал?

– Всё благополучно, – улыбнулась Сёчке и расцеловалась с молодой женщиной, стоявшей возле Яноша. – Я так рада, дорогая Эржебет.

Влад поначалу не был вполне уверен в том, кто эта женщина, тоже одетая в золото и кутавшаяся в соболя – может, ещё одна Янышева сестра? – но после того, как Сёчке назвала её по имени, не осталось сомнений, что рядом с хозяином замка находится супруга.

Княжич почти ничего не знал про неё, кроме имени, однако незнакомые венгры тоже мало что знали про румынских родичей, которых сейчас принимали у себя. Гуньяди дружил только с отцом Влада, а вот присмотреться к остальным членам семьи румынского князя смог только сейчас.

Судя по всему, любопытство Яноша разделяли его слуги, потому что Влад сразу заметил на себе многочисленные изучающие взгляды, обращённые из толпы, с лестниц, галерей и из окон. Казалось, на приезжих смотрели почти все, начиная от начальника замковой стражи, и заканчивая младшим поварёнком.

Лишь несколько мужчин, стоявших рядом с хозяином замка, смотрели так, будто им совсем не интересно. Одевались они, как и все здесь, на венгерский лад – в короткие кафтаны, узкие штаны, а шубы едва доходили до колен – но поведение этих людей очень напоминало Владу отцовых бояр, напускавших на себя важный вид. Важные незнакомцы подбоченились, будто отвоёвывали себе простор, но, несмотря на показную величавость, они являлись лишь тенями своего господина, Яноша Гуньяди, потому что ловили каждое его слово и движение.

Такими же тенями по отношению к жене Яноша выглядели находившиеся рядом с ней женщины, а между тем Влад, оглядев эту свиту из теней ещё раз, заметил рядом с Эржебет монаха, облаченного в серую рясу. Монах, вероятнее всего, являлся здешним капелланом, и его присутствие напоминало, что в замке живут католики.

Православным гостям следовало вести себя осмотрительно, ведь отношения между католиками и православными всегда оставались сложными даже в случае родства. Не даром же монах в серой рясе, увидев среди приехавших отца Антима, посмотрел на него с явной озабоченностью, как на соперника в борьбе за христианские души, а отец Антим ответил таким же взглядом.

– В письмах я читал, – произнёс Янош Гуньяди, обращаясь к Сёчке, – что приедете почти всем семейством. Покажи-ка нам трёх своих деверей.

Сёчке улыбнулась, кивнула и впервые за долгое время посмотрела на Влада доброжелательно. Она подняла правую руку в приглашающем жесте и произнесла:

– Влад, подойди. Познакомься с моим братом. Он старший в роду Гуньяди, а мне – как второй отец.

Княжич двинулся к хозяину замка и хотел уже улыбнуться по примеру невестки, но вдруг спохватился и подумал: "А как повёл бы себя мой отец? Когда он представлялся королю Жигмонду, то не любезничал с ним и даже проявил дерзость, ведь ехать в лоб королю – дерзость".

Вспомнив о родителе, тринадцатилетний отрок подошёл к Яношу и посмотрел с вызовом, однако венгр принял эту выходку спокойно:

– Добро пожаловать, – сказал он, положив гостю руку на плечо. – Ты, значит, Влад? Можешь звать меня дядей... дядей Яношем.

Рука показалась княжичу тяжёлой, и ему захотелось стряхнуть её, но такой поступок был бы слишком дерзким, поэтому пришлось сдержался.

– А мой зять Мирча остался при отце? – спросил Янош.

– Да, – ответил Влад.

– Значит, я с ними обоими скоро встречусь, – хозяин замка снял руку с плеча гостя и задал новый вопрос. – А там кто такой, за юбку прячется?

Княжич оглянулся и увидел Раду, которого нянька пыталась оторвать от своего подола и поставить перед Яношем:

– Это мой брат, – сказал Влад.

– Раду, – добавила Сёчке.

– Как живёшь, Раду? – спросил Гуньяди, но малыш, не сказав ни слова, уткнулся в юбочные складки.

– Он не знает по-мадьярски, – пояснил Влад.

– Совсем не знает? – Янош явно удивился, что кто-то из его румынских родичей может не знать языка венгров. – Ну, ничего, научится...

Тем временем брэилянка с кормилицей, по-прежнему державшей на руках Влада-младенца, тоже успели сойти с саней. Свет факелов во дворе и разговоры собравшихся разбудили ребёнка, поэтому он начал капризничать.

– Кто тут у нас? – Янош потянулся к хнычущему свертку и, немного раздвинув пелёнки вокруг маленького розового лица, поделился наблюдениями. – Ууу! Какой грозный! Настоящий государь.

– Не очень-то разворачивай. Холодно ведь, – попросила сестра-кузнечик.

Брэилянка смотрела на всё это с явным неодобрением, но как только Янош повернулся к ней, сразу придала лицу приветливое выражение.

– Тоже Владом назвали? – спросил у неё Гуньяди.

Колца ничего не смогла ответить, потому что не поняла вопрос – подобно маленькому Раду она совсем не говорила на венгерском языке.

Сёчке ответила вместо неё:

– Да.

Обернувшись к тринадцатилетнему гостю, с которым знакомился первым, Гуньяди уточнил:

– Значит, ты Влад, и он Влад?

– Да, – натужно произнёс княжич.

Янош вдруг понимающе хмыкнул и сказал:

– У меня тоже младший брат есть, которого Яношем зовут.

Без сомнения, венгр сделал такое признание, желая пробить стену недоверия, и этой цели он достиг.

– А вы по возрасту очень разные? – спросил Влад.

– Не очень, – Гуньяди помотал головой. – Он всего на несколько лет меня младше. Так уж случилось. Я, помнится, поначалу был недоволен, когда появился у меня брат-тёзка, и ещё больше был недоволен, когда вслед за братом появилось у меня множество сестёр. Однако родня есть родня, – Янош улыбнулся своей сестре-кузнечику.

– Да, родня есть родня, – согласился Влад, после чего хозяин замка решил перевести разговор на другое:

– А ты знаешь, откуда мы с твоим отцом знакомы? Тебе про короля Жигмонда, небось, рассказывали? Так вот у Жигмонда мы с твоим отцом служили вместе. Даже случилось вместе повоевать.

Когда Гуньяди сказал про своего младшего брата, тоже зовущегося Яношем, Влад подумал, что хозяин замка – человек неплохой. Княжичу даже захотелось забыть про обидный покровительственный жест – руку на плече. Этим жестом венгр явно утверждал своё превосходство, но с другой стороны такой поступок казался вполне обоснованным для того, кто принимает гостей.

Влад почти успокоился, но тут прозвучали слова о войне, и он не смог удержаться от язвительного замечания:

– Дядя Янош, а когда ты в поход выступаешь, чтобы вместе с моим отцом прогнать турков? Отец своё войско уже собрал.

– Ууу! – засмеялся Гуньяди. – Да вот выступаю со дня на день. Последние сборы заканчиваю. А пока тут за хозяина останется...

В это мгновение под руку Яношу проворно поднырнул какой-то мальчик лет десяти, и большая пухлая пятерня взрослого легла на хрупкое детское плечо. На этот раз жест был не покровительственный, а оберегающий.

– ...вот. Это мой сын Ласло, – сказал Янош и, обратившись к отпрыску, добавил. – Ласло, будь приветливым хозяином. Покажи гостю, как мы живём. Влад теперь нам родня, вот пускай и посмотрит.

Маленький Гуньяди хитро улыбнулся. Так улыбаются люди, которым есть, чем похвастаться, а ведь хвастовство это тоже способ показать превосходство над другим человеком, если, конечно, тот признает, что восхищён. Вот почему Влад, следуя за Ласло и внимая ему, дал себе слово, что не станет ничем восхищаться только из вежливости: "Мой отец не заискивал перед мадьярами, и я не буду".

Показывать что-то необыкновенное хозяйский сын не спешил. Сперва провёл по сумрачным коридорам подвалов, где то и дело указывал на двери, казавшиеся Владу одинаковыми, и говорил:

– Тут – вино в бочках. Тут – солонина. Тут – зерно и крупа, но это на случай осады, а что не про запас, хранится в другом месте.

Перед одной из дверей маленький Гуньяди почтительно остановился и сказал:

– Тут – порох, много пороха.

Влад не выразил восхищения, но провожатый, казалось, только пробовал силы, и, как ни в чём не бывало, повёл гостя дальше, наверх. "Нет, я не поддамся, – говорил себе Влад. – Одно дело, когда старший Гуньяди утверждает надо мной своё превосходство, и совсем другое дело, когда то же самое пытается проделать десятилетний. Ему меня не перехитрить!" А Ласло меж тем водил гостя по замку, и притворялся, будто всего-навсего показывает устройство этого жилища и ничего не затевает.

Замок кишел народом. В конюшнях кипела работа – там чистили лошадей. Во дворе несколько человек стаскивали пустые сани к стене под навес. Из дверей кладовых постоянно выходили люди с большими мисками и корзинками, а из кухни по всему первому этажу разносился гром металлической посуды, голоса поваров и запах чего-то жареного. В коридорах и на лестницах сделалось очень тесно, потому что слуги бегали туда и сюда, таская перины, кувшины, тазы. В большой зале на третьем этаже заканчивались приготовления к ужину, поэтому в соседних комнатах сундуки были раскрыты, и оттуда доставали блюда и кубки.

Куда ни заглянешь – везде люди. Даже в глухом закоулке, где, казалось, было совсем нечего делать, хозяйский сын и его гость наткнулись на людей. Странный остробородый человек, одетый в пёстрый кафтан с пришитыми там и сям бубенчиками, разговаривал со служанкой-ключницей. Она показала собеседнику связку ключей и потрясла, чтобы связка зазвенела, а тот в ответ зазвенел рукавом, и служанка засмеялась.

Ласло хмыкнул:

– Это наш шут. Мы зовём его Пустозвон.

Увидев хозяйского сына, Пустозвон нисколько не смутился и отвесил почтительный поклон, при этом пританцовывая, отчего зазвенела вся одежда.

– Он ещё посмешит нас сегодня за едой, – сказал Ласло и улыбнулся, рассчитывая, что гость тоже улыбнётся, но Влад остался невозмутим.

Тогда Ласло повёл его дальше, в ту часть замка, которую они ещё не посещали, и оказалось, что там есть, на что посмотреть. До сих пор княжичу приходилось видеть помещения, которые выглядели очень просто и скромно – настолько скромно, что стены там были неоштукатуренными и показывали каменную кладку, как она есть.

Вот почему Влад заинтересовался, когда в одной из частей замка увидел совсем другую обстановку. Стены там оказались не просто ровными и белыми – их разрисовали цветными узорами и сценками из придворной жизни. На полу лежали турецкие или татарские ковры, всю мебель украшала резьба, а скатерти и покрывала выглядели так красиво, что вполне годились на то, чтобы пошить из них праздничную одежду. Светильники были сделаны из золота, поэтому в каждой комнате, окажись то спальня, столовая или просто комнатка без названия, сидел слуга, отвечавший за сохранность вещей.

– Отцовы покои, – сказал Ласло.

В одну из комнат зайти не удалось.

– Там отец обсуждает дела, – шёпотом произнёс Ласло. – Там стол, на столе карта, и вокруг неё всегда толкутся люди. Но нам смотреть нельзя.

Соседние покои тоже выглядели богато, но помимо ковров и резной мебели, там имелось множество изящных вещей – небольшие настенные зеркала, шкатулки, деревянные раскрашенные статуэтки святых и прочее. И опять во всех помещениях сидели сторожа с той лишь разницей, что это были не слуги, а служанки.

В самой большой комнате расположилась хозяйка замка и другие женщины, которые увлечённо слушали рассказ Сёчке о жизни в чужих краях. "Вот любопытно, что Сёчке расскажет обо мне и расскажет ли?" – подумалось Владу, но Ласло не стал задерживаться возле женщин, лишь коротко пояснил:

– Здесь мамины покои.

Кое-где делался ремонт. Рабочих не было видно, потому что наступил поздний вечер, и они ушли отдыхать, но признаки их присутствия – строительные леса, кучи каменного крошева и деревянные бадьи, испачканные побелкой – оставались.

– Отец говорит, что скоро все жилые комнаты станут такие же красивые, как его и мамины, – похвастался Ласло. – А когда к нам приедут гости из Буды, то умрут от зависти. Мы много чего тут перестраиваем. Завтра увидишь, что снаружи делаем.

Влад пожал плечами. Он не одобрял подобной роскоши, потому что его отец никогда не стремился отделать дворцовые покои в Тырговиште так, чтобы кто-то завидовал. "Неужели для Ласло быть счастливым значит вызывать зависть? – размышлял княжич. – Если есть завистники, значит, есть, чему завидовать – так он думает? А откуда у него взялись такие мысли? Их внушил ему Янош, его отец, который тоже хочет вызывать зависть у всех вокруг? И тоже уверен, что тогда будет счастлив?"

Как бы там ни было, Влад не разделял этих убеждений. Княжича смешила мысль, что его отец вдруг станет рассаживать сторожей по всем комнатам дворца в Тырговиште. "Странные тут люди", – решил тринадцатилетний гость и совсем перестал беспокоиться, что у Гуньяди ему покажется лучше, чем дома, а Ласло тем временем всё водил Влада по замку, но теперь путь лежал через комнаты и коридоры, где жили воины. Устроившись на скамьях, а то и прямо на полу, эти воины чистили оружие, чинили одежду, играли в кости, спали, пели.

Многие из них говорили на языке, которого княжич прежде не слышал – язык был явно не венгерский, не румынский и даже не немецкий – поэтому Влад, когда иноязычные воины в очередной раз попались на глаза, спросил у Ласло:

– А они откуда?

– Из дальних земель. Из Словакии и Богемии, – ответил маленький Гуньяди.

– Это ведь не замковая стража? Это воины?

– Да, – сказал Ласло. – Они из войска, которое собрал отец, чтобы бить турков.