Текст книги "Корела и Русь"

Автор книги: Светлана Кочкуркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Как видим, уровень социально-экономического развития древних карел был достаточно высоким, и один из благоприятных факторов, а может быть, и основная причина, способствующая этому, – передовая роль Новгорода. Вхождение в состав Новгородского государства, его экономическое и культурное влияние стимулировали развитие прогрессивных и рентабельных форм экономики. Создавались возможности для выделения отдельных семей, владеющих землей, и для индивидуального хозяйственного производства. Объединение таких семей на экономической основе создавало соседскую (или территориальную) общину. В глухих районах этот процесс осуществлялся в замедленном темпе; в наиболее развитых, где имелись необходимые предпосылки, возникало имущественное неравенство, которое вело к социальному расслоению. Для древнекарельского общества того времени характерно сочетание патриархального быта и развивающихся феодальных отношений.

Видимо, в XII–XV вв. у населения начинают возникать товарно-денежные взаимосвязи. В первую очередь это стало проявляться в железоделательном ремесле, спрос на продукцию которого был велик, что содействовало его бурному развитию. Уже в первой половине XIII в. оно встало на путь мелкотоварного производства. На внешний рынок корелой поставлялись меха, воск, лошади, что тоже ускоряло развитие феодальных отношений и изменение социальной структуры земледельческого населения – наряду с относительно свободными общинниками появляются различные категории лиц, зависимых от феодалов.

С введением новгородского административного управления формирование частного землевладения и развитых феодальных отношений шло более ускоренными темпами по сравнению с предшествующим периодом. Из текста Ореховецкого договора известно, что новгородцы и после 1323 г. сохранили право на долевое владение промысловыми угодьями на отошедших к Швеции участках Корельской земли. О существовании крупного землевладения в конце XIII в. сообщают договорные грамоты Новгорода с тверским великим князем Михаилом Ярославичем. Новгородцы, удаляя Бориса Константиновича (о нем мы еще будем говорить) из Корельской земли, обязались вернуть деньги за купленные им села. Собственниками земли постепенно становятся представители древне-карельской феодализирующейся знати (таким феодалом мог быть воевода Валит Корелянин из городка Корела). Об этом можно судить по следующему факту. Одинизиунк-тов договора 1323 г. запрещал шведам и выборжанам покупать земли и воды у новгородской корелы: «А земле и воды у новгородской корелы не купити свеям и выборяном».

Однако широкого распространения феодальное землевладение на территории корелы все-таки не получило. Основная часть земель находилась в руках мелких собственников – своеземцев. В большинстве случаев в их владении была одна волостка – не более пяти обжей7 – или доля в ней, обрабатываемая собственными силами. Но владения Григория Рокульского в Саккульском и Горо-денском погостах насчитывали свыше 50 обжей земли. Конечно же, без эксплуатации крестьян он не мог вести свое хозяйство.

К концу XV в. в Корельском уезде из 2806.5 обжей земли светским лицам принадлежало 27.7 %, на долю церковно-монастырского землевладения приходилось 19.2 %, архиепископу новгородскому достались огромные владения – 53.1 %. Но не все земли попали в частную собственность феодалов. По переписи конца 1470-х – начала 1490-х гг. (так называемое старое письмо), 1380 обжей принадлежало крестьянам (их называли «намест-' ничьи из старины»).8 Доход с них шел наместнику-князю, получившему Корельскую землю в кормление. Так вознаграждал Новгород находившихся у него на службе князей на протяжении XIV–XV вв. За это князья обязаны были заботиться об обороне северо-западных рубежей Новгородского государства.

Доходы феодалов от землевладения складывались из двух статей: прибыли с пашни и в основном (поскольку запашка была невелика) феодальной ренты, оброка, выплачиваемого по желанию феодала деньгами или натурой. Натуральная рента включала продукты сельского хозяйства и промыслов. К концу XV в. преобладала денежная рента. Существовали и другие виды поборов, смысл которых сводился к обогащению феодалов. В XIV–XV вв. феодальные отношения господствовали не только в экономически более развитом Западном Приладожье, но и в Северной Карелии, куда корела проникла довольно рано.

В немалой степени социально-экономическому развитию и социальной дифференциации способствовали разносторонние культурно-экономические контакты. На протяжении длительного времени они изменялись и по форме, и по содержанию, но всегда играли существенную роль в жизни населения.

ТОРГОВЛЯ

О кузнец, мой милый братец!

Брось в огонь ты эту деву

И накуй вещей различных

Иль вези ту куклу к немцам,

Как диковинку, к венецам,

Пусть ее богатый любит.

(37:222–227)

Сваты с Виру приходили,

И из Ингрии являлись.

(11: 43–44)

Торговые пути карел пролегали на север, в глухие отдаленные районы, и на восток, на территорию родственного прибалтийско-финского населения. Торговля в международных рамках осуществлялась с западными странами. Не всегда отношения строились только на торговой основе. Существовали культурный обмен ценностями, этнические контакты, приводившие порой к совместным бракам.

Издревле корелой был проложен путь в Финляндию, к Ботническому заливу и в Северную Лапландию, где торговцы покупали меха, расплачиваясь серебром и товарами. Свидетелями таких операций являются древне-карельские вещи, осевшие в местах жертвоприношений в Лапландии. Это некоторые типы овально-выпуклых и подковообразных фибул, обломок рукояти ножа с типично карельской орнаментацией, крестовидные подвески, проделавшие путь Новгород – Карелия – Лапландия. Отдельные предметы финно-угорского происхождения с территории Северо-Западной Руси: пластинчатые и шумящие подвески-уточки, «всадница на змее» и т. д. – тоже могли оказаться на Севере благодаря посредничеству древних карел. Уже в ХШ в. у карел были отхожие промысловые угодья на Севере: в норвежско-новгородском договоре 1326 г. упомянуты житеяи погоста Вялозеро, расположенного на южном берегу Кольского полуострова, где они жили до конца XIX в.

Проникали туда и новгородские поселенцы, свидетельством чего служат некоторые предметы украшения. |Найдены монеты-подвески – подражания «Ярославлю сребру», большого веса, с ушками для подвешивания (три щелых экземпляра и один фрагмент) Происхождение их пока окончательно не выяснено, но предположение об изготовлении в землях Новгорода, Приладожья и Карелии допустимо.

Для характеристики северной торговли важное значение имеет один документ. Хотя он появился позднее тех событий, о которых идет речь, но о нем полезно знать. В 1556 г. состоялась беседа фогта г. Турку с неким карелом Ноусиа Веняляйненом, т. е. Ноусиа Русским. Однако его так назвали потому, что прибыл он со стороны русской Карелии, а на самом деле русскому такое имя дать не могли (это теперь нет строгих правил при выборе имен). Содержание беседы касалось торговых путей из г. Кексгольма по материку к северным районам Ботнического залива, к г. Оулу. О том, что в XV–XVI вв. этот путь широко использовался русскими и карелами и в торговых, и в военных целях, общеизвестно. Но Ноусиа о нем говорил как о хорошо знакомом с такой убедительностью и уверенностью, что возникает предположение об известности названного пути с давних времен.

Исследователи сопоставили маршрут с археологическими находками, и предположение переросло в уверенность. Действительно, вблизи разветвленной торговой трассы (один путь шел к Оулу, другой – на север – в Куусамо и дальше) встречены отдельные вещи VII–XVI вв., известны клады серебряных вещей и монет XI–XII вв. Состав вещей позволил предположить, что они принадлежали купцам, связанным торговыми делами с Приладожьем и Новгородом.

Саамские, карельские предания и эпос содержат сведения о продвижении корелы на север, северо-запад, наверное, еще в эпоху первобытно-общинного строя. Карелы были далеко не единственными искателями северных богатств. В исландской саге об Эгиле отразилась борьба за пушнину между корелой и объединившимися силами западных финнов и норвежцев – противниками вторжения корелы в Лапландию. Поначалу на север прокладывали путь вооруженные дружины, набеги которых носили откровенно грабительский характер. С развитием производительных сил и феодальных отношений, усилением феодальной эксплуатации там расселялись земледельцы, охотники, рыболовы, мирно уживавшиеся с саамами на огромных, слабозаселенных территориях. Некоторые земли между Белым морем и Ладожским озером, как известно из купчих грамот первой половины XV в., находились во владении «пяти родов корельских детей», продававших участки не только друг другу, но и новгородским светским и духовным феодалам.

Саамов и корелу сближали не только торговые контакты, но и родственные связи. Вариант приладожско-карельской руны, рассказывающей о пребывании Лемминкяйнена в северорусском городе Коле, и саамская эпическая песня «Пяйве-парне» («Парень из Пяйвелы») говорят о существовании саамско-карельских браков в период проникновения выходцев с Карельского перешейка на Кольский полуостров. Ныне стало очевидным, что непосредственное совместное проживание привело к участию саамов в образовании карельской народности. Саамско-карельские связи с еще большей полнотой раскрываются при анализе лингвистических материалов.

Расселение на север, северо-запад соответствовало принципам новгородской политики. Расширение сферы деятельности новгородцев зафиксировано в тех районах, куда устремлялось древнекарельское население. В 1042/43 г. князь Владимир Ярославич осуществил поход на емь и обложил ее данью. В первой половине XI в. ладо-жане и новгородцы проникли на берега Белого моря, а в XIII в. Кольский полуостров официально считался новгородской территорией. От тех времен сохранились археологические материалы, добытые при раскопках могильника и селищ.'

Новгородские владения появляются наряду с поселениями «корельских детей» и на севере Норвегии (Финмарк). Договор 1326 г. разделил новгородские и норвежские земли, поставив тем самым заслон перед новгородцами, но обе стороны сохраняли за собой право на сбор дани с саамов. Один из пунктов договора обязывал новгородцев возвратить захваченные у норвежцев земли.

Проникновение древних карел на побережье Ботнического залива хотя и признавалось некоторыми финляндскими исследователями, но самым северным пунктом их влияния считалось устье р. Кеми. Использование современного метода ономастического (ономастика – наука, занимающаяся изучением собственных имен) анализа позволило Ё. Вахтоле выявить устойчивый пласт топонимов карельского происхождения. В названиях мест долин рек Кеми и Торнио часто встречается начальный элемент слов Karjala (Карелия) и Venaja (Русь). Значительное число названий природных объектов говорит о том, что карелы ловили рыбу в далеких районах Ботнического залива. В долине р. Кеми часты карельские наименования типа Sortavala, которые были занесены жителями северного берега Ладоги. По всему течению реки встречаются православные личные имена в названиях хуторов и объектов ландшафта и, кроме того, такие обозначения, как saas-sina – «часовня», manasteri – «монастырь». Следовательно, исторические и археологические данные о пребывании карел и новгородцев на севере Финляндии подтверждены ономастическими свидетельствами.

Разносторонняя активная торговая деятельность карел в северных районах производила сильное впечатление вначале на современников, а затем и на исследователей. По этой причине во многих работах Бьярмия ассоциировалась с карелами. Уже в литературе XIX в. вопрос о биармах (бьярмах) и Биармии (Бьярмии) был тесно связан с историей карельского племени. Особенно настойчиво пропагандировали идею тождества бьярмов и карел финляндские исследователи, хотя сама эта мысль оказалась далеко не бесспорной. И по сей день бьярмийская тема вызывает интерес, появляются все новые и новые статьи, монографии и беллетристические произведения. Литература поистине огромна, но достоверных фактов, на которых она зиждется, не так уж много.

О бьярмах рассказывают исландские саги, но, как отмечают ученые, сведения их не вполне достоверны. Реальные исторические факты переплетены с вымышленными в такой фантастической форме, что расчленить их – нелегкая задача, требующая разработки специальной методики. К тому же записывались саги позднее происходящих событий, что тоже не способствовало правдивости изложения.

Донесение норманнского путешественника Оттара о плавании от берегов Северной Норвегии в Белое море, в котором упоминается Бьярмия, записанное, видимо, с его слов, помещено в английском памятнике конца IX в. «Оро-зии короля Альфреда». Из донесения следует, что Оттар плыл прямо на север вдоль берега таким образом, что с правой стороны корабля в течение трех дней оставалась необитаемая земля, а с левой – открытое море. Затем он проплыл в этом же направлении еще три дня. Достигнув, как предполагают, мыса Святой Нос на Кольском полуострове, он повернул на юг и еще пять дней двигался вдоль берега. «И там большая река вела внутрь земли», в которую они вошли, но не осмелились плыть по ней. Один берег был заселен бьярмами. Многое рассказали бьярмы Оттару о своей земле и о соседних. Показалось ему, что финны и бьярмы говорят почти на одном и том же языке.

Подсчитано, что весь путь длиной в 1000 морских миль занял (без учета остановок) 15 дней.3 Но место, куда прибыл Оттар, вызывает споры. Одни считают, что он приплыл в р. Варзугу, впадающую в Кандалакшскую губу Белого моря (поскольку открытого моря он не пересекал), а у первого мыса свернул на юг. Другие полагают, что смелый путешественник и первопроходец достиг Северной Двины и там встретился с бьярмами. Существует и компромиссная точка зрения, по которой Бьярмия охватывала огромную территорию – от Северной Двины до Печоры и от Белого моря до Камы.4

Финляндский ученый А. М. Тальгрен и норвежский исследователь А. В. Броггер были первыми, кто попытался использовать археологические материалы для решения названного вопроса. Броггер выделил среди северонорвежских материалов предметы восточного происхождения в качестве доказательства норвежских торговых поездок на восток. Тальгрен попытался привлечь все арктические древности. Но эта прекрасная идея для 20-х гг. оказалась невыполнимой, поскольку археологические материалы практически отсутствовали. И все же, по мнению Тальгрена, Бьярмия должна была находиться в Приладожье и, следовательно, населялась карелами.

Идею использования археологических материалов попытался воплотить финляндский археолог К. Ф. Мейнандер. Он обратил внимание на группу так называемых пермских предметов, найденных в Финляндии и Северной Скандинавии, которые, по его мнению, происходят из Среднего Поволжья. Это дало основание исследователю объявить центральным районом страны бьярмов территорию теперешнего Ярославля, откуда бьярмы совершали дальние путешествия к побережью Ледовитого океана и в Северную Фенноскандию.

Вместе с тем приведенные исследователем иллюстрации найденных в Фенноскандии вещей не подтверждают прямой связи Ярославля с побережьем Ледовитого океана. Аналогии зооморфным и шумящим украшениям можно найти например, ближе – в Юго-Восточном Приладожье. пребывании карел на Севере еще в эпоху первобытно-общинного строя свидетельствуют различные источники, и об этом говорилось в самом начале данного раздела.

Словом, имея в распоряжении небольшое число фактов, ответить однозначно на вопрос о местоположении Бьярмии и тем более указать ее границы нельзя.

Спорна и этническая принадлежность бьярмов. Как уже говорилось, бьярмов раньше и теперь отождествляют с карелами. По другой точке зрения, бьярмы – это чудь заволочская, попавшая под власть Руси и исчезнувшая в результате сложных славяно-финских ассимилятивных процессов. Но в конце концов исследователи пришли к заключению об этнической неоднородности бьярмов, под которыми могли подразумеваться многие народы Севера.

Финляндский историк X. Киркинен отстаивает традиционный взгляд на Бьярмию как на обширную территорию на севере европейской части СССР. Он полагает, что все известные источники позволяют заключить, что Бьярмия располагалась в нижнем течении и в устье Северной Двины и на южном побережье Кольского полуострова, 'главным образом в низовьях рек Умбы и Варзуги, а также на территории важнейших погостов Прионежья. Этот ареал удовлетворяет двум важным условиям, выявленным по письменным источникам: он издревле был заселен родственным финнам населением и имел все условия для занятий торговлей. Киркинен в качестве доказательства выдвинутого предположения ссылается на лингвистические данные. Название «бьярмы» выводят из термина permi– «перми, пёрмь». Относительно последнего финляндский лингвист К. Вилкуна сделал интересное наблюдение. По его мнению, «пермь» – название профессии, поэтому Бьярмию следует понимать как организацию купцов, а не государство, а бьярмов – как бродячих северных торговцев, которые поддерживали торговые связи на больших территориях. Говорил бьярм на своем родном языке: карельском, коми, саамском, русском, вепсском.6 Киркинен полагает, что вначале пермью, или бьярмами, возможно, считали жителей Верхней Волги финно-угорского происхождения, занимавшихся торговлей пушниной, но затем к бьярмам стали относить население карельского и вепсского происхождения.

Время бьярмийской активности падает на эпоху викингов. Но торговые традиции бьярмов сохранились надолго. Торговали они и в новгородских землях, и в Восточной и Северной Финляндии. Особенно прославились карельские коробейники, появлявшиеся на традиционных ярмарках в Финляндии. 4 августа 1979 г. в местечке – Кухмо, на древнем пути перми-бьярмов, был открыт памятник коробейникам. Торжественную речь произнес X. Киркинен который подчеркнул, что культурный обмен и сотрудничество между СССР и Финляндией истоками уходят в далекое прошлое, в те времена, когда существовали традиции перми и коробейников.7

О продвижении корелы на запад сохранилось немало сведений, а археологические материалы подтверждают присутствие ее на территории еми. Традиционные древне-карельские предметы найдены в Настоле, Тюрвянтэ, могильнике Ристимяки (губерния Хяме), который считается корельским либо оставленным населением, попавшим под влияние корелы. Между прочим, само его название (maki – «возвышенность», risti – «крест») говорит об этом же. Известен клад серебряных вещей, в состав которого входили четыре круглые выпуклые фибулы, являвшиеся одним из украшений женского костюма. Фибулы с изображением клешней рака, копоушка и некоторые другие изделия собраны в погребальных памятниках Хяме. При раскопках г. Турку в слое XIII в. обнаружены остатки кожаных ножен, украшенных акантом в древнекарельском стиле. Финляндские ученые высказали также предположение, что названия ряда населенных пунктов Финляндии – Паасо, Настола и Турку – даны христианами-карелами. В районе Турку, кроме того, известен о-в Вепсянсаари («Остров вепсов»).

Жителям Хяме территория, заселенная корелой, была знакома с глубокой древности, свидетельством чего является топонимический материал. Тщательный анализ позволил проследить исторические пути расселения из Хяме. Охотники этого района исхаживали практически все Саво, достигая Северо-Западного Приладожья и берега. Оулуярви. В XI–XII вв. охотники-карелы стали проявлять активность и теснить людей из Хяме с их прежней охотничьей территории. Когда же в Саво возникли древние карельские поселения, то хяме вообще потеряли эти восточные охотничьи угодья. Им пришлось расширять сферу своей деятельности в северном направлении – в долины рек Кеми и Торнио.8

Участие корелы в торговле с западными странами надо рассматривать не как личную инициативу. Оно осуществлялось в рамках внешнеэкономических и политических связей Новгорода. Находясь между западным миром, с одной стороны, и славянским – с другой, на важнейших торговых магистралях, корела активно участвовала в международных торговых операциях, влияя таким образом на внутреннюю и внешнюю политику Новгорода. Роль новгородской Карелии в торговле была существенной в силу ее географического положения. Из Невы в Балтийское море маршрут торговых судов проходил вдоль южного берега Финского залива до Таллинской бухты, затем – на север до финляндского берега у мыса Порккала-Удд, вдоль юго-западного побережья Финляндии, минуя Аландские острова, через Балтийское море к шведскому берегу. В дальнейшем, когда Швеция и Дания потеряли гегемонию в торговле с Новгородом, на первое место выдвинулись немецкие города, что вызвало изменение маршрута, за исключением отрезка Нева – Таллин.9 Параллельно ему существовал путь «горою», по суше.

В договорных грамотах Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами (1262–1263 гг.), а также городов Балтийского моря и Новгорода (1269 г.) рассматривались вопросы торговли, мира и суда. В них оговаривалось особое положение территории корелы в международной торговле, снималась с новгородцев ответственность за сохранность немецких и готландских купцов при их продвижении по Корельской земле: «Оже кто гостить в Корелу, или немци или гтяне, а что ся учинить, а то Нову-городу тяжя не надобе».10 Торговым отношениям уделено особое внимание в Ореховецком мирном договоре 1323 г. Высокоразвитые внешнеэкономические связи, прямое или опосредованное участие корелы в торгово-культурных контактах с Западом засвидетельствованы вещами западноевропейского происхождения в материальной культуре Карельского перешейка, предметами, характерными как для Финляндии, так и для севера европейской части СССР. К ним относятся плетенные из нескольких проволочек серебряные и медные цепочки. И хотя медные изделия встречены на широкой территории: в Эстонии, Новгороде, Финляндии, – первоначальные серебряные экземпляры производились на Готланде. С Готландом связано появление в древнекарельских погребениях серебряных филигранных бусин, некоторых застежек, круглых выпуклых фибул. Карельские бронзовые спиральные цепедержатели восходят к типам, распространенным в I тысячелетии н. э., обнаруженным на памятниках Финляндии.

К западному импорту следует причислить мечи, некоторые типы топоров: секиры, топоры с оттянутым книзу лезвием и парой нижних щекавиц, с треугольным выступом на уступе бородки (их еще называют готландскими). С Готланда (до запрета папы, а может быть, и после него) поставлялись суда и продовольствие.

Разноплановые отношения, прослеженные по различного вида источникам, связывали древнее население Северо-Западного Приладожья и Эстонии. К эпохе сложения прибалтийско-финской языковой общности относятся наиболее архаичные формы эпоса. Ученые считают, что именно в это время начинает создаваться калевальская метрика рун, сохранившаяся в фольклоре карел и эстонцев, ливов, води, финнов, в то время как у вепсов и саамов она неизвестна.

Контакты населения Северо-Западного Приладожья с жителями Эстонии выявляются на материалах I – начала II тысячелетия. Древности Карельского перешейка данного периода близки синхронным памятникам Финляндии и Эстонии и по форме, и по характерным чертам погребальной обрядности. Сказанное вовсе не означает, что в это время имело место массовое переселение на берега Ладоги, хотя частичное переселение могло быть. Близость трех крупных регионов: Северной Прибалтики, Финляндии и Северо-Западного Приладожья – выразилась в параллельных явлениях в жизни родственных народов, обитав ших в сходных экологических и исторических условиях. К тому же население названных регионов находилось на одной ступени развития. Все это способствовало выработке общих черт в материальной культуре. Зафиксированы вещи, бытовавшие на памятниках Эстонии и Карельского перешейка. В начале нашей эры – это овальные огнива, втульчатый топор, предметы вооружения. На рубеже I–II тысячелетий для обеих территорий были характерны одинаковые серебряные двускатно-пластинчатые подковообразные фибулы, спиральные браслеты и перстни, застежки с косорифленой средней частью и с выпуклостью на кольце, разделители ремней и т. д.

Прослеживаются и более поздние связи с Восточной Прибалтикой. Наблюдается некоторая общность погребальной традиции. Как и древнекарельские, могильники материковой части Эстонии расположены на возвышенных местах по краям пашен. Умершие погребались на глубине около 1 м, головой на север и северо-восток, позже – на запад. Древнеэстонские погребения, как и древнекарельские, содержат разнообразный инвентарь, в том числе орудия труда и предметы обихода. Именно с населением восточной части Эстонии, в начале II тысячелетия н. э. сформировавшимся в древнеэстонскую народность, у предков вепсов и карел сложились наиболее тесные связи.

Некоторые предметы материальной культуры древних карел, обнаруженные на территории эстов, фиксируют культурно-торговые и этнические контакты: головное украшение сюкерё, орнаментированные пластинчатые бляшки с приклепанной петлей для подвешивания, фибула с узором в виде плетенки. В детском захоронении XIII в. эстонского могильника Каберла обнаружена бронзовая накладка ножен, не имеющая аналогий на памятниках Эстонии, да и в Карелии идентичных экземпляров нет. Видимо, это местный вариант ножен, которые получили распространение в Карелии и Водской земле."

Женский костюм с сопутствующими ему предметами украшения и нашиваемыми Гоонзовыми спиральками знаком населению Западной Финляндии, Восточной Прибалтики и летописной кореле. Вместе с тем костюму каждого из них присущи специфические черты, что наглядным образом подтверждает существование параллельных явлений в жизни родственных народов. Отмеченные сходные черты в материальной культуре могли появиться независимо друг от друга. И эстонцы, и карелы шли в историческом развитии самостоятельным путем, выработав специфические формы материально-духовных ценностей. Одновременно некоторые предметы оседали на той или иной территории в результате торгово-культурных и экономических связей, которые в те времена отличались большой активностью и целенаправленностью. Непосредственные контакты между Эстонией и Карелией – торговля хлебом. При стихийных бедствиях и в неурожайные годы кореле приходилось вывозить хлеб из Эстонии. Видимо, определенное сходство в материальной и духовной культуре эстов и корелы можно объяснить не только близким родством, но и взаимным перемещением небольших групп населения, совместными браками. Безусловно, выяснение таких ситуаций на археологическом материале сопряжено с известными допущениями и оговорками, но они нашли отражение в фольклорной традиции.

Анализу карело-эстонских связей в карельских рунах посвящена специальная статья В. Я. Евсеева. Эти же сюжеты разрабатывались исследователем и позднее. Общие мотивы и образы в карельской и эстонской рунах о рабе из Виро возникли, по его мнению, в результате проникновения жителей средневековой Эстонии на территорию корелы, в том числе и в Саво. О рабе из Виро сообщается также и в ижорской руне.12 Интересны наблюдения исследователя о рунах, упоминающих Укко Вироканнаса – «иноземного карела» из восточно-эстонской области Виро, с помощью которого и ему подобных осуществлялось официальное внедрение христианства в карельскую среду. В период сложения и развития карельской и эстонской народностей существовали благоприятные исторические условия, способствовавшие установлению и упрочению стабильных культурных отношений, приводивших к се-мейно-брачным связям трех крупных регионов. В эпиграфе к разделу уже упоминались сваты из Виру и Ингрии. А герой одной ижорской песни находит родственников в более отдаленных землях: отца – в Ижоре, мать – в Эвремейске, в русском видит брата, а сестру имеет в Саво. Хорошая осведомленность карел о своих соседях прослеживается и по ряду других рун. Материалом для сюжетов, несмотря на трансформацию на протяжении многовекового периода развития фольклора, послужили реальные события.

И наконец, на Карельском перешейке в эпоху средневековья встречаются названия мест, образованные от этнонимов «viro», «eesti» (эстонцы) и фамилии более позднего образования – Виронен, Виролайнен.

С X в., а особенно в XIII в., часть древнекарельского населения перемещается на восток, юго-восток – в районы, заселенные весью. С другой стороны, выходцы из Юго-Восточного Приладожья, как признают большинство исследователей, принимали активное участие в сложении древнекарельской народности. О тесных этнокультурных связях между весью и летописной корелой свидетельствуют распространение в Северо-Западном Приладожье этнонимов «вепся» и археологические памятники. Курганы X в. у Сортавалы представляли собой каменные насыпи, а в Юго-Восточном Приладожье и на Олонецком перешейке – песчаные, полусферической формы. В то же время найденные вещи, в которых присутствуют финно-угорские украшения, роднят памятники Северного и Юго-Восточного Приладожья. Курганы XI–XII вв. Олонецкого перешейка (так называемый видлицкий тип) и могильники Карельского XII–XIV вв. имеют некоторые общие черты погребальной традиции, выразившиеся в употреблении деревянных срубов в качестве могильных сооружений. В срубах присутствовал, зольно-углистые прослойки, остатки шкур животных и слои бересты, какая-то часть схожих вещей. Однако разница между памятниками настолько серьезная, что можно говорить лишь о наличии контактов между коре-лой и весью, а не о переселении с Олонецкого перешейка на Карельский, как думали раньше.

Существование таких связующих и разъединяющих элементов – явление чюлне закономерное и объяснимое. В районе Сортавалы – Салми проходила граница между территориями, на которых, с одной стороны, проживали предки вепсов, карел-ливвиков и карел-людиков, а с другой – летописная корела. В контактирующих зонах вообще, а у родственного населения особенно ярко проявляются взаимовлияния, обогащающие культуру, накладывающие на Йее специфической отпечаток, хорошо поставленный обмен в различных сферах человеческой деятельности. Вот почем! в каменных курганах у Сортавалы и в разрушенном могильнике на Паасонвуори присутствуют вещи, характерные для населения юго-восточных берегов Ладоги, а в погребальных памятниках видлицкого типа на Олонецком перешейке прослеживаются некоторые общие черты с древностями Северо-Западного Прила-дожья. А все вместе это способствовало формированию в пограничье гибридной культуры, в которой имеются черты двух этнических групп: корелы и веси, что является важным событием в сложном и многоэтапном процессе формирования современной карельской народности.