Текст книги "Дочь Сталина. Последнее интервью"

Автор книги: Светлана Аллилуева

Соавторы: Михаил Лещинский,Ада Петрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Была без радости любовь, разлука стала без печали...»

С каждым новым днем, проведенным в разговорах со Светланой Иосифовной, мы поневоле все глубже вторгались в ее полную трагизма судьбу, и не было ответа на вопрос: кто ведет нас по жизни, кто поднимает на вершину и бросает в бездну? Провидение или наши собственные страсти и амбиции? Зачем были эти страдания? Зачем она обидела стольких людей, и они ее не простили? И тоже обижали, и не простила она? Все было. Не было лишь одного – сил остановиться.

Конечно, всегда она жила страстями. Но никто и никогда не узнает истинную историю скромной рыжеволосой девочки, воспитанной в занятиях и работе в ее советском заточении. Будучи в центре всеобщего нездорового интереса, Светлана научилась быть осторожной, немногословной во всем, что касается ее личной жизни. Наши беседы не стали исключением. Ее романы, любовные переживания, замужества неизменно выводились за рамки общения. Мы получали бесцветные односложные ответы, лишь иногда дополненные каким-то эмоциональным замечанием или характеристикой. Так что нам придется самим выстроить эту историю.

Приступая к этой теме, невозможно не вспомнить о том, что в Светлане слились цыганская и грузинская крови. Ее бабушка и мама выходили замуж в 16 лет. Еще в школе кремлевская затворница тоже начала терзаться влюбленностями. Поговаривали, что она увлеклась сыном Лаврентия Берии красавцем Серго. Но он уехал из Москвы, и как-то само собой все забылось.

Осенью 1942 года брат Василий, находящийся в то время в очередной отставке и пребывающий по этому поводу в бесконечном загуле, задумал фильм о летчиках и решил сам его консультировать. В ту пору в Зубалове, где на дачных вечеринках гремела музыка, рекой лилось вино и почитали за честь присутствовать знаменитости, стали появляться и киношники. Здесь Светлана впервые увидела сорокалетнего и уже очень известного кинорежиссера Алексея Каплера. Прославился он и своими бесконечными романами с московскими красавицами. В тот вечер среди роскошных, нарядно одетых женщин Светлана чувствовала себя забытой сироткой. В скромном мосшвеевском платье она сидела в углу и молча перебирала пластинки. И вдруг ее пригласил на танец Каплер. Похвалил, как хорошо и легко она танцует. И пошло-поехало.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Я разговаривала с ним, как на исповеди. Все лилось из сердца. Встречались каждый день, ходили на выставки, в театры, на просмотры фильмов, в рестораны. Он был для меня такой замечательный открыватель искусства. Все время были на людях, на виду. За мной, конечно, ходил чекист. И донесли отцу в таком, вы знаете их манеры, вульгарном тоне. И несчастный Алексей Яковлевич, который не причинил мне никакого зла, пострадал. Его отправили на десять лет в лагеря, как шпиона. Хорошо еще, не расстреляли.».

Светлана начала учиться в университете, была даже сталинской стипендиаткой, но науки не очень увлекали ее, тем более что все давалось легко. Она по-прежнему увлекалась, влюблялась, мечтала о несбыточном счастье. По-прежнему бывала на развеселой даче у брата Василия. Там она познакомилась с Григорием Морозовым. Молодой человек был образован, хорошо воспитан, обаятелен. Учился в Институте международных отношений. Вскоре вспыхнул роман.

Он развивался, как всегда у Светланы, стремительно. Решили пожениться. Но как испросить благословения отца? Он ведь наверняка еще помнил историю с Каплером. Но, к ее великой радости, это известие он встретил равнодушно.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Значит, замуж хочешь? – спросил отец, – Да, весна. Черт с тобой! Делай, что хочешь». Для меня в этой фразе было очень много. Это значило, что он не будет препятствовать.

Мы зажили безбедно, имели возможность спокойно учиться. Правда, отец категорически заявил, что видеть моего мужа не желает: «Все на фронте, аонв тылу окопался.» Я уехала из Кремля, получив квартиру. Родился сын Иосиф. Я снова увидела отца лишь в августе 45-го, когда он вернулся с Потсдамской конференции. Я помню, что в тот день, когда я была у него, пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили на Японию атомную бомбу. Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно со мной разговаривал. А у меня были такие важные для него новости: родился сын! Ему уже три месяца, назвали в честь деда, Иосиф. Какие это были мелочи на фоне мировых событий. Никому до меня не было дела.»

Меж тем отношения в молодой семье стали стремительно рассыпаться. Светлане все чаще приходили на память слова отца о том, что муж ее отнюдь не бескорыстен. Когда-то это подозрение больно ранило ее, но постоянно трущиеся в их доме многочисленные родственники Морозова с вечными просьбами и жалобами на жизнь, открывали глаза. Весной 47-го последовал развод. Отец никогда этого не требовал, но был доволен.

Василий быстренько съездил в загс и вернулся с чистым паспортом. Все же однажды Сталин попенял дочери.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Сионисты подбросили тебе твоего муженька, – сказал как-то отец в момент желчного настроения. – Ты понимаешь, сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат». И мне вспомнились две оплеухи от отца, полученные за Люсю Каплера. Ему никогда не нравилось мое богемное и часто еврейское окружение.

Годы после развода были очень тоскливыми. Жила я совсем изолированно. Ходила в университет, на концерты. Ося рос на даче эдаким деревенским дикарем. Его я видела редко. Знакомых – немного, а их круг расширить было невозможно. Я жила под постоянным надзором. Единственной отдушиной в то время был дом Ждановых, где я стала часто бывать после смерти Андрея Андреевича. У его сына Юрия по воскресеньям собиралась молодежь, мои университетские друзья. Там было очень вольно. Настоящий оазис по сравнению с моей унылой крепостью. К тому же я знала, что отец любил Жданова, уважал его сына и всегда хотел, чтобы наши семьи породнились».

Вот так подошло дело и к новому браку. Светлана влюбилась в Юрия, который и вправду был незаурядным молодым человеком, талантливым ученым, прекрасно образованным и воспитанным. В сердце Светланы вновь забилась жизнь, а для нее жизнь сердца была главным. Отсутствие любви не могли восполнить ни успехи, ни дети и тихие семейные радости. Вскоре после женитьбы Светлана с маленьким сыном вновь оказались в Кремле, в квартире Ждановых. Правда, очень скоро дом, который прежде казался ей таким привлекательным, совершенно преобразился в повседневной жизни.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«В доме, куда я попала, я столкнулась с сочетанием показной, формальной, ханжеской «партийности» с самым махровым «бабским мещанством», как говорил об этом отец. Сундуки, наполненные разным добром, безвкусная остановка, какие-то вазочки, салфеточки, копеечные натюрморты. А ведь это был дом Жданова, который в Политбюро ведал вопросами культуры, искусства, литературы. Именно с его подачи начались гонения на писателей Зощенко, Бабеля, Ахматову, Есенина, Цветаеву, композиторов Шостаковича, Мурадели, многих знаменитых художников, кинематографистов.

Царствовала в доме вдова Андрея Андреевича Зинаида Александровна. Именно она соединяла в себе «партийное ханжество» и мещанское невежество. «Там слишком много баб. Они тебя съедят», – говорил мне отец, который не выносил Зинаиду Александровну и ее сестер. Он оказался прав. У нас перестали бывать друзья, а Юра весь ушел в работу. Я его практически не видела. Сидела одна. Он не обращал на меня внимания. Ко всему прочему он оказался типичным «маменькиным сынком», который во всем полагался на вкусы и суждения матери.

К тому же я очень тяжело болела, с трудом выносила и родила Катю недоношенной. В роддоме в одной палате со мной лежала Светлана Молотова. Как это принято у нормальных людей, ее навещал Вячеслав Михайлович. Я же отца не видела и не слышала.

Меня это так задело, что я написала ему письмо, полное обиды. Он ответил. Кстати это было его последнее письмо ко мне. Необычайно теплое.

Это было в мае 1950 года. Я запомнила одну смешную фразу: «Береги дочь. Государству нужны люди, даже преждевременно родившиеся».

В общем, опять «была без радости любовь, разлука стала без печали».

В «Фонде Сталина» нашлось письмо Светланы к отцу, датированное февралем 1952 года. Оно объясняет многое из ее жизни в то время.

«Дорогой папочка! Мне очень хочется тебя видеть, чтобы поставить тебя в известность о том, как я живу сейчас. Мне хочется тебе самой все рассказать с глазу на глаз. Я пыталась, было несколько раз, но не хотела приставать к тебе, когда ты был нездоров, а также сильно занят.

Прежде всего я очень довольна занятиями в Академии общественных наук, там у меня дела идут неплохо, и, кажется, мною там тоже довольны. Это большая радость для меня, потому что при всех моих домашних неурядицах занятия любимым и интересным делом заслоняют собой все остальное. Что касается Юрия Андреевича Жданова, то мы с ним еще накануне Нового года решили окончательно расстаться. Это было вполне закономерным завершением после того, как мы почти полгода были друг другу ни муж, ни жена, а неизвестно кто, после того, как он вполне ясно доказал – не словами, а на деле, – что я ему ничуть не дорога и не нужна, и после того, как он мне повторил, чтобы я оставила ему дочку. Нет уж, довольно с меня этого сушеного профессора, бессердечного «эрудита», пусть закопается с головой в свои книжки, а семья и жена ему вообще не нужны, ему их вполне заменяют многочисленные родственники.

Словом, я ничуть не жалею, что мы расстались, а жаль мне только, что впустую много хороших чувств было потрачено на него, на эту ледяную стенку!

В результате этого события возникли некоторые вопросы чисто материального характера, о которых мне хочется с тобой посоветоваться, потому что больше мне ждать помощи неоткуда (на великодушии Юрия Андреевича держаться неприятно), а у меня все-таки двое детей, сынишка осенью уже в школу пойдет, да еще моя няня старая живет у меня (она теперь на пенсии).

Деньги у меня сейчас есть – еще те, что ты прислал, – так что дело не только в этом. О разных прочих местах, которые тут происходили, я тебе расскажу тоже, они не имеют особого значения.

Так что, папочка, я все-таки очень надеюсь тебя увидеть, и ты, пожалуйста, на меня не сердись, что я тебя оповещаю о событиях post factum, ты ведь был в курсе дел и раньше.

Целую тебя крепко-крепко.

Твоя беспокойная дочь».

Через несколько лет последовало очередное замужество. На этот раз с сыном близких к семье Сталина людей – Вано Сванидзе. Его родители Александр (родной брат первой жены Сталина) и Мария Сванидзе были по ложному доносу репрессированы и погибли. Светлана в детстве их очень любила и называла дядя Алеша и тетя Маруся. Вано был сначала отправлен в «психушку», а потом на рудники в Джезказган. Вернулся он в Москву только в 1956 году. Закончил истфак МГУ, аспирантуру. Работал в Институте стран Азии и Африки.

Этот брак многим казался странным и распался слишком уж быстро. В архиве случайно попалась на глаза вырезка из газеты «Вечерняя Москва», в которой тогда в обязательном порядке печатались объявления обо всех разводах:

«Сванидзе Иван Александрович. возбуждает дело о разводе с Аллилуевой Светланой Иосифовной.»

Жизнь явно не складывалась. Некоторые близкие к Светлане люди считают ее разрушительницей, вносящей сумятицу и раздоры в отношения между людьми. Может быть, в полной мере это сказалось потом, а тогда 35-летняя женщина просто металась в поисках своего счастья. Конечно, больно ударила по ней кампания по разоблачению и безоглядному очернению отца. Она страдала, замыкалась в себе, а потом, не сумев вынести одиночества, вновь кидалась в очередной любовный омут.

Пророчества сбываются. Князь заморский

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Я хорошо помню начало 60-х. Заканчивалась хрущевская «оттепель». Жизнь моя так и не складывалась. Не радовала и работа. Что-то пыталась писать, переводить. Но все, что называется, «в стол». По пустяковому поводу легла в Кремлевскую больницу удалять миндалины. Ни с кем там не общалась. Только процедуры, столовая и библиотека. В те годы я увлеклась Индией. Много читала Рабиндраната Тагора, книги о Неру и Махатме Ганди. В больнице лежало много коммунистов из разных стран, в том числе и из Индии. Как-то в коридоре я обратила внимание на седого сутулого индуса в очках. Он разговаривал с иностранцами то по-английски, то по-французски. Мне захотелось поговорить с ним, задать несколько вопросов, на которые я не находила ответов. Однажды разговорились. Его звали Сингх Браджеш. Сын богатого раджи. Он жил и учился в Англии, Германии, Австрии, Франции. Мы говорили по-английски. Я представилась ему. Он был потрясен. Я видела это по его лицу. Но он был тактичен и никогда об этом со мной не разговаривал. Наконец-то я встретила человека, который с интересом выслушивал меня. Мне было с ним легко и интересно. Доброжелательный, мягкий, улыбчивый человек.

После больницы меня и Браджеша отправили на поправку в Дом отдыха в Сочи. Мы повсюду бывали вместе, и это вызывало раздражение у партийных функционеров. Некоторые даже отваживались советовать мне быть поосторожнее. Зачем, мол, вам сдался этот индус? По возвращении в Москву мы уже не представляли жизни друг без друга. Он должен был возвращаться в Индию, но обещал, что скоро вернется, будет у нас работать. Как-то он сказал мне: «А вдруг я вас никогда больше не увижу?» Браджеш был неизлечимо болен. У него был хронический бронхит. Я расплакалась, а он стал утешать меня: «Я скоро вернусь, и все будет хорошо». Но не тут-то было. Советские функционеры делали все, чтобы не пустить его в Союз. Ставили палки в колеса, всячески тянули, а он не мог понять, что происходит. Но я-то все понимала. Мне самой нужно было заручиться поддержкой верхов. Я попросила помощи у Микояна. И он помог мне. В начале 1965 года Сингх снова приехал в Москву. Прямо с аэродрома я повезла его в «Дом на набережной», к себе домой. Дети не возражали. Они полюбили его.

Вы знаете, вот теперь я думаю, что Браджеш был единственным человеком, с которым я могла бы прожить всю жизнь в состоянии полного покоя и безмятежности. Он был на 23 года старше меня, умнее, мудрее. Индусы вообще люди другой жизненной философии.

Мы решили пожениться, хотя он страшился этого: «Я человек больной, боюсь стать вам обузой.»

В Москве был один загс, где регистрировали браки с иностранцами. Я ездила туда, чтобы навести справки. И буквально на следующий день мне позвонили из приемной Косыгина и попросили приехать. Меня это сразу насторожило. Он встретил меня стоя. Протянул свою вялую руку и начал задавать вопросы о жизни, о работе. Я сказала, что сейчас не работаю. На мне дом, семья, дети. У всех хорошие пенсии, нам хватает. Он начал говорить о том, что понимает, как трудно мне быть в коллективе в годы после смерти отца. Я сказала, что ко мне всегда прекрасно относились, а не работаю я из-за домашних забот. и муж больной человек. Когда он услышал о муже, то буквально взорвался: «Что вы надумали? Вы молодая женщина. Зачем вам этот старый больной индус? Мы все решительно против. Мы не разрешим регистрировать брак. Подумайте, что будет, если он увезет вас в Индию и там бросит. Таких случаев сколько угодно. Оставьте вы все это. Вам нужно быть в коллективе. Ваш индус пусть остается. Живите как хотите, но брак мы регистрировать не дадим». Простились сухо.

Дома я все рассказала Сингху. Он был потрясен. Он не понимал, как можно так унижать человека, не считаться с его желаниями и чувствами, лишать человека возможности увидеть мир. К тому времени я уже написала свою первую книгу «Двадцать писем к другу», а Сингх знал, что у нас преследуют неугодных писателей, не публикуют их. Он предложил переправить книгу в Индию, где его брат издаст ее. Это было сделано.

Браджеш работал переводчиком в издательстве «Прогресс». Конечно же, туда были даны определенные указания. Вокруг него создали тяжелую атмосферу, стали высказывать недовольство его работой, а он очень боялся ее потерять. Это означало отъезд из Москвы. Нас просто начали травить. От этих переживаний и унижений его здоровье стало ухудшаться. Он периодически ложился в больницу, но мне после историй с отцом и братом казалось, что его лечат умышленно неправильно. У него начались сердечные, приступы, одышка, астма, он задыхался. Я понимала, что дни его сочтены, но чем я могла помочь дорогому другу?

Я написала письмо Брежневу, в котором просила отпустить нас в Индию, оставить в покое. На этот раз меня уже вызвал «серый кардинал» Суслов. Он без обиняков начал с того, что, если бы был жив отец, он никогда не разрешил бы мне брак с иностранцем. Я пыталась возражать, что сейчас другое время, что Сингх старый коммунист, что нельзя так к нему относиться. Он отвечал, что нас не выпустят за границу, что я не должна забывать, чья я дочь, что там на меня сразу накинуться корреспонденты, возможны любые провокации, которые нанесут вред партии и стране.

Через неделю после этого разговора Сингх умер. Тихо и спокойно, как праведник. В его записной книжке я нашла запись с просьбой о кремировании его тела с тем, чтобы развеять прах над Гангом. Естественно, я должна была выполнить его последнюю волю. Я снова обратилась к Косыгину. Я была немало удивлена, что на этот раз мне разрешили ехать в Индию. 1 ноября 1966 года моего дорогого Браджеша Сингха кремировали, а уже через десять дней я получила загранпаспорт с индийской визой. 28 ноября я вылетела в Дели. Ко мне, конечно, были приставлены соглядатаи из КГБ: молчаливый дядечка и дамочка, которая следовала за мной по пятам. Это сразу привело меня в бешенство».

Глава третья. «Свой посох я доверил богу.»

Индийский излом

Через несколько дней встреч и бесед мы почувствовали усталость Светланы Иосифовны. Это было не физическое, а, скорее, эмоциональное утомление. Очевидно, что нелегко ей давалось это неожиданное погружение в прошлое, которое, конечно же, не исчерпывалось беседами перед нашей камерой, но продолжалось, когда она оставалась одна. Одно дело предаваться воспоминаниям, которые возникают спонтанно. Человек так устроен, что в этом случае память преподносит нам только приятное. И совсем другое дело, когда ты сам решил прилюдно рассказать всю правду о своей жизни. Это трудная и утомительная работа души.

Время до отъезда у нас еще было, и мы решили на один день устроить перерыв.

Светлана сказала, что останется дома, чтобы почитать документы, копии которых мы привезли, нам же захотелось просто побродить по Лондону. Побывали на центральной торговой улице Оксфорд-стрит, покатались на двухэтажном экскурсионном автобусе, прошлись по Трафальгар-сквер, сходили даже на экскурсию в Букингемский дворец, куда королевская семья периодически пускает посетителей для пополнения казны. Между прочим, королевская резиденция показалась нам довольно скромной по сравнению с кремлевскими и питерскими дворцами.

Не потряс воображение и памятник Уинстону Черчиллю в Вестминстере: мешковатая сутулая фигура, надменное лицо, неизменная трость. Вспомнилось его описание встречи со Сталиным. Видимо, мы тоже уже «зациклились» на теме нашей командировки. Так вот Черчилль вспоминал, что он встречался со всеми верховными особами мира и никогда не испытывал никакого трепета. Не волновался и перед встречей со Сталиным. Но когда генералиссимус вошел в комнату, Черчилль вскочил и почувствовал, как у него задрожали руки.

Вечером в гостинице нас ждала неожиданность. Портье вручил знакомый пакет с копиями документов из дела «О невозвращении Светланы Аллилуевой» и письмо от самой Светланы.

«23 ноября 1993 года.

Дорогие Адочка и Миша!

Возвращаю документы. Моим детям Осе + Кате хорошо бы знать (да и всем остальным тоже), как на меня все МГБ-КГБ вызверились в 1967 году. Поливали грязью всякой – и черной, и желтой. Однако те, кто меня по правде любил, так и остались друзьями. Ничего «не помогло». Не знаю, получается ли у нас, что задумали. Надеюсь, кое-что удается.

Ваша Светлана».

Естественно, что при встрече следующим утром разговор пошел обо всем, что было связано с Индией и ее «бегством». Но прежде прочтите и вы те самые документы.

«Шифротелеграмма. Вне очереди.

Особая. ЦК КПСС. МИД СССР.

7 марта 1967 года обнаружено исчезновение Светланы Аллилуевой. Через возможности резидента КГБ установлено, что предположительно она вылетела из Дели в ночь с 6 на 7 марта. Вместе с ней – установленный американский разведчик, второй секретарь посольства США Рейли.

Пока можно предположить два варианта: или Аллилуева добровольно ушла к американцам, или была похищена ими».

«Секретно. ЦК КПСС.

Сов. послам, представителям СССР.

Для вашей ориентировки сообщаем, что невозвращению Светланы Аллилуевой, дочери Сталина, в Москве не придают значения. Вам следует проявлять безразличное отношение к этому случаю и не обсуждать это с иностранцами».

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Я ведь поехала в Индию не для того, чтобы бежать. Я поехала, чтобы выполнить свой долг – отвезти прах дорогого друга. Через месяц я должна была вернуться. Но наш посол в Дели Бенедиктов получил указание, в чем я уверена, как можно быстрее отправить меня обратно. Человек ведь ничего не планирует, не знает, как судьба повернется. Не успела я приехать, как мне сразу этот месяц отменили. Дали неделю срока. Весь гнев, какой только мог собраться за всю мою жизнь против чекистов, против слежки, против нажима этого унизительного, как будто я неразумная девочка, все это во мне там взыграло и пришло в состояние кипения. Ну дайте вы мне месяц, чтобы я съездила в деревню к его родственникам. Это 600 миль от Дели. Оставьте вы меня в покое! Я хочу побыть там, посидеть с его родственниками, поговорить с близкими ему людьми. Перед отъездом в деревню я объявила послу, что намерена задержаться там на месяц. Ни минуты покоя. На близких Сингха тоже давили. Скорее туда, скорее сюда. Правительство само все сделало, чтобы я не захотела возвращаться.

Наплевав на все, я осталась в деревне и стала медленно погружаться в индийскую жизнь. Это было, как наслаждение от теплой и ароматной ванны. Жизнь в Калаканкаре, родовой деревне Сингха, была во всех отношениях иной, не похожей на мою прежнюю. Именно это было мне совершенно необходимо. Как воздух. Я устала от напряжения последних дней в Дели, последних месяцев в Москве и от всей моей ненормальной, двойственной сорокалетней жизни. Я чувствовала, что подошла к какому-то пределу, внутреннему разлому судьбы.

Но ясных и четких решений я еще не могла для себя найти. Было только острое неотвратимое желание жить иначе. Я не знала, возможно ли будет остаться в Индии, хотя и не представляла, как буду жить здесь. В Калаканкаре ждали Индиру Ганди, которая должна была совершить сюда предвыборную поездку. Когда-то в Москве меня представляли ей, так что я вполне могла надеяться на разговор. Однако хоть встреча и состоялась, ясности она не внесла. Индира очень любезно сказала, что, если ее выберут весной премьер-министром, она попробует помочь мне. Весной, а шел всего-навсего январь.

В результате после этого разговора в деревню заявился второй секретарь нашего посольства Суров (удивительно, что я все еще помню фамилии этих людей). Он заявил, что Москва отказала мне в продлении визита, цели которого, по их мнению, уже достигнуты. Мне надлежало срочно вылететь в Дели.

Возвращение домой становилось реальностью. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я очень соскучилась по детям, ведь мы не виделись уже более двух месяцев, так надолго мы не расставались никогда, а с другой – страшно было подумать, что я опять вернусь к своей прежней жизни. Кстати, ее прикосновения я очень остро ощутила, когда оказалась в посольском городке, где все было так рутинно, до отвращения знакомо, засижено мухами. Меня бесили сидящие на лавочках разжиревшие и самодовольные жены и дети посольских работников.

Мне передали письмо от сына Иосифа. Он писал, что все у них с Катей в порядке, но очень тоскуют без меня. Дети просили быстрее возвращаться. Потом я поняла, что эту настойчивую просьбу им продиктовали в органах, но тогда сердце у меня заныло.

И все же Индия как-то раскрепостила меня. Я перестала чувствовать себя собственностью ненавистного мне государства. Да провалитесь вы все! Это уже просто невозможно! Учтите, что к этому времени хрущевская «оттепель» уже кончилась, либерализм кончился. Тут уже правили Косыгин, Суслов, Брежнев. Декорации поменялись. Начались эти привычные «тащить и не пущать». Они говорили мне, как когда-то отец говорил: что ты там с писателями, артистами крутишься, не надо тебе богемы. Я ненавидела это все, а тут ехать обратно. К моменту отъезда у меня скрежетало внутри: ну я дам вам сейчас по морде, не вернусь!

И все же я до последнего момента колебалась. Я уже детям подарки купила. Завтра мне улетать, а сегодня посол Венедиктов с женой пригласили меня на ланч. И тут за столом опять советская действительность – как она меня давила. Посол вернул мне паспорт. Это он сделал большую ошибку, ему потом за это досталось. И тут во мне, как говорится, «упрямства дух нам всем подгадил, с царем мой пращур не поладил». В голове у меня крутилось: не упускай свой шанс, не возвращайся! Раз в Индии остаться было невозможно, тогда – Америка.

Я ни у кого не просила политического убежища. Я даже слов таких не знала. Я поехала как бы по магазинам. Остановилась у американского посольства, вошла в дверь, дала дежурному паспорт и сказала, что не хочу возвращаться в Советский Союз. Помогите мне вылететь отсюда немедленно. Спросили, какая у меня фамилия: Аллилуева или Сталина? Ответила, что с 1957 года Аллилуева. Спросили: «Вы действительно дочь Сталина?» Говорю: да. Мне показалось, что вначале они как-то опешили, а может быть, и не поверили. Предложили заполнить какие-то бумажки, написать биографию. Никаких слов о политическом убежище в этих документах не было. Американцы растерялись. Думаю, что звонили в Вашингтон, советовались. Наконец появился человек и сказал, что они готовы немедленно посадить меня в самолет и отправить в Европу, пока здесь не хватились.

Полетела я с их сопровождающим.

Когда мы прилетели в Швейцарию, я первым делом хотела встретиться и обсудить ситуацию с моими друзьями: знаменитым французским писателем Эммануэлем де Астье и его женой Любой Красиной, дочерью знаменитого советского наркома иностранных дел, которая еще в гимназии училась с моей мамой. Но тут вмешались другие силы: ЦРУ, адвокаты, журналисты. Я была так наивна, что не могла себе даже представить, в какую переделку попала. Мне не дали ни с кем встретиться, посоветоваться. Я оказалась в руках адвокатов. Среди прочего они подсунули мне какие-то бумаги насчет издания моей книги «Двадцать писем к другу», рукопись которой была со мной. Словом, как я потом поняла, облапошили меня.

После всех этих формальностей и подписаний мне наконец-то разрешили встретиться с Любой и ее мужем, специально приехавшими из Парижа. «Вы уже все подписали? -спросили они. – Ну, теперь вы попали из одной клетки в другую».

У меня еще была возможность отказаться от своего поступка. Советская сторона делала вид, что ничего не произошло, хотя на Западе уже поднялся шум. Еще бы, такая сенсация – сбежала дочь Сталина! Мои новые опекуны решили спрятать меня от назойливой прессы, а заодно, я думаю, и от агентов КГБ в маленьком монастырском приюте в Швейцарских Альпах. Из какой-то маленькой сельской гостиницы удалось связаться по телефону с сыном. Говорила в основном я. Пыталась все объяснить, повторяла, что я не вернусь, я не туристка. Ося все понял, но не задавал вопросов. Хорошо, что Кати не было дома. Я бы просто не выдержала разговора с ней.»