Текст книги "Птицедева"

Автор книги: Светлана Гамаюнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Мы выпили понемногу самогоночки для сугреву и расслабления, потом ели рыбу. Вкусно, хотя спать сразу захотелось, а мы хотели послушать рассуждения Виктора. Он разошелся не на шутку и вещал, перемежая свои рассуждения с матом, как его ни уговаривали, что тут женщины и девушки. Катерина и сама могла такое загнуть, что мама не горюй, но у нее это почему-то звучало вполне органично.

– Многие коммунисты по традиции со времён Маркса и Энгельса не очень любят фантазировать про светлое будущее, – рассуждал Виктор.

– Типа нам, с нашим изуродованным классовым сознанием, этого не вообразить. А я люблю. Люблю представлять коммуну, где в изобилии есть все, что мы имеем сейчас в нашем обществе, и бери, кто сколько хочет.

А мне вспоминались образы Кадавра желудочно удовлетворенного и Кадавра полностью удовлетворенного из Стругацских.

– Что мы имеем сейчас? – вещал Виктор. – А имеем мы жопу без дна, то бишь неограниченное потребление, которое нужно соответственно постоянно удовлетворять. Так что падать нам больше некуда. Лучше давайте кратко сформулирую, пока еще относительно трезвый, основные принципы существования в коммунистическом обществе. Марксисты исходят из здравого соображения, что жопа без дна – это не неотъемлемое свойство человека, а продукт его воспитания в частнособственническом обществе. И имеют основания – потому, что у "примитивов" – в обществе, где нет частной собственности в принципе – жопы без дна не наблюдается. Соответственно, коммунизм – это диалектическое возвращение к "эдемской чистоте" – исправление первородного греха частной собственности, но на новом уровне – не общая нищета, разделяемая на всех, а общее богатство. Здоровые потребности – это потребности, удовлетворение которых не идёт в ущерб остальным, и марксисты считают, что, если в человеке не муштровать жадину с самых младых ногтей, то у него сформируется железное чувство этих самых здоровых потребностей, а жадничать будет стыдно. Богат не тот, у кого много, а тот, кто умеет довольствоваться меньшим. Я, помню, спросил себя: «Какого черта мы крутимся? Чтобы заработать деньги? Но на кой черт нам деньги, если мы только и делаем, что крутимся? (Стругацкие).И послал все на фиг, вот теперь ловлю рыбу и занимаюсь тем, что мне нравится. Примерно так.

Слава хитро посмотрел на Виктора и спросил:

– А как же они будут трудиться на благо, из-под чего и ради чего, ради отдаленной идеи? Сомнительно.

– С мотивацией дело обстоит схожим образом. Вообще-то, жадность – не единственный стимул к труду-творчеству. Марксисты апеллируют к теоретической модели "хомо фабер" – человек трудящийся. Обращают внимание на то, что, поскольку именно труд отличает человека от прочих животных, это (а вовсе не жопа без дна) является его неотъемлемым свойством и собственно базовой человеческой потребностью. То есть человеку хочется проявляться. Помимо собственно творческого момента тут, конечно, есть момент поощрения со стороны коллектива: "чувство плеча" и удовольствие от совместной деятельности, ну, и там – подбухнуть с дорогими соучастниками после субботника, поговорить о "какие мы молодцы", авторитет (сиречь власть) или, например, популярность у противоположного пола.

Вдруг в разговор встрял Слава:

– Раз уж мы этот вопрос подняли, помню из Стругацких, они вот как о коммунизме говорили… Я тут по этим авторам ударяю, нравятся они мне, – открыл свой планшет, быстро нашел закладочку, – вот, зачитываю: «Коммунизм – это прежде всего идея! Вы обрушите изобилие на потомственного раба, на природного эгоиста. И знаете, что у вас получится? Либо ваша колония превратится в няньку при разжиревших бездельниках, у которых не будет ни малейшего стимула к деятельности, либо здесь найдется энергичный мерзавец, который с помощью ваших же глайдеров, скорчеров и всяких других средств вышибет вас вон с этой планеты, а все изобилие подгребет себе под седалище, и история все-таки двинется своим естественным путем». (Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий «Попытка к бегству»).

Мне вообще грустно стало. Мы еще и воспитанием наших переселенцев должны заниматься, воспитывая из них кристально чистых коммунаров! «Человек должен быть простым и ясным» по словам Домарощинера из тех же Стругацких. Или еще хлеще – искоренять в мозгах неверные идеи, как у нас во вполне обозримом прошлом в биологии искореняли идеи генетики, травили «мухолюбов-человеконенавистников».

Мои печальные выводы в несколько другом русле развил Слава, который с ехидцей, но без превосходства посмотрел на Виктора и продолжил смотреть в свой планшет.

– Вот тут цитата прямо про прекрасное будущее и тебя – не верю я как-то, что тебя уже можно переделать: «... Вырастут ослепительной красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов, стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и закусочные! Сотрудники после служебных часов будут сидеть в библиотеках, размышлять, сочинять мелодии, играть на гитарах, других музыкальных инструментах, вырезать по дереву, читать друг другу стихи!…» А вот ты: «И стихи ты сочинять не будешь. Повыпиливаешь по дереву, а потом к бабам пойдешь. Или напьешься. Я же тебя знаю. И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной. Я даже подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное расписание (Аркадий и Борис Стругацкие «Улитка на склоне»)

– А мне алмазная ни к чему, ты знаешь мои скромные потребности. Я все для –светлого будущего делаю, детей, внуков. Что про настоящее говорить?

– Какой смысл говорить о будущем, его надо делать, – услышала я мысль Лотты. – Выберем людей, способных жить идеей меньшего потребления, но способных к общественному труду, которым интересно трудиться совместно, я почувствую таких людей, как Слава, таких, каких встретила раньше в «Приюте Нужных Путников», таких, как Клевенс, Стефания. Ведь каждый человек в чем-нибудь да талантлив. Надо только выявить этот талант и поддержать его, развить».

«Если бы все было так просто», – подумала я.

Лотта услышала и, кажется, обиделась. Можно попробовать, кто мешает, все равно другого выхода нет.

Мы и не заметили, как пролетел день.

– Я тебе на печке постелила, – встряла в зашедший в тупик разговор Катерина. – Пойду корову подою, работы невпроворот. Заслушалась я вас.

– Я тебе помогу, подчищу в сарае, сена подброшу, – подскочил Слава. – Действительно, заговорились мы тут. Идеи хорошо, но говна коровьи кому-то тягать надо.

Развернулся и ушел.

Виктор сразу завалился спать, а мы с Лоттой еще долго крутились и думали каждая свое. Играли в игру: верю – не верю.

Проснулись выспавшимися и отдохнувшими. Пили молоко, налепили вареников с творогом, гуляли вдоль реки и уговаривали Славу лететь с нами в Америку.

– Хорошо, подправлю немного хозяйство, а то Катерине тяжело, и вечером отправимся. Когда я еще сюда попаду. Чувствую, это мероприятие надолго.

Мы взялись помогать Катерине по хозяйству – мыли, скребли, но казалось, что все наши усилия на полчаса. Дом по своей природе не желал быть ухоженным, а оставался таким же запушенным и диким, как лес, что начинался прямо за сараем. Катерина вздыхала, что помощник ее покидает, на мужа и Виктора надежды были небольшие, но она привыкла справляться сама.

– Не балованная я, девчонки, привыкла коровам хвосты крутить. Возьмите вот с собой немного свеженького творожку и молочка, – и сунула нам трехлитровую банку. – Поди, в Америке такого нет.

Слава собрал свои немногочисленные пожитки и документы, обнял Катерину и Виктора, окинул все вокруг грустным взглядом, как будто прощался, и махнул рукой – мол, чего тянуть-то, и мы вскорости оказались в доме Лилит.

Хорошо, что удалось переместиться прямо в дом, так как по всему периметру вилла была окружена кольцом репортеров.

В Беверли Хиллз еще был день-деньской, и не мудрено – разница во времени десять часов. За столом сидел Кощей и что-то писал, нервно покусывая ручку.

Наше появление с банкой молока в руках и незнакомым молодым человеком было воспринято с радостью. Видно, замучили их репортеры.

– Разрешите представить еще одного члена команды – Славу. Он специалист по выживанию и будет руководить подготовкой оборудования и обучением людей.

И представила ему Лилит, Кощея и Михела. Лилит внимательно посмотрела своим особым взглядом на Славу и несколько обиженно махнула рукой.

– Не мой потенциальный воздыхатель, а жаль, хорош мужчинка. Ладно, обожания мне сейчас хватает. Слава, вероятно, Вам придется сегодня пойти с нами на прямой эфир. Хотя бы посидите с умным видом, скажете пару слов про то, что к выживанию на необжитой планете надо серьезно готовиться. Определенная конкретика нам понадобится. Вы согласны? Как только Вас одеть?

– Лилит про «одеть» и «выглядеть» заботится, а я тут устал от мыслей и проблем. Лотта, нужно решать вопрос, куда переселять, конкретизироваться с местом. Про это очень спрашивают, – проговорил Кощей и продолжил. -Я тут продумываю очередное выступление на телевидении. Вчера с Лилит два раза делали предварительную съемку, а сегодня будет прямой эфир. Эх, нелегко мне это дается. Эти лампы, камеры, сидишь, как на сковородке или в пыточной. Вон только Лилит цветет, ей чем больше внимания, тем лучше. Но она умница, если что не знает – отсебятину не несет. Тут, оказывается, столько вопросов выплывает, еще думать и думать. Слава, вы с Лоттой давайте поешьте, да подключайтесь к работе. Времени в обрез.

– У меня возникла мысль. А почему бы не переселиться в те же места, куда переселялись первые англичане – в Виржинию, или испанцы – во Флориду? Это будет символично, да и климат там мягкий, и природные ресурсы – уголь, соль, лес, рыба. Это позволит народу успешно обжиться в этих районах.

– Надо подумать, – сказал Кощей.

– А я знала Джона Смита, – сказала Лилит, – да, того самого, который участвовал в первопоселении в Виржинии. Интересный был человек. Познакомились, когда он обивал пороги при дворе. Судьба у него удивительная, и шарм, и харизма, и авантюризм, и ум в придачу. Адская смесь. Такие люди входят в историю. Он, конечно, в меня влюбился. Все, к кому я проявляю интерес, влюбляются. Он даже остров назвал в мою честь.

– Лилит, у тебя тогда, что, было другое имя? – спросил Михел.

– А как вы представляете существование женщины с именем Лилит в религиозной до фанатизма Англии? Меня звали Анна. Благопристойное имя.

Слава смотрел на Лилит широко открытыми глазами. Он-то не знал, кто она такая, мы не успели озвучить – не было времени, да и казалось, что пока это лишняя информация. Вот только Лилит не могла не прокомментировать свои знакомства. Только бы на телевидении ничего такого не начала рассказывать. А то отправят нас всех лечиться к психиатру, вместо того, чтобы поверить и раскручивать переселение.

Да, компания у нас тут подобралась! Лилит, Кощей, Лотта – все практически бессмертные, только мы с Михелом, да Слава к нам присоединился.

Слава-таки не вытерпел и попросил ее рассказать о тех событиях и, конечно, о Джоне Смите.

– Я познакомилась с ним в салоне одной богатой дамы, где он рассказывал о своих приключениях. Его часто приглашали развеять светскую скуку. Он был чудесным рассказчиком. Помню глаза – ясные и умные, которые смотрели на мир с жаждой узнать и увидеть все, что можно увидеть. Огонь путешествий и авантюр горел в нем сильнее, чем в ком-либо из моих знакомых. А время было интересное, многие стремились увидеть мир и завоевать новые земли для Господа. При более близком знакомстве он признался, что родился в простой семье, но хотел путешествовать. Горячий, смелый, харизматичный, отлично владел оружием – приятно вспомнить. За победу в бое с турками перед началом основного сражения Трансильванский государь Сигизмунд Баторий посвятил его в рыцари и даровал дворянство. Потом опять война, плен в Османской империи. Как рассказывал, в него влюбилась княжна, но хотела, чтобы он принял ислам, а он отказался, за что был продан в рабство куда-то в Крымское ханство, бежал, выживал в степи, попал к запорожским казакам, прожил у них два года. За смелость в боях и мастерство владения оружием получил звание запорожского казака, которое добавил к своим честно заработанным ранее звучным титулам – «капитан» и «рыцарь». Он рассказывал, как преодолел 20 тысяч километров, пройдя через Украину, Польшу, всю Европу, попал в Марокко и оттуда вернулся домой в Англию. Ему все равно было мало, и он отбыл на корабле с первыми переселенцами в Америку и организовывал первую английскую колонию Джеймстаун. Слышала, если бы не он, мероприятие могло бы вообще провалиться. Руководство было никакое, многие не хотели работать, так как были знатного рода. Слишком много случайных людей, ленивых и не приспособленных. Но его энергия и здравый смысл помогли. Это Джон ввел тогда правило «кто не работает, тот и не ест». У него была замечательная история с индейской принцессой Покахонтас, она спасла его, закрыв своим телом. Говорил, что она в него влюбилась. Врал, наверно, ей тогда только 11 лет было, но спасла. Кстати еще один титул – «адмирала Новой Англии» – заработал. Потом не встречалась с ним, но читала его книги. Мы переписывались, и в одном письмо он признался, что назвал в честь меня мыс Кейп-Энн, потому что любил и никогда не забывал меня. Приятно вспомнить.

Слава слушал очень внимательно и наконец изрек:

– История образования колонии была очень трагической, много людей погибло, насколько я знаю. Как бы у нас так не вышло.

– Будем стараться. Давайте разработаем план, о чем будем говорить сегодня на телевидении.

Вечером мы с Михелом остались дома одни. Он включил телевизор и пригласил меня смотреть передачу.

– Ой, как это возможно, – услышала я Лоттины ахи. – Невероятно. Да, правда, фантастика.

Мы уселись на диван и стали переживать за нашу команду. Досталось всем. Вопросы были самые разные – и по делу, и дурацкие.

Лилит пришлось отдуваться по поводу и женского вопроса, и скорости роста народонаселения. Услышанная информация о том, что не хотелось бы, чтобы пары имели более трех детей, вызвала невероятную дискуссию. Публика осознавала, что человечество слишком быстро размножается и это одна из основных его бед. Людей слишком много, и гуманизм, въевшийся в сознание – это не от мудрости, люди привыкли жить своими «хочу» и как решать эту проблему? Вопрос так и остался открытым, но Лилит оставила последнее слово на эту тему за собой и сказала, что уверена – мудрость восторжествует.

Один молодой парень не мог не спросить, а будут ли брать на переселение однополые пары? Если нет, то он считает негативное решение вопроса дискриминацией по половому признаку.

Тут Лилит меня удивила и порадовала.

– Этот хваленый либерализм не позволяет многим высказаться так, как они думают на самом деле, не только в этом, но особенно в религиозных вопросах.

Лилит вещала, поразив меня своими познаниями и способностью так наукообразно, со знанием дела, изъясняться.

– У нее практически абсолютная память, – вздохнув, напомнил мне Михел.– Она может забыть только то, что хочет забыть.

– Мне надоела спекуляция в вопросе с гомосексуалами. Живите, как хотите. Да, действительно, в конце прошлого века особенно сильно было распространено представление о том, что сексуальная ориентация детерминируется наследственностью. Однако сейчас некоторые ученые, как психиатры, так и нейрофизиологи, настаивают на том, что наличие корреляции между анатомией мозга и генетическими факторами с одной стороны, и сексуальной ориентации с другой вовсе не означает, что существует прямая причинно-следственную связь. Многие выдвигают аргументы в пользу того, что наши сексуальные влечения и поведение в большей степени определяются социальными, а не биологическими факторами. Чем больше мы носимся с гомосексуалистами, тем больше их становится. Пусть живут, как хотят, здесь. А если это измененная структура ДНК, то зачем нам такие гены на новой планете?

Что тут началось в зале! Визг и топот, но Лилит на такое не возьмешь. А потом она просто вынесла окончательный приговор.

– Нам нужно, чтобы люди прижились и родили детей. От однополых браков этого не дождешься – это самый главный аргумент.

Кощею пришлось дискутировать о правах и обязанностях колонистов. Он, сказал, что мы много думали об этом, изучали и библейские принципы, и даже разработанный в России кодекс строителей коммунизма. Потом достал Библию, показал ее и сказал:

– У вас на Земле так и не научились жить по заповедям, будем надеяться, что у нас это получится. Коммуна – это трудно, вопрос до конца не проработан. Будем брать что-то из опыта израильских кибуцов, других коммун. У кого есть предложения, милости просим – обсудим.

Множество вопросов досталось Славе, но он с честью, как-то по-военному кратко, не разглагольствуя, отвечал на них. Тема еды, питья, жилья, безопасности была особенно близка людям. Хлеб насущный, куда же без него. Публика просила показывать чуть ли не ежедневно, как решаются проблемы с оборудованием, на что Слава сказал: «Конечно– конечно» и даже пообещал курировать это лично, но поручить трансляцию работ по телевидению посоветовал профессионалам.

После трех часов прямого эфира даже бессмертные прибыли домой на последнем издыхании от усталости и, выпив мятного чаю, завалились спать. Тяжело, ой, тяжело и слишком резко все началось. Потянем ли?

– Надо оптимизировать, рационализировать дела и делегировать часть задач на других людей, иначе мы загнемся, – удаляясь к себе, сказал Кошей, – жаль, Василисы нет, она бы смогла хорошо вести делопроизводство, но не хочу, чтобы она перенапрягалась, хочу здорового мальчика. Надо думать, кто это будет делать. Эх, было бы у Вероники тело, лучше кандидатуры не придумаешь. Но, увы, имеем два в одном. Может, уже пора разделить их? У Лотты знания Вероники имеются.

Шоу продолжение . Вероника

Вся следующая неделя прошла для Лилит и Кощея в череде встреч с организаторами шоу и выступлениями на телевидении, подготовками к съемкам и т.д. Михел вечерами изучал существующий и уже не существующий в результате деятельности человека животный мир Америки. Где кто обитает, чтобы можно было найти и отснять.

Слава звонил, встречался со своими знакомыми выживальщиками из Америки, они формировали списки оборудования, необходимых продуктов по сжатому и расширенному варианту. Слава ругался и заявлял, что из-за неясности в дозволенном размере переноса им приходится делать двойную работу. Ну как ему скажешь, что Бог не выходит на связь? И как эту связь установить, никто не знал. Лотта считала, что с ними свяжется кто-нибудь из богинь их Земли и тогда будет ясно, а пока нужно ждать.

Лотта каждый день перемещалась с Михелом по разным известным каждому американцу и не американцу местам Америки. Михел снимал, чтобы потом сравнить и показать различия данных мест на Первой и Второй Земле. Я смотрела и удивлялась, как же мы плохо знаем эту страну, а потом думала: а ведь они и свою, и тем более нашу тоже не сильно знают.

Мне Америка нравилась, конечно, не с ее бешеными городами, а дикая. Лотта тоже считала, что ей на этот раз досталась замечательная часть работы, но все понимали, что скоро появятся люди, и вот тогда ей придется не сладко, а они уже писали и присылали свои резюме. Я их просматривала и систематизировала, когда Лотта отдыхала. У меня получалась двойная нагрузка, но уходить в подсознание, когда мы посещали, например, пещеры Лурей в Виржинии, конечно, не хотелось. Они восхитительны.

В субботу вечером мы стали собираться домой. Отдуваться за всех на этой неделе предстояло Лилит, но она смеялась, радовалась вниманию и ни о чем особо не волновалась в отличие от нас. Так, Кощей волновался о Василисе, Лотта скучала о Карене, Слава мечтал и боялся встречи с Нежаной – вдруг это не та девушка? А еще хуже, если та – да не та или та, да вообще его не помнит. Михел надеялся встретиться с родителями и братом и радовался возможности поснимать на незаселенном континенте. И только мне было все равно, где находиться.

Почему-то хотелось от всей этой суеты уединиться и побыть одной. Я могла уйти в подсознание Лотты и отключиться, но это было как-то неправильно. Не по-человечески. Коммунальная квартира есть коммунальная, и быть вечной приживалкой не хотелось. Тут еще впереди Лоттина свадьба, ее радость и счастье. И мы в кровати втроем. Б-рр. Вроде я ухожу и не слушаю, а мысль, что я могу в любой момент появиться в ее сознании и окажусь ненужным свидетелем ее счастья, казалась кощунственной и не только не радовала, а пугала. Да и потом, ее воспоминания о времени, проведенном с любимым: казалось, я подсматривала и подслушивала, скорее последнее, хотя и некоторые образные воспоминания проскакивали. Мы обе понимали, что вопрос надо решать. Мои знания уже укрепились в ее голове – знания языка и даже компьютера. Если бы Лотта не комплексовала, то у нее даже с этим проблем вообще бы не было.

А еще я по-своему ревновала, ревновала Михела к Лотте. Мое женское естество почему-то никуда не пропало с потерей тела, только еще более активно проявляло себя в молодом теле Лотты. Оно, подхлестнутое гормонами семнадцатилетней девушки, будоражилось от безумно сексуального вида парня. Я смотрела на лицо, на губы, казалось, готовые зацеловать до безумия, но не меня. Косая челка, которую он поправлял легким касанием руки или едва незаметным взмахом головы, чтобы не лезла в глаза, и глаза цвета горячего шоколада, расплавленного, тягучего. Я не могла не чувствовать обожающий взгляд этих глаз, обращенных на Лотту. Обжигающий, полный тоски по несбыточным отношениям, взгляд парня на другую девушку, парня, который мне был симпатичен. Иногда он увлекался работой, и Лотта была для него просто объектом искусства, но иногда его глаза темнели почти до черного, руки крепче сжимали камеру, его внимание было приковано к лицу и фигуре Лотты, словно она была средоточием всей вселенной. Но километры печали отделяли его от этой девушки, она уходила от него по параболе, и ее нельзя было ни догнать, ни остановить. Я запрещала себе об этом думать, но это как в притче: «не думайте про белых обезьян» – нельзя думать, но думается. Опять запрещаю себе эти мысли и еще… Еще хочу пройтись своими ногами по траве, сорвать цветок своими руками, расчесать волосы и дотронуться до них своими пальцами. «Да мало ль чего я хочу, – сказала себе сердито – «но мама спит, и я молчу». Нужно вырабатывать иммунитет на всяких сексуальных… ну понятно кого, и научиться убегать от мыслей о нем не как последняя трусиха, а как умудренная жизнью женщина сорока лет. Все. Закрыли тему».

Наконец, отоспавшись в воскресенье до позднего утра, мы начали собираться. Собрали всю аппаратуру Михела, а ее было очень немало. Кощей тащил с собой домой компьютер, набитый кучей информации – вся Википедия была скачана, другие справочные библиотеки, художественные книги и всякая полезная информация. К компьютеру прилагался мини-генератор, который весил всего один килограмм и работал от любого топлива, хоть на дровах. Слава сказал, что такие генераторы будет брать с собой каждый переселенец, совсем без электроэнергии не обойдемся – и телефоны нужно заряжать – связь-то нужна, и шокеры – диких медведей отпугивать и периметр проживания от них огородить, пока людей не много.

– Вот так и прибывает в мир тихий и не агрессивный несвойственная ему информация и предметы, – немного огорчалась Лотта.

Лилит еще раз заставила Лотту сходить с ней по бутикам и приобрела ей несколько нарядов и туфель, а главное, в подарок купила ей великолепное свадебное платье. Хотя Лотта отнекивалась и говорила, что феи сделают ей потрясающий наряд, Лилит не сдавалась.

– До такого фасона ни одна фея не додумается, – уверяла она и приобрела-таки платье и чудесные удобные элегантные туфли. – Только больше не оставляй свои туфельки никому, а то претендентов только обнадеживаешь, потом динамишь, – почему-то начала ерничать Лилит, глядя на Михела.

Стоящий рядом парень совсем расстроился и неожиданно даже для себя сказал:

– Лотта, а действительно, как же теперь та туфелька, что попала ко мне в руки? Ведь по закону жанра и моей женой ты должна стать.

– Михел, ты что, о шведской семье помышляешь? – захохотала Лилит.

Казалось, ничто не может выбить ее из состояния веселья и легкого подтрунивания над окружающими. Я ей поражалась.

Лотта печально наклонила голову. Она переживала, мучилась, рефлексировала, страдала – в общем, я ощущала весь спектр этих эмоций, возникающих у нее почти всегда, когда Михел был рядом.

«Совестливая ты наша, – подумала я. – А что поделаешь?»

А Лилит посмотрела на расстроенного Михела и вдруг продолжила неожиданно зло:

– Снимем мыльную оперу со сценами: ангел по имени Лотта, сошедший с небес, с печальной улыбкой смотрел на несчастного воздыхателя и думал: клонироваться бы, раздвоиться, чтобы всем было хорошо. Туфельки две, принца два, а я такая молодая, семнадцатилетняя, маленькая, неопытная девочка Лотта и у меня только одно сердце, отданное смертному Карену. И это сердце разрывается от бессилия, потому что Михел – брат Карена и мой родственник, а когда брату мужа плохо, то плохо и мужу. Как верная жена, я должна заботится о … обо всех, и я помогу Михелу перенести эту боль. Потому что я знаю… что? Что я знаю? Ах да: «В мире много людей, которые умирают от голода, но еще больше тех, кто умирает от того, что им не хватает любви». (Мать Тереза). Я не дам ему умереть от любви ко мне. Я, наверное, попрошу Лилит превратиться опять в меня и удовлетворить его страсть. Но он заметит подмену и ему будет больно. Что делать, что делать? Ах, я не знаю, что делать.

– За что ты со мной так? – тихо спросила Лотта.

– Ненавижу сопли, а еще ты расслабилась и забыла, что я стерва. Никогда этого не забывай, со мной нельзя расслабляться. И мне, этой стерве, по-своему дорог Михел. Несмотря на связь со мной, на множество поклонниц на этой Земле, он остался безумно невинным романтиком, и все из-за тебя, Лотта. Почему? Обида женщины, которой предпочитают другую, тоже фактор. Ты забыла, что я женщина, а когда женщина видит, что добыча, то бишь мужчина, уходит, она хочет ее вернуть, даже если не очень-то нужно. А он – отец моей дочери. Я к нему за месяц привыкла и по-своему привязалась, и мне не нравится, когда ему плохо. Ты поняла? А теперь отправляйтесь, куда собрались. На свадьбе я появлюсь, и не надейся.

Дорогу на свою планету и остров Буян Лотта нашла без проблем. Вскоре мы стояли возле Дерева Мироздания и смотрели на суровый северный пейзаж острова. К нам летели тетушки, Кот вальяжно слез с дерева и уже обтирался о ноги Лотты.

– Я домой, – быстро сказал Кощей. – Уже невмоготу как домой хочется, и Славу с собой заберу, нечего ему на Буяне делать, а у нас с Василисой от него польза будет. Михела оставляем пока с тобой, Лотта, пусть с тетушками познакомится, вдруг удастся их сфотографировать и вдруг, о чудо, они проникнутся ситуацией и помогут хоть в этом. Пока, пока, – и, схватив за руку Славу, исчез в портале.

Дальше последовали объятья, слезы, изучающие взгляды на гостя, улыбки, упреки, печаль – все, что можно ждать от встречи с родственниками. Сытный обед и дотошные расспросы, все как полагается.

Тетушки очень настороженно смотрели на Михела: сколько лет на Буян не ступала нога человеческая, даже Карен здесь не был, официальное знакомство с Лоттиными родственниками еще не состоялось, а свадьба-то уже в конце недели. «Ой, как скоро, – пронеслось в голове Лотты. – Что делать будем?»

– Давай отпустим Ха побродить по острову, – сказали тетушки, – пусть Кот покажет ему красоты, он пофотографирует, мы разрешаем, но потом посмотрим, что можно показывать людям. А мы пока побеседуем: соскучились по тебе, и грусть-печаль наша никуда не делась, ты ведь чувствуешь?

Еще как, но пока помочь ничем не могу. Хотелось бы тоже душу бабушки поискать и попробовать побеседовать.

А в это время на Буяне

Кот Баюн, гордо задрав хвост, вышагивал впереди Михела. Ему было что показать на любимом острове – и Дерево Мироздания, и Алатырь-камень, и терем, да и красиво вокруг было: елки, березки, кустики разные – загляденье.

– Ты фотографируй, фотографируй, не ленись, только точно не все разрешат показывать. Думаю, никто не разрешит показывать Алатырь-камень – незачем о нем вообще знать людям, хоть на той, хоть на этой планете, а природу снимай, сколько хошь, она у нас красивая. Меня можешь во всех видах снимать, я фотогеничный, красивый, большой, пушистый. Ты ракурс-то, ракурс хороший выбирай, – все переживал Баюн. – Коты, они хорошо на снимках смотрятся, а я особенно должен хорошо выйти. Ты для масштаба девушку горничную, что посимпатичней, выбери, а я и на задние лапы могу встать, и усы распушить. Как я лучше смотрюсь, с пессимистическими усами или когда они вперед топорщатся?

– Красиво у вас тут, правда, только безлюдно. Тебе не скучно, Баюн? – спросил Михел.

– А чего скучать, я с тетушками поговорю, с Вечеркой и Зарей-Заряницей, они веселые обычно, особливо Зорька, а как повеселиться захочется, пойду покушаю. И работа у меня имеется – по цепи ходить, думу думать.

– А о чем думаешь?

– О мироустройстве, естественно. Размышляю о том, что такое хорошо и что такое плохо в чистом виде. Это в пустой голове мысль пробежит – и лови ее, а в моей они табунами ходят: иду направо – и они со мной, налево поворачиваю – они тоже бегут догонять меня наперегонки, так что скучать некогда. А ты чего такой печальный?

– Как же мне не быть печальным, Баюн? Люблю я девушку, полумесяцем бровь, а она меня не любит, и мне печально и томительно в этой жизни находиться. Хоть и люблю творчество, да одного его мало, мне девушку бы приобнять, к себе прижать, поцеловать и еще… поцеловать.

– Да ты романтик, как я погляжу. А за что ты ее так любишь?

– За глаза небесной синевы, рот алый, волосы белокурые волнистые, вообще за красоту ее неписаную. Вот фотографирую ее, фотографирую, а всей ее красоты передать не могу, не удается. Неземная она, эта красота.

– Да, красива Лотта, вся в бабку пошла, та тоже красоты неписаной была, да вот глядишь, все пропасть может, закопаем в землю – и прости-прощай.

– А она что, жива еще, старенькая уж поди совсем? – сочувственно спросил Михел. – Лотта ничего не рассказывала про ближайших родственников.

.– А хочешь, пойдем на нее посмотрим? – предложил Кот. – К тому же гора красивая.

– Ну, если гора красивая, то пойдем, – согласился Михел.

Долго ли, коротко ли шли они к пещерке, где бабушка в летаргическом сне лежала, только за красотами природы и постоянными съемками и не заметили, как дошли. Кот первый в пещерку юркнул, поклонился, скупую кошачью слезу смахнул лапой, крышку сдвинул, чтобы локон непослушный поправить, и присел перед Лебедушкой. А Михел так и застыл с открытым ртом. Лотта была красива, а бабушка-старушка, как он думал поперву, когда решился навестить ее, была еще красивее. Не было в ней мальчишеской угловатости, что так и сквозила во всех движениях Лотты, тинейджерского максимализма, а была только красота ангельская в чистом виде. Это и увидел наш ценитель прекрасного.