Текст книги "Восемнадцать роз Ашуана"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ренни задумчиво глядел на пламя, проводил пальцем по верхней губе.

Вслушивался в собственные ощущения.

Ничего.

На миг испугался – а вдруг он в прошлом поступил именно так? Все остальное – ложная память?

Один из лучших учеников класса… вряд ли он мог вытворить нечто настолько нелепое, нелогичное. Картонка догорала на земле, ничего не осталось.

      Значит… свобода?

      Его посетила шальная мысль, и Ренни отмахнулся от нее почти с ужасом – а что, если попробовать исправить… хоть попытаться? Например, предупредить однокурсников Марка, чтобы не вздумали ходить на занятие в тот злосчастный день.

      Спустя пару минут мысль уже не казалась ни глупой, ни пугающей. Да… сделать так, чтобы они не пришли… разослать письма…

      Только вот можно ли отправить письмо в будущее? С пометкой "доставить такого-то числа"? И мало надежды на такое послание…

      Ренни, загоревшийся было, осознал нелепость затеи.

      Это было неприятно. Проигрывать он умел, если приходилось, но держался до конца. А тут – мат в три хода… и ничего не сделать.

      Или как?

      – Властелин судеб, – вслух произнес старик, глядя на старые деревянные часы. Маятник в форме бабочки отсчитывал время, острием разрезая каждую секунду, и та переставала существовать. Где-то за пределами человеческого рассудка время – такой же материал, как, например, глина. Из нее можно вылепить если не все, то довольно многое и разнообразное… Стремясь выйти за грани, отведенные человеку, тысячи двуногих, наделенных разумом, глотают всякую дурь, и терпят поражение – ухваченное надмирное оказывается только иллюзией.

      Старший, выходит, был еще слабее, чем казался, раз добывал подобные штуки.

      Наркотик. Попытка уйти от реальности. Вряд ли он искал новые горизонты, скорее пытался засунуть голову в песок.

      Ощутить привычное презрение не получалось – а сам Ренни не ушел разве? Иначе, но ужели так важен способ?

      Младший, как во всех сказках, оказался более удачливым.

      У него давным-давно иная реальность, в которой Ренато прожил куда больший срок. И что за дело до мальчика, сделавшего кровавый, но собственный выбор? Даже если мальчик этот звался родным братом.

      Давно заросли травой могилы на кладбище… почти век назад они были вырыты, почти век…

      И вот – нашелся чудак, вспомнил звучавшие давным-давно имена. Его-то самого, Ренато Станка, вспомнят ли через годы и годы?

И если вспомнят, то чем? Как удачливого предпринимателя, завоевавшего скромное, но удобное место под солнцем, долгожителя, родоначальника преуспевающего семейства? Достойно…

      Но не давали покоя обугленные панцири жуков на картонке. Наверное, каждый мечтает хоть раз о возможности начать жизнь с начала. Или изменить чужую…

      Старик вздрогнул, обернулся – почудился шорох в углу, что-то мелькнуло в комнате, приземистое, вытянутое, будто такса Денизы. Похоже, некоторое количество жизней он уже изменил, стоит ли останавливаться?

      Если нет возможности предупредить однокурсников Марка, остается сделать так, чтобы стрельбы в Лейвере не было.

      Например, столкнуть братца с моста… или подсыпать ему крысиного яду в тарелку. Да уж… не было печали. Ренато усмехнулся, поняв, что рассуждает как двенадцатилетний мальчишка, со всем пылом, доступным ему – не такое уж пламя, не сожжет – и неприязнью. Сколько можно, злиться на давно умершего-то, и родного впридачу? Ах, да, родных тяжелее всего простить, как и друзей, и любимых.

      Итак, через Марка – по крайней мере, с ним Ренни сталкивается довольно часто. Остается придумать, что делать и что говорить.

      Это в сказках человек возвращается в прошлое, произносит другие слова – и все меняется волшебным образом. А что Ренни может сказать Марку? Подростку, для которого младший брат – источник раздражения и мелюзга, или юноше, для которого Ренни – уже почти соперник – умный, успешный, всеми любимый?

      Ничего тут не скажешь, а если и найдутся слова, то их попросту не услышат.

      Ренато подумал, что у него, наверное, получились бы договориться со смертью скорее, чем с братом. У стариков она стоит за плечом всегда, не то что у молодых. Ему самому было всегда плевать на бегущее время, дел хватало, чтобы еще заботиться о том, сколько осталось. Может, потому и дотянул почти до векового юбилея… если постараться, вдруг и впрямь выйдет отпраздновать?

      А не выйдет мирным путем – можно и поиграть напоследок. Ренато всегда рад был обставить конкурентов, почему бы сейчас сходить с финишной прямой?

      Потому что эту гонку не выиграть никому, подсказал голос.

      Что ж, я могу играть не по правилам, возразил старик. Я могу начать все с начала, и оставить смерть с носом.

      Если она позволит тебе, прошелестело вблизи и вдали. Если позволит… и чем ты собрался платить, получив подобное дозволение?

* * *

      Марк постарался незаметно проскользнуть по коридору в ванную – и мать его не заметила, разговаривая по телефону; заметил Ренни – и рубашку, измазанную грязью, и сине-красную опухшую скулу, и кровь под носом.

      Да уж, подумал мальчишка. Матери не стоит его видеть… разнервничается. Пусть умоется хотя бы, переоденется… хотя такую рожу не скроешь!

      У Ренни в классе тоже случались драки между особо петушистыми, но все же второй класс – не восьмой… котята – не бойцовые псы. И вообще… свое лицо дороже, чтобы еще ввязываться в потасовку.

      – Тебе принести чего-нибудь? – спросил, стоя под дверью.

      Невнятное, довольно злое бурчание наполовину потерялось за шумом воды.

      – На… – Ренни приотворил створку, протянул чистую майку, наобум взятую с полки. Сам предусмотрительно остался снаружи; когда Марк в таком состоянии, лучше под руку не попадать.

      Тот вышел нескоро – похоже, стоя под душем, пытался смыть злость. Выглядеть стал приличней. И больше не производил впечатления шипящего уличного кота – усталый подросток со следами драки на лице.

      – Марк, это кто? – спросил, указывая на майку старшего брата. С нее широко улыбался лохматый тип.

      – Никто.

      – Интересно, сам-то он не против, что его портреты вот так издают? – задумчиво сказал Ренни, будто не заметив ответа.

      Марк задумался на пару секунд. То ли вопрос его озадачил, то ли попросту не привык слышать подобное от младшего брата.

      – Он умер, – ответил немного нескладно.

      – А если бы не?

      – Почем я знаю? Откопай и спроси!

      – А ты бы сам для себя хотел, так вот – попасть на майки, наклейки…

      Сейчас психанет, подумал – и пожалел о вопросе. Мол, намек самый прозрачный – тебе-то никогда, ни в жизнь не светит…

      Марк в каждой реплике слышал подвох, это Ренато знал наверняка. Поэтому задавать ему вопросы, как нормальному человеку, было попросту невозможно. Проявлять интерес к тому, что он делает, было еще труднее – тут он ухитрялся найти издевку.

      И, как понял Ренни, видел в младшем брате одновременно надоедливую мелюзгу и соперника. Одни боги знают, как ему это удавалось.

      – Да ну тебя, – сказал Марк, намереваясь пройти в свою комнату.

      – А я думал, он тебе интересен, – разочарованно сказал Ренни. – Это же с ним открытка на окне? Не смотри ты так, я же заходил, видел, а шпионить, где у тебя что, надо мне больно… Но у него лицо хорошее, вот и спросил.

      – Лицо… это легенда, а не человек! А на майки сейчас мультяшных героев лепят. Уроды…

      – А что он такое сделал?

      Марк посмотрел на Ренни в упор, так, будто вот-вот совершит нечто героическое.

      – Он поднял восстание… зная, что не победит. Их было всего-то человек сто, и всех убили.

      – Как-то нелогично. Зачем ввязываться, если заведомо проиграешь?

      – Он был прав. Нельзя сидеть и терпеть. Станешь… овощем, а не человеком. Как все вокруг.

      – Был прав, потому что воевал и с ним умерли товарищи? Без надежды?

      – Потому что не стал прятать голову в песок.

      – Не понимаю. По-твоему, лучше бессмысленно умереть, чем бороться?

      – Лучше умереть, чем прятаться.

      – Даже если потом победишь?

      – Потом уже не будет. От тебя останется… половая тряпка. Лучше вовремя получить пулю.

      – Что значит вовремя? Решаешь всегда сам. Человек или кто?

      – Да что с тобой говорить… ты всю жизнь просидишь за мамой и папой, гордясь, какой ты умный.

      Ушел-таки. Ну, хоть не разозлился, кажется, даже расстроился. Правда, что ли, хотел, чтобы поняли? Может…

      Братец достался – не сахар… врагу такого пожелать, чтоб этот самый враг поскорее повесился. Но Марк умел думать, это открытие удивило Ренни.

      Умел, и боялся оказаться неумным, лишним, униженным. И старательно защищался от всего мира.

      «В детстве он гнал меня, потому что не верил и ревновал, а после… Если бы Марк чувствовал, что рядом есть хоть одно близкое существо… он бы не сделал этого. Особенно если это существо – юное и нуждается в опеке старшего брата. Но что я могу поделать, если в заботе Марка я не нуждался, и представить не могу себе такую нужду?!»

      Снег засыпал подоконник, крупный снег, в сумерках похожий на сероватый сахар. Ренато сгорбился в кресле и разговаривал сам с собой. Через плечо поглядывала тишина; хороший дом, слишком хороший – не слышно позвякивания тарелок с кухни, и автомобилей не слышно. И даже голос брата не примерещится. Теперь он является воочию, и неясно, что делать с ним, и стоит ли делать что-то вообще.

      Как – вопрос второстепенный, Ренато привык сперва обозначать задачу, выяснять ее целесообразность, а средства найдутся. Гору можно убрать и бесконечным движением волн, и динамитом.

      "А где гарантия, что он, остановленный сейчас, не пойдет убивать через десять лет? Через пять? Нянька ты, что ли?"

      "Гарантии никакой. Можно перечеркнуть имена погибших, будто их вовсе не было. А можно попытаться спасти. Всех. И Марка. И, может быть… может быть, он сумеет прожить хорошую жизнь".

      Если бы Марк черпал удовольствие в боли других… если бы издевался над слабыми… может, не стоило бы уходить в мир собственных грез, потому что садист, сволочь, маньяк – это понятно. Будь Марк таким, трагедию Лейвере легче бы удалось пережить.

      Конструктор, яркие пластмассовые детальки в руках семилетнего малыша. Инструкция, как собрать диковинный аппарат, то ли самолет, то ли замок. Только Ренни, читать умеющий давно, понимает не все, далеко не все. Он сообразит, если посмотрит на картинки, и если повертит части разноцветные конструктора, обязательно сообразит.

      А старик, проглядывающий из малыша, как из древесного листа – прожилка, поможет ему.

      Старик помнит и удивляется – такой игрушки не было в детстве Ренни…

      Пятна света на полу, качаются, когда дерево за окном принимается размахивать ветками. Непременно хочется, чтобы детали располагались в центре светового пятна, только не получается, постоянно набегают резные тени.

      Марк околачивается рядом, ему любопытно. Он не видел подобных конструкторов вблизи, и он убежден – конечно, забава для малышей, но карапуз все равно не справится, а вот Марк сообразил бы в три счета – и как сделать замок из самолета, и как изобрести некий свой, фантастический аппарат. Но только попробуй полезь – Ренни поднимет вой, и родители прибегут, окажешься виноватым.

      Братец, чтоб его…

      – Помочь, сынок? – отец наклоняется над мальчуганом. От рубашки едва уловимо пахнет дорогим одеколоном. С колыбели знакомый запах. Отец – такой умный, надежный…

      – А я хочу с Марком! Он интересней придумает! – заявляет ребенок, и вскидывает глаза – смотрит в сторону двери, где подпирает косяк старший брат. В глазах Ренни – надежда и радость.

      Марк ухмыляется криво, но отклеивается от косяка, из-под ресниц бросает взгляд на отца. Во взгляде – вызов и торжество.

      – Чего там тебе помогать? – нарочито грубовато, но Марку не исполнилось тринадцати, и голос высокий, и не может скрыть удовольствия. – Вот еще, с младенцами… Ну да ладно.

      Река еще не проснулась, и сердилась на солнце, которое щекотало ее тысячами бликов. Ренни сидел на песке, сероватом и крупнозернистом – порой в нем попадались зерна, похожие на слегка мутные слезы. Марк в жизни бы не взял с собой младшего, если б не настойчивая просьба родителей – девятилетнему Ренни готовили подарок ко дню рождения, и сочли за лучшее удалить мальчишку из дома под присмотром.

      Здесь, на берегу, хорошо было – широкий пологий берег, курчавая трава, росшая на границе песка и земли. Порой по воде расходились круги, выдавая присутствие рыб.

      Братья Станка были вдвоем – к счастью, знакомые Марка занимались своими делами, а близких приятелей, побежавших бы с ним на реку в любой момент, в природе не существовало.

      Что-что, а плавать Марк умел. Ренни всегда немного завидовал брату. Сам мальчишка научился держаться на воде лет в пять, но до сих пор особых успехов в плавании не достиг.

      Легкие брызги веером разлетались, и аккуратно ложились на водную гладь…

      – Ты мог бы брать медали, – сказал он Марку, выходящему из реки – весь в серебристой водной пленке, со стянутыми в хвост волосами, он выглядел красивым.

      Марк усмехнулся и промолчал. Как всегда, когда не орал. Но сейчас ему было приятно слышать такое признание своих заслуг. Краешком сознания, оставшегося от Ренато-старика, мальчик это понимал.

      – Научи меня нырять, – попросил он. – Пожалуйста.

      – Зачем? Ты плаваешь, как бревно.

      – Почему бревно? – слегка обиделся Ренни.

      – Не тонешь, но толку-то…

      Сейчас, довольному, уставшему, ему не хотелось огрызаться. Возиться с младшим тоже не хотелось, это Ренни видел. Но понимал, что сидеть и молчать нельзя. Другого случая может не быть.

      – Пожалуйста, – повторил он. – Один только раз – покажи?

      Марк бросил взгляд на обрыв, с которого часто сигали мальчишки, потом – на младшего брата. Кивнул.

      – Идем! – просияв, тот вскочил на ноги.

      – Не туда. Убьешься еще…

      Будто рану успеть зашить как можно быстрее, а края расползаются, течет кровь, и все меньше осталось жить. И шить – без анестезии, самой грубой ниткой и мало подходящей иглой – не до бережности…

      Мир вокруг трещал и шатался, но Ренато уже не обращал внимания, привычные лица вокруг или незнакомые, что происходит за стенами дома – он с маниакальным упорством пытался сделать хоть что-нибудь, хватался за любую возможность. Оставался верен себе – сначала думал, но особо рассуждать времени не было, выкинуть обратно могло в любую секунду, и он пытался – успеть.

      Со временем прошлое становилось все покорней, все определенней в руках – уже не оно управляло Ренни, а он сам понимал, что происходит и сколько ему отпущено на сей раз.

      Порой чувствовал отвращение к тому, что делает. Ему казалось, он выглядит полным идиотом – а этого Ренни не мог вынести еще в раннем детстве. Ему было бы плевать на упрямое нежелание Марка видеть в брате родное существо, в конце концов, мир чувств не имел для Ренато такого значения, как мир разума.

      Но полная бессмысленность предпринятых действий злила и заставляла опускаться руки.

      Пожалуй, только поэтому он и не сдался. Терпеть не мог оказываться побежденным.

      – В юности все взрослые кажутся скучными и глупыми, отжившими свое. Приятно, ничего не скажешь, когда тебя считают заплесневелой колодой, – мать отхлебнула из чашки кофе, и лицо у нее было, словно глотнула хинина.

      Рении посмотрел на мать «вторыми» глазами – нестарая еще женщина, незаурядное ведь лицо, ей бы цвести… но разве не сама она день за днем выбирает рутину?

      Марк заявил ей в лицо, что думает о декорации домашнего уюта, которую старательно поддерживала и приукрашивала Евгения… Семейные традиции, плевать, нужны ли они, чашки строго на отведенных полочках, утреннее радио, всегда один и тот же разговор с продавцами; ах, уже вечер, что произошло за день, что собираешься делать завтра?

      Доброе все, и как настоящее – только привкус во рту, будто хотел съесть конфету, а под оболочкой из шоколада оказался мел.

      – Знаешь, мама, по крайней мере, Марк честнее вас. И живее. – Ренни прислушался – он знал, что Марк слышит его слова, и, раз стоит на месте, стоит продолжать диалог. Тем более что мальчик неожиданно поймал себя на мысли – он говорит чистую правду. Ощущение "перехода на сторону тьмы" было необычным. Братец ведь тоже… как бы сказать помягче… не кладезь мудрости.

      – Куда уж живее, – сказала Евгения. – Ты еще мал, тебе не понять, что такое усталость.

      – И чтобы ты уставала поменьше, Марк должен быть таким, каким ты хочешь?

      В глазах у Евгении появилось выражение загнанности. Эх, мама… ну почему?

      Ренни не стал продолжать разговор. Взял со стола яблоко и намеренно громко захрустел им, повернулся и направился в сторону двери.

      Марк вполне мог сделать вид, что его в коридоре не было, но он стоял на месте. Ничего не сказав, посмотрел на брата и шагнул в кухню. Заговорил с матерью – кажется, о деньгах на школьные расходы.

      Ренни спустился во двор. На душе было спокойно.

* * *

      – У меня был брат, Микаэла, – слова мягко падали в тишину комнаты, будто искры таяли в воздухе, яркие и безобидные. – Старший. Я все думал рассказать тебе о нем… Он умер, когда был чуть взрослее тебя.

      – От чего?

      – Так получилось…

      – Ты по нему скучал?

      – Я? – Ренато задумался. Не над ответом – над тем, как воспримет девочка правду. Сказал осторожно: – Временами…

      – Он был красивым?

      – Нет. Ну, то есть обычным, наверное… Какая разница?

      – Ты красивый, вот я и думаю… Да, не смейся! Возраст только украшает мужчин! – она сама расхохоталась, необидно, совсем не над стариком. Огонек вспыхнул в комнате, заплясал на обоях солнечный зайчик – и неважно, что были задернуты шторы.

      – Расскажи о нем!

      – Расскажу… интересно, что бы ты сказала – каким он мог стать цветком в твоей стране – помнишь?

      Нет, никакой крови. Только самые светлые воспоминания. Удружил братец… что бы такого хорошего вспомнить? Ложь правнучка сразу почует…

     …А звали его Марк.

      – Мне бы хотелось его увидеть, – сказала Микаэла, наматывая на палец кудряшку. – Он… кажется таким, как высоковольтный провод.

      – А ты бы попробовала пожить рядом с таким проводом… Впрочем, может это кому-то и нравится. Подруга была у него… ей, видно, пришлось по сердцу.

      – Нет, знаешь, дедушка… не о том, что нравится. Если человек так… гудит, то значит, душа у него живая.

      Ренато огорченно взглянул на правнучку.

      – Ну, девочка. На это многие ловятся… тем паче если человек не такой, как Марк, а позагадочней. Мол, что там за тайны внутри!

      – Да я не о том же! Ну как ты… Если у человека все… умеренно, как штиль на море, то он на своем месте. А если нет, значит, еще не нашел… а место может оказаться любым. Понимаешь? И подлецом, и героем…

      – В чистом виде и герои, и подлецы бывают в основном в сказках.

      – Неправда!

      Что ты знаешь о жизни, девочка? С твоими цветами и колокольчиками… и вымышленной страной.

      – Дедушка… а те, девушки, были похожи на меня или другими?

      Как током стукнуло.

      – Кто?

      А глаза у Микаэлы – черные, черные… и не понять, то ли удивление в них, то ли грусть.

      Марк что-то переписывал – то ли конспект, то ли другие учебные материалы. В полумраке профиль был почти не виден, зато волосы едва не светились. Сейчас, когда он ни с кем не ссорился, ничего не говорил, а погружен был в свою тетрадку, Ренни смотрел на него, изучая. Наклон головы… периодически пытается отгрызть кончик ручки, сам этого не замечая. И пишет в сумерках, мать не раз говорила – испортит глаза.

      Не успел…

      Захотелось дотронуться, убедиться, что Марк реален, не просто игра света и тени. Смешно… попробуй тронь – мигом развеется иллюзия, что он – свой… что он в самом деле брат, а не что-то, по ошибке записанное в метрике…

      – Ты чего тут? – поднял-таки голову.

      – Ничего…

      Любое слово будет запалом на фитиле. Марк предсказуем до крайности… но молчать… а может, иногда стоит не открывать рта. Молчание тоже бывает разным.

      Возвращаться в этот отрезок времени – меньше года, а словно столетие – оказалось по-настоящему больно. Это удивило Ренато. Мальчиком он принимал разрыв между родителями гораздо спокойней.

      А сейчас смотрел на мать – и ощущал, насколько ей больно. В каждом ее движении – в изгибе спины, когда женщина склонялась над стиральной машиной, в том, как она пряталя руки в карман передника, неподвижным взглядом уставясь на кипящий суп, в том, как одевалась, на мгновение застывая перед зеркалом – и видя там чужую, никому не нужную…

      А отец уже не казался таким уверенным. У него появилась другая, но брови всегда были сведены, осанка чересчур жесткая, и на сыновей он смотрел исподволь, будто опасаясь взгляда в глаза – и прямого вопроса.

      – Если у меня когда-нибудь будет жена, я проживу с ней всю жизнь, – сказал Ренни однажды. Сам себе сказал, наблюдая, как мелкие крупицы снега засыпают двор – и вздрогнул, услышав, как хмыкнул Марк за спиной.

      – Правильный мальчик…

      Не хотелось ничего говорить. Но он все же сказал, искренне:

      – Марк, я тебе и себе желаю… найти настоящее. Мне так жаль, что у родителей не получилось… а нам они ничего не расскажут. Может, много лет спустя.

      – А что тебе хочется знать? – Марк присел на подоконник. – Как они будут поливать друг друга грязью? Как отец начнет соловьем заливаться об этой своей…

      – Вот уж о ком я знать не хочу! – вспыхнул Ренни, разозлившись. Но у Марка только уголок рта пополз вверх, в делано-циничной и с тем одобрительной усмешке. Но спросил эдак чуть склонив голову набок:

      – А может, к ним переберешься, когда отец отсюда смоется? Будет новая мамочка… подарки будет дарить. Дорогие. Чтобы любил.

      – Пошел ты! – мальчишка позабыл, что хочет мира. – Ты же только о себе, а все другие – дерьмо, да? Ты же рад, что они разойдутся – зато будешь нос задирать – ах, я один, без них обойдусь, все идиоты, все тебя предали!

      Марк чуть подался к нему, лицо напряглось – но опомнился, отшатнулся.

      – Ну и…

      Поднялся, вышел из комнаты. Не вылетел, сшибая все по пути, как водилось за ним – именно вышел, слегка деревянной походкой. Из коридора – на улицу, в одной тенниске, как был, это Марк превосходно умел, на холод в чем попало.

      Я все испортил, стукнулось в голове. В кои-то веки заговорил искренне… испортил все.

      Заранее испытывая отчаяние – не успеет! – Ренни кинулся к двери; по дороге расшиб колено о трюмо – боль прибавила злости на самого себя. Ухватив дверную ручку, Ренни рванул ее, снова чуть не ударившись о косяк, выскочил на крыльцо, скользкое от тающего снега.

      Шагах в десяти виднелась фигура – Марк шел медленно – видимо, осенняя слякоть немного охладила его.

      – Марк! – крикнул мальчишка, понимая – если тот не обернется, догонять бесполезно. Нет, можно кинуться вслед за братом, вцепиться в его тенниску – но Марк стряхнет младшего, как надоедливого жучка.

      Но Марк обернулся, и даже остановился. Снег успел обернуться дождем, и Марк был весь мокрый, волосы прилипли ко лбу и щекам. Смотрел с удивлением и подозрением – с чего "папенькин сынок" помчался за ним, и торчит на крыльце, не обращая внимания на сырую кашу, падающую с неба?

      – Прости меня, – выдохнул Ренни.

      Марк ничего не сказал. Мотнул головой, отбрасывая капли с лица, усмехнулся и пошел прочь.

      Скупыми мазками художник нарисовал картину.

      Стоял, пустив корни в землю, небольшой каменный дом, а вокруг шуршала листва, начинали падать первые снежинки, перекатывал волны ветер – и кружился весь мир, подернутый дымкой скорого расставания.

      Ренато сидел, прикрыв глаза, и думал. Сознание оставалось ясным все время, давно уже не испытывал такой четкости мыслей. Если он не сошел с ума и все выводы, которые сделал, правдивы, то, вернувшись в Лейвере, он обретет детство и, может быть, сохранит жизни восемнадцати молодым людям. А здесь ему остается год-два до могилы, если не меньше. Своим исчезновением из Лейвере он никого не уничтожил, он исчез один, сам по себе. А здесь… стереть с лица земли и заботливую Денизу, и умницу Микаэлу, и сыновей, – это убийство куда худшее, чем то, что совершил Марк.

      С другой стороны… если этот мир выдуман им самим, то со смертью Ренато все перестанут существовать.

      Но, может быть, если Ренато просто умрет, приняв естественный порядок вещей, они все останутся. По крайней мере, голос сердца этому не противоречил.

      Смирись, говорил старик сам себе. Ты прожил хорошую, длинную жизнь… а хочешь прожить две?

      Липы одуряющее пахли, всегда терпеть не мог этот сиропный запах, но иначе к дому от школы не пройти, только аллеей. Или кругом через целый район. Несколько дней – одно и то же, Ренни исправно учился, ничего не происходило, все было как всегда, вполне безоблачная и, наверное, самая скучная часть его прошлого.

      А вот этой троицы старшеклассников, с лицами, не обремененными интеллектом, в его прошлом не было. Или забыл?

      В их глазах читалась глубокая неприязнь к домашнему мальчику, наверняка примерному ученику, к его отглаженной рубашке, дорогой спортивной сумке со множеством карманов и молний.

      Ренни против них казался белобрысым клопиком – и, увидев себя их глазами, успокоился; страх, едва начав прорастать в мальчике, увял.

      – Эй, сопля, чего вцепился в сумку, давай ее сюда! – чужие пальцы сомкнулись на ремне.

      Ренни посмотрел на него слегка растерянно. Он по-прежнему не боялся, но при мысли о том, что его могут сейчас макнуть мордой в пыль, словно какого-то забитого заморыша в душе поднялось негодование. Это что, всерьез? Это с ним так?

      – Не советую связываться, – ровно сказал мальчик, глядя не на подростков, а на держащую ремень руку.

      – Ха, нам что угрожают? – развеселился стоящий ближе к Ренни. – Ты нас сейчас побьешь, да?

      Драться, да еще на улице… бред какой. Мальчик представил это – и стало тошно. И рубашку порвут, а она новая.

      – Ну, мы ждем, чего замолчал?

      – Что вы от меня хотите-то? – спросил, понимая, как жалко звучит. И, как назло, все навыки прошлого исчезли – сейчас он был полностью ребенком.

      – Сумку же! – развеселился предводитель троицы дебилов. – И еще что-нибудь сверх того, за терпеливое ожидание!

      – Хорош тянуть время, щас кто-нибудь подвалит, – хмуро сказал второй, и тоже протянул руку, намереваясь взять мальчишку за ворот.

      – А ну убери лапы!

      Марк шагнул из проулка, из-за спины Ренни. Белые пряди падали на плечи из-под пестрой косынки-банданы, спутанные ветром, лицо было спокойным и злым. Впервые в жизни мальчик был Марку рад.

      – Что за явление? – спросил первый, и в голосе проскользнула неуверенность. Марк был старше… хоть и один, и легче каждого из них.

      – Это типа защитник, – прозвучало наглое. – Или ему тоже сумка нужна? Поделим?

      Третий сплюнул, и чуть наклонил голову, готовый к драке.

      – Ну? – меж сомкнутых пальцев Марка блеснуло лезвие.

      – Охренел?! – уже безо всякой рисовки спросил «предводитель». Ренни стоял за спиной брата, и не знал, каким было лицо Марка. Но, кажется, не сильно благостным…

      – Пошли отсюда! – прозвучала команда, и подростки поспешили прочь, ускоряя шаги – отойдя на порядочное расстояние, обернулись и вылили на братьев Станка поток брани; только это Марка уже не интересовало.

      – Ты с ума сошел? За нож в полицию загремишь, – сказал Ренни, и сообразил, что надо было начать с благодарности.

      – Это не нож. «Оса». Придурок, – услышал в ответ.

      И, получив чувствительный подзатыльник, не ощутил обиды. В конце концов, Марка могли измолотить так, что мало бы не показалось. А «Оса»… не метод, но, если честно…

      – Спасибо, знаешь, я бы не… А мне можно такую же?

      Гроза полыхала, и светом, и звуком. По какой-то непонятной случайности гром еще не снес с земли домик и не расколол землю под ним, а когтистые молнии не проткнули крышу, не насадили ее на лилово-белый излом.

      – Ты чего? – Марк не спал, трудно было заснуть при таком грохоте.

      Пятилетний мальчик сжался в комочек на пороге, зажал уши и боялся сделать хоть шаг, пока не закончился очередной раскат.

      – Мы все умрем? – спросил он, с трудом разлепляя губы.

      – Что за ерунда? – Марку тоже было не по себе, и он то и дело поглядывал за окно и ждал, когда грохот разорвет воздух.

      – Анна сказала, у них в деревне дом сгорел. Сама видела. Мы все сгорим?

      – Вот еще… Ползи лучше сюда.

      Мальчик проворно, будто лягушонок, добрался до кровати брата, не разгибаясь, нырнул в нее и сунул голову под подушку.

      Марку очень хотелось поступить так же, но он не мог при маленьком и слабом. И просто натянул одеяло на уши.

      – Эй! Не спишь ведь? А где Ренни? – встревоженная мать заглянула в комнату. – Ему, наверное, страшно! Постель пустая!

      – Тут он… Там, под подушкой! – сказал Марк, смотря на мать с легкой досадой и облегчением.

      – И нам не страшно! – послышалось из-под подушки. – Ой…

      Небо опять громыхнуло.

      – Иди, спи, мы тут… справимся.

      Что бы ни случилось, думал Ренато. Теперь – что бы ни случилось, дорога одна. Я выбрал свой мир, даже если не могу понять свое место в нем.

      Денизы больше не было – исчезла, как многие до нее. Теперь вместо Денизы в комнате убиралась какая-то кудрявая блондинка, робкая и упитанная. Кажется, раньше она иногда приходила в гости к кухарке… теперь, выходит, принадлежала к домашней челяди. Пустое пространство заполняется по своему усмотрению…

      Жалеть о Денизе было бессмысленно. Все равно что страдать о промелькнувшем сне… сны заканчиваются, таков порядок вещей.

      Но голосок Микаэлы еще звенел за окном, девчонка смеялась, рассказывая какую-то байку садовнику. Слов не разобрать, просто звенит задорная пчелка, и чудится – не иней за стенами, а сочные весенние травы.

      Как я не хочу, чтобы ты покидала меня, думал Ренато. Пускай ты вымысел, но я на самом деле тебя любил. А может, ты все же есть? Как награда… Или – как маячок, чтобы я наконец вспомнил?

      Не для того ли ты рассказывала о цветах Ашуана, чтобы я пристальней всмотрелся в эти лица?

      Древний, пожелтевший от времени альбом лежал на коленях. С фотографий смотрели ровесницы его правнучки.