Текст книги "Восемнадцать роз Ашуана"
Автор книги: Светлана Дильдина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Светлана Дильдина
Восемнадцать роз Ашуана
Дождевая пыль оседает на стеклах очков. Ренато Станка и без того видит плохо, а теперь мир и вовсе превратился в большое мутное пятно. Очки можно снять, медленно протирать носовым платком, не отвлекаясь на посторонние звуки и шевеление фигур. Руки слегка дрожат, но для своих девяноста восьми лет Ренато держится молодцом. И когда родные и знакомые прямо сейчас, совсем некстати обращаются со словами сочувствия, испытывает только легкое раздражение.
Сочувствие выражать принято – хоронят одного из внуков Ренато, молодого мужчину. В тридцать четыре года погибнуть нелепо – накачаться спиртным и потонуть в мелком озере; подобное невозможно одобрить.
Дождевая морось сыплется на венки из еловых лап, на траурные наряды и желтеющую траву. Свежая, не засыпанная еще могила кажется неожиданно уютной – в ней не будет отвратительной мороси. И кто только придумал октябрь?
Друзья покойного говорят что-то трогательное о бессмысленной гибели во цвете лет; старику надгробные речи не интересны. Скоро и над ним станут произносить такие вот панегирики.
Внука должно быть жаль, но ощутить жалость не получается. Здоровый был жеребец… не женился, но оставил двоих детей. Ренато подслеповато щурится, пытаясь за стеклами уже надетых очков разглядеть севшую на ветку пичужку. Могила вырыта неподалеку от каменной ограды кладбища, и акация буйно растет у стены. Похоже, летом здесь красиво – и тихо. Взгляд блуждает по сторонам, старательно избегая скорбных лиц и траурных костюмов, и натыкается на стоящего в стороне белоголового паренька. Тот смотрит на сборище исподлобья, недобро, губа его прикушена, а легкая рубашка не годится для середины осени. Ренато видит мальчишку отчетливо, может разглядеть каждую трещинку на его губах, белесые ниточки бровей и упавший за шиворот пожухлый лист.
Остальные не обращают на ребенка внимания.
Пока произносят речи, мальчик не двигается, разве что еле заметно переступает с ноги на ногу и ежится, поводит плечами. Короткая стрижка, поношенные ботинки. То и дело Ренато оглядывается, проверяя, не ушел ли мальчик. Но тот стоит, упрямо, нахмурясь и закусив губу.
И вот процессия, скинув с плеч немалую долю скорби, медленно направляется к выходу. Ренато оглядывается напоследок – мальчика нет. Похоже, ему наконец надоело изображать изваяние, а может, он просто замерз.
Уже у самых ворот Ренато настигает мысль: Марку было бы сто четыре года. Старик усмехается – столько не живут… После трет дрожащей ладонью лоб и долго пытается вспомнить, кто такой Марк и с чего не иное, а это имя пробралось в голову.
Вернувшись домой, Ренато удобно устроился в кресле, выпил чаю с парой капель травяного бальзама. Дениза, служанка, давно ставшая членом семьи, прибиралась в его комнате, любовно разглаживая каждую салфетку. Всегда была образцом аккуратности – и пахла пенками от земляничного варенья…
– Ты не помнишь человека по имени Марк? Которого мог знать я? – спросил ее Ренато. Женщина пожала плечами.
– Да нет… Мало ли у вас знакомых было…
Однако, сколько Ренато ни силился, припомнить такого человека не удавалось. Похоже, за долгую жизнь судьба ни разу не свела его с носителем этого довольно обычного имени.
– Может, из детства кто? – заговорила Дениза, протирая циферблат огромных настольных часов. – Говорят, чем становишься старше, тем чаще вспоминаются детские годы.
Ренато задумался. Вот уж чего не вспоминал никогда. К чему? Разве что для разнообразия попытаться? Пожалуй, ни одной картинки не выловить… Надо думать о настоящем.
– А вы, наверное, серьезным мальчиком были, – ворковала Дениза над очередной статуэткой – сразу и не понять, что обращается к хозяину дома.
– Может…
– А звали вас как? Неужто полным именем? Или Ренни, как водится?
В сердце вошла не игла – будто тупой карандаш вонзили. Старик согнулся, хватая губами воздух.
– Да что с вами?! – всполошилась Дениза, готовая сорваться с места и звать врача.
– Ничего…
Оставшись один, старик зажег неяркую лампу. Читать мог с трудом, а при тусклом свете и не пытался – но теплый, оранжевый огонь согревал мерзнущее тело. Почему нет? Иллюзией было тепло от лампы, но и холод был только иллюзией…
Ренато смотрел прямо перед собой, погруженный в дремоту. На стене напротив висела большая картина – лес, дорога: летний полдень. Если вот так дремать, просыпаясь и поглядывая на картину, то рано или поздно покажется – напротив не холст, а кусочек настоящего лета…
Раздраженный юношеский голос раздался в комнате:
– Идиот, что ты знаешь о жизни?!
Потом прозвучал смех – рассмеялся мальчишка. И хлопнула дверь, Ренато даже оглянулся, хотя знал – в его кабинете двери нет…
Старик с трудом поднялся из кресла, дошел до окна. В сумерках бульвар был почти не виден, темнели длинные пятна тополей. Ренато прищурился, пытаясь понять, кто идет по тротуару; в следующий миг в лицо старику ударил порыв грозового ветра, мокрого и холодного. Ренато отшатнулся, едва не упав, и потянулся закрыть окно. Пальцы уперлись в стекло – старик осознал, что задвижка прочно держит створки.
Ренато протянул дрожащую руку, стирая дождевые капли с лица, потом глянул на собственную ладонь – она была суха.
Долгую жизнь Ренато Станка прожил не то что бы счастливо, но вполне успешно. Владелец прибыльной обувной компании, большого дома в престижном районе города, обладатель безупречной репутации – он гордился собственной жизнью. Трое детей, шестеро внуков… седьмой погиб так нелепо. И правнуки. Старик считал, что исполнил свое предназначение на земле. Последние годы он ни о чем не заботился, позволяя другим править кораблем, а сам занимал лучшую каюту на правах почетного пассажира.
Он сохранил в себе достаточно сил, чтобы иногда совершать короткие прогулки по бульвару или ближайшему парку – в сопровождении Денизы или кого-то из родственников. С ним здоровались лучшие люди города. Правда, зрение не всегда позволяло сразу понять, кто именно с ним поздоровался, но это не имело значения. Какая, в сущности, разница?
Ренато брел по аллее, шагами тревожа медового цвета листву. Дворники ленились сегодня… А может, и нет – листопад охватил город, не осмеливаясь тронуть только мрачные колючие ели.
Дениза шла рядом, ведя на поводке рыжую таксу в клетчатом жилетике. Ренато недолюбливал собак, но любимицу Денизы терпел – она не пачкала в доме и вела себя тихо.
– Нет, – сказал кто-то над ухом. Вздрогнув, старик обернулся. Кроме Денизы, никого… карапуз под присмотром няньки играет в другом конце аллеи, а голос был – молодого парня. Тот же, что недавно прозвучал в кабинете.
– Вам нехорошо? – Дениза была тут как тут со своей ненавязчивой заботой. А запах варенья от нее заглушался запахом палой листвы. – Быть, может, домой?
– Домой, – повторил Ренато. – Домой…
Шустрая хохотушка, шестнадцатилетняя Микаэла… любимая правнучка. На ней вечно что-то позвякивает и поблескивает, Ренато не всегда может понять, что именно – зрение и слух все чаще подводят.
Микаэла вертится, любовно расправляет цветы в вазе. Ренато равнодушен к цветам, но девочку огорчать не хочет – старалась, сама собирала.
– Если умру летом, на моих похоронах будет много цветов, – срывается с языка неожиданно.
– Ты еще всех нас переживешь! – Микаэла в момент оказывается рядом, опускается на корточки, заглядывает в глаза.
– Чего там… с годик, может, еще протяну, – без тени сожаления говорит Ренато. В его-то возрасте бояться смерти…
– А в Ашуане ты стал бы кактусом, – фыркает правнучка.
– Болтушка, – беззлобно ворчит Ренато. Ему не очень интересны фантазии Микаэлы, но девчонка не оставит увлекшую ее тему, как хорошая гончая – горячего следа.
– Нет, ты послушай… есть такая страна – Ашуан. Там все люди после смерти становятся цветами. Младенцы – незабудками, женщины, которые умерли от родов – водяными лилиями, молодые мужчины – гладиолусами… А все погибшие от рук убийц становятся розами. Алыми, бордовыми, пурпурными… Только там почти не убивают, – поникшим голосом говорит она, видя отсутствие интереса у прадеда.
Ренато пожимает плечами.
– Фантазии…
– Ну и пусть! – задиристо и весело говорит Микаэла, поднимается, вальсируя, описывает круг по комнате.
– Цветами… Это кого ж ты мне нарвала? – запоздало шутит Ренато.
Уснул старик быстро – сон не стал ждать, пока тот вдоволь насидится в кресле, греясь в свете лампы. Ренато снились розы, разбросанные по то дощатому полу, то по ковру. Темно-бордовые, огромные, они венчали почти голые стебли, а доски под ними отливали алым. Ковер же поглощал краски, в обмен придавая лепесткам бархатистость. Старик никак не мог сосчитать розы – их было больше десятка; цветы же казались то живыми, то мертвыми, и пахли осенней сыростью и старой бумагой.
Он просыпался, слушал стук дождя по жестяному карнизу, и засыпал снова.
Проснувшись под утро, когда в доме еще было тихо – занавески не задергивали на ночь, и сейчас в комнату струился пепельный свет. Жидкий туман… будет промозглый день. Но не все ли равно? Ренато встал и накинул халат. Подошел к зеркалу, прищурился, тронул заросший подбородок – идея отрастить бороду, пару дней назад привлекательная, теперь была отвратительна. Но что делать, если старик эти два дня ощущал страх перед бритвой?
Теперь он прошел, к счастью. Не годится ходить неряхой…
Ренато отвел глаза – и готов был поклясться, что в зеркале мелькнуло чужое лицо, и комната на миг стала иной. Кто именно почудился и какой вид обрела комната, старик не мог понять. Слишком мимолетно было видение. Ощущая бессильную злость, смешанную с детской обидой, Ренато потрогал зеркало, пальцем провел по чугунным с позолотой завиткам рамы.
Дом, построенный по его замыслу, под его неусыпным контролем, верный дом – предавал? Или был совсем ни при чем, просто мешались мысли в голове старика?
Позолоченные фигурки на раме – резвящиеся морские девы – снова напомнили имя.
Марк.
Влажные камешки, рассыпанные по дорожке… досада и разочарование.
Добравшись до кресла, старик тяжело опустился в него, приложив руку к груди – колотилось сердце. Накапав десяток капель в стакан с водой, Ренато выпил лекарство. Стало легче дышать.
Ренато попробовал разобраться, какие еще чувства вызывает в нем имя Марк. Может, это навело бы на мысль? Чувства были не слишком приятными. Имя звенело в голове, как комар над ухом, подобное ощущение раздражало безумно. Впрочем, имел "комариный звон" отношение к самому имени или нет, Ренато не мог понять. Покачиваясь в кресле и не оставляя тщетных попыток вспомнить, старик наполовину заснул.
Сквозь дрему услышал пронзительный крик. Кричала девушка… Надрывный, безумный звук – такой вырывается при непереносимой боли, неважно, физической или душевной.
Ренато согнулся, приложив ладони к вискам. Крик оборвался на самой высокой ноте.
Теперь в комнате стояла тишина, восковая и пыльная.
– Я слишком стар, чтобы сходить с ума, – прошептал Ренато.
Или наоборот?
– Не могла бы ты пригласить доктора Челли? – обратился Ренато к Денизе, когда та принесла аккуратно сервированный завтрак.
– Как вам угодно, – женщина слегка удивленно смотрела на старика. Доктор Челли считался человеком не от мира сего – называл себя медиумом. Поверить, что ее и в старости рациональному хозяину могут понадобиться столь необычные люди, она не могла.
– А что за дела у вас с ним? – поинтересовалась она, взбивая подушки.
– Ты пригласи его, милая, – отозвался Ренато. – А дальше мы разберемся сами…
Толстячок в старомодной шляпе, посредник между миром живых и мертвых, откликнулся на зов без промедления. Как муха на мед, прилетел, ворчала Дениза. Или не на мед, с усмешкой подумал Ренато. Почуял, чем дело пахнет… Подосадовал сам на себя – человек увлечен тем, во что верит. Или – не верит, а лишь зарабатывает деньги и репутацию, отличную от той, что всегда создавал себе Ренато, но не менее желанную?
Было бы грустно.
Доктор Челли не отказался от коньяка пятилетней выдержки, отчего его румяное лицо стало по-детски довольным. Надо признать, он не производил впечатления ни шарлатана, ни душевнобольного. Приятный человек, достаточно здравомыслящий. И говорил четко – Ренато терпеть не мог мямлей.
– Меня беспокоят… звуки. И ощущения…
– Вы видите призраков?
– Нет.
На миг вспомнился мальчик на кладбище, но Ренато отогнал эту мысль – ребенок был определенно живым. Привидения не мерзнут. И ничего мистического в мальчишке не было.
– Я хотел бы, чтобы вы взглянули на дом, – Ренато откинулся на спинку кресла, глядя на гостя, будто король на посла мелкой дружественной страны.
Доктор Челли подошел к вопросу серьезно. Ренато почти зауважал его, хоть и считал все рамки и блюдца сплошным надувательством. Гость обошел весь дом, как ищейка, вынюхивая призраков в каждой комнате. Ренато не мог следовать за ним, но Дениза могла. Что и делала, глядя на чудного человечка с явным неодобрением. Не потому, что он верил в потустороннее – пусть верит, не жалко. Но перетрогать все ее занавески, заглядывать под каждый диван – это слишком.
Когда Челли вернулся в кабинет Ренато, старик помешивал ложечкой остывший чай, пустыми глазами глядя в стену.
– Я снова слышал их голоса…
– Что они говорили?
– Они… кажется, спорили, – старик словно очнулся. Недовольно нахмурился, отложил ложечку.
– Боюсь, что я не смогу вам помочь. В этом доме нет ни следа потустороннего. Он ведь построен не так давно?
– Тридцать пять лет назад… На месте его был скверик.
Ренато снял очки, повертел их в руках. Чувствуя себя не в своей тарелке, спросил:
– А может быть, что-то произошло раньше? На этом пятачке?
Медиум виновато развел руками.
– Похоже, тут была просто роща. На редкость светлое место.
– Еще вопрос. Марк… этого человека, похоже, нет в живых. Как узнать, кто он?
– Боюсь, тут я бессилен. Если вы знаете только имя…
– Только его.
Старик тяжело вздохнул. Так и предполагал. Выставил себя на посмешище… ради чего? Хотя не так уж страшно показаться глупцом. Раньше от стыда бы сгорел, а сейчас – все равно. Вернуть тишину и покой, больше желать нечего.
Доктор Челли ушел.
– Никаких больше призраков, – сказал Ренато, обращаясь к себе самому. – Я умру в здравом рассудке. Как жил.
Два следующих дня прошли спокойно. Будто незадачливый медиум, покидая дом, унес с собой все загадочное. Ренато повеселел, даже шутил с Денизой.
– Будь я помладше лет на… скажем, на тридцать, сделал бы предложение!
– Вы и сейчас ничего, а я не молодка, – посмеивалась женщина.
– В самом соку!
Дениза делала вид, что смущается и всерьез обдумывает предложение. И пекла лимонный пирог к приходу гостей – Ренато собрались навестить дети былого товарища… подтянутые, бодрые, они показались Ренато пришельцами из глубокого прошлого. Когда-то эти двое были детьми… сидели у него на коленях и таскали со стола печенье, когда думали, что не видит отец…
Потом они ушли. Вечер с Денизой у телевизора показался необычайно приятным.
– Кажется, я совсем устал от людей, – пожаловался старик.
– Это пройдет… Осень, – отозвалась Дениза.
Ренато, кутая ноги в плед, почти не смотрел на экран – казалось, что картинка подрагивает, и все изображения сливались в одно расплывчатое пятно. Но он слышал, а иногда все же поднимал глаза.
Выпуск новостей… жизнь идет. В отдельности каждый – букашка, век его короток, но когда слушаешь новости, кажется, что человечество еще на что-то годится. Сейчас с экрана вещал диктор в темно-синем костюме, прилизанный и вышколенный. Ренато прищурился, пытаясь разглядеть его получше.
– Трагедия Лейвере навсегда останется в нашей памяти. Мы глубоко скорбим вместе с родными и друзьями погибших, – говорил диктор, и лицо его было торжественно, и сквозь торжественность проглядывала растерянность, делавшая то, что он говорил, подлинным выражением чувств, а не заученным текстом.
– Что он говорит, Дениза?
– Да как всегда, – женщина улыбнулась.
– Не понимаю. Что за трагедия?
Картинка на экране сменилась – теперь там рассказывала о спорте моложавая улыбающаяся блондинка.
– Какая трагедия? Все, хвала небесам, спокойно…
– Не путай меня, – сердито сказал старик. – Перед этой дамочкой диктор говорил о трагедии, память о которой останется навсегда… Что это было?
– Да что вы! – Дениза обеспокоено поднялась, шагнула к Ренато. – Говорили о ремонте ратуши, об открытии новой дороги…
– Я слышал своими ушами! Он сказал – Лейвере… Трагедия Лейвере! Что это за место и что там произошло?
– Может быть, вам лучше прилечь, отдохнуть? – растерянная служанка не знала, что еще предложить Ренато: выпить лекарство, или его любимого чаю с бальзамом, или просто поговорить о другом?
– Ты считаешь, у меня мутится рассудок? – тихо спросил Ренато.
– Святые силы! Вот уж ни разу…
– Спасибо.
…Потому что я уже ни в чем не уверен, подумал Ренато. Но вслух этого не произнес.
– Пусть завтра придет Микаэла, – попросил он Денизу. – Пригласи ее.
– Микаэла, родная, окажи мне услугу.
– Да, дедушка?
– Поищи… в газетах или как-то еще, что за место – Лейвере, и что там произошло?
Любопытная девчонка оживилась пуще прежнего:
– Красивое слово… Откуда оно?
– Не знаю. Мне очень надо, Микаэла… ты поищи.
Ренато ждал. Дни походили на хрусткий древний папирус – неловко согнешь, и разломится. Правнучка явилась через неделю – звонкая, свежая, с лиловыми цветами – осенними колокольчиками – в руках. Она была существом иного мира – мира, где все любят друг друга и все живы, где родительская забота само собой разумеется и позволяет быть озорным ребенком.
И почему девчонка упорно приходит с цветами? Наверное, потому, что старик улыбается при виде их – краешком губ, всего лишь отдавая дань заботе любимой правнучки; но Микаэла не понимает. А колокольчики – поздние… скоро цветы можно будет найти только в оранжереях.
– Тебе, дедушка…
Тяжелая серебряная ваза… Букет словно создан для нее. Ренато смотрел на колокольчики и ему было тревожно и тоскливо. Немые блеклые чашечки, нежные… и серебро, тоже немое – стоящая ваза не зазвенит, если по ней не ударить.
– Скажи, девочка – ты сделала, что я просил?
– Про это… странное слово? Я не смогла узнать, – Микаэла улыбнулась смущенно.
Ренато хотел спросить – а искала? Может быть, всю неделю провела в кафе и на танцах, а теперь отговаривается? Правнучка не лукавила раньше, вроде… но кто ее знает. Дети…
Микаэла не заметила его сомнений – разложила на столе какие-то бумаги: что именно, Ренато не мог разобрать.
– Вот тут есть фамилия Лейвер, довольно обычная на севере… Есть еще Левейра, селение в тропиках. Не то? А вот Лей-рави, это старинный храмовый комплекс, то есть его развалины. В пустыне. Я скопировала фотографии…
– Не то, – Ренато потянулся было посмотреть, но беглого взгляда оказалось довольно – в самом деле не то. Ничего не отзывалось в душе, да и какое отношение деревушка в джунглях имела к недавним голосам?
– Может быть, тебе просто приснилось? Мне, например, Ашуан явился во сне.
– Какой Ашуан? Ах, этот, с цветами…
Все же память не покинула старика. Тем более странно, что в голове крутится это слово…
А еще цветы Микаэлы.
Стоило ей вспомнить про свою сказочную страну, как перед глазами возникли мокрые мраморные плиты – и розы. Много-много роз… бордовых и красных.
– Совсем не подходит? Может, какая далекая деревушка? Или… что-то из древности? – Микаэла заметила огорчение прадедушки. Ренато качнул головой.
Людям нет дела до того, что происходит вдали от них. Древности? Диктор сказал – останется в нашей памяти, и голос его был взволнованным. Так не говорят о событиях, которые произошли сотни лет назад. Или которые случились в забытой небом деревушке по ту сторону океана…
Если был тот диктор, конечно.
– А зачем тебе? – наконец не удержалось правнучка.
– Наверное, незачем. Может, и правда приснилось…
– Я еще поищу! – девчушка затрепыхалась, как пойманная птичка.
Неважно, хотел сказать Ренато, но смолчал. "Если кто и найдет, то лишь ты. Остальным безразлично…"
Дом заполонило беспокойство. Старик многого не слышал, но обычно чутье его не подводило. Он догадывался, о чем перешептываются Дениза и кухарка Анна, какова главная тема разговоров родных, если они встречаются в этом доме. Ренато не огорчали тихие сплетни за спиной – старик понимал.
Былые посиделки с Денизой у телевизора, или часы, когда она читала хозяину вслух, потеряли умиротворяющую прелесть. Теперь то и дело Ренато ловил на себе тревожно-изучающий взгляд. Что еще примерещится старику? Не пора ли бежать за доктором, и как поступить, если рассудок Ренато всерьез помутится?
Старик был благодарен Денизе. Больше, чем остальным – она лучше всех понимала и умела исполнять его в общем нехитрые прихоти. Но этот взгляд… женщина тревожилась за Ренато, не за себя. Однако… кому придется по сердцу, когда его считают сумасшедшим?
Пусть безобидным старым чудаком, слегка не в своем уме, все равно. Разум Ренато всегда был ясен, и он всегда был уверен, что умрет в столь же твердом рассудке. И если мог о чем-то просить судьбу сейчас, то лишь об этом.
Дениза и родственники настаивали, что ему не следует выходить на прогулки. Мол, тяжкая осень… сырая погода и давящие облака.
Если я не выйду, пока могу, больше мне может не представиться случая, сказал старик. И ему не осмелились возражать. Все было как прежде – аллея, полная опавшей листвы, уже не золотой, а медной, Дениза и семенящая рядом с ней такса.
Потом в лицо дохнуло запахом водорослей.
Ренато стоял на мосту. Под ним, на высоте шести-семиэтажного дома, волновалась широкая темная река. Небо было затянуто тучами – то ли сумерки, то ли предвестье близкого урагана. Недалеко от моста качался красный буек, и небольшой катер мчался от одного берега к другому.
Тело казалось необычайно легким, оно едва не звенело, чувствуя близость грозы; Ренато осторожно втянул влажный воздух, потом вдохнул еще раз – полной грудью. Из-за туч на правом берегу пробилась вспышка, спустя пару мгновений пророкотал далекий гром.
Ренато повернулся туда, где только что чиркнула молния, ожидая – сейчас она появится снова.
И едва не упал. Перед глазами пестрели пальто Денизы и палые листья, сквозь листья виднелись пятна темного асфальта. Сердце стучало медленно, то замирая, то ударяясь изнутри о грудную клетку. Старик не запомнил, как с помощью Денизы добрался до скамейки, как глотал привычные капли. Он видел только, как по аллее текла листва, волнуясь под грозовым ветром.
Мать Микаэлы, жена его внука. Красивая, хоть и слишком худая, черноволосая. Побаивается Ренато – старик всегда казался ей жестким и желчным. Она рассказывает о Микаэле, улыбается, потом встает, делает пару шагов. Останавливается неподалеку от кресла, почтительно спрашивает:
– Такая тяжелая осень… Я помню, вам трудно переносить сырую погоду. Не хотите ли пройти курс лечения?
– Я похож на больного больше, чем обычно?
Мать Микаэлы смутилась.
– Ваше беспокойство понятно. Но я не собираюсь в больницу, – старик прикрыл веки.
Ее беспокойство и вправду легко понять. Теперь Ренато совсем не выходит из дома, и сердце у него болит все чаще, и все тяжелее нрав. Старик часами сидит неподвижно и смотрит в пустое пространство перед собой, и тот, кто нарушит уединение Ренато, услышит о себе весьма неприятное.
Глава семейства отказывается от еды, отказывается от лекарств. Родственники обеспокоены…
"Может быть, пора умирать", – думает Ренато. Но смерть считает иначе.
Однажды старику становится отчаянно грустно из-за того, что на дворе – осень, и, быть может, никогда не увидеть новой травы, и тех колокольчиков, что недавно приносила правнучка, и не пройтись рядом с Денизой и ее нелепой собакой по скверику.
Тогда он встает – впервые за несколько дней сам, когда никого нет рядом. Ноги противятся его воле, но Ренато доходит до двери, возле которой на столике лежит поднос с почтой. Старику иногда пишут друзья и родственники, те, что не могут придти, и почтальон приносит газеты – всю корреспонденцию читает Дениза, вслух.
А газет накопилось много, ведь последнее время он раздраженно отмахивался, когда видел свою помощницу. Сейчас дрожащими руками перебирал ворох бумаги. Белый узкий конверт – еженедельное послание от живущей в дальнем пригороде дочери. Что там, Ренато знал, не читая. Все благополучно… и говорить им давным-давно не о чем.
Желтый конверт – нет, пожелтевший от времени. От кого, не понять. Кто и зачем послал такое старье? Ренато разрывает конверт, бумага плотная, едва поддается. Газета внутри, тоже старая, желтая.
"Трагедия Лейвере – гибель семнадцати молодых людей"
Фотографии. Подписи возле фамилий – жирным шрифтом.
Круглолицая улыбающаяся девочка. Рядом с ней – темноволосая, в очках, смотрит мимо фотографа, строго и скорбно сжав губы. И другие лица… Совсем еще юные… Буквы расплывались перед глазами, поблекшие от времени, а бумага пожелтела. Трудно читать.
Сердце заныло, будто его сдавили мягкой перчаткой. Хрип вырвался из горла – Ренато повел рукой в воздухе, безуспешно пытаясь нащупать стакан с лекарством.
Будто почуяв неладное, в комнату вбежала Дениза, вскрикнула, вложила ему в рот таблетку, высунулась в коридор, зовя домашних, и больше Ренато не помнил ничего.
Он был удивлен, когда понял, что видит пробивающийся через занавески утренний свет. Ощутил сожаление – это был просто сердечный приступ… он завершился благополучно, и снова потянутся дни.
Неизменная помощница сидела рядом, вязала что-то – то ли шапочку, то ли очередной жилет для собаки.
– Дениза, где тот конверт, что я оставил на столике? С газетой?
– Я не видала газеты, – морщинка пересекла лоб Денизы. – Что-то пропало? Может быть, убрала Анна?
– Она не заходит ко мне, что ей тут делать? Не кухня…
Старик смотрел на Денизу беспомощно. Женщина с трудом узнавала его, и боялась признаться себе – не было ни газеты, ни конверта, просто годы наконец заявили права на свое. Этот взгляд… Раньше Ренато глядел иначе. Уверенно.
В былые века верили, что спруты выпивают свою жертву. Сосущая тоска не отпускала, оплела накрепко, будто такой вот спрут – и держала у дна, не давая увидеть и лучика света.
Врач приходил снова и снова, самый лучший врач, друг семьи. Ренато попробовал рассказать ему про газету, про реку – но понял, что речь бессвязна. Слова тоже не хотели всплывать, они запутались в водорослях и медленно умирали.
Врач только развел руками, уловив общий смысл жалобы. Он видел душевнобольных… Жаль, если такой крепкий, всегда здравомыслящий человек перестанет ориентироваться в реальности. Это часто случается неожиданно, и родные до последнего не верят – перед ними уже не тот человек, что был раньше.
Но распад мозга не остановить…
Ренато читал по лицу врача эти мысли. Они уже не огорчали. Старик смирился с непроизнесенным вслух приговором. Одна отрада – безумие не станет буйным, и близким не выпадут на долю слишком тяжелые хлопоты.
Потом Ренато остался один. Он лежал и глядел в потолок – высокий, из квадратов цвета слоновой кости. Сколько денег вложено в дом… но ведь Ренато не только работал – еще и жил, честно, поступая по совести. Теперь есть, кому о нем позаботиться, и, быть может, его помянут добрым словом спустя многие годы… Разве не так?
Окно было закрыто, но через него непостижимым образом веял легкий ветерок, пахнущий липовым светом. Если сомкнуть веки, ощутишь на лице солнечный свет – такой бывает утром, когда на дворе погожий июньский день.
Кто-то прошел через комнату, быстро – Ренато слышал шаги, но не открыл глаз. Звякнула посуда. Странно… Дениза оставляет только один стакан на столике подле кровати. Послышался звук, будто отодвинули стул.
Ренато не испытывал страха – он просто лежал и слушал, и солнечное тепло ласкало его лицо.
– Но мы же… Марк! – неуверенный женский голос.
– Ты мне не мать!
Что-то бросили, или упало – звон разнесся по комнате. Стремительная дробь по полу – выбежал человек. Дверь хлопнула, далеко.
– Не обращай внимания на этого придурка, мам. Притащится к вечеру…
– Ренни!
Все стихло, пропало ощущение солнечного тепла. Вместо аромата цветов комнату заполнил привычный запах лекарства – Ренато привык к нему и не замечал, разве что возвращаясь с прогулки. Сейчас контраст был резким.
Старик открыл глаза, с трудом сел, откидывая одеяло. Комнату не оглядывал – знал, что в ней никого нет.
Услышанный разговор… все отдать, чем владеешь, только бы не слышать этих голосов, вычеркнуть их из памяти – ведь почти получилось.
Марк. Ну конечно.
Теперь Ренато не сомневался – газета была, и он в здравом уме.
"Трагедия Лейвере – гибель семнадцати молодых людей"
Восемнадцати.
* * *
Испуганный малыш пробежал короткий отрезок коридора, волоча за собой одеяло, всем телом толкнулся в дверь. Тут, в комнате Марка, было не так страшно – ощущалось присутствие живого, теплого человека, слышалось тихое дыхание старшего брата.
Ренни нащупал руку Марка и потряс ее.
– Ты чего?! – Марк подскочил в кровати, еще не совсем проснувшись, выдернул руку.
– Боюсь…
– А я при чем?
– Посиди со мной…
– Отвали, – Марк накрылся одеялом с головой и уткнулся носом в подушку. Ренни забрался на краешек его кровати и сжался в комочек, с опаской поглядывая на дверь. Тут было все-таки не так страшно, как в детской, но с каждой минутой становилось неуютней – Марк спал и не собирался приходить ему на помощь.
Наверное, день был теплым – этого не запомнил никто. Жирные голуби взлетали то тут, то там; они привыкли бродить по дорожкам, подбирая насекомую мелочь и крошки, и не обращать внимания на людей – и никак не могли взять в толк, почему их птичий покой нарушают.
