Текст книги "Шатер из поцелуев"
Автор книги: Светлана Демидова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Раздосадованная, она уже собралась уйти ни с чем, когда заметила в одной из витрин брелок с подвеской в виде маленького прозрачного кубика, внутри которого расположилась многолучевая сверкающая звезда. То, что надо! Ключи есть у каждого человека, а значит, безделушка не такая уж бесполезная. Это во-первых. А во-вторых, в душе у Ольги лучилась такая же звезда, как внутри этого прозрачного кубика. Точно! Это же символ ее, Ольгиной, души, заключенный в пластик и подвешенный к колечку для ключей. Когда Сергей будет вынимать ключи, он всегда будет вспоминать ее! Ольга уже не сомневалась, что двери, которые он станет открывать ключами, для них с Николаевым будут общими.
Оказавшись в собственном подъезде, Ольга почувствовала, что силы оставили ее. И дело было не в тяжести пакетов, которые она с трудом доволокла до дома. Она вдруг подумала, что, может быть, все зря: и звезда в прозрачном пластике, и индейка, и дрожжи для пирогов. Вот она сейчас войдет в квартиру, а там… никого… нет… Вдруг Сергей ушел? Вдруг он все прикинул, взвесил и решил, что новая жизнь с Ольгой не для него? Ночной угар прошел, и он поспешил унести от нее ноги. Или… может быть, он все-таки какой-нибудь аферист и из квартиры уже с утра вывезены все ценные вещи?.. Чушь! Какие у нее ценные вещи? Ну… телевизор новый… ну… компьютер, так он как раз не новый, а ужасно старый, даже не Pentium…
Она, Ольга, ведь, по сути дела, ничего о Николаеве не знает. Мало ли что он там писал в письмах. Все может быть таким же враньем, как рост в метр восемьдесят. Ночью они, разумеется, ни о чем не разговаривали. Они растворялись друг в друге… Ольге вдруг смертельно захотелось плакать. Вот сейчас она поднимется на свой девятый этаж, и если Сергея в квартире не окажется… если не окажется… то она… она… она выбросится из окна с зажатой в кулаке звездой в прозрачном кубике…
Сергей был дома и не один. На Ольгином диване сидела невероятным образом напомаженная Валька в белой летней футболке, вырез которой оголял ее внушительную грудь чуть ли не до сосков, и в узкой юбке аж с двумя разрезами по бокам. Из одного разреза напоказ была выставлена нога, обтянутая черной сеткой колготок с очень крупными ячейками. Длинные обесцвеченные Валькины волосы были завиты в немыслимые спирали и перекинуты через одно плечо. Валька была и вульгарна, и эффектна одновременно.
– О! Явилась! – сказала Валька, а Николаев бросился помогать Ольге раздеваться.
Скинув Сергею на руки пальто, Ольга прошла в комнату и вопросительно уставилась на Вальку. Та поерзала на диване и зачастила:
– Я это… я за солью… Ты у меня вчера всю забрала… я думала, что у меня есть еще… а оказалось, что нет… а завтра Новый год… а я сегодня уже хотела кое-что приготовить… ну ты понимаешь… ведь…
– Что ты несешь, Валентина? – скривилась Ольга. – Не брала я у тебя вчера соли! И ты сама об этом знаешь!
– Да? – притворно удивилась Валька. – Не брала? Надо же! А я и не посмотрела… Думаю, ту… что на полочке, ты взяла… а в… другом месте не оказалось… вот я и подумала…
– Валька! – угрожающе произнесла Ольга. – Если ты еще хоть слово скажешь про соль, я тебе дам целых три пачки, чтобы ты больше никогда за ней не приходила. Поняла?!
– Чего уж тут непонятного! – обиженно произнесла соседка. – Как самой, так можно приходить за солью, когда целых три пачки есть! А как другим… так целая истерика…
Валька подбоченилась, при этом ее грудь чуть окончательно не вывалилась из выреза футболки, зыркнула в сторону Николаева и с видом «Ну, Ольга, приди только ко мне еще за солью или спичками!» отправилась восвояси.
Ольга осталась стоять, прижавшись спиной к стене комнаты. У нее бешено колотилось сердце. Она боялась Вальки. Она боялась всего, что может отнять у нее Сергея. Она действительно ничего о нем не знала, и это, как оказалось, было страшнее всего. Николаев подошел к ней, заглянул в лицо и спросил:
– Оля? Что?!
Она вскинула на него встревоженные глаза и сказала то, что в данный момент чувствовала:
– Я боюсь…
– Чего?
– Всего. Валентины, тебя…
– Если ты думаешь, что я мог… с ней…
– Нет… не то… Вернее, и это тоже… Я не знаю, с кем ты и что можешь! Я ничего о тебе не знаю!
– Но ведь так всегда бывает, когда люди только знакомятся…
– Да… Но мы же…
Он взял ее за плечи, прижал к себе и прошептал:
– Все будет хорошо, Олечка. Ничего не бойся. Ты ведь ничего не боялась ночью. Мне казалось, что…
Ольга не дала ему договорить. Она подняла к нему лицо и сказала:
– Я хочу, чтобы ты любил меня, Сереженька… только меня…
– Я и так буду тебя любить… Кого же мне еще любить, как не тебя… Я тебя еле дождался… О-о-оля-а-а…
Ольга увернулась от его губ и спросила:
– И ты все расскажешь мне про себя?
– Конечно же, расскажу… Да ты и так все знаешь… Я же писал…
– Все врал, как про метр восемьдесят?
– Дались тебе эти метры, – улыбнулся он. – Ну… приврал чуть-чуть… Моя сестра, например, не признает мужчин ниже ста восьмидесяти, вот я и написал сдуру… Чтобы, значит, привлечь…
– Сереж! А почему ты вообще вдруг написал в газету? Неужели так… живьем… не мог никого найти? Мужчинам ведь это проще…
– Оль… Давай потом… К чему все эти разговоры сейчас, когда мне одного только хочется…
– Чего?
– Разве ты не знаешь?
Она знала. Она расстегнула две пуговки его рубашки и приникла губами к его груди. В этот момент оборвались ручки пакета, который Ольга повесила на ручку двери. По полу раскатились помидоры и прочая снедь. Николаев не хотел выпускать ее из объятий, но Ольга завопила:
– Сережа! Там же индейка на завтра! Она разморозится, а еще рано! И дрожжи! Они потекут! Ты любишь пироги?! Я такие пироги умею печь! Ты не представляешь! Валька… ну эта, соседка… Она сто раз пыталась по моему рецепту, и ничего не получается! Представляешь?!
Они собирали продукты, смеялись, целовались, раздавили два дорогущих помидора, и в конце концов, Николаев сказал:
– Оль, я бесчувственный эгоист! Ты ведь с работы! Есть, наверно, хочешь!
– Ну… вообще-то… да… – согласилась она.
– Значит, так: умывайся, отдыхай, а я сейчас все разогрею. Там еще вчерашняя картошка осталась, а если эти помидоры… ну… которые мы слегка подпортили… вымыть… и добавить… Тебе понравится.
Счастливая Ольга, засунув в морозильник индейку и дрожжи, прошла в ванную. Стоя под душем, она уже не плакала, как вчера. Она улыбалась, предвкушая, как трепетные пальцы Николаева пробегут по ее телу и ей станет гораздо жарче, чем от горячих струй воды. Нет… она не хочет сейчас картошки с помидорами… Она хочет только Сергея… Она так долго его ждала…
Ольга вышла из ванной с таким затуманившимся взором, что Николаев все понял без слов. Он бросил на стол нож, который держал в руках, выключил газ и взял Ольгу на руки. Она обняла Сергея за шею и прильнула к его губам.
– Пахнешь картошкой с помидорами… – прошептала она после длительного поцелуя.
– А ты – цветами… и Олечкой… моей Олечкой…
– Это гель для душа такой… ромашковый…
Они смогли поужинать только часа через два, когда уже оба одурели от поцелуев и объятий.
– Сереж, а ничего, что я не очень стройная? – спросила Ольга, отодвинув от себя тарелку. Она точно знала, что это ничего, что Сергею все в ней понравилась, но хотелось слышать это еще и еще.
Николаев плюхнулся перед ней на пол на колени, спустил с ее плеч халатик и, любуясь ею, сказал:
– Ты красавица… ты самая красивая женщина на свете… Ну-ка, встань…
Она, слегка смущаясь, встала. Халатик упал к ногам. Сергей сидел на полу и с восхищением смотрел на нее снизу вверх. Потом встал и опять обнял ее. Ольга спустила и с его плеч расстегнутую рубашку и тут же испуганно вскрикнула:
– Что это?!
Она впервые видела его обнаженный торс на свету. На предплечье синела небольшая татуировка: внутри несколько кривоватого тонкого круга находилось что-то вроде волны.
Сергей улыбнулся:
– Это… так… Ерунда… Детство… Мне было лет четырнадцать, когда один парень выколол это чертежной тушью…
– Это было в детском лагере… ты тогда еще после этого долго болел… – с трудом ворочая языком, проговорила Ольга, пытаясь натянуть халат и никак не попадая правой рукой в рукав.
– Да-а-а… – удивленно протянул Николаев. – Температура тогда… поднялась под сорок… Какая-то инфекция попала… Прямо из лагеря в больницу отвезли…
Ольга наконец запахнула на груди халат и сказала:
– Сережа… Я Ольга М-Морозова… Дьякова – это по м-мужу… бывшему… Я поленилась после развода снова все документы менять…
– Не может быть… – прошептал Николаев. – Не может… Хотя… ведь ты… Ты же похожа! Оля! Неужели… Ну да… Те же глаза… А я все думаю, почему у меня такое впечатление, будто я любил тебя всю жизнь… А ты, когда писала, ты…
Он не договорил, но Ольга поняла, что он имеет в виду, и ответила:
– Нет. Я даже не подумала, что ты – это он… в смысле ты… Ведь Сергеев Николаевых в России очень много. Я после тебя была знакома чуть ли не с четырьмя… Во всяком случае, троих помню хорошо… Я не могла даже подумать…
– И что теперь? – с ужасом спросил он.
– Н-не знаю… – Ольга тяжело опустилась на табуретку, судорожно сжимая у горла полы халата.
– То есть ты теперь, конечно, не захочешь меня знать? Тогда ты меня здорово ненавидела…
…Ольге было около четырнадцати лет, когда мать последний раз взяла ей путевку в пионерский лагерь на Финском заливе. Лагерь в поселке Ушково назывался «Звездочка». Он был почти точной копией того, который так талантливо снял Элем Климов в своей комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». От ворот лагеря прямо к заливу вела асфальтированная дорожка, уставленная гипсовыми фигурками пионеров и пионерок с барабанами и горнами в руках, а также с раскрытыми книжками, моделями самолетов, с кроликами, с овощами и фруктами. Гипсовые пионеры чередовались с врытыми в землю белыми стендами, на которых краснели надписи типа: «Пионер – всем ребятам пример!» и «Пионер хорошо учится и помогает старшим!». Дачи были деревянными, барачного типа. А отряды несмешанные: девочки отдельно, мальчики отдельно. Конечно, мальчики и девочки встречались на всевозможных лагерных мероприятиях, но жили в разных дачах.
Ольга любила ездить в «Звездочку», и ей было жаль, что эта смена в ее жизни последняя, поскольку из пионерского возраста она уже выросла. В следующем учебном году собиралась, как и все, вступать в комсомол, а у комсомола свои лагеря – палаточные, трудовые.
В то лето она была в самом старшем, втором, девчачьем отряде. Первый отряд объединял старших мальчиков. Это сейчас Ольга несколько располнела, а тогда была очень тоненькой, с шапкой непослушных волнистых волос и яркими сочными губами. В нее были влюблены чуть ли не все мальчики первого отряда. Она имела возможность выбрать и выбрала самого лучшего – Марата Артеменко. Во-первых, за редкое имя, которое он получил от матери – особы каких-то восточных кровей. Во-вторых, за бездонные карие глаза. В-третьих, за то, что был он на первых ролях в лагере, а в своем отряде – председателем совета. В-четвертых, за то, что все девчонки старших отрядов были в него влюблены. В общем, причин влюбиться именно в Артеменко было предостаточно.
Ольга с Маратом танцевали вместе на всех дискотеках, которые тогда так и назывались – «танцы», ходили за ручку на залив, писали друг другу записки и даже однажды неумело поцеловались, спрятавшись под ветвями одуряюще пахнувшего шиповника, которые казались похожими на шатер. Они, возможно, поцеловались бы еще не раз и научились бы это делать как следует, если бы не Сережа Николаев, который был в одном отряде с Артеменко. Он застукал Ольгу с Маратом за шиповником, потому что следил. Сережа тоже был влюблен в Ольгу, тоже писал ей всяческие записочки с предложениями дружбы, когда они играли в почту, но, конечно, он не мог сравниться с Артеменко. Сережа был обыкновенным сероглазым шатеном, который по лагерной табели о рангах не смог дослужиться даже до командира звена. Был каким-то спортивным сектором. Спортивному ли сектору тягаться с председателем совета отряда!
– Еще раз дотронешься до нее – убью, – угрюмо сообщил Марату Николаев, выйдя к ним с Ольгой из-за кустов, за которыми они только что поцеловались.
– Да что ты сделаешь? – небрежно поведя плечом, ответил ему Артеменко.
– Увидишь.
Марат звонко поцеловал Ольгу в щеку и с вызовом спросил:
– Ну?
Дальше была драка, в которой Артеменко потерпел позорное поражение и даже запросил пощады. Все-таки спортивный сектор – это вам не фунт изюма! Ольга с трудом досмотрела побоище до конца и даже удержалась от визга, потому что очень надеялась на победу Марата. Когда Артеменко проиграл, она заплакала от унижения. Ее герой должен был победить, а он… Оставив витязей на поле боя, она сбежала на берег Финского залива, где и прорыдала вплоть до ужина. После ужина были танцы, на которые Марат не явился по причине фингалов под глазом и под челюстью, которые он безуспешно прикрывал растопыренной ладонью в столовой. Ольга пришла в танцевальный павильон с сизым носом и тоской во взгляде. Победитель с длинной царапиной поперек щеки попытался пригласить ее на танец. Она, глядя ему в глаза, четко и громко, чтобы слышало как можно больше народу, сказала:
– Я тебя ненавижу!
Она и пришла на танцы, чтобы именно это и заявить Николаеву во всеуслышание. Он не только разбил лицо Марату, он испортил красивую сказку первой Ольгиной любви.
– А я тебя люблю, – так же громко сказал ничуть не смутившийся Сергей, – и ты скоро удостоверишься, что твой Артеменко – всего лишь мыльный пузырь!
Ольга не хотела больше ничего знать и из танцевального павильона побежала к даче, опять размазывая по щекам слезы. У входа ее перехватил Артеменко. Он потянул ее за руку в глубь лагеря. За двухэтажным зданием столовой, за баками с отходами он наконец остановился и, задыхаясь от быстрого бега и стыда, спросил:
– Я тебе теперь не нравлюсь, да?
– Не знаю! – выкрикнула Ольга.
– А если бы он… Николаев… запросил пощады, то я нравился бы тебе, нравился бы?!
– Не знаю, не знаю, не знаю! – истерично повторяла она.
– Значит, вы… любите только тех, кто может кулаками, да?!
– Кто это «мы»?
– Вы – девчонки! Да твой Николаев только руками и может махать! На большее у него мозгов не хватает!
– Он не мой! Не мой! Не мой! – кричала Ольга.
– Все равно! Из-за него все! – не менее громко отзывался Марат.
– Ничего не из-за него!
– А из-за кого же ты убежала? Из-за чего не хочешь на меня смотреть?!
– Я же смотрю…
– Оль! А хочешь, я завтра вызову Серегу… ну… на дуэль! С секундантами! – предложил он. – И ты увидишь, что… Я сегодня просто не был готов! Он неожиданно, понимаешь?!
Ольга, которая видела всю драку с самого начала и до конца, понимала другое: Николаев оказался более ловким и сильным. Победить его Артеменко ни при каких обстоятельствах не удастся, только позора прибавится. Да еще и при секундантах!
– Я не хочу этого, Марат. Не надо… – отказалась она.
– А что же надо?
– Не знаю… ничего…
– Ну а ты… Ты больше со мной не будешь… да? Все кончено?
Ольга смотрела в его почти черные в августовских сумерках глаза и не знала, что сказать. С одной стороны, Артеменко ей все еще нравился: вон он какой красивый, даже с синяками. С другой стороны, он так позорно клянчил у Николаева, чтобы тот его отпустил… Никто, правда, кроме Ольги, этого не видел… Ну… подрались… а кто кого победил – никому знать не обязательно. Хотя, конечно, синяки говорят сами за себя. Их не скроешь. А Николаев, подлец, пришел на танцы со своей царапиной, как с боевой медалью или даже с орденом!
Ольга искренне надеялась снова полюбить Марата. Сергей Николаев тоже не собирался отступать. Он объявил тотальную войну председателю совета отряда, красавчику и любимцу лагерных девчонок Артеменко. Сначала он совершенно неожиданно выиграл у него в соревнованиях по настольному теннису, где, казалось бы, Марат был непобедим. Потом команда Артеменко с разгромным счетом продулась команде Николаева в баскетбол. Любовь к Ольге и ненависть к Артеменко сделали в то лето Сергея Николаева супергероем. Он лучше всех плавал, забивал бесконечные голы в футбольных матчах и сумел быстрее всех развести костер в соревнованиях, проведенных в двухдневном походе. Лица лагерных девочек постепенно отворачивались от Артеменко и поворачивались к Николаеву.
– Артеменко – просто красавчик, и все, а Николаев – настоящий мужчина, – судачили между собой девчонки и напропалую строили ему глазки.
Ольга продолжала его ненавидеть. Ей так хотелось, чтобы Марат хоть в чем-нибудь обставил Сергея, и тогда она выкрикнула бы ему в лицо что-то вроде: «Ну что, съел?!» Такого случая ей так и не представилось. Более того, во время военно-спортивной игры, надеясь победить Николаева, Артеменко с отчаянья пошел на подлог результатов, с чем и был пойман. Такого позора Марат вынести не смог и упросил родителей, чтобы его забрали из лагеря раньше окончания смены.
– Я же говорил тебе, что он мыльный пузырь, и все, – после отъезда Артеменко сказал Ольге Николаев.
– Ну и что?! – крикнула она ему в ответ. – Чего ты добился?! Думаешь, я полюблю тебя за то, что ты человека унизил? Не дождешься!
– Марат сам себя унизил. Никто его не заставлял приписывать себе очки! – справедливо заметил Сергей.
– Ты же понимаешь, что он это сделал ради меня!
– Я ради тебя ничего себе не приписывал, хотя готов многое сделать, только чтобы ты…
– Да что ты можешь?! – перебила его она. – Только над людьми издеваться… которые слабее тебя! Думаешь, это подвиг, да? Подвиг?
– Пошли! – с решительным лицом оборвал ее Николаев.
– Куда?
– Ты увидишь, на что я способен!
– Ну! Давай посмотрим!
Они вылезли из щели в ограде лагеря и прошли к Черной речке, где у «Звездочки» была своя купальня. Николаев сбросил одежду и пошел к реке. Он обошел купальню и с высокого валуна прыгнул в воду в самом широком месте реки. Он переплыл Черную речку четыре раза подряд и вылез на берег синий и задыхающийся.
– Я море бы переплыл ради тебя, – сказал он ей, ловя ртом воздух.
– Дурак, – ответила она, хотя некоторое уважение к нему у нее все-таки появилось. – Кому это нужно?
– Мне.
– Дурак, – еще раз сказала она и ушла, оставив все еще тяжело дышащего Сергея на берегу Черной речки.
И тогда Николаев упросил парня из музкоманды по кличке Крот сделать на его руке наколку: небольшой круг – букву О, что означало – Ольга, и волну внутри, то есть М – Морозова. Трубач Крот делал Сергею татуировку в антисанитарных условиях палатки, в которых жила в «Звездочке» музкоманда. Несколько дней Николаев ходил по жаре в рубашке с длинными рукавами и температурой под сорок градусов, пока не свалился в обморок прямо на киносеансе. Когда «Скорая помощь» увозила его в больницу, он передал Ольге записку, где было написано: «Я буду любить тебя всю жизнь». Она порвала эту записку в мелкие клочья, выбросила их в дырку деревянного туалета за дачей, а Сергея Николаева выбросила из своей памяти. Она, разумеется, не вспомнила смертельно влюбленного в нее четырнадцатилетнего мальчишку, когда писала на своих конвертах «Николаеву Сергею»…
– Надеюсь, ты не станешь утверждать, что любил меня всю жизнь, как обещал в своей записке? – спросила Ольга.
– Не стану, – отозвался Сергей, – хотя помнил очень долго.
– Пока рука не зажила?
– Гораздо дольше. Потом, конечно, все как-то улеглось, сгладилось и… что там говорить… подзабылось… Я здорово изменился с тех пор?
Ольга настороженно оглядела его. Изменился, да… Но узнать все-таки можно… Глаза все те же: серые и упрямые… Вот так Финист Ясный Сокол… Спортивный сектор… Неудачник в поношенных джинсах… Впрочем, ей ли это говорить, неудачнице с расплывшимся телом. Она вздохнула и ответила:
– Изменился, конечно. В детстве ты не присваивал себе чужих достижений.
– Это ты опять про метр восемьдесят? – усмехнулся он.
– Да. Мировоззрение поменял?
– С тех пор многое изменилось, – печально улыбнулся Николаев, – но ведь и ты, Оля, в четырнадцать лет, когда за тобой бегали все мальчишки, вряд ли могла предположить, что когда-нибудь будешь искать знакомство по брачному объявлению.
– Это запрещенный прием, Сергей! – рассердилась Ольга.
– Но ведь и ты меня не жалеешь…
– Ты же мужчина!
– Думаешь, мужчинам не больно?!
Ольга уронила голову на руки и расплакалась. Николаев подсел к столу рядом с ней и опять погладил по волосам.
– Оль, ну что изменилось-то? Давай считать, что мы только-только познакомились. По сути дела ведь так оно и есть! Мы и в лагере-то говорили с тобой от силы раза три.
– Вот именно, – всхлипнула Ольга. – Мы совсем не знаем друг друга.
– Кто мешает узнать ближе?
Ольга вытерла слезы, посмотрела Николаеву в глаза и горько сказала:
– Знаешь, Сергей, ты, четырнадцатилетний, здорово испортил мне жизнь. Мне… потом, когда молодые люди хотели меня поцеловать, всегда казалось, что вот-вот из-за угла выскочит Николаев и все испортит.
– Но я же не выскакивал!
– Дело не только в этом! Я ни в одного своего избранника никак не могла поверить до конца. Мне все время казалось, что каждый из них на самом деле вовсе не такой, каким мне представляется. Словом, я всегда помнила, как опозорился Марат… Я стала подозрительной… Мне кажется, что и мимо собственного счастья прошла потому, что напрасно заподозрила одного человека в нечестности… А он назло мне женился на другой и уехал… в другой город…
– Зря ты вешаешь на меня всех собак, – бросил ей Николаев, встал с табуретки и нервно прошелся по кухне.
– Возможно, – согласилась Ольга. – Но ты в моей памяти – сугубо отрицательный персонаж…
Николаев опять подсел к ней за стол и сказал:
– Оля! Детство прошло! Юность прошла! Все изменилось. Я изменился. Ты изменилась. Нас, судя по всему, обоих здорово побила жизнь. Мы можем начать все сначала. Разве тебе плохо было со мной?! Ты же вернулась сегодня с работы счастливой! Я видел!
Ольга еще раз вгляделась в Николаева. Да, ей было с ним хорошо. Он нежен и чувственен в той самой мере, в какой ей это и было необходимо. Ее сексуальная жизнь с мужем была дисгармоничной, отчего они, по большому счету, и развелись. Сергей ей подходил. Он ей всем подходил. Ей понравилось его сильное, тренированное тело, низкий хрипловатый голос и даже лицо, немного аскетичное, но по-своему привлекательное. Серые глаза, пожалуй, даже можно было назвать красивыми.
– Расскажи мне о себе, Сергей, – попросила она.
– Отчитаться, значит, за прожитые годы, – усмехнулся он. – Ну… хорошо. Сам я из Выборга. Армию отслужил под Мурманском. Оттуда как-то поехали с друзьями на побывку в Петрозаводск, там познакомились с девушками. После армии приехали туда, женились, ну и остались там… Заочно закончил питерский Политех… Инженер-электронщик… Сейчас в отпуске… Что еще?
– А семья… Может быть, дети… – ответила Ольга.
– Да… У меня двое детей. С женой не живем уже… в общем, давно. Несколько раз пытался устроить свою личную жизнь, но… как-то все неудачно…
– А газета… Почему написал в газету?
– Сам не знаю… С тоски… Как-то все из рук валилось… А в отделе у нас… ну… в НИИ, где я работаю, одна женщина вышла замуж по брачному объявлению. Очень удачно… Всем рекомендовала, холостым, – форму такого газетного объявления навязала, адрес дала, куда посылать. Вот так оно и получилось.
Они помолчали.
– Теперь ты хочешь узнать про меня? – спросила Ольга.
– Нет! – очень торопливо отозвался Сергей. – Нет! Только потом, если…
– Если что?
– Если что-нибудь у нас получится…
– Может быть, пока все-таки выпьем чаю?
– Давай выпьем.
Они пили чай и по-прежнему молчали. Потом Ольга спросила:
– А почему ты так странно приехал? Без предупреждения. Неужели именно сюрпризом? Тот Сергей Николаев, из пионерского лагеря, никогда этого не сделал бы. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься… Почему так приехал… трудно сказать, Оля. Про сюрприз – это я, конечно, сказал сдуру… от испуга… А вообще… просто все так… совпало. Мне очень хотелось с тобой… ну, с той, с которой переписывался… познакомиться по-настоящему, а тут неожиданно пришлось пойти в отпуск. И Новый год на носу… В общем-то, смешно, конечно… – Он бросил на нее быстрый взгляд и продолжил: – Как там в стишке: «Говорят, под Новый год, что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается»… Вот что-то мне и взбрендило, дураку…
– Поцелуй меня, Сережа, – тихо попросила Ольга.
Николаев застыл, не поворачивая к ней головы. Ольга встала с табуретки и обняла его за шею. Какое-то время он еще сидел, не в силах пошевелиться, потом поднялся и опять произнес свое: «О-о-оля-а-а…», от чего у нее уже несколько раз кружилась голова.
Утром тридцать первого декабря можно было никуда не торопиться. И Ольга с Сергеем не торопились.
– Скажи, что ты наконец простила меня за Марата и… прочее… – попросил Николаев, целуя ее плечи.
– Не скажу… Я не знаю… – ответила она, обняла его за шею, притянула к себе и зашептала в ухо: – Сережа-а-а… Все, что случилось с нами, так странно… У меня все переворачивается внутри, когда я думаю о том, что ты – тот самый мальчик, который холодным августовским вечером несколько раз переплыл Черную речку только ради того, чтобы мне понравиться… А потом чуть не отправился на тот свет из-за этой идиотской татуировки… – Она провела пальцем по кривой синей окружности на его предплечье. – Неужели это все нужно было для того, чтобы мы потом вот так неожиданно встретились?
– Может, это судьба? Меня тоже прямо трясет от того, что ты – та самая Оля Морозова, ради которой я в четырнадцать лет в самом деле готов был на любые испытания и смертные муки.
– А сейчас… на что ты готов сейчас? – спросила Ольга.
– А чего бы ты хотела?
– Люби меня, Сереженька, так же по-сумасшедшему, как в детстве.
– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь переплыл в декабре?
– Не обязательно…
Николаев понял… И отбросил в сторону одеяло…
Потом они завтракали, неотрывно глядя в глаза друг другу, потом запойно целовались на кухне, потом Николаев взялся установить елку, а Ольга занялась продуктами. Ей хотелось показать Сергею все свои кулинарные способности. Когда она укладывала в кастрюльку овощи для варки, Николаев зашел на кухню и обнял ее, стоящую у плиты, за талию. Ольга тут же развернулась и приникла к нему всем телом.
– Скажи мне что-нибудь хорошее, Оля, – попросил он.
– «Говорят, под Новый год, что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается…» – тихо проговорила она.
– Мне кажется, я… люблю тебя, – сказал он.
Испуганная Ольга закрыла ему рот ладонью:
– Не торопись, Сережа…
– Я не тороплюсь. Мы целый год переписывались. Ты мне очень нравилась… по письмам… как человек… Я давно хотел написать тебе эти слова в письме, но понимал, что при встрече вживую может что-нибудь не получиться… И я сразу готов был уехать, когда… Но ведь получилось, Оля! Все получилось! В той записке, которую я написал тебе в детстве, были пророческие слова. Тебе так не кажется?
Ей именно так и казалось, но она боялась в этом признаться. Она боялась неосторожным, преждевременным словом разрушить то, что в преддверии самого сказочного из всех праздников рождалось сейчас на ее кухне. Неужели это и в самом деле любовь? А он уже опять целовал ее так, что кружилась голова, называл самыми нежными словами. И Ольга отпустила себя на волю. Он ведь тоже нравился ей по письмам. Она мечтала встретиться с ним и заглянуть в глаза. И вот его серые глаза перед ней… Вот его губы… И весь он с ней, для нее…
– Сереженька… милый… – откликнулась она. – Я… твоя… твоя… я даже не знала, что такое возможно… со мной… с тобой… – И она ответно обнимала и целовала куда придется человека, которого еще позавчера ненавидела за то, что он не уступил ей место в автобусе.
А потом в его кармане зазвонил мобильник. Николаев нехотя оторвался от Ольги и сказал в трубку:
– Да, конечно, как договорились. – Потом взглянул на кухонные настенные часы и спросил: – Где-то через час, в крайнем случае, через полтора… устроит? – и спустя несколько секунд добавил: – Все понял. Буду.
Он сунул телефон обратно в задний карман джинсов, а она помертвелыми губами спросила:
– Куда?
– Не пугайся, – улыбнулся он. – Я привез одному человеку документы из нашего НИИ. Заодно, раз уж направлялся в Питер. Мы договорились заранее. Я сейчас встречусь с ним, передам бумаги и вернусь, и мы будем праздновать с тобой НАШ Новый год… НАШУ новую жизнь!
И он опять поцеловал ее очень нежно. Потом еще раз уже на пороге. Ей почему-то страшно было отпускать Сергея, но она понимала, что не сможет всю оставшуюся жизнь держать его подле себя. Всю оставшуюся жизнь… Она уже верила, что оставшуюся жизнь они проживут вместе. Она любит его, неожиданно свалившегося как снег на голову Сергея Николаева…
Ольга долго копошилась на кухне: отваривала овощи, яйца, разделывала индейку и селедку, замешивала тесто для тарталеток, в которых очень красиво будут смотреться салаты. Сегодня она должна превзойти самое себя, потому что все ее старания будут для него, для Сергея… Сережи… Сереженьки… Ольга бросила взгляд на часы и похолодела. Уже четвертый час! Надо же! Она не заметила, как пролетело время. Даже есть не захотела, потому что уже напробовалась всякой всячины. Во сколько же ушел Сергей? Она время не засекла, но не было еще и двенадцати. Конечно… потому что после его ухода она слушала по радио конец передачи «Медицинские советы», которая обычно заканчивается в четверть первого. Значит, если предположить, что Сергей ушел в 11.30, то… следует прибавить полтора часа, как он предполагал по максимуму, в одну сторону, полтора – в другую, ну и… час на передачу документов и всяческие разговоры… Итого получается… получается, что вернуться он должен не раньше половины четвертого… А сейчас? А сейчас еще 15.20. Фу-у-у… У Ольги отлегло от сердца. Она бросилась к холодильнику. У нее там был вчерашний куриный бульон. Пожалуй, надо разогреть, а то Сергей вернется голодным.
Ольга разогрела бульон, отварила для него вермишели, доделала селедку под шубой и положила в маринад под груз кусочки рыбы. Сергея так и не было. Его не было и в 16.20, и в 17.20. Ольга прошла в комнату. Спортивная сумка Николаева стояла у стены, куда он ее поставил вечером самого первого дня. Значит, придет. Надо ждать. И почему она не спросила у него номер мобильника?
К семи часам вечера у Ольги все было готово: и тушеная индейка, и селедка под шубой, и рыба в маринаде, и разнообразные салаты, и даже пироги, для которых она умела делать быстрое дрожжевое тесто. Ровно в 20.00 у нее затряслись руки, в 20.15 – подбородок, а в 20.20 раздался долгожданный звонок в дверь. Ольга, с облегчением вздохнув, подлетела к двери. На пороге стояла высокая красивая девушка лет двадцати.
