Текст книги "Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский"

Автор книги: Светлана Богина

Соавторы: Татьяна Кириченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Из осужденных по процессу "193-х" первыми на Кару прибыли "чайковцы" С. С. Синегуб и Н. А. Чарушин и др. С 1879 г. количество политических заключенных значительно возросло. После прибытия партии "централистов" в составе 28 человек всего политических на Каре стало более 100.

Золотые промыслы на Каре были личной собственностью императора. Работа каторжан состояла в том, чтобы снимать с золотоносного песка верхний слой земли. С весны 1882 г. к приезду Войноральского и его товарищей политкаторжанам было запрещено участвовать в работах на промыслах в рудниках, хотя они и были приговорены к этим работам решением суда. Все усилия и протесты каторжан ни к чему не привели. Это было сделано не случайно: самый тяжелый труд, даже в рудниках, значительно легче переносится человеком, чем неподвижное существование в четырех стенах тюрьмы. Физическая работа на промыслах – это не только полезная нагрузка для человека, но и занятие, дающее возможность находиться на открытом воздухе. Труд вносил разнообразие в жизнь политкаторжан, помогал легче переносить томительно тянувшиеся дни заключения.

Запрещение работать в рудниках частично компенсировалось возможностью работы в помещении мастерских, расположенных за оградой. Туда водили желающих заниматься физическим трудом под конвоем.

Политкаторжан содержали по 25 человек в камере. Кроме них, на Каре были женщины, которые последовали на каторгу за своими мужьями и сыновьями. Они проживали на вольном поселении.

В то время как приехала партия с Войноральским, политкаторжане в тюрьме делились на две группы. Одни были заняты подкопом из помещения тюрьмы за тюремную ограду. Все члены этой группы были всецело захвачены идеей побега, мечтая продолжать борьбу с самодержавием. Другие не участвовали в подкопе, так как заканчивался их срок каторги и можно было надеяться на скорый выход на поселение. А там по сравнению с тюрьмой были большие возможности для реализации своих планов. До марта 1882 г. подкоп был сделан только до половины. На пути беглецов встретились большие препятствия: на глубине 1,5 сажен оказался вечно замерзший слой земли. Работать приходилось лишь по ночам, лежа на животе. За час работы удавалось углубиться только на полвершка.

В результате ложного утверждения смотрителя тюрьмы о том, что начальство будто бы узнало о подкопе, среди двух групп в тюрьме сложились напряженные отношения недоверия. Несколько человек поверили провокации о том, что выдал товарищей нечаевец П. Успенский (приговоренный по нечаевскому делу на 16 лет каторги), когда выходил из тюрьмы для свидания с женой. Несмотря на то что большая часть политкаторжан не верила в предательство Успенского, считая его недоказанным, три человека, поверившие этой провокации, в тайне от всех задумали убить Успенского и осуществили свое решение. После этого происшествия отношения недоверия между группами стали перерастать во вражду.

Войноральский и его товарищи решили приложить все силы, чтобы нормализовать обстановку. В результате работы выборных товарищей была установлена невиновность Успенского. Отчужденность между группами стала проходить, и начали устанавливаться нормальные отношения.

Когда стало окончательно ясно, что с подкопом под здание тюрьмы ничего не выйдет из-за мерзлого грунта, у Мышкина возникла замечательная по своей простоте идея...

– Друзья, вы знаете, какое тяжелое время переживает Россия, какие потери несут революционеры, а мы тут сидим без дела, – как-то в один из апрельских вечеров сказал Войноральский. Мышкин поднял руку:

– Есть идея, кажется, реально осуществимая.

– Рассказывай! С нетерпением слушаем! – заговорили все.

– Вы знаете, что наши мастерские, расположенные за тюремной оградой, ночью тщательно не охраняются, так как работы там, естественно, идут только днем. Проверка утром и вечером ведется по счету, а не поименно. Если удастся в мастерских остаться на ночь хотя бы двоим, для чего можно запутать караульных при помощи частых входов и выходов из мастерской, есть надежда незаметно для охраны выбраться на волю через пропиленное отверстие в потолке.

Войноральский сказал: "Я думаю, что долго обсуждать и обосновывать эту идею нет смысла. Ее преимущество перед подкопом очевидно, и я предлагаю сразу обсудить план ее реализации. Допустим, нам удалось во время дневных работ создать такой шум в мастерской, что караульные не услышат, как будет пропиливаться отверстие в потолке. Допустим, удалось запутать караульных и оставить на ночь в мастерской двух товарищей и им удалось благополучно выбраться на волю. Надо подумать еще о других важных вещах: во-первых, как замаскировать отсутствие товарищей в камерах при утренней и вечерней проверках; во-вторых, как обеспечить удачный путь через тайгу и безопасность при встречах с местным населением, чтобы оно не сообщило властям о беглых каторжниках, и самим не попасться властям на глаза.

– Что касается пропилки отверстия, это я беру на себя,– заявил Рогачев. – Это нетрудно, так как в мастерской нет крыши, а лишь потолок, засыпанный землей на 1,5 вершка. А чтобы было неслышно пилы в мастерской, можно наладить такой концерт, что чертям станет тошно и у них лопнут барабанные перепонки.

Кто-то высказал блестящее предложение – перенести товарищей в мастерскую в ящиках кроватей, предназначенных для хранения имущества. Показать, что кровати нуждаются в ремонте, было нетрудно. Чтобы скрыть отсутствие товарищей, решили для маскировки на кровати положить чучела.

– У нас ведь есть художник – Виташевский, – вспомнил Войноральский, – можно делать чучела под его руководством. Но надо быть все время начеку, чтобы не вызывать подозрений и дать возможность беглецам преодолеть огромное расстояние до морского побережья и сесть на пароход.

– А как быть с паспортами? – раздались голоса.

– Ну в этом деле у нас есть великий мастер – Порфирий Иванович, –засмеялся Мышкин.

– Может пригодиться в целях конспирации и не один паспорт. Надо иметь на случай запасной, – подчеркнул Войноральский.

Идея Мышкина была воспринята с восторгом всеми желающими участвовать в побеге. Наступил май. Сборы в дорогу шли полным ходом, собирались теплые вещи, деньги. Особое удовольствие доставляло изготовление чучел: Ковалик в качестве искусного столяра работал стамеской, а Виташевский как художник давал ему указания. Чтобы придать манекену правдоподобную форму, кого-нибудь заставляли ложиться в кровать и по его очертанию строили фигуру. Был предусмотрен вариант спящего каторжанина, закутавшегося с головой, но не снявшего сапоги, которые торчат из-под арестантского халата. Михаил Попов соорудил также чучело шахматиста. Когда Войноральский увидел его, то несколько минут смеялся, не в силах остановиться. Чучело было посажено в углу камеры за стол с шахматной доской спиной к двери. Оно было одето в халат, а на голове шапка с опущенными наушниками. Против него лицом к двери сидел живой шахматист. А рядом с ними два товарища делали вид, что увлеченно следят за игрой.

А в это время Дмитрий Рогачев с друзьями делал лаз в потолке мастерской. Стоял невообразимый шум. Громыхали станки, работники пилили, рубили, строгали, кузнецы работали, не жалея сил. Когда отверстие было проделано, то выпиленный четырехугольник опять поставили на место. Наконец все было готово к побегу. Было решено, что первыми выйдут на волю Мышкин с Хрущевым. Чтобы беспристрастно решить, кто будет следующим, Войноральский предложил кинуть жребий. Рогачев раздал всем полоски бумаги, на каждой надо было написать фамилии двух человек, чтобы было учтено, кто с кем в паре кочет бежать. Кандидатуры были намечены. Осталось проститься. Кто-то положил в карман Мышкина маленький томик Некрасова. Войноральский крепко обнял друзей. Затем Мышкина уложили в ящик кровати, а Рогачев с Коваликом понесли кровать в мастерскую. Рогачев со своей богатырской силой легко справлялся с тяжестью, а Ковалику стоило труда делать вид, что он тащит пустую кровать. В мастерскую вошли несколько человек, в том числе и Хрущев. Затем, чтобы запутать караульных, много раз выходили из мастерской и входили в нее. В конце концов караульные попались на эту удочку и не заметили, как Мишкин и Хрущев остались в мастерской. Загремел железный болт, щелкнула пружина замка. Изредка доносился звук шагов часового. Начало темнеть. Тюремщики, громко разговаривая, стали удаляться во двор. Загромыхала цепь калитки, и скоро наступила полная тишина.

– Надзиратели ушли домой, пора, – сказал Мышкин и стал вынимать пропиленный в потолке четырехугольник. Высунул голову и огляделся: часовой шагал вдалеке, удаляясь от мастерской. Его путь шел вдоль тюремной стены на 30 саженей. Выждав некоторое время, Мышкин и Хрущев благополучно спрыгнули на землю и углубились в тайгу. Когда они взобрались на вершину сопки и огляделись, то увидели вдали тюрьму. Она производила впечатление громадной могилы, под сводами которой томились дорогие товарищи. Беглецы стали пробираться по тайге к реке Шилке, протекавшей в 16 верстах от тюрьмы. Дойдя до реки, они пошли вниз по течению. В одном из ближайших казачьих поселков они купили лодку, сказав: "Мы безработные, пробираемся на прииски на заработки". От них потребовали предъявить паспорта, которые атаман некоторое время пристально разглядывал, как бы запоминая фамилии.

На лодке они доплыли до Благовещенска, где пересели на пароход и добрались до Владивостока, преодолев более 3 тыс. верст. Здесь снова им пришлось предъявить свои документы. И Мышкин пожалел, что не захватили запасные паспорта, они помогли бы сбить с толку погоню, если казачий атаман при розыске назовет их фамилии.

А в это время в тюрьме выжидали срок, чтобы дать возможность Мышкину и Хрущеву уйти подальше. Было решено ждать две недели, а потом устроить побег еще четверым. Но за несколько дней до истечения этого, срока стало известно, что на Кару приехал для ревизии из Петербурга начальник Главного тюремного управления Галкин-Врасский. Он в ближайшее время намерен посетить тюрьму вместе с губернатором Забайкальской области, прокурором и свитой чиновников. Возникла угроза, что при их посещении обнаружится отсутствие двух беглецов.

Войноральский собрал срочное совещание всех политкаторжан. Необходимо было выработать линию поведения при посещении высшего тюремного начальства. Было решено, не дожидаясь прихода начальства, выйти всем в коридор и вступить в разговор с Галкиным-Врасским, по возможности не допуская его в камеры. Если задержать его в коридоре не удастся, то идти в камеры за ним всей толпой, не прекращая обращаться с просьбами и за разъяснениями. Были распределены роли, кому о чем говорить, о чем спрашивать и о чем просить. Начать разговор с Галкиным-Врасским должен был Войноральский от имени всех политзаключенных и по ходу разговора предоставлять слово товарищам для дополнений и разъяснений затронутых вопросов.

Когда комиссия из высших тюремных чиновников вошла в коридор Новой Карийской тюрьмы, направляясь в ближайшую камеру, политзаключенные, находившиеся уже в коридоре, окружили ее плотным кольцом. Вперед выступил Войноральский и в очень тактичной и вежливой форме стал задавать вопросы Галкину-Врасскому, обращаясь к товарищам с просьбой об уточнении. Такое начало беседы давало широкий простор для разговоров и позволяло вступать в беседу все новым и новым лицам, утомляя внимание тюремного начальства и мешая ему направиться в камеры. Галкин-Врасский неожиданно для себя попал в положение не властного, спрашивающего администратора, а допрашиваемого лица. Он под градом обрушившихся на него вопросов терялся в объяснениях, обращаясь то к губернатору, то к прокурору. А когда не мог найти ответа на вопрос, просил своего секретаря выяснить по приезде в Петербург.

Намеченный план был успешно осуществлен. Устав от беседы с заключенными, Галкин-Врасский не пошел в камеры и только перед уходом обратился с просьбой к политкаторжанам указать ему Николая Константиновича Буха, приговоренного к 26 годам каторги, отец которого был сослуживцем Галкина-Врасского. Когда Бух вышел из толпы политкаторжан, Галкин-Врасский сказал ему:

– Ваш батюшка просил передать поклон и узнать о здоровье.

– Благодарю Вас, я здоров, – ответил Бух. На этом визит ревизора был закончен.

Но во дворе он задал смотрителю тюрьмы последний вопрос:

– Зачем тут у вас стоит трехсаженный столб?

Смотритель ответил: "Да для фонаря, чтобы освещал двор ночью". Галкина-Врасского такой ответ вполне удовлетворил, и он ушел с территории тюрьмы. В действительности же назначение столба было совершенно иное и было связано с желанием политических каторжан устроить во дворе "гигантские шаги" для физических упражнений. Комендант тюрьмы сначала разрешил, но перед приездом высшего тюремного начальства испугался и в тревоге прибежал к Войноральскому:

– Как быть со столбом?

Войноральский отвечал:

– Убирать столб уже поздно. Но если о нем спросят, то можно ответить, что столб предназначен для фонаря.

При выходе со двора тюрьмы начальник Главного тюремного управления бросил одному из чиновников свиты:

– Да у них здесь совсем не тюрьма, а Запорожская Сечь!

После отъезда комиссии удалось организовать побег еще четверых тем же способом, что и Мышкина с Хрущевым. Теперь уже на шести кроватях лежали манекены. Причем каждый день манекены перекладывали на другие кровати. Были предусмотрены меры для уничтожения всех следов в случае неудачи побега. Чтобы можно было быстро сжечь предметы, служившие для манекенов, в течение ночи топились 2–3 печи. Кроме того, в бане находился на карауле всю ночь один из товарищей и следил за тем, что делается за оградой. Баня находилась как раз напротив мастерских, но внутри ограды. У раскрытой форточки в бане было очень хорошо слышно, что делается у здания мастерских. Сообщения с баней ночью быть не могло, так как политкаторжан на ночь в корпусе запирали. Но выход был найден при помощи световой сигнализации: всю ночь в бане на окне горела свеча, которая была видна из коридора корпуса. Для наблюдения за свечой в коридоре было установлено постоянное дежурство. Было условлено, что в случае неудачи при следующем побеге из мастерских свечу в бане дежурный погасит. Наступил день, когда должна была бежать следующая пара политзаключенных. Виташевский был дежурным в коридоре, как вдруг свеча в бане погасла. Виташевский, не веря своим глазам, пригласил кого-то из товарищей удостовериться в этом и затем поднял тревогу. В следующее мгновение дежурные у топившихся печей разворошили пламя, другие быстро стаскивали к печам с кроватей манекены и рубили их топорами и бросали в огонь. Вскоре от манекенов не осталось и следа, все вещественные доказательства долго разыгрывавшегося спектакля уничтожило пламя. Неудача побега Минакова и Крыжановского связана с тем, что им не удалось действовать бесшумно, как предыдущим товарищам. Часовой заподозрил неладное. В тот момент, когда один из них спускался по углу здания, часовой смотрел в сторону мастерских и ему был виден профиль угла здания и спускавшийся по нему человек. Он открыл стрельбу и всполошил всю тюрьму. Беглецов поймали к утру. В тюрьму прибыло начальство, и началась поименная проверка. Тут же было обнаружено, кроме двоих пойманных, отсутствие еще шести человек. Галкин-Врасский и губернатор получили телеграмму о побеге, не успев доехать до Читы, и тут же вернулись, чтобы лично руководить розысками. Все взрослое население из крестьян близлежащих деревень было мобилизовано на поиски беглецов. Власти сообщали о политкаторжанах всякие нелепые слухи, чтобы восстановить против них жителей окрестных деревень. Вскоре были пойманы еще две пары. Оставались на свободе лишь Мышкин и Хрущев. Найти их удалось с помощью казачьего атамана, первым проверившего их паспорта. По разосланным фотографиям он узнал Мышкина и Хрущева и вспомнил их фамилии, под которыми они путешествовали. Во Владивосток полетела телеграмма с приказом о немедленном аресте. Не зная, что побег открылся, они решили поехать на пароходе в Одессу и оформили свои документы, по которым и были опознаны, арестованы, а затем доставлены обратно в Карийскую тюрьму.

В тюрьме начались репрессии. Беглецов заковали в кандалы, отобрали книги, теплую одежду. Чтобы как-то оправдать репрессии в отношении не участвовавших в побеге, администрация тюрьмы пошла на провокацию. Утром в камеры ворвались солдаты и стали проводить обыск, который скорее носил характер погрома: при сопротивлении заключенных в ход пускались приклады. Затем политзаключенных развезли по разным карийским тюрьмам. Здание тюрьмы обыскали самым тщательным образом, но подкопа все-таки и на этот раз не обнаружили. Он был найден значительно позже и заделан. Просторные камеры были превращены перегородками в закутки. Режим стал значительно тяжелее: заключенных запирали по камерам, не разрешали общаться, тщательно осматривали кандалы. Некоторых заковали в ручные кандалы. Резко ухудшилось питание, были запрещены прогулки, переписка и свидания с родными, не давали книг, не разрешали покупать дополнительные продукты и т. д. Кроме того, были высказаны угрозы, что применят телесное наказание плетьми.

Терпение у политкаторжан дошло до предела, и было решено объявить голодовку. 12 июля 1882 г. объявила голодовку одна группа, а через несколько дней среди голодающих уже было 60 человек. Несколько дней начальство ничего не предпринимало. Затем было заявлено, что врач будет вводить пищу насильно, на что политкаторжане заявили, что все будут решительно сопротивляться. Наконец тюремное начальство распорядилось прислать депутатов для переговоров о причинах голодовки. Выбрали Мышкина и Ковалика. Мышкин написал заявление, в котором перечислил все надругательства над заключенными и нарушение их прав. Он писал о том, что мужья лишены свиданий с женами, приехавшими к ним с разрешения высших властей; что политзаключенных держат в ужасных и непригодных для жизни человека помещениях; что развивается цинга, однако не выдают никаких противоцинготных средств и не позволяют покупать их на свой счет; что они лишены всякого физического и умственного труда и таким образом обречены на убийственное безделье, разрушающее их здоровье; что у многих уже кончились сроки каторги, а их продолжают держать в тюрьме, и о многом другом. Последнее было связано с тем, что все заключенные новой тюрьмы были отданы под суд по делу о побеге. Никакого определенного ответа от начальства получено не было. Было решено скорее покончить жизнь самоубийством, чем допустить искусственное питание. Голодовку поддержала и женская каторжная тюрьма на Нижней Каре. За это женщин перевели в другую тюрьму и объявили трехмесячное карцерное заключение: лишение прогулок, книг, переписки с родными. Тюрьма на Усть-Каре представляла собой длинный деревянный сарай, где по обеим сторонам коридора находились камеры-одиночки с маленьким окошком. Две печи были только по концам коридора. В женской тюрьме среди политкаторжан находилась Софья Александровна Лешерн фон Герцфельд. Позднее приехала Софья Андреевна Иванова, а через год к ним присоединилась Т. И. Лебедева.

Войноральский и другие товарищи, знавшие Татьяну Ивановну Лебедеву черноокой красавицей, увидели маленькую желтую худощавую старушку, еле передвигавшую ноги. Два года в подвальной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости унесли ее красоту и здоровье. Она смело заявила на суде, что сознательно и добровольно участвовала в покушении на царя.

Софья Лешерн была освобождена по процессу "193-х" благодаря своему знатному происхождению, но, освободившись, она уехала в Киев, где примкнула к Валериану Осинскому, и была арестована вместе с ним. Еще в доме предварительного заключения между ней и Мышкиным началась переписка, которая продолжалась и на Каре. В одном из писем он ей писал: "Как бы я хотел снова произнести речь, но такую, которую слышал бы весь мир, чтобы весь мир содрогнулся от тех ужасов, которые я расскажу. Ценой жизни готов я это сделать... Я показал бы им всех запытанных, замученных, сведенных с ума, я показал бы им прикованных к тачке: безумного Щедрина, Попко и Фомичева. О, как все это ужасно. Тем более ужасно для меня. Ведь они платят нечеловеческими муками за наш неудавшийся побег, за мой побег".

Женщины не прекращали голодовку до тех пор, пока не получили сигнала из мужской тюрьмы о решении закончить коллективное голодание. Здесь начальство не решалось применить насильственные меры, и голодовка на 13-й день закончилась победой заключенных. В камеры было принесено прежнее белье, возвращена теплая одежда, часть тюремной библиотеки была выдана политкаторжанам, восстановлены получасовые прогулки. Было разрешено посещение чужих камер.

Даже в условиях лишения свободы Войноральский и его товарищи не хотели и не могли сидеть без дела, не теряли надежды принести пользу родине в будущем, если доживут, и не хотели терять времени зря. Поэтому после неудачного побега с небывалой до того энергией они принялись за изучение наук и иностранных языков. Были организованы школы по разным областям знаний, а также специальные занятия для находившихся среди них нескольких рабочих, нуждающихся в элементарном образовании. Каждый из товарищей стал преподавателем в своей области.

Прошла осень, потом зима, минула весна. Комиссия, проводившая следствие по делу о побегах, закончила свою работу. Около десяти политкаторжан были отправлены летом 1883 г. в Петропавловскую крепость. Горько было Войноральскому и его товарищам прощаться с ними, особенно с Мышкиным, дружба с которым выдержала много испытаний. Из Петропавловской крепости ряд товарищей, в том числе Мышкина и Долгушина, перевели затем в самую страшную политическую тюрьму, откуда, как правило, живыми не выходили, – в Шлиссельбург.

Процесс двадцати народовольцев взволновал всех прогрессивных людей даже за границей – в Англии, Франции, Италии. На весь мир прозвучал энергичный призыв В. Гюго: "Цивилизация должна вмешаться!". Царское правительство было вынуждено заменить смертную казнь девяти осужденным на каторгу и привести в исполнение только один смертный приговор – Н. Е. Суханову как офицеру армии.

С. М. Кравчинский в книге "Россия под властью царей" писал: "Жизненные силы последующих поколений похоронены самодержавием под снегами Сибири. Это хуже чумы. Чума убивает без разбора, а деспотизм выбирает свои жертвы из цвета нации, уничтожая всех, от кого зависит ее будущее, ее слава; не политическую партию сокрушает царизм, это стомиллионный народ душит он".

ХРАБРОСТЬ ЖИЗНИ

Да, мы погибнем, но рядами

Уж новые бойцы стоят

И двинутся за рядом ряд -

Тропой, проложенною нами.

Так неизменной чередою

За поколением поколенье

Пройдет пробитию тропой

Без отдыха, без утомленья,

Пока ни сможет наконец

Поднять забитую свободу,

И с деспота забрать венец,

И возвратить ею народу.

Ф. ВОЛХОВСКОЙ

Подходил к концу срок каторги.

Осенью 1883 г. Войноральского и Ковалика разными партиями направили в Якутскую область на поселение в г. Верхоянск, называемый "полюс холода". Дмитрию Рогачеву так и не суждено было выйти живым из Карийской тюрьмы – он скончался 24 января 1884 г. от воспаления легких.

До Верхоянска Войноральскому и Ковалику надо было преодолеть расстояние свыше 3000 верст. От Якутска до Верхоянского хребта ехали на лошадях, а от хребта – на оленях в нартах: на каждую пару оленей один седок и 80–90 кг клади. Нарты соединялись по нескольку штук в "поезд". Остановки делали на станциях, отстоявших на 150 верст одна от другой. Когда Войноральский приехал в Верхоянск, он застал там Ковалика, но им не разрешили жить вместе. Начальство назначило местом жительства Войноральскому Якутский улус (волость), называемый Бустахским наслегом в 25 верстах от Верхоянска. Улус представлял собой не сплошное поселение типа поселка. Здесь каждый дом отстоял от соседнего на 2–5 верст, а в малонаселенных местах – до 50 верст.

С помощью якутов он построил себе домик-юрту. Испокон веков обходились без плотников: четыре поставленных опорных столба связывали поперечными перекладинами, настилали потолок и к перекладинам приставляли косо бревна, служившие стенами. На крышу насыпали земли, стены обмазывали глиной. Нужно было только приделать двери, а к оставленным для окон отверстиям приставить на зиму льдины. Летом льдины заменяли слюдой. Войноральский обзавелся своим небольшим хозяйством и пригласил одну бедную молодую якутку помогать ему по дому. Средствами к жизни, кроме маленького казенного пособия в 15 руб., ему служила неофициальная адвокатская практика среди якутского населения. Войноральский быстро овладел якутским языком и стал своим человеком для якутов. Они обращались к нему за помощью написать различные прошения к начальству. Затем ему пришлось заняться самой настоящей адвокатской практикой. Он даже вел дела в судебных инстанциях. На это начальство смотрело сквозь пальцы: грамотных и образованных людей, знающих якутский язык, не хватало. За свои услуги Войноральский брал деньги только с богатых, чтобы иметь средства на жизнь, а бедным помогал бесплатно. Изредка он бывал в Верхоянске, где встречался с Коваликом. Ковалик в Верхоянске купил небольшой домик и подрабатывал себе на жизнь кладкой печей и столярным делом – взял подряд на устройство кроватей для больницы. Он купил лошадь и решил помочь Войноральскому устроить в улусе небольшое производство –мыловарение. Вскоре у Ковалика сложилась и личная жизнь: он женился на приезжей русской акушерке. Девушек и молодых свободных русских женщин почти не встречалось в этом крае. Жена Войноральского с дочерью не поехали к ному, так как жили на средства родственников, враждебно настроенных к революционерам. И Войноральский женился на молодой якутке, помогавшей ему вести хозяйство. Это была девушка приятной внешности и хорошего характера. Тяжелые испытания наложили отпечаток и на внешность Войноральского, и на здоровье. Но энергия его по-прежнему кипела, и он всеми силами старался, чтобы даже здесь, в глуши, приносить наибольшую пользу людям. Он вспоминал свой разговор с Сергеем Кравчинским об административной ссылке. Тогда Сергей говорил:

– Царские сатрапы считают человека со свободолюбивыми идеями, борющегося за правду, источником заразы, который отравляет всех своим ядом. Поэтому его необходимо изолировать даже в месте изгнания. Мало того. Такой образованный человек может заразить даже на расстоянии с помощью писем или через печать и развратить своими свободолюбивыми идеями людей, которых он не знает и никогда не видел. Поэтому его надо отрезать от всего мира при помощи всезапрещающей административной ссылки в глухие уголки России на неопределенное время, которое можно продлевать до бесконечности.

Ну нет, думал Войноральский, огня души не погасить даже полюсом холода! И он добился перевода сначала в Верхоянск, а потом в Якутск. В Верхоянске Войноральский узнал, что во время последней попытки побега политических остался их значительный долг местным жителям. И он задался целью этот долг погасить. Деньги нужны были немалые. Воспользовавшись кредитом, предоставленным ему якутскими купцами, которых он сумел расположить к себе, Порфирий Иванович стал успешно вести торговлю и получил необходимые деньги. Продолжая вести торговлю дальше, он денег не нажил, так как много товаров раздавал в долг бедным, и прекратил затем это занятие. В Верхоянске пригодились и его медицинские знания, которые он успел получить на медицинском факультете Московского университета, а также путем самостоятельного чтения медицинских книг. Ему пришлось в течение двух лет выполнять функции городского врача. Он позднее сообщал об этом своему другу Анатолию Фаресову: "В Верхоянске... я два года был за врача; и больница, и аптека, и вся болеющая публика... была у меня на руках... Пришлось вновь штудировать разные паталогии, терапию... а по недостатку средств на лекарства вынужден брать гонорар с богатых, чтобы лечить бесплатно многочисленную бедноту..."

В Верхоянск все прибывали политические ссыльные, и Войноральский с Коваликом устанавливали с ними связи. Этот край политической ссылки стал своеобразным районом народнического движения, куда проникали народовольческие издания, поднимавшие дух ссыльных революционеров. Здесь распространялась нелегальная литература, создавались местные кружки. Несмотря на трудные условия, разобщенность ссыльных революционеров на огромном пространстве Сибири, несмотря на запрет властей заниматься любыми видами деятельности, кроме физического труда, среди народников не ослабевало стремление объединить свои усилил, чтобы не допустить угасания революционной энергии и проводить работу как по распространению передовых идей, так и по просвещению и улучшению в пределах возможного жизни местного населения. И Порфирий Иванович считал, что необходимо, собрав все свои силы, сделать максимум возможного в этих непривычных для европейца условиях. В памяти его всплывали примеры удивительной творческой деятельности в сибирской ссылке революционеров. Еще во время пребывания в Мценской пересыльной тюрьме Войноральскому удалось прочитать в журнале "Вперед" за 1874 г. корреспонденцию "Из Иркутска", написанную Г. А. Лопатиным о Худякове.

Худяков жил в юрте у многосемейного якута в антисанитарных условиях, где за перегородкой содержался скот. Он в это время не только писал научные и литературные труды, но и проводил ежедневные метеорологические наблюдения. Благодаря этой работе Худякова удалось вычислить среднюю температуру в Верхоянске. Худяков составил также якутский словарь и якутскую грамматику, написал еще ряд сочинений. Но у него началась душевная болезнь. Несмотря на хлопоты матери, его так и не переводили в больницу. В конце лета 1874 г. его перевезли в Якутск, где не было необходимых ему врачей, и только через год, наконец, поместили в иркутскую больницу, где он и умер в 1876 г.

А в это время проходил процесс "17-ти", по которому были осуждены ряд членов Исполнительного комитета, в том числе А. П. Корба, Я. В. Стефанович, М, Ф. Грачевский. Большинство из них приговорили к длительным годам каторги, а семь человек – к вечной каторге. Причем за арест осужденного на вечную каторгу М. Ф. Грачевского начальник петербургского охранного отделения Г. П. Судейкин получил от правительства премию в 15 тыс. рублей и за свои многочисленные заслуги был назначен руководителем политического сыска по всей России. В руки Судейкина попал арестованный в декабре 1882 г. член военного центра "Народной воли" штабс-капитан С. П. Дегаев.