Текст книги "Папарацци"

Автор книги: Светлана Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава шестая

Хотя в мастерских я раньше никогда не бывала, ошибиться было трудно. В большой комнате, занимавшей почти весь второй этаж, по стенам были расставлены картины и пустые рамки. В центре комнаты стояли два мольберта, на одном – картина, пейзаж, на другом – чистый холст. В комнате странно пахло, какой-то химией. Общее впечатление от обстановки было двояким: похоже на то, что у владельца помещения периоды денежного изобилия сменяли времена нищеты и прозябания. Роскошная мягкая мебель, которую обычно рекламируют дорогие салоны, соседствовала со старыми покосившимися шкафами, забитыми всякой всячиной. Полы были выстелены дубовым паркетом, однако на потолке виднелись разводы от многочисленных протеков крыши, а в центральной его части, почти над мольбертом, зияла большая дыра, через которую просматривался чердак. У окна стоял большой обшарпанный стол с резными ножками, на нем разместился маленький телевизор «SONY». Кухня, на которую сразу отправился мой попутчик, была отделена от зала небольшой фальшперегородкой из деревянных брусков. Кухонный гарнитур был также современный и дорогой.

Кроме двух горообразных кресел и дивана, сесть в комнате было практически не на что, так как две табуретки, стоявшие рядом с мольбертами, были запачканы краской. Поскольку присаживаться мне не предложили, я осталась стоять, отмечая про себя прочие мелкие детали жизни современного художника, к тому же, видимо, холостяка. На креслах валялась одежда, полы давно не мыли, со стола, который, похоже, служил и обеденным, и рабочим, не были сметены крошки.

Пока я осматривалась, а хозяин возился на кухне, зазвонил телефон. Телефонный аппарат я обнаружила на маленьком столике между кресел. Однако это была базисная часть радиотелефона, трубки на ней не было. Звонки продолжались.

Из кухни выбежал хозяин и тоже стал озираться в поисках телефонной трубки. Наконец он вспомнил, где бросил ее в последний раз. Подойдя к мешковине, валявшейся рядом с мольбертом, он тряхнул ее, подняв с пола. Из мешковины вылетела трубка и со стуком ударилась об пол. Художник поднял трубку, нажал на ней какую-то кнопку и заговорил:

– Да-да, это я. Да, я уже здесь… Ну, как и договорились, сейчас пятнадцать минут шестого, я был здесь в пять… Вить, ну пять минут можно было подождать… Все готово, как и договаривались – портрет жены и еще пейзаж. Жена была вчера и сказала, что ей понравилось… Ну хорошо, я все понял. Завтра я привезу эти картины тебе домой… А когда? Завтра позвонить? Хорошо, договорились… – художник отключил трубку и отшвырнул ее на диван.

– Твою мать, – в сердцах выругался он.

– У вас, видимо, неприятности? – спросила я после некоторой паузы. – Это все из-за меня, правда? Похоже, ваша встреча не состоялась.

Художник посмотрел на меня с непонимающим выражением, потом, словно очнувшись, заговорил:

– Нет, просто судьба у меня такая. Везет мне на эти истории…

Увидев недоумение на моем лице, он принялся пояснять.

– Видишь ли, – произнес он доверительным и располагающим тоном, – я по профессии, как ты уже успела заметить, художник. Поэтому все мое окружение в основном составляют люди, так сказать, творческие. Таким образом, опыт общения с психопатами и шизофрениками у меня большой, и, скажу откровенно, они у меня уже в печенках сидят. Эти экземпляры просто липнут ко мне, летят, как пчелы на мед. И когда ты запрыгнула ко мне в машину, я не особенно удивился.

«Ах ты, мерзавец», – чуть не вырвалось у меня. Это я-то психопатка?

– Меня постоянно преследуют подобные неприятности. Месяц назад, например, ко мне заявился мой старый приятель, поэт-параноик. Он в очередной раз, кажется, в девятый, разошелся со своей, тоже очередной, сожительницей. Что удивительно, каждый раз, расходясь, он впадает в депрессию, хотя мог бы уже и привыкнуть. Все девять раз он припирался реабилитироваться почему-то ко мне, а не в психдиспансер, где ему и всем его подружкам самое место. Правда, на этот раз парня все же пробила совесть и до него наконец дошло, что я не могу день и ночь вытирать ему сопли, что мне надо еще и работать. Поэтому он решил поступить благородно и, чтобы не мозолить мне глаза, поселился у меня на чердаке. Кончилось это все тем, что он устроил там пожар и, вдобавок, унося ноги, наступил на прогнивший участок перекрытия, о котором я его, кстати, предупреждал. Короче говоря, он провалился сюда, в мастерскую и упал прямо на мольберт!

К счастью для нас обоих, он сломал себе ногу. Ты спросишь – почему к счастью для обоих? Да потому, что я не стал убивать больного, а он отправился на больничную койку и как минимум месяц не появится мне на глаза… Как я сам не додумался до такого простого и эффективного способа отделаться от этого придурка! В следующий раз, после десятого развода, если он явится ко мне, я своими руками сломаю ему позвоночник.

– Какой вы добрый, – съязвила я, – у человека несчастье. Поэты – они вообще ранимые люди. А вы собираетесь ломать ему позвоночник.

– Ремонт, который необходимо сделать на чердаке после разгрома, учиненного этим тонким и ранимым человеком, обойдется мне в кругленькую сумму. Кстати, сегодня я договорился встретиться здесь с одним из покупателей. Ну знаешь, из этих новых богатеев, которым «чё-нибудь на стену повесить, чтоб как у людев, все чики-пики было». За портрет своей жены-гоблинши – вон ее оплывшая ряха в углу стоит – и вот за этот пейзаж он заплатил бы мне столько, сколько хватило бы на ремонт. И еще на краски осталось бы.

Он прошелся по комнате, засунув руки в карман. Потом остановился и продолжил свою речь:

– Но лукавый рок не оставил меня в покое и сегодня. Под колеса моей машины кидается какая-то сумасшедшая баба. До сих пор не могу понять, как удалось вовремя затормозить. Потом эта девица без спроса залезает в машину и закатывает мне истерику, заставляет катать ее по городу, убегая от каких-то якобы бандитов. В результате всего этого я опаздываю на встречу и…

Договорить я ему не дала. Пережить спокойно его повторное обвинение в ненормальности – это было выше моих сил.

– Послушайте, вы! Я не сумасшедшая и не истеричка! Я всегда была тихая, разумная…

– Ну конечно, – живо согласился он, – а сейчас ты просто болеешь…

– Прекратите подтрунивать надо мной! Я же объясняла вам, еще в машине, что со мной произошло несчастье – я попала в беду… Может быть, конечно, по своей же глупости…

– Да уж, в этом я не сомневаюсь.

В следующую секунду на кухне неожиданно и громко засвистел чайник.

– Ладно, – примирительно сказал художник, вдруг успокоившись, – у нас, обоих, сегодня неудачный день. Предлагаю попить чаю, очень полезно для снятия стресса.

Он ушел на кухню и через некоторое время появился с большим заварочным чайником и двумя чашками в руках.

– Сахара у меня нет, чай я пью крепкий.

Мы уселись в кресло, и художник разлил чай по чашкам.

– Кстати, меня зовут Станислав. А как вас величать?

– Оля, – буркнула я, все еще дуясь на него за его грубую манеру разговора.

– Ну что ж, давайте, рассказывайте по порядку, что с вами произошло и от кого мы сегодня убегали.

Все это время, пока Станислав заваривал чай, я размышляла над вопросом «почему я все еще здесь?». Главным образом потому, ответила я себе, что заехала с этим художником в места, в которых я никогда не была, и очень надеюсь, что Станислав отвезет меня домой. И еще потому, что хоть я и сидела наедине с незнакомым мужчиной, в его доме, в совсем незнакомом мне районе, страха перед Станиславом я не испытывала. Более того, я пришла к парадоксальному для себя выводу, что он, пожалуй, даже нравится мне, несмотря на его грубость и ворчание. К тому же в критический для меня момент этот грубиян без лишних разговоров пришел мне на помощь. И в конце-то концов, разговаривая со мной, он глядел мне в глаза, а не на мои ноги.

Женская интуиция подсказывала мне, что, несмотря на внешнюю агрессивность и сарказм, в душе этот парень не злой человек. В общем, я решила рассказать ему о всех приключениях, в которые я ухитрилась попасть за последнее время.

Во время чаепития я не только рассказывала Станиславу о своих бедах, но и, пользуясь благоприятным моментом, незаметно наблюдала за ним. Первое, что привлекло мое внимание – это как и во что он одет. Одет он был во все фирменное и достаточно дорогое, но носил одежду ужасно. Рукава рубашки «Wrangler» были как-то нелепо, наспех скатаны. Пуговица в районе живота расстегнута, отчего полы рубашки вылезали из джинсов. На джинсах же, фирмы «Lee», я взглядом отыскала как минимум три пятна от краски. Кожаные ботинки краской заляпаны не были, видимо, хозяин по мастерской в них не ходил, однако пыль с них не стирали давно.

Дороговизна одежды, по моему мнению, определялась не желанием выпендриваться, а соображением практичности. Я помню, что единственная дорогая рубашка моего папы, фирмы «Westland», была подарена ему на юбилей его сестрой. Отец носил эту рубашку, почти не снимая, два года, прежде чем отлетела одна из пуговиц. Наверное, не меньше носил свою рубашку мой новый знакомый, поскольку вторая сверху пуговица была пришита заново, но, увы, нитками другого оттенка.

«Бедненький, – подумала я, – ему даже пуговицу пришить некому, да еще эти ненормальные друзья его одолевают».

Но больше всего меня заинтересовала реакция Станислава, менявшаяся по ходу моего рассказа. Сначала он, отхлебывая чай, с улыбкой слушал о том, как по мне «прошлись» гоблины. Однако, когда мой рассказ дошел до фотографий и запечатленных на них людей, Станислав посерьезнел. Он поставил чашку на столик, вынул из бокового кармана рубашки пачку сигарет и закурил, слушая все так же внимательно.

Когда же я дошла до сцены в туалете ресторана, описывая, как на этом импровизированном ристалище в смертельном бою сошлись две группировки гоблинов и призом им должна была быть я, а точнее, имеющиеся у меня фотографии, художник был настолько поражен, что даже раскрыл рот от удивления. За секунду до этого он сделал глубокую затяжку, и из его рта, словно из пасти Змея Горыныча, медленно повалил дым. Я закончила рассказ на том, как, убегая из предвыборного штаба, встретилась с ним, со Станиславом.

В конце моего рассказа он сидел, откинувшись на спинку кресла и уставившись в пространство перед собой отсутствующим взглядом. Однако как только я замолчала, Станислав очнулся и стал суетливо искать поблизости от себя пепельницу. Не найдя таковой, он стряхнул пепел в свою чашку с недопитым чаем. Я возмутилась про себя: «И из этих чашек он поит гостей!» – посмотрела на свою чашку и подумала, что хорошо сделала, почти не отпив из нее чаю. Кстати, ужасная жидкость. Он заваривал чай настолько крепко, что от одного глотка у меня челюсти свело.

Станислав резко встал, загасил окурок в своей чашке и тут же снова закурил новую сигарету. Он прошелся по комнате и остановился у окна. Минуту он молча смотрел на улицу и курил. Потом развернулся ко мне и произнес:

– Вот, блин, не живется мне спокойно! Лучше бы ты мне всего этого не рассказывала. Я-то, старый дурак, подумал, что ты мне какую-нибудь песню споешь про то, как мальчик с девочкой дружил, а мальчик гоблином служил и про все тра-ля-ля, с этим связанные. А ты что… Ты мне, можно сказать, бомбу в штаны подложила. За знание такой информации можно запросто здоровья лишиться. А уж за владение этими фотографиями и того хуже… Кстати, где они?

– В надежном месте, – быстро ответила я и пододвинула свою сумку, где они лежали, к себе поближе.

Станислав усмехнулся, глядя на мою реакцию, и, отвернувшись к окну, протянул:

– Понятно.

Он еще с минуту постоял в раздумье, потом, повернувшись ко мне, произнес:

– В общем, так, ты мне – ничего не говорила, я – ничего не слышал. Ввязываться в это дело – глупость непоправимая. Все, что мог, я для тебя уже сделал. Боюсь, что я и так уже подставился. Если они запомнили номер моей машины, у меня могут быть проблемы. Поэтому давай собирайся, я тебя отвезу куда скажешь… Да, и еще, мой тебе совет: отошли ты эти фотографии заказным письмом Борисевичу и смени место жительства. В этом случае тебя прекратит преследовать хотя бы одна из группировок и есть шансы, что не найдет другая.

– Спасибо на добром слове, – только и сказала я, вставая.

Мое разочарование было столь глубоким, что на слова уже не хватало сил. Этот, с позволения сказать, художник (я бросила взгляд на картину жены гоблина) оказался банальным перестраховщиком и трусом, к тому же ремесленником, рисующим на заказ, ради денег такие мерзкие рожи.

– У меня только один вопрос, – спросила я, – как вы можете поить гостей из чашек, в которых гасите свои окурки?

Станислав насупился, прошел быстрыми шагами к двери, ведущей в прихожую, распахнул ее и произнес:

– Очень просто – я их периодически мою.

Я не нашлась, что ему ответить, и молча покинула мастерскую. Уже на улице, садясь в машину, я буркнула ему адрес своего жилья.

Ехали мы в молчании. Станислав напряженно следил за движением на дороге, я же предавалась невеселым размышлениям на тему: куда девались благородные рыцари, способные броситься на помощь даме и, не задумываясь, рисковать при этом своей жизнью. Всю дорогу я отчаянно жалела себя: ну почему я родилась не в то время, когда эти нравы и традиции были в силе?

«Ну куда это годится, – подумала я, – взглянув на своего попутчика, – хоть бы добрым словом мог помочь или просто посочувствовать? Нет, сидит как истукан, отмахнулся от чужой беды и знать ничего не хочет».

Однако к концу дороги мое раздражение сменилось раскаянием, и я подумала: «А с какой, собственно, стати он должен мне помогать? Да и чем вообще мне можно помочь?» Я и так уже наломала достаточно дров. Во многом из-за меня погиб фотограф. Втянула в это дело Ирку. Теперь вот еще художник Станислав, которого я сегодня тоже подставила: ведь номер его автомобиля в самом деле мог запомнить догоняющий нас гоблин.

Я окончательно перестала дуться на Станислава, наоборот, меня стал мучить комплекс вины перед ним. В этот момент мы уже подъезжали к моему дому. Въехав во двор, Станислав остановился у подъезда, который я ему указала. Я медленно вылезла из машины, мой спутник при этом даже не повернул головы в мою сторону, лишь нервно постукивал костяшками пальцев по рулю. Я обошла машину и, подойдя к нему, заговорила примирительным тоном:

– До свидания, Станислав. Большое спасибо за то, что помогли мне сегодня. Я правда не хотела причинять вам неудобства, просто так получилось. Наверное, я действительно какая-то… Ну, в общем, я не в себе была.

Художник наконец посмотрел на меня и, заводя машину, произнес:

– Ты тоже зла не держи. У меня и так до хрена проблем. А тут еще ты со своими бандитами. Короче, отделывайся от этого дерьма поскорее и больше никогда в такие истории не влезай. Удачи тебе.

Он уже тронул машину, но вдруг притормозил и, высунув хмурое лицо из окна, сбивчиво пробубнил:

– Ну, если что… Ты, в общем, знаешь где меня найти…

Он резко газанул и через некоторое время скрылся за углом соседнего здания.

Второй человек за этот день говорит мне, что мне от фотографий надо отделаться. Что ж я за тупая такая, почему до меня это никак не доходило? Но теперь все. Хватит. Поступлю, как советовал Станислав, – отошлю их по почте Борисевичу. Пусть полюбуется на свою голую задницу. А сейчас пойду расскажу Иринке о своих дневных приключениях и покаюсь, что не слушалась ее.

В таком лирико-минорном настроении я поднялась на лифте на свой этаж и, вставив ключ в дверь, повернула его. Дверь была закрыта на пол-оборота замка – значит, Иринка уже дома. Войдя в квартиру и захлопнув за собой дверь, я остановилась как вкопанная.

В квартире будто Мамай прошел. Тумбочка в прихожей была перевернута, вещи с вешалки валялись на полу. Дверь в ванную распахнута настежь. Заглянув туда, я увидела, что все содержимое ванного шкафчика – порошки, мыло, мочалки – разбросаны по полу. Я, медленно ступая, обошла всю квартиру, машинально волоча за собой сумку. Везде была одна и та же картина. Мебель опрокинута, вещи раскиданы, шкафы нараспашку.

У меня подкосились ноги. Что это было – ураган, торнадо в отдельно взятой квартире? Сегодня в городе случилось землетрясение? И где, черт возьми, Ирка? Наконец я дошла до кухни. На столе лежал небольшой листок бумаги с написанным от руки коротким текстом. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. На листке была накорябана короткая фраза: «Позвони и все узнаешь». И номер телефона. Слова были написаны от руки, печатными буквами.

В первую же секунду я поняла, что с Иркой случилась беда и это связано со злополучными фотографиями. Значит, бандиты были здесь и скорее всего увезли мою подругу с собой. И это уже катастрофа. Из-за меня может произойти еще одна трагедия. От бессилия и злости на себя я горько заплакала и опустилась на табуретку – ноги не держали.

Перед моими глазами поплыла череда образов. Мне представилась мама – простая русская женщина Марь Иванна. Она растерянно глядела на меня и, хлопая ресницами, приговаривала:

– Как же это могло случиться, Оля? Что же теперь будет? Говорила я тебе – нечего было в этот город ехать. Вышла бы замуж, купили бы дом, завели бы хозяйство. Жили бы как люди…

Перебив маму, передо мной возник хмурый Станислав, который, с упреком глядя на меня, произнес:

– Нет, ты просто ненормальная… Зачем ты влезла в это дерьмо? Кто тебя просил? Да еще втянула в это дело других людей.

Следом за ним появилось лицо моей тетушки с надменно-аскетическим выражением.

– Во всем виноваты политики, – строго выговаривала тетушка, – это они распустили вас донельзя. Насмотрелись черт знает чего по телевизору и занимаются черт знает чем прямо на улицах.

«Да пошла ты», – чуть не проговорила я вслух, но в следующую секунду передо мной возникло видение, которое можно было назвать: «Истерзанная Ирина». Моя подружка сидела, привязанная веревкой к стулу, с залепленным лейкопластырем ртом. Сквозь порванную во многих местах одежду на теле виднелись кровавые следы побоев. Ирка молчала. Она со щемящей душу тоской смотрела на меня своими большими черными глазами. От этой безмолвной мольбы о помощи я даже прекратила реветь.

– Ира, – произнесла я, уставившись в белую дверь холодильника, – я спасу тебя, чего бы мне это ни стоило.

Я вскочила с табуретки и, схватив со стола записку, побежала к выходу. Но, выбежав из дверей квартиры, я остановилась и задумалась. Эмоциями делу не поможешь. Здесь необходим трезвый расчет. Я снова обратилась к опыту литературной героини – детектива Тани Ивановой.

Мне хватило нескольких минут, пока я медленно спускалась по лестнице, чтобы прийти к следующему выводу: на моем месте Таня не стала бы отдавать фотографии. Девушка-детектив не раз попадала в разные передряги, грозившие ей порой смертельной опасностью, но всегда умудрялась с честью выходить из них живой и невредимой. А почему? Потому что всегда имела в этой опасной игре какие-то «козырные карты». Единственный козырь, которым обладала я, – это и были фотографии. Если у меня и были хоть какие-то шансы вызволить мою подружку из беды, то только с их помощью.

Первое, что я должна сделать, – это спрятать фотографии в надежное место, в такое, где никто и не подумает их искать. Когда эта мысль сформировалась в моем сознании, я как раз спустилась на второй этаж и стояла напротив квартиры, которую снимал фотограф Канарейкин. В следующую секунду я решила, что надежнее места и не придумаешь, если квартира по-прежнему открыта и в нее можно войти.

Я подошла к двери под номером 5 и попыталась ее открыть – дверь легко поддалась. Она по-прежнему была не заперта. Похоже, в квартире после нашего с Иркой посещения так никто и не появлялся. Я вошла и прикрыла за собой дверь.

Заглянув в ванную, я обнаружила, что сумка с аппаратурой так и стоит на месте. Но положить конверт в нее я не решилась: все-таки сюда мог наведаться хозяин квартиры или Витек, который выступал посредником при ее аренде. Первым, что привлечет их внимание, будет эта самая сумка. Нет, подумала я, место должно быть не столь приметное.

Я прошла в комнату. Там был такой же разгром, как и в нашей квартире, – обыск производили на совесть. Мое внимание привлек комод. Ящики из него по-прежнему валялись на полу, но я заметила, что между полом и поддоном комода есть небольшая щелочка. Так как ножек у комода практически не было, я подумала, что сдвинуть его вряд ли кому придет в голову – к тому же эту квартиру уже обыскивали, – и аккуратным движением засунула в щелку конверт с фотографиями. Он еле протиснулся туда, я еще подумала, что доставать его будет трудно.

Спрятав конверт, я быстро покинула квартиру и, выйдя на улицу, направилась к ближайшему телефону-автомату. Сняв трубку, я набрала номер, указанный в записке.

– Алло, – сказала я, когда после трех гудков трубку сняли.

– Вас слушают, – ответил мне низкий мужской голос.

– Это я – Оля, – произнесла я в трубку.

– Какая еще Оля? – спросил мужчина.

– Ну Оля… Вы мне оставили записку, чтобы я вам позвонила.

Мой абонент, видимо, смекнул, о чем идет речь, и уже уверенным тоном произнес:

– Вот что, Оля, слушай меня внимательно. Сегодня в одиннадцать вечера ты придешь в скверик рядом с политехническим музеем и будешь там сидеть на лавочке у памятника профессору Пусину. Мы сами к тебе подойдем. Сделай все, как я тебе сказал, и без глупостей. Ты знаешь, чем это грозит тебе, и не только тебе.

– Да-да, я понимаю вас. Но скажите, а что с Ири…

– Никаких больше вопросов, – перебил меня мужчина на другом конце провода и положил трубку.

Я посмотрела на часы – было девять. Я отправилась на автобусную остановку. Автобус подошел достаточно скоро, и уже около десяти я прибыла в указанный скверик.