Текст книги "Фосфор"

Автор книги: Свен Лагер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

38. Луна. Ягоды

На улице светит месяц.

– Иди сюда, – говорю я Фанни и выключаю свет.

Мы стоим у открытого окна и видим между крышами полумесяц и накрахмаленные облака, проплывающие мимо него как бурлящая эктоплазма.

– Я как раздумал о северном сиянии; с радостью как-нибудь на него посмотрел бы. Недавно я даже видел карту мира с северным сиянием. Якобы его засняли с какого-то спутника. На карте были видны всякие светлые пятна, желтые и красные, огни вроде тех, что на стадионах и в аэропортах или еще где. Но на самом верху, между Норвегией и Гренландией, там была зеленая пелена северного сияния. Единственный свет, горящий сам по себе? Ведь что еще горит само по себе? Кроме солнца, сами светятся только глубоководные рыбы, северное сияние и светлячки, верно?

– Еще луна.

– Нет, это солнце светит на луну.

– Ерунда, солнце ведь зашло.

Может, она права, и все, что я помню из детских книжек – «Что такое? Кто такой?», – просто бред. Чтобы лучше видеть небо, нам приходится придвинуться совсем близко друг к другу, и я обнимаю Фанни еще крепче.

– Тебе не кажется, что месяц будто тонет в покрывале, – продолжает Фанни, – точно бильярдный шар наполовину ушел в стол? Небо – это поверхность стола, которая по идее должна опираться на землю за несколько кварталов отсюда. Видишь, видишь?

– Хм, а и правда, – отвечаю я. – Как огромная стена. Но облака не очень вписываются. Облака опять превращают небо в потолок, под которым они парят.

Мы продолжаем глядеть вверх.

– Как в фильме о вампирах, – говорю я. – Месяц и облака. Бедняги, они же не виноваты, что превратились в клише. Как будто луна с облаками глубокой ночью уже принадлежат кому-то другому. Тебе не кажется?

– Кому принадлежат?

– Ну, их уже тысячу раз использовали, они с незапамятных времен появляются в каждом фильме ужасов и на почтовых открытках, да повсюду. И вообще призваны вызывать всякие чувства. Я, глядя на них, думаю, какие они потрясающе прекрасные, но это краденое впечатление. Или, во всяком случае, уже довольно избитое.

– Понимаю.

– Наверное, так себя чувствует большинство людей, когда смотрят на что-то реальное и узнают изображение с открытки, которую видели совсем недавно. Чаще всего это образы из памяти. И в памяти эти образы уже существуют, в худшем случае как те самые почтовые открытки.

– Ну, например?

– Например, малиновое мороженое. Я попробовал малиновое мороженое еще раньше, чем настоящую малину, понимаешь? И у меня в памяти остался тот искусственный аромат малинового мороженого. Кто-то использовал вкус малины, чтобы искусственно воссоздать ее аромат, и теперь у меня в голове вкус искусственной малины – прародитель вкуса малины. А ведь у настоящей малины вкус совсем не такой, как у малинового мороженого.

– Да, но речь-то идет о двух разных вкусах. Настоящая малина как имела свой истинный вкус, так и имеет.

– Но не для меня. Ребенком я купил свое первое малиновое мороженое и думал, что именно такова на вкус малина. Поэтому когда я ем настоящую малину, то всегда думаю – странно, вкус-то у нее совсем не малиновый. Скорее «НЯМлиновый».

– Нямлиновый?

– Ну, в общем, какой-то мне неизвестный. Нямовский, в общем.

– А при чем тут луна и облака?

– Луна с облаками – это подлинник, оригинал. А ведь в продаже есть готовые каталоги с картинами копиями, которые сделаны с него. Закаты, смеющиеся дети, луна за облаками – да в общем, там есть все. Все жизненные ситуации. Люди за столиками в кафе, влюбленные парочки в парке под дождем. Влюбленные парочки в парке без дождя. Дети, играющие в мяч, девочка и мальчик, стоящие у окна и глядящие в небо. Они вам знакомы. Вообще-то плевать, потому что это тупые и скучные картинки. Но каждый, кто увидел на такой что-то впервые, после, когда такое происходит в его жизни, вспоминает именно ее. Картинки – это искусственный вкус малины, а реальные события – настоящая малина, теперь ясно?

– Ей-ей, капитан.

– Просто обидно, ведь скучные воспоминания и картинки – сплошь клише. Как в «Зеленом сойвенте»  [11]11
  «Зеленый сойвент» (1973 г.) – фильм Ричарда Флейшера по рассказу Гарри Гаррисона «Подвинься, подвинься». – Примеч. пер.


[Закрыть], это такой фильм о будущем, где все уже едят только зеленые пластиночки, а деревьев больше не существует, вообще никаких, кругом только грязь и голод, а когда добровольно приходишь умирать, тебе вкалывают яд и показывают на большом экране всякие красивости, всю ту же муть: закаты и стада овец на зеленых холмах, и водопады, которые где-то куда-то обрушиваются. Как из проспекта о том, чего никто на свете не видел. Идиотизм – ради такого умирать. Я вот о чем: сегодня ради этого никто не умирает, но люди идут в турагентства, смотрят на мертвые картинки, едут туда, но и там видят лишь безжизненную копию того места, куда поехали. И даже если не ходишь в турагентства, куда бы ты ни пошел, тебя все равно достают эти мертвые картинки. Была у меня детская книжка с животными. Фотографии хомяков в маленьких автомобильчиках, а мышки сидели в маленьких домиках с кроватками и прочей мебелью. А потом я завел хомячка и возненавидел его за то, что он так вонял, и целыми днями только и делал, что крутился в своем колесе, как одержимый. Он не умел ничего, только жрать, гадить и бегать в своем дурацком колесе. Так или иначе, хомяк оказался не таким, как я себе представлял.

Я достаю пару свечей и зажигаю их, и мы пьем.

– Но что же в этом плохого, – говорит Фанни, – если существуют только искусственные ароматы? По крайней мере, если останутся только искусственные хомяки и волнистые попугайчики, потому что они не будут больше так вонять. Лучше уж иметь дома тамагочи, чем питбуля или террариум, от которого воняет змеиными какашками.

– Не выйдет. Тамагочи не заменяет собаку.

– Но ведь жизнь как-то должна продолжаться, разве нет? Когда-нибудь вся малина исчезнет, и никто по ней скучать не станет, поскольку появится что-нибудь еще. Сколько можно причитать о старой доброй планете Земля!

– Да, конечно. Я тоже не против малинового аромата. Он такой же настоящий, как малина в лесу, и иногда мне кажется, что не в такое уж плохое время мы живем, ведь у нас есть и малина, и ее искусственный аромат. Малиновые презервативы, малиновый сироп, малиновый чай в пакетиках, малиновая губная помада. С ума сойти, чего только нет малинового!

– Малиновой луны, – отвечает Фанни.

– Малиновой луны, точно нет. Ух ты! Вкусно звучит, прямо как малиновые губки. Вот опять что-то новенькое. Возможно, так всегда было: уже чувствуешь приближение нового, когда старое угасает. Только я задаюсь вопросом, – я делаю большой глоток вина, потому что мне надо выкопать этот большой вопрос из закоулков сознания, – я задаюсь вопросом, куда девается новизна, ведь постоянно появляется что-то новое. Куда это девать? Не все же новое так прекрасно, как малиновая луна. В основном-то пустой и бездарный хлам. Не может же все распадаться? Исчезает, наверное, или превращается во что-то другое, поинтереснее, веселое.

– То есть как исчезает?

– Ну, преображается. Возьми к примеру «Мист» или «Квейк», поиграл в них сначала пару раз, потом целую ночь просидел, а потом они у меня целыми днями из головы не шли, и в моем воображении внезапно возник отдельный мир, но вокруг продолжал крутиться старый, обычный мир, не имевший никакой связи с воображаемым. Но должна же быть какая-то связь, должны же они соединиться, сплавиться, чтобы получилось что-то третье, верно? Глупо говорить, что компьютерная игра – это не реальность, ведь рано или поздно начинаешь жить в том мире и подстраивать под него свои рефлексы. Каждый уровень игры места занимает как целая неделя жизни, так что его мир не менее реален, чем наш. И тогда им нужно только слиться воедино и – раз – стать новой вселенной. Смешаться, понимаешь? Иначе какой в том смысл?

– Ну, все-таки есть, ведь на каждом шагу встречаешь людей, которые об этом говорят, или даже не говорят ни о чем другом. Для них это имеет смысл. Они уже живут в другом мире.

Черт, а она ведь права! Новое уже здесь, думается мне, но не у меня в мозгах, а у кого-то другого.

– Мне кажется, – продолжает Фанни, – ты сам все усложняешь, будто речь идет о двух ботинках, о новом и о старом, разве нет?

– Да, возможно. Просто мне так нравится воображать, как все лишнее вокруг в мгновение ока исчезает, вот так, – и я демонстративно щелкаю пальцами. – Вот! Собственно, я всего лишь спрашиваю себя, чему мы учимся, долгие годы впитываем что ни попадя, ведь по большей части оно почти на сто процентов состоит из мусора, который либо остается в человеке, либо исчезает. Я лишь надеюсь, что он превращается во что-нибудь маленькое, компактное, умное.

– Мистика какая-то?

– Да, Шону тоже так кажется. Есть один художник, Польке, он нарисовал картину, которая называется «Высшие существа приказывали мне: нарисуй верхний правый угол черным». Так все и происходит, и командуют высшие существа внутри нас, но не инопланетяне, а те, что у нас в голове. Мне они позволяют распознать высший смысл.

– Ой, совсем уж мистика.

– Да, мистика, не спорю, – отвечаю я, – но скорее сексапильно. Так я себе это дело представляю: мусор исчезает, а все сексапильное остается. Все, что было скучным, вдруг становится сексапильным.

– Сексапильным, сексапильным… Не может же все на свете быть сексапильным. Поговорить с парнями, так вообще все должно быть сексапильным, а если вдруг попадется что-нибудь поскучнее, то уже и сказать нечего.

– Да я не в том смысле.

– Ерунда какая.

Такой вот вираж возникает вдруг в нашей идиллии. Фанни берет сигарету и ломает ее. Тупая корова. Не хочу ссориться. Я смотрю на пламя свечи, а Фанни продолжает ломать сигареты.

– Перестань, – говорю я.

– Что перестань?

И ломает еще одну, а я хватаю ее за руку, и мы начинаем бороться, и Фанни пыхтит от ярости до тех пор, пока не оказывается на полу и не говорит:

– Ай!

– Иди ко мне, – говорю я, и она позволяет мне взять себя на руки. Я кладу ее на софу, ложусь сам и обнимаю ее, как спасенную. Я даже подтыкаю ей одеяло, и она не сопротивляется. Потом я приглаживаю ей волосы, некоторые пряди приходится убрать за ухо, и я делаю все нежно и неторопливо. Какой-то старик поет по-испански что-то гортанно-забористое, а мы слушаем.

– О чем ты подумал. – В ее голосе снова дружеские нотки. – О чем подумал, когда увидел меня впервые?

Интересует-таки.

– Я подумал, если она так же хороша, как кажется, наверняка у нее уже есть парень.

Сойдет.

– М-да, – возражает она, – не всегда же так бывает.

– Тогда назови мне хотя бы одну вескую причину, почему ты здесь. Тогда я больше не буду об этом спрашивать.

Губы у нее как пропитанный вином хлеб, и она дарит мне длинный поцелуй. Вкус уже не такой, как раньше, замечаю я.

– Вкус другой, – говорю я ей, – гораздо лучше, чем в первый раз.

– Разве ты не знаешь, – снисходительно спрашивает она, – что чем чаще с кем-то целуешься, тем больше распознаешь истинный вкус. Тут требуется время. Для начала процеловаться целую ночь. Уже неплохое начало. Через неделю ты распробуешь меня окончательно.

Недурное обещание. Может, ее сейчас же перенести в мою кровать? Я прижимаю ее к себе, но Фанни вскакивает.

– Я хочу еще выпить, – говорит она. Опять дурацкие девчоночьи выдумки. Дескать, спичка дольше погорит, если перед этим ее хорошенько натереть. Я говорю о влюбленности. Но возможно, она и права.

– Я тебе даже кое-что принесла. – Фанни достает из кармана шоколадку XXL с изюмом и орехами.

Снова заходит Шон.

– Руки вверх, – командует он и включает верхний свет. – Что у вас тут творится? Ох, спасибочки. – И отламывает себе две дольки. – Я помешал? Мне очень прискорбно, но рекламные паузы меня достали.

Из комнаты снова доносится смех.

– Чем вы там занимаетесь? – спрашиваю я. Мне и правда интересно.

– Ну, – объясняет Шон, – в перерывах на рекламу я переключаю на «Мистера Бина». Поверьте мне, ребятки, – м-м-м-м, изюм с орехами, – так вот, Ричард Гир и мистер Бин просто взрывоопасная смесь. Ну ладно, до скорого. У Ричарда сейчас будет секс с Лорин Хаттон, и все такое, ну, сами знаете.

И Шон сваливает.

– Надеюсь, теперь еще Микро без штанов не припрется, – говорю я Фанни. – Когда он в такой расслабухе, мне с ним даже жутковато. Я всегда добивался того, чтобы он стал более раскованным, но такое уже чересчур. Сегодня ввалился в комнату без штанов и никак не хотел снова одеваться.

– А почему теперь штаны снова на нем?

– Я сказал ему, что ты скоро придешь, может, у него от этого встало.

– Дурак.

Ох! Мне нравится, когда Фанни меня бьет.

– Идем, – говорю я и беру ее за руку, – покажу тебе мою комнату.

Фанни прихватывает бутылку и стакан в одну руку и позволяет себя увести.

– Ты подлый, – говорит она. – И вообще, что плохого, если у Микро на меня встанет.

– Только не говори, что тебе нравится Микро, – прошу я.

– Конечно, нравится, он очень даже милый.

– То есть как милый?

– Ну, в школе многие девочки считали его симпатягой, только он этого не замечал.

– Какие еще девочки? Ты что, давно знаешь Микро?

– Конечно, еще со школы. Там он многим девчонкам нравился. Но я думаю, его на девочек не тянет. Он никогда не был похож на парня, который ухаживает за девушкой.

– Может, ему нравятся девушки постарше. Так, немного переспелые, материнского типа.

– Чушь! На что они ему?

– Разве ты не слышала про то, как иногда ученики влюбляются в своих учительниц? По-настоящему влюбляются? Ведь не только же девочкам это позволительно, верно? Если у девушки парень лет на десять ее старше, это никого не удивляет. Кстати, у меня ведь тоже подружка, которая чуть постарше меня. – Фанни смотрит на меня недоверчиво. – И чуть побольше меня, потолще, и мускулы у нее как у медведя. Спорим, она сейчас появится, чтобы как следует поддать тебе по заднице. И я бегу следом за Фанни и шлепаю ее.

– Перестань, я уже не могу, ай, – говорит она и хватается за живот. Я ложусь рядом с ней. Совсем запыхалась, моя маленькая Фанни.

– Эй, – говорю я, – смотри не лопни.

Она дышит быстро и прерывисто и отталкивает мою руку. Кожа у нее холодная, а пульс частый-частый, как у младенца. Быстрый «так, так, так» – сто двадцать ударов в минуту. С таким ритмом появляются на свет детские сердца, с бешеным пульсом, который их заводит, всегда. Или же дети как в замедленной съемке мир видят? Может, им кажется, что он движется бесконечно медленно, потому их сердца такие быстрые.

Я думаю о своем любимом фильме, о номере один в списке любимых фильмов: муха сидит на кухонном столе и видит, как перед ней невероятно медленно вырастает монстр с мухобойкой, все также медленно подкрадывается к ней, и мухобойка невероятно же медленно опускается, будто слегка покачивается в невесомости. На монстре белая фуфайка и подтяжки, и он идет «Уууууйубргхххннннн», и жена монстра тоже издает «Ухххргнгнрр». Муха спокойно улетает, а вечность спустя мухобойка приземляется на столе и издает «Ммстшстбум». Это был фильм производства Би-би-си. К сожалению, больше я его никогда не видел. А жаль.

Фанни по-прежнему задыхается. Она бледна и сжимает мою руку.

– В чем дело, малыш? – И я снова прижимаю ее к себе. – Спокойно.

Успокаивается и старается дышать глубже и медленнее. Пусть мне какой-нибудь психолог объяснит, почему я нахожу сексуальными физиологические недостатки? У девочки явная склонность к гипервентиляции.

– Что случилось? – спрашиваю я ее, и между двумя вдохами Фанни пытается заговорить. Так продолжается некоторое время.

– Иногда у меня бывает. Ф-фу! Вроде отпустило.

– Эй, может, это у тебя флэшбэк от экстази?

– Нет, у меня так всегда было.

Каким же счастливчиком был тот отец, думалось мне, что держал на руках свою задыхавшуюся дочь? Высокочастотная скорость жизни. Мог ли он хоть в чем-нибудь ей отказать? Но нет, помнится, она говорила, ему лишь хотелось, чтобы дочь контрабандой привозила ему запчасти для автомобилей. Придурок.

39. Голубой. Плеск мочи

Фанни делает еще один глубокий вдох и высвобождается из моих рук.

– Слушай, это пройдет. Отпусти-ка меня, а то не выдержу.

И сматывается в туалет. Что с ней? Уже и не прихрамывает. Ну, в общем-то это и прихрамыванием назвать было трудно, а скорее такой не совсем твердой поступью. Но неуверенность исчезает, стоит ей лишь немножко попрыгать. Интересно, к ней так когда-нибудь уже обращались? «Хромоногая моя милашка», или «Моя маленькая хроменькая лань»? Лучше не надо – так и весь кайф обломать недолго. Фанни издает свои звуки и возвращается, припрыгивая как в детской игре.

– Ну, – говорит она, – твоя головка уже дымится? Писая, я только о тебе и думала. Не заметил?

– Нет. Да и вообще, кажется, тогда икать положено?

– Только не в тех случаях, если кто-то думает о тебе, писая. Но возможно, у тебя член затвердел.

А девочка-то грубовата. И почему, собственно, из туалета всегда приходишь таким свежим и довольным, выпустив из себя немного жидкости? Давление мочевого пузыря влияет на эмоции? Фанни сперва прогибается, затем встает на руки.

– Ты что, себе батарейки поменяла? – спрашиваю я ее. – Перестань.

Но Фанни по-прежнему в стойке на руках. Впечатляет.

– Перестань, не выношу акробатов. И уж тем более жонглеров, – добавляю я, потому что Фанни как раз начинает жонглировать пачкой сигарет и зажигалкой. – Ну хватит, – не выдерживаю я и обрушиваюсь на нее.

Опять катаемся, нет, так дальше не пойдет. И Шон опять заходит.

– Да что с вами? Намагничены вы, что ли? Нельзя ж целый день друг на друге виснуть, а?

– А тебе-то что? – спрашиваю я. – Слишком скучно?

– Ну, Микро окончательно в детство впал. Хочет теперь смотреть только «Мистера Бина». Я ему скрутил хороший косячок, и теперь у нас начался большой вечер смеха. Нет, и правда, наркота все-таки не для всех.

– Кто бы говорил, – возражает Фанни. – Сам же ему эту дрянь подсунул.

– Только без паники, он на седьмом небе.

Мы все садимся на мой складной диван, мою складную лежанку, мою складную софу, или как там ее по-настоящему называют? Диван-книжка. Тоже неплохо. Шон приземляется прямо между нами.

– А ну, подвиньтесь, тетери. Что вы тут делаете? Пьете на спор, и без меня? И болтаете, верно? Я уж вижу по вашим сверкающим глазам, что все это время вы болтали от возбуждения и пили вино, пока не надрались так, что вам пришлось валяться и возиться, потому что вы не знаете, куда вам девать свою сексуальную энергию, а потом становитесь похожи на персонажей фильма, все происходит как в замедленном кадре, и дышите при этом часто-часто, я прав? Черт, может, я все-таки не педик? Свистните мне, если у вас ничего не выйдет. Я бы сейчас тоже с удовольствием повозился и повалялся.

– Скажи мне сразу, его ты тоже знаешь? – спрашиваю я Фанни.

– А то! Конечно, я ее знаю, – отвечает вместо нее Шон, – ты ведь эта… погоди, бывшая подруга Бруно.

Фанни показывает ему палец.

– Не валяй дурака, – говорю я, – я ведь только потому спрашиваю, что она уже знает Микро. А я-то все это время думал, что они недавно познакомились.

– А как же, – говорит Фанни, будто у нее вдруг пелена с глаз спала, – ты ведь тот самый тип, который был на вечеринке у Сюзанны и целый час елозил по полу, потому что уронил кусок пирожного и все никак не мог его найти.

Фанни и Шон дают друг другу пять.

– И почему ты решил теперь, что ты все-таки не педик?

– Не знаю, Фанни, лапочка, я как раз на перепутье. Посмотрим, кто мне дорогу перебежит.

– Да, тоже позиция.

Фанни сжимает мою руку. Надеюсь, это означает, что с Шоном она таки незнакома. В конце концов, надо ведь знакомиться с кем-то не своего круга. Выбраться, как говорится, из родного села.

– Ну так что, может, и мне нальют выпить? Спасибочки. – Фанни наполняет свой стакан и протягивает ему. – Нет, круто, с вами правда клево. Микро только и делает, что все время ржет. Да кто же такое выдержит? Это как когда в кино сидящие впереди начинают ржать. У тебя тогда все настроение пропадает, верно? – Он делает глоток вина. – Ух ты, по вкусу напоминает… Бэ-э-э! – неуверенно разглядывает стакан. – Глотаем.

Шон опрокидывает в себя все содержимое и трясет головой.

– Сколько надо выпить этой штуки, а? Все равно что пить утреннюю мочу.

Фанни снова наливает вина в свой стакан и чокается со мной. Мы медленно пьем.

– О’кей, доканывайте меня. Инквизиторы!

Шон смыкает руки вокруг пламени свечи и втягивает в себя огонь. Затем сонно откидывается назад.

– Дети мои, перед вами еще один ужасающий пример того, как плохо злоупотреблять наркотиками. Я уже даже о сексе не думаю, честное слово.

– В Польше, – говорит Фанни, – на каждой вывеске стоит «drogi». Уже не помню, что это означает, но там везде это «drogi». Везде, куда бы ты ни поехал, сплошные «drogi».

– Поляки, – бормочет Шон, – да, поляки… У поляков наркота с ушей капает. Конечно, у них везде написано drogi drogi. Такой уж у них стиль жизни, у drogi-поляков, логично.

– А перед входами в бары, – продолжает Фанни, – на вывесках всегда написано Drinki Drinki, как будто они заманить тебя хотят.

– Drinki drinki. – Шон одним глотком опустошает стакан Фанни. – А-а-а-а, кисленькая drinki. Еще есть?

– А когда поляки ругаются, – говорит Фанни, – то всегда говорят Kurva! Собственно, только и говорят, что kurva, kurva, kurva. Это значит стерва.

– Шлюха, – поправляет Шон. – Kurva значит «шлюха». Весь день вместо того, чтобы говорить «черт или дерьмо», они говорят «шлюха». «Шлюха, вино кончилось», и «Шлюха, я на мели». Или: «Шлюха, за мной гонятся легавые».

– Хуббли буббли, – говорю я.

– Что?

– Хуббли буббли. Так друг другу говорят в Египте, а потом смеются и машут тебе рукой. Мне целая вечность понадобилась, пока до меня не дошло: так местные приглашают тебя пойти с ними и выкурить кальян. Чуть не решил, что они хотят навязать мне маленьких мальчиков  [12]12
  В немецком языке слово «Bub» означает мальчик.


[Закрыть].

– Опять он ворует у меня истории. – Шон грозит мне пальцем. – Не верь ни единому его слову. Если он открывает рот и рассказывает что-нибудь мало-мальски интересное, то сто пудов он снова спер у меня байку.

– Эй, так ты ее знаешь? – спрашиваю я и тычу костяшками пальцев Шона в бедро.

– Ах ты, рожа! – орет Шон и колотит меня по руке, а я отвечаю ударом на удар.

– А-а-а-а. – Шон отскакивает. – Нет ничего прекрасней, чем немного боли поздним вечерком!

– М-м-м-м, – отвечаю я, – оставляющей прелестные пятна синяков.

– А у меня будут? – интересуется Фанни.

– Ты про нашу возню? Перестань, не придуривайся, – прошу я.

– Конечно, – настаивает Фанни и смотрит на меня с загадочным блеском в глазах, впервые смотрит на меня так, будто она и правда целиком и полностью моя, моя Фанни, только моя. – Ну, как по-твоему, стоит? – уточняет она и показывает Шону сжатый кулачок. Шон кивает, и она пинает меня в предплечье и попадает точно куда нужно.

– Ох, синяк останется!

Вот чудовище. Я встаю и трясу рукой. И правда больно. Эта маленькая зловредная… Хотя она права, я бы сейчас тоже с радостью ее немножечко поколотил. Чисто из любви. Синяки, по-моему, очень даже сексуальны. Конечно, не под глазами, как у баб-драчуний. Нет, я говорю о синячках на руке у девушки. Особенно когда сама она еще не заметила и засучивает рукава блузки или одета в маечку, и следы секса видны каждому. Пятна от вцепившихся в руку пальцев, и все такое. Это сексуально.

А вот засосы это уже другое дело. Была одна девчушка, вместе с которой я ходил в школу. Мы с ней процеловались всю ночь, а на следующий день она появилась с красным, воспаленным лицом. Каждый раз, встречая ее в коридоре и видя следы на этом лице, я ощущал теплое любовное томление. Но она на меня даже смотреть не хотела. И закончилась та история ничем. Да и не важно.

– Отпусти!

Фанни наступает мне на ногу, и я отпускаю ее. Теперь и у нее будет пара синяков на плечах. По крайней мере мы сравнялись.

– Ничего смешного, – говорит Фанни и правда слегка раздраженно.

Может, не стоило ее так хватать? Я осторожно приподнимаю прядку ее волос и целую в ушко. Фанни еще немного отодвигается. Так легко ее не умаслить. Мы снова курим. Мимо проезжает машина с какими-то придурками, которые орут и улюлюкают. Пленка на кухне остановилась, и мы слушаем телевизор. Шон, пританцовывая, бродит по комнате.

– Ну и что теперь будем делать с обломанным вечером?

– Что там с Микро? – спрашивает Фанни. – Он что, уже отвалился?

– Да он в норме, я так думаю. Пожалуй, пойду гляну. Еще вино есть?

– За телевизором, – говорю я, и Шон уходит.

Фанни кладет свою руку на мою. Время от времени мы выпускаем в воздух табачный дым.

Шон возвращается с двумя бутылками и еще одним стаканом. В кухне снова завелся «Мелодимейкер». Шон включил звук на максимум, и мы слышим шум и скрежет, и то, как в его нутре вибрируют, дрожа за свою жизнь, пластиковые детали. Как будто слушаешь шум целой улицы, заполненной людьми, как вечеринка с едва различимым ритмом. Звук в гранулах, думаю я. Точно. Жирные, шипящие мегажемчужины звуковых гранул, которые мечутся в одном большом лотерейном барабане. Вот так я его себе и представлял, – этот звук не одиночества. Удивительный мир в кухне. Большие музыкальные центры на такое не способны, а про о дорогие CD-плейеры и говорить нечего. Такой звук может породить исключительно прибор, который тужится и потеет от любой попытки воспроизвести хотя бы какой-то звук, а уж от басов и вовсе со стола падает.

Шон вкручивает штопор в пробку и с тихим хлопком ее выдергивает.

– Н-н-ну, вот теперь не грех и начать нашу, – он смотрит на этикетку, – вечеринку «Шато Медок», или как там называется эта дрянь. Чтоб я сегодня еще вина выпил…

И сует себе палец в глотку.

– И? – спрашивает Фанни. – Что с Микро?

– А в чем дело-то, он что, кровью истекает или как? – нетерпеливо осведомляется Шон, но Фанни только смотрит на него, не говоря ни слова. – Думаешь, он из окна сиганет только потому, что закинулся? Или у него случится эпилептический припадок?

Фанни медленно тушит сигарету.

– Ну давай, скажи дядюшке Шону, что тревожит твое маленькое сердечко.

– Не у всех же бывает хороший приход. Может, ему сейчас хреново?

– О чем ты? – стонет Шон. – Только потому, что он выглядит так, словно никогда раньше не брал в рот сигарету, выходит, ему сразу помощь нужна? Типичная позиция девчонок, им, видите ли, обязательно надо защищать мелких и незаметных парней, которые только и делают, что жмутся по углам. Микро голыми руками не возьмешь, можете мне поверить. Глубоко внутри он крутой корешок, а не хрупкая душонка, как кажется вам. Все, что выглядит безобидным и несексуальным, у вас, девчонок, автоматически вызывает материнские инстинкты. Вот ввалится он как-нибудь сюда с эдакой репообразной телкой в морковных джинсах, от которой будет пахнуть дешевыми духами, и она поселится здесь на вечные времена. Посмотрим, что ты скажешь, когда Микро будет день и ночь торчать здесь со своей суповой курицей, и вам целый день напролет придется выслушивать отталкивающие сексуальные звуки, потому что они не привыкли играть или лакомиться сексом, потому что у них мозги закипают от желания трахаться, и они способны лишь грубо сношаться. Интересно, будешь ли ты и тогда считать его таким уж несчастным и беспомощным щеночком, которому нужна твоя поддержка.

– Ну, не знаю, – говорю я, – может, она просто боится, что он побежит на улицу знакомиться со старушками.

– Бред, – отрезает Фанни. – Я вовсе не хочу его защитить. Просто он так выглядел, будто слегка перебрал. А с девочками у него никогда ничего не было, это точно.

– Колоссально! – И Шон бегает перед нами, вращая руками, точно пропеллер. – Думаешь, он педик, потому что голубые мальчики такие милые, такие плюшевые медвежатки, у которых не встанет, даже если вы вместе поваляетесь на софе? – Шон залпом выпивает свой стакан.

– У Шона секс-кризис, – объясняю я Фанни. – Его меч сломался.

– Меч?

– Не-е-ет, он не сломался, мужик, просто больше не хочет. Так же, как Микро не хочет говорить, и никто не знает почему. Вот и меч мой больше не хочет. Ну и пусть, зачем мне меч?

Я невольно вспоминаю о члене Микро, об этой большущей желтой колбаске, улегшейся вместе с Микро на ковер, составляя ему компанию перед телевизором. Я никогда бы не подумал, что у Микро вообще возможно голое тело, и меня бы совсем не удивило, окажись у Микро еще одна одежда под всеми его верхними шмотками, а под ней другая, и еще и еще, и все его тело состояло бы из слоев тряпок и трусов. Тряпичный человечек. Не каждому же быть из плоти и крови.

– По крайней мере, – спокойно продолжает Шон, – Микро не педик. Он абсолютно нормальный гетеросексуальный чувак, готов поспорить.

– Нет, уж лучше пусть Микро будет педиком, – говорю я, – тогда он в надежных руках.

Тряпичному человечку нужна постоянная забота, думаю я. И Шон прав, такая телка в морковных джинсах Микро бы прикончила. Да и меня тоже.

– Ой, – говорит Фанни и подмигивает, и в дверях вдруг появляется Микро.

– Привет, – говорит Фанни, – иди сюда.

И подвигается, освобождая рядом с собой место. Вид у Микро усталый. Он доползает до кровати и ложится между нами.

– Что у вас тут творится? – безучастно произносит он.

– Все нормально? – спрашиваю я.

– Я почти заснул, – бормочет Микро, притуляется к плечу Фанни и закрывает глаза. Все мы смотрим на Микро. Каким усталым он выглядит вот так, облокотившись на Фанни. Насыщенный вышел день, думаю я, и не только у Микро.