Текст книги "Гуннар Эммануэль"
Автор книги: Свен Дельбланк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Фанатизм…
– А что случилось с священником?
– Кто знает. Наверно, остаток жизни будет чистить нужники в каком-нибудь монастыре. Ну, прибыл дофин и упал в обморок, прибыла королева и упала в обморок, прибыли принцессы и упали в обморок, одна за другой…
– А король?
– Стонал и плакал и ныл про свой извечный страх перед геенной огненной. И горевал из-за того, что утратил, мол, любовь народа…
– А разве это не так?
– Может, так, а может, нет. Кто, черт возьми, способен понять народ, этих капризных детей… Если король умрет, то гнев народа скорее всего обратится в первую очередь на маркизу, на малышку Мэрфи, а теперь и на Лизетт…
– Лизетт?
– Да. Лакомый кусочек, правда?
– Трофей для вашей коллекции, шевалье!
(Хватит диалогов: давайте посмотрим на этих троих. Казанова улыбается про себя при мысли о возможности стащить из-под носа у коронованного сластолюбца лакомый кусок – какой триумф! какое воспоминание! какой анекдот! Можно приобрести дворянство с помощью дуэли, а почему бы не приобрести титул барона с помощью такой интрижки? – да, почему бы нет? Шеваль де Сенгаль, барон Оленьего парка, император Киферы… Да, почему бы нет?
Гримм, погруженный в свои мысли, тайком делает записи: с его точки зрения Казанова – шут и паразит, без которого просвещенное общество будущего может вполне обойтись, а молодой де Рубан, этот наивный мечтатель с большими молящими, голубыми, как у истинного крестьянского сына, глазами – какой от него толк? Меньше, чем от Бебе. Мысли Гримма кружились вокруг Дела, великого и святого, дела просвещения, прогресса, великих и анонимных сил, которым он служил и поклонялся. Покушение Дамьена представляло собой угрозу спокойному движению вперед, палка в колесе… Сейчас все здоровые силы должны объединиться… По чистой рассеянности он бестактно вынул из кармашка белого шелкового жилета карманные часы с боем.
Альфонс де Рубан вздрогнул, когда увидел, как в золоте часов блеснуло бледное зимнее солнце: луч света проник в его сознание, пробудив воспоминание или предчувствие…)
– Итак, шевалье, вы виделись с графом Сен-Жерменом{47}?
– Имел такую честь у мадам д’Юрфе. Очаровательный человек!
– По крайней мере очаровательный мошенник. Неужели вы верите в его похвальбу, будто он жил во все времена – при Александре, Цезаре, Помпее, Карле Великом…
– Я знаю только одно: быть обманутым таким человеком – это честь. Не могу подавить чувства… Гм!
– Профессионального уважения? Войдите!
Бебе передал письмо, и Гримм нетерпеливо сорвал печать.
– О, Боже… Этого еще не хватало…
– Что случилось?
– Король здоров! И вернулся к маркизе… Заговоры раскрыты. Машо и Д’Аржансон из министерства уволены…
– Un bel pasticcio[18]18
Хорошенькое дельце! (ит.).
[Закрыть]! Мне нужно срочно…
– Уволены, когда война на носу! А Франция?
– Кому есть дело до Франции, господин де Рубан, когда на кон поставлены более важные интересы… Теперь власть в руках Субиза, поспешите вымолить его благосклонность…
– Но Франция!
– И парламент вынес приговор преступнику: публичная казнь на Гревской площади…
– Per Dio! Я должен это увидеть…
– Вы, шевалье, журналист получше, чем я…
– А как дела с вашей партией, господин де Гримм?
– Лучше, чем следовало ожидать, слава Богу. Дамьен бредил о смерти тирана, но выражался – хвала Господу – в религиозных терминах, так что чертовым попам самим с большим трудом удалось отделаться от подозрений… Бебе! В редакцию! Это должно уйти с сегодняшней почтой…
– А Ришелье? В немилости?
– Ничуть не бывало, старый лис как всегда вышел сухим из воды. Он никогда официально не порывал с маркизой. А сейчас он заперся с графом Сен-Жерменом…
– Хочет совершить путешествие во времени?
– Ко двору Тиберия{48} на Капри, надо полагать… Вы уже уходите, шевалье?
– Я журналист, как и вы, господин де Гримм, и обязан следить за развитием событий… Господа!
– Шевалье! А вы, господин де Рубан?
– Одну минуту! В письме что-нибудь сказано… Король снова начал посещать Олений парк?
– Это, скорее всего, вопрос времени, раз он выздоравливает. Пожалуй, вам придется с этим смириться, господин де Рубан…
– И все-таки я должен попытаться…
– Ни слова! Прошу вас. Я ничего не желаю знать. Делайте, что хотите, юный мечтатель, но прошу вас не компрометировать Дело…
Альфонс, торопливо поклонившись, поспешил покинуть редакцию. Великие новости уже добрались сюда, и красноносый «нотариус» визгливо диктовал…
– «И сжечь правую руку за crimen laesae majestatis…[19]19
Оскорбление величества (лат.).
[Закрыть]»
– Мы и латынь должны знать?
– Что-то вы же должны знать, невежественный сброд! О, ну и журналисты в наше время! Написали?
– Продолжайте!
– «И пытать религиозного фанатика раскаленными щипцами…»
– Эй! Фанатик… Это уж того…
– А тебе какое дело, пока тебе платят?
– Какое мне дело, пока я получаю нищенскую плату?
– Поосторожнее!
В редакции появился господин де Гримм, и переписчики разом смолкли, так что теперь слышался лишь усердный скрип перьев. Бунтовщик был задушен в колыбели, журналистика, как прежде, продолжала служить Делу.
– «И привязать его к четверке лошадей, пока грешная плоть не разорвется на четыре части…»
– На четыре части…
– «В наказание самой себе и в предостережение другим на глазах у народа на Гревской площади…»
– На Гревской площади…
Скрипели перья в пещере ветров.
13
– Ну, как вам, господин де Рубан, этот прекрасный спектакль?
– По-моему, омерзительно…
– О, не скажите… Для Дела это очень, очень полезно.
Гримм, выпятив свои красные губы, смотрел на Гревскую площадь, где все еще сколачивали эшафот. Народ толпился на площади уже с утра, на лотках продавали крендели, орехи и колбаски, у акробатов и кукольников дела шли блестяще, а в месте, где брала начало боковая улочка, раздавались пронзительные крики с карусели. Погода этим мартовским днем стояла промозглая, и войскам, выстроившимся каре на площади, выдали eau-de-vie[20]20
Букв. – «вода жизни» (фр.) – крепкий спиртной напиток, так называют «бренди».
[Закрыть], чтобы не замерзнуть в ожидании публичной казни Дамьена. Все комнаты и квартиры вокруг площади были сданы любителям развлечений, и Гримм с Альфонсом находились в самом лучшем помещении с великолепным видом из трех окон. Но ведь за это заплатил Ришелье.
– Каким образом это полезно для Дела?
– Подумайте сами! Королевская власть показывает публично и демонстративно свою жестокость народу! Чего же еще желать? В газете мы, конечно, будем возмущаться преступником – религиозный фанатик! – но мы не скроем от читателей ни единой капли крови, ни единого крика боли. Тирания дает нам в руки оружие!
– Безусловно… Ну, а если бы это произошло тайно?
– Тогда этому никто бы не поверил. Народная масса – это доверчивая детвора, которая охотно верит в доброго батюшку… Но теперь!
Гримм, довольно улыбнувшись, начал делать пометки в блокноте. Альфонс обернулся. Малышка Мерфи, устроившись в кресле, ковыряла в носу, Львица флиртовала со слугой, в то время как его менее удачливый соперник с кислой миной стоял на часах возле буфета, ломившегося от кушаний и вина. Альфонс торопливо подошел к малышке Мерфи и отвесил глубокий поклон ирландской любовнице короля. Она механически улыбнулась.
– Мадемуазель… Не знаю, как мне благодарить вас…
– О, не стоит, только держите язык за зубами. Надеюсь, вы сделали то, что хотели?
– Да, хотя, может быть, не совсем так, как вы думаете… Но я очень, очень благодарен.
– Разве это не Лизетт должна быть благодарной? Такой мужчина, как вы, господин де Рубан!
Малышка Мэрфи расплылась в широкой улыбке, и Альфонс поклонился в знак признательности за комплимент. Мысль о любовном ворковании с королевской любовницей вызвала у него тошноту, и, чтобы скрыть свое отвращение, он отошел к клавесину и взял аккорд. Малышка Мэрфи недовольно надула губки: к подобному она не привыкла! И заслужила большего за свое великодушие…
Малышка Мэрфи устроила Альфонсу свидание с Лизетт в Оленьем парке. Это стоило ему всех его сбережений – на взятки мадам в борделе, сторожам, Лебелю – всех сбережений, да еще денег, взятых в долг. Что делать? О побеге нечего было и думать. Все друзья отсоветовали: ты с ума сошел? Собираешься откусить от конфетки самого короля? Образумься…
Лизетт, Лизетт! Ее бледное личико в обрамлении темных волос, ее большие умоляющие глаза, взывающие о помощи… Альфонс, помоги мне убежать! Нет, это невозможно… Маленькая хижина в Швейцарии, покой и уединение, наша мечта скрыться от мира – всему конец… Я бессилен, ничего не могу сделать! О, Лизетт, твои глаза, твой умоляющий взгляд…
А теперь, что мне делать? Отойти беспомощно в сторону и наблюдать, как король позорит Лизетт? Начать интриговать, чтобы извлечь выгоду из прелестей моей любимой: продвижение по службе, пенсион или в лучшем случае баронство? Да, именно так считают мои друзья: ты – везунчик, Альфонс, давай, хапай! Но я не могу, не хочу, я видел ее взгляд…
Что же остается? Пойти служить Делу Будущего и корпеть над статейками в редакции Гримма за корку хлеба и два су в день…
Да, да, но когда же наступит это будущее!
Можно просто с ума сойти… Вот бы поджечь все это дерьмо или всадить нож в короля… О, Дамьен, брат мой, как хорошо я тебя понимаю! Это меня должны были бы пытать там, на площади…
На лестнице послышался лязг металла, и в комнате появился Ришелье, впереди которого шел гонец со страусовым пером на кивере. Присутствующие выстроились для приветствия.
– Ваше сиятельство!
– Ни слова! Я в определенной степени инкогнито, сейчас задули ледяные политические ветры, официально я в своем поместье…
– А маркиза?
– Бесподобная женщина, – вскричал Ришелье и подмигнул, отчего его хитрущую физиономию прямо перекосило. – Богиня! Я целую землю, по которой она ступает. Но, может быть, чуточку, чуточку злопамятна… Утешаю себя мыслью, что я незаменим!
Гримм, отвесив поклон, начал интервьюировать герцога, как опытный журналист задавая тому вежливые и одновременно точные вопросы. Да, Бог мой, этот чертов заговор казался многообещающим, но все пошло наперекосяк. Священники размягчили короля, а маркиза уже стояла в дверях с упакованными баулами. Но король выздоровел, увы, увы, или слава Богу – как посмотреть на вещи… И едва встав с постели, отправился прямиком к маркизе, словно дрессированный старый пес – простите мою непочтительность по отношению к Его Величеству, Бог знает, не следовало ли меня четвертовать, как Дамьена там, на площади… И когда мадам де Помпадур, эта чертова ведьма, извините, очаровательная дама, снова заполучила его к себе под крылышко, да – ее месть была ужасна! Машо выгнали из министерства, Д’Аржансона посадили под домашний арест в его замке, Субиз торжествует, а маркиза могущественна как никогда…
– А вы, господин герцог?
– Я был достаточно умен, чтобы не принимать чью-либо сторону, пока дело не решится, а тогда уже поспешил к маркизе и бросился к ее ногам. Ну, она, конечно, знает, что у меня на уме, но не осмеливается что-то предпринимать. Главнокомандующим меня, разумеется, не назначат, им будет Субиз, но он получит под свое начало всего лишь парочку обнищавших армий…
– А Лизетт?
– Разочарование! Она не доросла до своей роли, маркизу ей из седла не выбить, и поговаривают, что королю она уже надоела…
– Значит, в результате всего этого…
– Простите, вы мне не представлены, – сказал Ришелье, поджав губы.
– Господин де Рубан, по-моему, вы встречались в Версале…
– Возможно. Столько людей встречаешь…
– Значит, покушение Дамьена совсем ничего не дало?
– Ах, увы. Он пытался нарушить игру, но это привело лишь к длинной рокировке, потом короткой рокировке, и еще больше укрепило позиции ферзя… Не представляю, кто способен вышибить маркизу…
– Не так уж это и трудно, – сказала малышка Мэрфи, надув губки.
– В таком случае, это должна быть ты, моя ирландская роза, – закричал Ришелье. – Иди сюда, прекрасное дитя, дай я поцелую тебя в щечку!
Одним движением он взметнул вверх юбки девушки и звонко чмокнул ее в розовые ягодицы. Малышка Мэрфи со смехом оттолкнула его, польщенная и вновь ублаготворенная. Присутствующие почтительно посмеялись шутке, и только Львица сердито затрясла своей рыжей гривой, зарычала и стала бить хвостом.
– Зачитывают приговор, – крикнул Гримм.
Одетый в черное юрист извергал из себя бесконечный приговор, написанный на допотопном французском языке, которого ни один человек в толпе не понимал. Дамьен, стоявший рядом с ним в белом покаянном балахоне, слушал, разинув рот и вытаращив глаза. Священник что-то шептал ему на ухо, протягивая распятие для поцелуя.
– Ну, это мне все известно, – недовольно буркнул Гримм, пряча блокнот в карман.
– Сколько это будет продолжаться?
– Когда они начнут?
Обедать было еще рано, и общество боялось демона скуки, скорого на то, чтобы испортить удовольствие. Ришелье, гораздый, как всегда, на выдумки, нашел выход.
– Мы устроим концерт, пока этот педант будет бубнить! Иди сюда, мой ирландский соловей, и спой песенку…
Сев за рояль, Ришелье начал аккомпанировать малышке Мэрфи. Девушка запела приятным голосом пастораль «Venez, bergère, il faut quitter le monde![21]21
Идем, моя пастушка, оставим этот мир! (фр.)
[Закрыть]». Пением наслаждались все, кроме Львицы, которая за отсутствием другой добычи яростно грызла веер.
Песня смолкла. Вместо аплодисментов с площади донесся нечеловеческий крик.
– Начали!
– Смотрите!
Четырем палачам стоило больших сил удерживать Дамьена, когда они жгли на огне его руку. Преступная правая ладонь, которая сжимала перочинный нож, поцарапавший короля, должна была понести наказание первой. Большими щипцами зажав его руку, палачи прижали ладонь к раскаленному горну, где она медленно обуглилась, распространив по всей площади запах горелого мяса. Дамьен кричал, конвульсивно сдирая с себя балахон в попытке освободиться, пока не оказался совсем голым.
– Господи, какой мужчина, – прошептала малышка Мэрфи. – Смотрите, какая талия, какие бедра, какой…
– Получше Бонифаса, – согласилась львица, забывшая свой гнев от возбуждающего зрелища.
И на площади женщины орали что-то про член умирающего, смеялись и орали.
– Но это же недостойно, – прошептал Альфонс, вытирая глаза. – Неужели человек от природы преисполнен зла….
– Нет никакой «природы», – пробормотал Гримм, который смотрел, не отрываясь, и усердно писал в блокноте. – Да, нет никакой «природы», господин де Рубан, есть только общество, преисполненное зла, и оно формирует этих людей по своему подобию, но просвещенное общество, общество будущего, когда-нибудь создаст новых, благородных людей…
– Вечно новые общества, вечно один и тот же человек…
– Нет, не в этот раз. Сейчас мы наконец у цели, последней…
Палачи оторвали ладонь Дамьена от углей в горне, чтобы проверить результат. Ладонь превратилась в черный птичий коготь. Дамьен глядел на нее с выражением детского удивления.
Но толпа бесновалась, требуя продолжения зрелища.
Точно по приказу палачи вновь прижали ладонь к раскаленным углям.
И несчастный опять закричал.
Альфонс был больше не в силах стоять у окна, чудовищное зрелище вызвало у него слезы. Он повернулся к Ришелье, который велел подать себе вина. Жестом он приказал налить и Альфонсу.
– Думаю, вам это необходимо.
– По правде сказать… Вы тоже находите это отвратительным, ваше сиятельство?
– Ах, не знаю. Кто видел одного спасителя, видел всех.
– Спасителя?
– Ну да, они ведь всегда грезят о какой-нибудь миссии, эти террористы. Дамьен, наверное, считает себя самим Иисусом. Черт знает, не мечтал ли он о мученичестве, как и его высокий образец. Да, я уже видел подобное, я так давно живу на свете… И когда я смотрел, как умирает этот знаменитый образец… Но вы припозднились, шевалье? Я заждался.
– Pazienza[22]22
Терпение (ит.)
[Закрыть], – тяжело дыша, проговорил Казанова, только что проскользнувший в комнату. – Думал, успею выпить шоколада с печеньем в «Прокопе», но в такой давке… Уф! По-моему, люди сегодня с ума посходили, даже дамы, увы… Вот ваше письмо…
Ришелье вскрыл конверт и прочитал послание, гримасничая словно разнервничавшаяся обезьяна.
– Diantre[23]23
Черт! (фр.)
[Закрыть]! Ну… Этого следовало ожидать.
– Чего?
– Лизетт в опале, наверное, не проявила должного роялизма. Ее уже выдали за егеря из Фонтенбло…
– Нет…
– Да успокойтесь, господин де Рубан. Ваше вино… Бонифас!
С площади опять послышались вопли несчастного.
– Все-таки это ужасно, – сказал Казанова, возвратившись от окна. – Они сдавливают его раскаленными щипцами, а потом льют в раны расплавленный свинец… Я, конечно, не поклонник террористов, но…
– Но если бы его умертвили в тюрьме, мы бы о нем даже не вспомнили. Разве не так?
– Возможно…
– Да, королевская власть не понимает, что ей во благо. Самое простое было бы помиловать его и присудить к пожизненному заключению, а потом пустить гулять сказочку о том, как он в тюрьме раскаялся и с отчаяния лишил себя жизни… Когда власть научится тому, что ни при каких условиях нельзя проявлять жестокость публично?
– Научится…
А несчастный вопил.
– Идите, посмотрите, – позвала малышка Мэрфи. – Начинается самое веселое!
– Сейчас его привяжут к лошадям, – крикнула львица. – Идите же сюда, шевалье!
Казанова устремил взгляд своих живых глаз на рыжеволосую. Ноздри его раздулись.
– По-моему, дамы немного возбуждены, а?
– Вам же известно, шевалье – жестокость с удовольствием помогает Амуру…
– Вы не будете против, если я…
– Приятного времяпрепровождения.
Казанова подбежал к окну и пристроился позади Львицы. Она с готовностью раздвинула ноги, когда он сноровисто задрал ей сзади юбки.
А несчастный вопил.
– Весьма курьезно, – сказал Гримм, делая запись в блокноте. – Не думал, что такое возможно…
– Что именно?
– Поглядите сами! Четверка сильных лошадей тянет из всех сил, и все равно не может оторвать ни рук, ни ног. С другой стороны, они ведь растягиваются как резина эластикум…
– Научно-естественное открытие?
– Кто знает? Надо поговорить с Бюффоном{49}…
– Таким образом, можно сказать, что Дамьен все же принес пользу прогрессу?
– Безусловно, в своем роде… Курьезно!
А несчастный вопил.
Пытка продолжалась уже больше часа. Палачи, ругаясь, хлестали лошадей. Толпа охала и стонала от удовольствия.
– Бедные животные, – крикнула Львица. – Как их бьют!
– Не хотите посмотреть, господин де Рубан?
– Я не в силах. Мои глаза…
– Ну, вы не прожили так долго, как я.
Начало смеркаться. Казанова вошел в Львицу сзади, и та зарычала от наслаждения. Малышка Мэрфи кипела от ревности. Дабы показать свою власть, она увлекла Бонифаса за китайскую ширму. Отвергнутый слуга отошел в сторонку, чтобы удовлетвориться собственноручно.
Начало смеркаться, и палачи, чтобы довести дело до конца, принялись отрубать преступнику ноги.
– Ваша слава несколько преувеличена, – прошептала голодная Львица.
– Pazienza…
– Курьезно, – сказал Гримм. – Он все еще жив. Сколько это продолжается?
– Меня не спрашивайте. У меня остановились часы.
Костер был давно разожжен, и палачи бросили изуродованное тело в огонь. Несчастный был еще жив, и его голова дернулась от боли, когда загорелись волосы, дернулась, точно Дамьен отказывался верить в происходящее или удивляться.
– Ну, господин де Рубан, вы слышали новость о Лизетт.
– Да.
– И теперь излечились от иллюзий?
– Может быть. Не знаю.
– В дальнейшем вам надо держать себя в руках.
– Понимаю.
– Но это в высшей степени курьезно. Он еще жив!
Толпа взвыла, когда покалеченное тело швырнули в огонь.
Сердце несчастного билось, он был еще жив.
– Смотрите, господин де Рубан. Вот что бывает с глупцами, которые самостоятельно вмешиваются в историю. У вас в мыслях было нечто подобное?
– Случалось пару раз… Но больше всего…
– Да?
– Я хотел выйти из истории.
– Но история этого не позволяет, господин де Рубан.
– Кажется, я это заметил…
– Нет, просто непостижимо… Он уже почти превратился в головешку, а голова дергается… Он еще жив!
Однако Гримм остался единственным зрителем. Давно смерклось, и слуги зажгли свечи. Ришелье стоял, погруженный в размышления, указательным пальцем раскачивая свои часы. На чистом золоте сверкал лучик света.
– Да, он жив! Это сенсационно…
Казанова с дамами, проголодавшиеся после любовных трудов, накинулись на еду. Альфонс, позабыв о всяческих рангах, рухнул в кресло – он был раздавлен.
– Вы устали, господин де Рубан?
– Да.
– Поглядим, не смогу ли я взбодрить вас застольной музыкой…
Ришелье подошел к клавесину и взял несколько аккордов, перешедших в странную мелодию. Альфонс выпрямился в кресле, но те, кто был занят едой, похоже, ничего не слышали.
И Гримм по-прежнему стоял у окна.
– Вы узнали мелодию, господин де Рубан?
– Очень странная…
– Не правда ли? Давненько я ее не слышал…
– Он еще жив!
– Впервые я услышал ее в исполнении флейты и тубы в тот самый день, когда Александр Великий вошел в Сузы…
– И что это доказывает…
– Решайте сами, господин де Рубан. В Сузах разыгрывались весьма похожие сцены, но, может быть, это всего лишь случайность? Возможно, мы сейчас движемся к более светлым временам? Если верить господину де Гримму и ему подобным… Решайте сами!
– Не могу…
– Вам не укрыться от истории, господин де Рубан. Вы должны сделать выбор. Разве я не прав, господин де Гримм?
– Ну вот, наконец-то он мертв, какой великолепный материал. Простите, я не слышал, что вы сказали, ваше сиятельство?
– Я наставляю нашего молодого друга и мечтателя. Даю ему урок истории.
– Это, пожалуй, для него будет не лишним… Ну, мой дорогой Альфонс, каков ваш ответ? Вот стоит герцог де Ришелье, роскошный памятник прошлому…
– Прошу вас…
– А вот стою я со всеми моими бумагами, представитель будущего… Но почему такой унылый вид? Вы сочли, что я поступил цинично по отношению к Лизетт? Да, ничего не поделаешь, цель оправдывает средства. И теперь уже улизнуть не удастся. Вы должны сделать выбор, господин де Рубан…
– Выбор…
– Да. Вы с нами или против нас? Выбирайте!
– Не могу…
– Восхитительно, – вскричал Ришелье, и его похотливая рожа скорчилась в гримасе. – Я обрел юного прозелита!
Альфонс какое-то время переводил глаза с одного на другого. Потом кинулся к дверям и опрометью выскочил в темноту.
Он споткнулся на лестнице и упал навзничь.
