Текст книги "Усатый ага"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Иди, – разрешил полицейский. – А завтра явишься в управление. Только гляди, чтобы из ваших кто не заметил.
Усатый ага дрожал от волнения. "Значит, плохи наши дела, – думал он. Подлый Касум опять нас предал. А я не верил, что он провокатор! И многие не верили. Теперь полицейский передаст эти бумаги в управление полиции и все наши планы рухнут... Нельзя, нельзя этого допустить! А что же делать?"
Размышляя так; Усатый ага шел по следам полицейского. Убить его и забрать пакет? Там, наверно, листовки и какие-нибудь бумаги забастовочного комитета. Мустафу и еще кое-кого посадят в тюрьму, забастовка будет сорвана...
Как же убить его, чтобы не попасться? Ломом по голове? Нет, он может закричать. Надо что-то другое... На обочине дороги валялся толстый мешок из-под цемента. Должно быть, его кто-то обронил. "Вот это подходяще! обрадовано подумал Усатый ага. – Без звука". Схватив мешок, он прибавил шагу.
Из-за шума работающих кругом машин полицейский не слышал его приближающихся шагов. Обрадованный добычей, он шел медленно, должно быть обдумывая счастливый рапорт начальству.
Подул встречный ветер. Усатый ага обрадовался: под ветром легче приблизиться. "Дуй сильней! – мысленно говорил он ветру. – Изо всех сил дуй!"
Часто надоедающий бакинцам, резкий северный ветер был теперь таким желанным! Природа помогала Усатому аге. Шум машин усиливался воем ветра. Где-то жалобно скулила собака, гремел под ветром оторвавшийся лист железа. "Должно быть, на крыше котельной, – успел подумать Усатый ага и тотчас упрекнул себя: – Черт знает о чем думаю! Надо торопиться". И он еще прибавил шаг.
Наступил решающий момент.
Медлить было больше нельзя. На всякий случай он прикрыл лицо платком, в который обычно завертывала ему жена хлеб, поглубже надвинул на глаза черную папаху. Приблизившись к полицейскому на два шага, он прыгнул ему на спину, свалил на землю, несколькими ударами кулака оглушил, вытащил из его кармана заветную пачку бумаг и натянул ему на голову мешок. Едва ли все это заняло больше минуты.
На счастье Усатого аги, полицейский попался хлипкий. От его могучего кулака он не скоро опамятовался. А когда пришел в себя, стащил с головы мешок и огляделся, кругом было пусто, только выл ветер и вдалеке скулила собака.
3
Мустафе не спалось. Он был председателем тайного забастовочного комитета, и предстоящие события его крайне волновали. Будут ли единодушны люди? Пойдет ли на уступки хозяин? А вдруг вызовет полицию? Нефтяники народ боевой, но и среди них найдутся малодушные. Одна паршивая овца может погубить все стадо.
Ему не нравится Касум. Говорят, что он провокатор и доносчик. Возможно. В последние дни он то и дело попадается Мустафе на глаза. Уж не шпионит ли? С ним нужно быть всегда начеку. Посоветоваться бы с кем-нибудь, поделиться опасениями. Но это сейчас невозможно. К кому пойдешь ночью! Одиночество! Ах, как это тяжело! До каких же пор Мустафа будет жить бобылем? Сколько можно говорить с самим собой? Просто хоть домой не приходи! Хорошо он чувствовал себя только на работе, среди друзей. Но ведь у каждого своя семья! Только он одинок, как травинка в поле...
В лучшую пору молодости Мустафа был сослан в Сибирь. За что? Убил кого-нибудь? Воровал? Нет! За то, что смело высказывал свои мысли, не терпел несправедливости, защищал товарищей-рабочих перед полицией, за то, что разъяснял рабочим: действовать нужно сообща.... Разве это преступление?
Около месяца Мустафа ехал в арестантском вагоне с решетками на окнах. Каким только унижениям не подвергали его в пути жандармы! От голода и мук он совсем выбился из сил. На мрачно знаменитые Ленские прииски он прибыл зимой, в сорокаградусный мороз. Холод пронизывал до костей. Но мир не без добрых людей. Русские рабочие дали ему старую шубу, хоть и не по размеру большую, дали залатанные валенки и варежки. А главное – он нашел тут верных друзей, и Сибирь оказалась не такой страшной, как о ней рассказывали в дороге.
Теперь он часто рассказывал рабочим о своих сибирских друзьях. С виду хмурые, с суровым взглядом, сибиряки добродушные, сердечные. Сибирский рабочий готов последним куском хлеба поделиться с товарищем.
Большинство сибирских рабочих – либо политические ссыльные, либо дети политических ссыльных. Почти все грамотные, они отличаются тесной спайкой, взаимной выручкой. Окруженный, такими друзьями, Мустафа не тосковал в Сибири и не чувствовал себя одиноким. Скоро он включился в подпольную революционную организацию и стал ее активистом.
Положение рабочих на золотых приисках в то время было очень тяжелым. Владельцы приисков вели тут себя как в завоеванной стране: людей за людей не считали. В ответ на произвол подпольная большевистская организация готовила забастовку. Она началась 17 апреля 1912 года грандиозной политической демонстрацией. Золотопромышленники вызвали войска и утопили демонстрацию в крови. Огнем и железом они хотели усмирить рабочих, а разбудили всю Россию.
Мустафа участвовал в забастовке и в демонстрации и был живым свидетелем расстрела тысячи людей. На всю жизнь в памяти остались обагренный кровью белый снег, крики раненых, стоны умирающих, плач женщин и детей. Ему казалось, что плакало все вокруг: и непроходимая тайга, и река Бодайбинка, и хмурое, серое небо... Но уже тогда в вое ветра, взвихрившего над расстрелянными снег, Мустафа услышал грозный призыв к мести. И народ бескрайней страны услышал этот призыв. Страшная весть о Ленском расстреле мгновенно облетела Россию и взбудоражила миллионы людей. События, начавшиеся 17 апреля 1912 года в далекой Сибири, завершились в феврале 1917-го свержением царизма.
С детства Мустафа был привязан к родственникам. Он всех помнил, всеми гордился, ни в ком из них не видел никаких недостатков. Родственники для него были лучшими людьми на свете. Но когда с ним случилась беда, ни один родственник не помог ему. Одни хотели помочь, но не умели, другие попросту отвернулись: дескать, не надо было связываться с революционерами... И родственные чувства стали слабеть и гаснуть. Жизнь убедила Мустафу в том, что идейные единомышленники значат для человека больше, чем инакомыслящие родственники.
Поэтому, когда он вернулся из Сибири на родину и убедился, что родственники не разделяют его взглядов, – отошел от них. Как и там, на Лене, здесь, на нефтепромыслах, самыми близкими ему людьми стали друзья – рабочие. В Сибири он познакомился с некоторыми трудами Ленина и знал теперь твердо, что рабочие – главная революционная сила, которая может изменить мир для счастья всех людей.
Когда Мустафа снова появился в Раманах, старые знакомые советовали ему переменить место жительства: дескать, зачем привлекать внимание полиции. Он не послушался. Черт с ней, с полицией! Волков бояться – в лес не ходить! На Раманинских промыслах его помнили рабочие, а это – главное. Подпольный Бакинский комитет большевиков тотчас дал Мустафе ответственное поручение, и он был счастлив. Арестовать человека, которого поддерживает большой коллектив рабочих, не просто. И полицейское управление, и хозяин промысла Шапоринский понимали, что арест Мустафы может вызвать забастовку. Они хотели усыпить рабочих посулами и мелкими уступками и уж потом расправиться с вожаками рабочих.
В своей среде Мустафа отличался большой начитанностью. Он хорошо знал художественную литературу, особенно кавказские стихи Пушкина и Лермонтова и сатирические стихи Сабира. Его всегда слушали с большим интересом. Многие рабочие с его слов заучили стихи Сабира наизусть. На промысле почти все знали стихотворение "Рабочий, и ты мнишь себя человеком...".
Большую радость Мустафе доставило недавнее знакомство с телефонисткой Ниной. При первой же встрече он почувствовал, что это та девушка, которую он давно искал. Белокурая, голубоглазая, среднего роста, сухощавая, стремительная в движениях, Нина была застенчивой и казалась немногословной. За свои двадцать пять лет она многое пережила.
Ее отец Павел был крестьянином Самарской губернии. В поисках лучшей доли он переехал в Сибирь и устроился на золотые прииски. Условия работы были каторжными, а жилищные – невыносимыми. Семья ютилась в лачуге без окон на берегу Бодайбинки. Тут и родилась Нина. Когда девочке исполнилось пятнадцать лет, отца прогнали с работы.
– Нам не нужны такие старые развалины, как ты, – сказал ему хозяин прииска. – Можешь убираться на все четыре стороны.
И больной Павел перебрался с семейством в Самару. Но и тут он не мог найти постоянной работы. Схоронив жену, перебрался с дочерью в Баку, да тут и осел навсегда. Нефтепромыслы развивались бурно, рабочих не хватало. Нашлось место и для Нины – она стала телефонисткой и старалась помогать старому отцу.
Узнав от кого-то, что Нина из Сибири, Мустафа заинтересовался ею как близким человеком. Будучи однажды на телефонной станции, он приветливо обратился к ней:
– Вы, оказывается, моя землячка!
Она удивилась:
– Как так?
– А очень просто: я четыре года был в ссылке там, где вы родились! И именно на берегу Бодайбинки. Помните Ленский расстрел? Я был на том снегу вместе с другими.
Девушка посмотрела на Мустафу. Во время Ленского расстрела ее уже не было в тех местах, но о кровавых событиях она читала в газетах и хорошо помнила тот суровый край и тех суровых, отважных людей. Нина искренне обрадовалась: появился человек из страны ее детства!
– Значит, вы прошли большую школу, – ласково глядя на него, сказала девушка. – Не зря говорят: "Кто на приисках не бывал, тот и горя не видал".
– Вот-вот! – подтвердил Мустафа. – Помните:
Были в каторжной работе
в северной тайге.
Там пески мы промывали,
Людям золото искали
себе не нашли.
Еще бы! Эту мрачную песню нередко пел ее отец, и Нина сказала об этом Мустафе.
– И я ему подпевала...
– Вот видите, – обрадовался Мустафа. – У нас с вами, оказывается, и песни общие! Добытчики золота работают как каторжные, но любят и повеселиться. Пожалуй, нигде так много не поют, как на приисках.
– Мне необыкновенно нравится "Ермак". – Нина мечтательно закрыла глаза. – Ах, как хорошо пели эту песню на приисках!
– Я тоже люблю "Ермака", – признался Мустафа. – И вообще о Сибири у меня остались добрые воспоминания. Много я там повидал... А помните, как хорошо было купаться в Бодайбинке?
– Хорошо! – подтвердила Нина. – На гору Желтая Грива поднимались?
– Я там ягоды собирал...
– Я тоже. Черника крупная, прямо как черный виноград!
Мустафа рассмеялся:
– Для тех суровых мест и черника хороша, но сравнивать ее с нашим виноградом...
– Конечно, – согласилась Нина. – Да ведь я в ту пору настоящий-то виноград только по книжкам знала. А по книжкам он сильно похож на чернику...
Мустафа любил вспоминать Сибирь.
– Морозы вот только чересчур крутые, – сказал он и зябко передернул плечами.
Нина улыбнулась:
– Морозы – тоже хорошо. Кататься на лыжах – превеликое удовольствие! В Баку первое время я сильно тосковала по лыжам.
– О, я верю, верю, хотя сам и не ходил на лыжах. Но на меня самое большое впечатление произвели люди в тех краях. Открытой, широкой души люди! Теперь, где бы я ни встретил сибиряка, рад как родному!
Эта первая беседа положила начало их непростым отношениям.
Впрочем, Мустафа был убежден, что для Нины это была обычная дружба, а вот для него... Он сразу понял, что полюбил. Его радовало, что она поборола свою застенчивость и разговорилась с ним о Сибири. Они встречались еще несколько раз, и им было хорошо. Быть может, и она его полюбит со временем. Ведь вот не отказывается же она бывать с ним вместе. И он может поручиться, что ей с ним не скучно. О, как бы он был счастлив с ней! Она избавила бы его от одиночества и, кто знает, возможно, стала бы его помощницей в революционных делах.
Но как заговорить с ней обо всем этом? Не поднимет ли она его на смех? Ведь он старше ее лет на двенадцать.
Мустафа вспоминал голубые глаза Нины. Они всегда смотрели на него ласково. Вспоминал ее голос, тоже ласковый. Надо объясниться. Непременно. Если надежда пустая – пусть рассеется. А вдруг – счастье! И он со своей медлительностью его упустит...
Если бы он смог догадаться, что Нина ждала его объяснения! Мустафа сразу пленил ее чистым сердцем и добротой. Она была из тех девушек, которые ценят в мужчинах именно эти качества. Трудная жизнь научила ее распознавать друзей и врагов. И вот впервые она почувствовала, что нашла человека, на которого может опереться. И видела, понимала, что он к ней неравнодушен, а молчит. И смех и грех. Не самой же ей объясняться!
Нина жила с отцом в хибарке неподалеку от кладбища. В прошлом тут была инструментальная промыслов. Но помещение было столь тесным и неудобным, что инструментальную перевели в другое место, а эта хибарка была брошена и долгое время пустовала. Отец Нины Павел присмотрел ее и приспособил под жилье. Получилась небольшая, продолговатая, высотой в два метра комнатка с одним окном. При входе Павел пристроил нечто вроде кухни. Усатый ага по-дружески смастерил тут печь, и старик Павел отпраздновал с дочерью новоселье. Друзьям он говорил в шутку:
– Теперь у нас с Ниной собственный дворец! По крайней мере, за квартиру платить не надо.
Но старик ошибся. Как только Шапоринский узнал, что никому не нужная хибарка приспособлена под жилье, он велел взыскивать с Павла квартирную плату...
Нина часто работала в ночную смену, и отец, превозмогая свои болезни, ходил ее встречать. Конечно, старику было трудно, но он боялся, как бы кто не обидел дочь на темной дороге. Теперь вместо Павла Нину встречал с работы и провожал домой Мустафа.
И вот однажды, когда они проходили мимо кладбища, Нина сказала:
– Я отнимаю у тебя слишком много времени, Мустафа... Столько для тебя беспокойства!
– Что ты, Нина, что ты! – запротестовал он. – Какое беспокойство! Я всегда готов... Я рад... счастлив!
– Значит, ты всегда будешь провожать меня?
– Пока жив, нас с тобою никто не разлучит.
Нина с радостью заглянула ему в глаза:
– Никто?
– Только могила! – И Мустафа кивнул в сторону кладбища. Потом, чуть подумав, добавил: – Или тюрьма.
– Тюрьма? – ужаснулась Нина. – Нет, я этого не допущу! – И Нина инстинктивно прижалась к Мустафе, как будто и в самом деле его вот-вот отнимут у нее.
Мустафа порывисто обнял ее и крепко поцеловал. Она отшатнулась.
– Что ты! Нас могут увидеть!
– Ну и пусть, пусть! Я хочу, чтобы это все видели! Я люблю тебя, с первой встречи люблю!
– И я... – тихонько призналась Нина и снова приникла к нему. – А почему же тюрьма?
Мустафа в упор посмотрел на девушку и сказал торжественно:
– Я не распоряжаюсь собой, Нина. Моя жизнь принадлежит революции.
Он думал, что она рассердится, станет его разубеждать, а она с кроткой улыбкой проговорила тихо:
– Я знаю... И за это еще больше люблю тебя...
Таких слов Мустафа не ожидал от нее, и ему сделалось необыкновенно хорошо.
– Ну, а если меня все же арестуют, – спросил он, – что будешь делать?
Нина гордо вскинула голову, глаза ее блестели.
– Я займу твое место! – сказала она тем приподнятым тоном, каким только что говорил он.
Мустафа был потрясен. Молча он обнял девушку, прижал к своему сердцу и задубевшей от мозолей ладонью стал гладить по ее мягким, пушистым волосам.
А она спрашивала:
– Что надо делать? Я готова на все. Твое дело – мое дело!
О таком счастье Мустафа и не мечтал. Прикасаясь щекой к волосам любимой, он думал: "Молодец Павел! Какую отважную дочь воспитал!"
В этот вечер они долго гуляли вдоль ограды кладбища. Было холодно. Дул резкий северный ветер. Пустынно и мрачно было вокруг. Но они этого не замечали. Им было удивительно хорошо. И петлявшая между вышками, пропитанная нефтью дорога, и убогие, пропыленные кусты, и покосившиеся, полуразвалившиеся домишки – все, все казалось им необыкновенно красивым и поэтичным.
А на другой день Мустафа узнал, что Нина заболела и не вышла на работу. Что с ней? Этот вопрос терзал его неотступно до конца смены. И как только заревел гудок, он кинулся бегом к заветной хибарке. Подтвердились худшие его опасения: Нина простудилась вчера на ветру и лежала с воспалением легких.
Мустафа присел на табуретку рядом с постелью и, не сводя глаз с больной, жалко и виновато улыбаясь, говорил:
– Пустяки, Нинок! Не такая уж страшная это болезнь, не волнуйся. Полежишь с недельку и встанешь... – Но дрожащий голос выдавал его. Он сам не верил в то, что говорил.
Когда выходил из хибарки, у него подкашивались ноги. Изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, сквозь зубы спросил старика Павла:
– Может быть, позвать опытного врача из города?
Старик стал его успокаивать:
– Да ты не волнуйся, сынок, христа ради. Все обойдется. Вот питание только особенное нужно...
– А может быть, у вас денег нет, а? Я могу помочь. Ведь не чужой, не посторонний... – И Мустафа проворно стал шарить в карманах.
Старик схватил его за руку.
– Не в деньгах дело. Достать то питание негде, вот беда! Нутряное свиное сало нужно. Доктор велел в течение месяца это сало давать Нине по три столовых ложки в день. Самое, слышь, надежное лекарство. А где его взять? В Азербайджане ведь свиней не разводят и свиного сала не едят. Вот она штука какая...
Мустафа слушал с напряженным лицом, как будто преодолевал нестерпимую боль, и старался казаться спокойным. Выслушав, молча вышел и чуть не бегом кинулся в мясную лавку. Тут он отозвал мясника в сторону и тихонько попросил:
– Будь другом, раздобудь мне свиного нутряного сала.
Мясник выпучил глаза:
– Свиного? Ты что, белены объелся? Или смеешься надо мной?
– Пожалуйста, молчи. Мне до крайности нужно.
– Пусть язык у тебя отсохнет! – закричал мясник. – Да как ты осмелился говорить о таком в доме мусульманина? Подумать только – захотел свиного сала! Вот результат пребывания в Сибири! Ты гяуром стал! Что теперь скажут люди о моем доме?! Позор!
Мустафа с опаской оглянулся. К их разговору уже прислушивались покупатели. Нехорошо!
– Послушай, мне это для лекарства...
Мясник презрительно фыркнул:
– "Лекарство"! Свинья – для лекарства! Ты что, за дурака меня считаешь?
– Слушай, мы же с тобой друзья! – Мустафа обозлился. – Перестань кривляться! Ты друг мне или враг? Мясник смягчился:
– Друг, друг... Если ты все мое имущество сожжешь – не пикну. Но умоляю – не называй при мне этого вонючего животного!
Мустафа прикинулся правоверным:
– Зачем так говоришь? Ведь свинью тоже аллах создал.
Мясник замахал руками:
– И не говори, и слушать не хочу! Будь доволен, что я, во имя нашей дружбы, никому не скажу про эту твою просьбу.
И Мустафа понял, что он попусту тратит время.
"Какая дикость! Черт знает какая несусветная дикость!" – думал он, выходя из мясной лавки. А куда еще пойти? Может быть, армяне помогут? В городе у него было несколько знакомых армян. Эти свининой не брезгуют. Больше, чем с другими, Мустафа дружил с Бахши. К нему он сейчас и направился.
В прошлом Бахши работал с Мустафой в Раманах. На промыслах о нем говорили: "У Бахши золотые руки. За что ни возьмется – во всем удача". Уж на что жаден Шапоринский – за копейку удавиться готов, а Бахши платил большое жалованье и ни за что отпускать не хотел. И все, кому что починить, обращались к Бахши. Кому окно застеклить, кому кран исправить, кому замок все с просьбой к Бахши. Везде – Бахши, везде – его руки.
Когда Бахши состарился и уже не мог больше работать на промысле, Шапоринский взял его к себе в город и сделал управляющим домом. Семьи у старика не было, а друзей среди рабочих – много. Втихомолку он привечал и революционеров. При случае укрывал их от полиции, одалживал им деньги, помогал, чем только мог. Иногда революционеры просили его собрать нужные сведения или выведать что-нибудь у Шапоринского. Бахши исполнял и это. Мустафа не раз пользовался его услугами. Вспомнил о нем и сейчас.
Бахши выслушал просьбу с участием, но сказал:
– Найти свинину, мой милый, дело нетрудное, а вот нутряное свиное сало – мудрено. Ума не приложу.
– Бахши, если вы мне не поможете, то никто не поможет. Нельзя ли разведать, где собираются колоть свинью, а?
– Мой милый, кто же летом, в жару, колет свиней?
– Как же быть, Бахши? Пропадет Нина!
Бахши долго думал и пошел к своему хозяину Шапоринскому. У того был собственный свинарник.
– Господин, – сказал Бахши, – у нас одна свинья захворала. Если нынче не прирезать, к утру как бы не сдохла...
Шапоринский верил своему управляющему и только рукой махнул – дескать, распорядись.
И свинью закололи. Бахши спросил Мустафу:
– А сколько же тебе этого сала нужно?
Тот прикинул в уме: "По три столовых ложки в день. Девяносто ложек в месяц... Пожалуй, трех фунтов хватит..."
Бахши усмехнулся:
– Ну вот, из-за трех фунтов большую свинью загубили. Ладно, не будем печалиться, Шапоринский не обеднеет.
Мустафа стал выгребать из карманов медяки, чтобы заплатить за сало. Бахши с укоризной посмотрел на него.
– Я же сказал, хозяин не обеднеет. Получил сало – и поспеши к больной. Может быть, ей очень плохо...
Но была уже глубокая ночь, и Мустафа не осмелился беспокоить больную. Спал он плохо, все думал: как там Нина? А утром, еще и не рассвело, был уже в хибарке Павла.
Увидав сало, старик и дочь изумились.
– Ты волшебник, Мустафа, – говорил растроганный старик. – Я вот русский, а ни за что бы не раздобыл тут этого сала. А ты мусульманин – и достал! Как ты мог? Где? И так скоро! Ты спас Нину!
Мустафа был счастлив.
– Мир не без добрых людей. Как говорят в Сибири, не имей сто рублей, а имей сто друзей. – Говоря это, Мустафа неотрывно смотрел на Нину, а она благодарно ему улыбалась.
А старик Павел все еще не мог успокоиться:
– Ведь если бы мусульмане увидели у тебя в руках свиное сало, тебе бы несдобровать. О, я хорошо знаю ваших правоверных!
Мустафа рассмеялся:
– А что они могли мне сделать? Обозвать гяуром? Отлучить от мечети? Так я в ней с детства не бывал. Все это пустяки, отец. Для Нины я готов что угодно сделать.
Нина смотрела на него восторженно. Она верила, что Мустафа пойдет за нее в огонь и в воду, так же как она за него. Их сердца были соединены невидимыми вечными нитями. Ей очень хотелось сказать Мустафе какие-то особенные слова, но слов таких не находилось, и она молча, улыбкой и взглядом, благодарила его. Бывают в жизни минуты, когда слова становятся лишними.
Лекарство пошло впрок. Нине день ото дня становилось лучше. Ей казалось, что помогло не столько сало, сколько вдохновенная любовь Мустафы, который все свободное время проводил у ее постели. Через месяц она стала более здоровой, чем до болезни, – бодрая, резвая, с румяными щеками. Таких можно встретить только на горных перевалах.
Она много думала о Мустафе и часто говорила себе. "Какая я счастливая, что встретила этого замечательного человека!" В ее глазах Мустафа был необыкновенным героем. Ведь он участвовал в Ленских событиях! Он был на том кровавом снегу, о котором так много писали в газетах!
А Мустафа думал о ней. Теперь он уже не чувствовал себя одиноким, даже когда был один в своей жалкой каморке. Скоро, скоро тут появится Нина, и они навсегда будут вместе...
Погруженный в приятные думы, он не сразу услышал стук в дверь. Встал, зажег коптилку. Должно быть, уже очень поздно. Друг или враг стучит? Взявшись за дверной крючок, тихонько спросил:
– Кто там?
– Я... Быглы-ага. – Голос хриплый, прерывистый. Мустафа не узнал его и спросил пароль. Тот ответил и, перешагнув порог, в изнеможении опустился на табуретку.
– Что случилось? – с беспокойством спросил Мустафа. – Ты так запыхался, как будто за тобой гнались. Полиция?
– Да...
– Где?
– Там. – Усатый ага неопределенно махнул рукой. – Касум тебя выследил. Выдал твои бумаги...
Мустафа мгновенно все понял,
– Унесли? – спросил он.
– Не сумели. Я отнял. – Усатый ага вытащил из-за пазухи толстый пакет и протянул Мустафе. – Вот.
– Молодец! – радостно воскликнул Мустафа. – Как же ты? Как удалось?
Переводя дух, Усатый ага уже с улыбкой стал рассказывать о происшествии.
– Хотел было убить его, а потом этот мешок подвернулся... Хорошо, что без убийства, а то было бы нам хлопот...
– Молодец, – повторил Мустафа. – А ты уверен, что за тобой никто не гнался? Полицейский через минуту-другую мог очухаться и выследить тебя.
– Нет, – уверенно сказал Усатый ага. – Я то и дело оглядывался. Он бревном лежал на дороге. Хоть и темно, а все-таки я различал... Нет, нет, уверил он, – за мной никто не гнался. Но пакет все же спрячь.
С предосторожностью Мустафа вышел и вскоре вернулся. Накинув на дверь крючок и потушив коптилку, сказал:
– Теперь не найдут. Но скажи, как это Касуму удалось узнать о нашем тайнике? Ловкий, подлец! Он еще много вреда может нам причинить. Придется им заняться всерьез.
Мустафа снял со стены тулуп и бросил на пол.
– Ложись, друг, отдохни. Домой идти не советую.
Усатый ага не стал возражать, лег, не раздеваясь. Долго лежали молча, но не спали. Тревожные думы терзали обоих. В полиции теперь переполох. Шутка ли – нападение на полицейского! Пожалуй, завтра задержат кое-кого. Подозрение, конечно, будет на Мустафу – ведь его бумаги отняты у полицейского! А послезавтра забастовка... Очень было бы некстати попасть в такое время в кутузку: ведь Мустафа знал, что на нем лежит большая ответственность. Подпольный Бакинский революционный комитет надеется на него как на верного своего бойца в Раманах. Игра в "ханы" была устроена комитетом и дала блестящие результаты. В праздничной толпе состоялось несколько важных встреч, собрана значительная сумма денег в фонд забастовочного комитета. А вот дружно ли начнется послезавтра забастовка?
Эта мысль не давала Мустафе покоя. Он по опыту знал, как много зависит успех от начала.
В руководстве забастовкой должен был принять участие один из руководителей Бакинского комитета большевиков – Гамид Султанов. Завтра утром с ним нужно обязательно встретиться. Гамид пользовался уважением среди старых рабочих. Успел ли он поговорить со всеми? В Раманах Гамид работает не очень давно – сначала телефонистом, потом тарталыциком, но уже завоевал авторитет. Таков уж его характер – общительный, приветливый, упорный. Да и как человек обаятельный. Высокий, сильный, с красивым лицом, Гамид притягивал к себе людей, как магнит железо. Все знали, что ради товарищей он готов пожертвовать жизнью.
Старик Павел рассказывал рабочим о таком случае. Однажды на работе подошел к нему Шапоринский и приказал перенести мотор с одного места на другое. Павел попробовал поднять мотор и не смог. "Э, да ты совсем хилый! сказал Шапоринский. – Придется тебя уволить".
И тут, откуда ни возьмись, – Гамид. "Вы, – говорит он хозяину, – не имеете права заставлять Павла таскать тяжести. Для этого есть молодые и сильные". Шапоринский косо поглядел на Гамида и сказал с усмешкой: "Если так, то придется тебе перенести мотор. Ты как раз молодой и сильный".
Гамид ничего не сказал. Поднял мотор и отнес куда надо. Тогда Шапоринский совсем рассердился. "А я, – говорит, – и не знал, что ты такой богатырь! Придется перевести тебя с должности телефониста в тартальщики. Там твоя сила больше пригодится. С завтрашнего дня приходи на промысел..."
Капиталист думал, что наказал Гамида, а тот обрадовался: поближе к рабочим! И с тех пор ведет среди них большевистскую агитацию, распространяет подпольные брошюры и листовки, растолковывает всякие вопросы. Он и пошутить любит. В клубе "Кружок Балаханов" Гамид был артистом-любителем. В оперетте "Аршин мал алан" он с успехом играл роль Сулеймана.
Теперь Гамид работал на соседнем нефтепромысле, но часто бывал и в Раманах. Тут его по-прежнему считали своим человеком. У Мустафы с ним были близкие отношения, и он искренне обрадовался, когда узнал, что Гамиду было поручено вместе с ним руководить забастовкой. Он сумеет поднять дух раманинских рабочих. Жалко, что сегодня не довелось повидать его на празднике. Утром, перед работой, обязательно надо с ним встретиться.
Думы, думы... Ну как тут уснешь? На улице в проводах воет ветер. Иногда вой его напоминает плач ребенка, а иногда – свист пули, как там, на снегу у Бодайбинки... Временами казалось, что ветер сорвет с места хибарку и вместе с ее обитателями унесет в неведомые края. А временами казалось, что он отрывает крышу и скрипит при этом зубами, кидает в окно песком...
А Усатый ага, должно быть, ничего не слышит. Привык к этому шуму, спит. А может быть, тоже думает? Окликать его не хотелось.
Но вот уже и светает. Черное покрывало ночи бледнеет, бледнеет, отступает куда-то в углы хибарки и там рассеивается. Вот и ветер утих. Вдруг установилась такая тишина, что ушам больно. Потом где-то за стеной чирикнул одинокий воробышек. Ему ответил другой, третий. День начался.
Усатый ага поднял голову, сел. И Мустафа понял, что он не спал.
– Они строят нам ловушку, – сказал Усатый ага. Мустафа не стал спрашивать, кто это "они", а ответил так, как если бы разговор не прекращался с вечера:
– Похоже, они хотели арестовать нас, как говорится, поймать с поличным. Листовки были бы вещественным доказательством. Ты думаешь, полицейский не узнал тебя?
– Нет, душа моя, не узнал, – я не дал ему опомниться. Да и лицо платком было закрыто. Нет, не узнал, – повторил Усатый ага. – Но я о другом думаю. Что им листовки? Они ищут случая тебя арестовать. Не вышло с этой ловушкой подстроят другую.
– Ты думаешь... – Мустафа не договорил.
– Да, – подтвердил догадку друга Усатый ага, – я думаю, Касум пронюхал о забастовке. Вот они и хотят арестовать тебя заблаговременно.
Мустафа встал:
– Надо принять меры против этого низкого человека. Он нам причинил уже много зла.
– Это всем известно. – Усатый ага тоже встал. – Если его уберем, рабочие обрадуются. – Помолчав, он добавил: – Я им сам займусь.
– Нет, – возразил Мустафа, – это дело не для тебя. Я, кажется, что-то придумал.
– Почему не для меня? – В голосе Усатого аги звучала обида.
– Потому, что у тебя дети. Для такого дела нужен одинокий человек, как я.
Усатый ага улыбнулся:
– Но ты тоже не одинокий...
– Как так?
– Очень просто. А телефонистка?
Мустафа вспыхнул румянцем.
– Да, с Ниной мы... – Он хотел сказать "решили пожениться" и не договорил, умолк.
– Ну как, ловко я тебя поймал? – Усатый ага обнял друга за плечи. – Я от души рад. Замечательная девушка! Лучшей жены не найдешь.
– Спасибо за добрые слова, но дело есть дело. Революционер принадлежит революции.
– Вот-вот! – подхватил Усатый ага. – И дети мои ни при чем. У тебя тоже должны быть дети.
– Ладно, друг, не будем больше об этом. – Мустафа попытался закончить разговор шуткой: – Я к Нине еще сватов не засылал. Да и соперник у меня серьезный – Абдулали...
– Да ведь он женат! – воскликнул Усатый ага. – Но ты шутишь?
