Текст книги "Усатый ага"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Велиев Сулейман
Усатый ага
Сулейман Велиев
УСАТЫЙ АГА
Памяти моих родителей посвящаю. Автор
Была пятница. В этот день в селении Раманы справлялось большое торжество – национальный азербайджанский праздник Новруз-байрам. Узкие, закопченные, пыльные улицы с утра заполнились пестрой, шумной толпой. Тут были и празднично одетые мастеровые, и чернорабочие в лохмотьях, и босые ребятишки.
На Апшеронском полуострове настоящая зима – редкая гостья. Старожилы перебирают в памяти: вот в таком-то году была зима! Иной раз и в марте бушуют метели, неистовствует северный ветер хазри. А в ту пятницу марта 1917 года солнце светило по-весеннему ярко и радостно. Улыбались обездоленные люди, улыбались свежей зеленью молодой листвы старые деревья...
С верхнего квартала к площади двигался черный лакированный фаэтон. Он остановился перед мечетью, и веселая толпа его окружила. Верх фаэтона был откинут. На заднем сиденье – трое, на переднем – двое музыкантов с зурнами. Напрягаясь, надувая щеки, они исполняли танец "узун-дере", а стоявшие на подножках фаэтона два рослых молодых парня, изгибаясь, пританцовывали. Как только фаэтон остановился, они спрыгнули на землю и пустились в стремительный пляс.
На кучерских козлах сидели исполнявший роль хана-повелителя рабочий нефтепромысла Аббас Алиджан, прозванный за пышные черные усы Усатым агой, и его помощник на этом представлении рабочий Мустафа.
Высокий, широкоплечий, чернобровый красавец с лихо закрученными усами не в первый раз исполнял на празднике роль хана. В голубом атласном бешмете и в черной, с серебряными газырями черкеске, взятыми у кого-то напрокат, он выглядел подлинным грозным повелителем и вызывал всеобщий восторг толпы.
– Хан приехал! – Великий хан!
– Тяжелой поступью явился!
– Ура великому хану!
Фаэтон был так облеплен людьми, что если бы не кони, то и понять было бы нельзя, что это фаэтон. Пестрая, хохочущая толпа. Вот тронулись лошади, тронулась за ними и толпа. Взвизгивая, вприпрыжку бегут голоногие ребятишки. Поблескивают на солнце неумолкающие зурны, в такт музыке величественно разводит руками возвышающийся над всеми нарядный и неприступно грозный "хан".
Но вот на улице появился в окружении родичей сын настоящего хана. Его тотчас заметил Усатый ага. По его приказанию с подножки фаэтона спрыгнул "страж" и военным шагом направился к ханскому сыну. Приблизившись, "страж" поднял руку – внимание! – и провозгласил громко, торжественно:
– Наш высокочтимый хан изволит просить вас к себе!
Сын хана снисходительно улыбнулся, потом сделал смиренное лицо и покорно последовал за "стражем". От участия в игре не смел уклониться никто. Таков был всенародный шуточный обычай.
– Эй, музыканты! – громовым голосом закричал Усатый ага. – А ну-ка, для дорогого гостя таракему!
Зурначи заиграли таракему, кто-то пустился в пляс, приглашая гостя выполнить веление "хана-повелителя".
Сын настоящего хана, как и предусматривалось программой представления, плясать отказался:
– Не могу, ваше благородие, достопочтенный повелитель, извините меня за непослушание...
– Штраф! – со свирепым видом закричал Усатый ага. – Стража! Оштрафуйте ослушника.
Двое "стражников" кинулись к сыну хана с криками:
– Штраф!
– Штраф!
Усатый ага тоном судьи провозгласил;
– Коль не умеешь танцевать, плати пять рублей.
Сын хана охотно расплатился. Он был рад выказать перед народом свое уважение хану шуточному. Не выполнить его волю – значило оскорбить публику. Всякому было известно, что исполнявший роль хана-повелителя на празднике обладал большими правами. Он мог первого попавшегося на глаза человека оштрафовать на столько, на сколько ему было угодно. Если кто-либо отказывался выполнить его приказание, того, под общий хохот, "стражи" наказывали ударами турны*. Ударов полагалось столько, сколько составляла сумма штрафа.
______________ * Турна – плеть
"Хан-повелитель" Усатый ага был строг, но справедлив. Сидя на высоких козлах фаэтона, он высматривал в толпе богачей, посылал за ними "стражников" и объявлял свое повеление: сплясать, спеть песню, рассказать веселую историю. Неподчиняющихся штрафовал, отказывающихся платить наказывал ударами турны. Публика громко выражала ему свое восхищение.
Богато одетый, статный, он и в самом деле был похож на владетельного князя. И голос у него был соответствующий – трубный, властный. Когда начинал говорить, то перекрывал все другие голоса. Встретившись с ним однажды, его уже нельзя было забыть. Особенно сильное впечатление производило его лицо. При разговоре Усатый ага то вскидывал густые, сросшиеся брови, то надвигал их на самые глаза, то метал вокруг искры гнева, то изливал радость. Сочные алые губы то выражали презрение, то дарили улыбку.
Окруженный толпой, фаэтон медленно двигался по извилистой, тесной улице, оглашая ее веселой музыкой зурначей и забавными припевками. По мере того как фаэтон приближался к окраине, толпа редела и наконец совсем растаяла. Фыркая и разбрызгивая изо рта пену, лошади понеслись вскачь. Деревня осталась позади. По пыльной дороге, под гору, фаэтон мчится к Раманинскому замку.
Расположенный на вершине холма и несколько разрушенный с одной стороны, древний Раманинский замок придает пейзажу романтический вид. По сохранившимся преданиям, в XIV веке один из азербайджанских ханов построил эту крепость для защиты от вражеского нашествия. Стены замка, сложенные из тесаных камней,
окружают центральную четырехугольную башню. Она грозно возвышается над окружающей местностью и в своих бойницах таит неведомую славу. Лет шестьсот назад этот замок считался надежным бастионом против иноземных захватчиков.
Издали замок казался сказочным и рисовался величественным и горделивым. "И раманинцы такие же гордецы, как этот замок", – говорят о них соседи. Их гордость возросла в сто крат после того, как в этих местах была обнаружена нефть. Шутка ли: не в каждом клочке земли таится черное золото!
На запад от замка, у подножия холма, раскинулся, лес нефтяных вышек, а на юго-западе – небольшое озеро. В него из буровых стекают грунтовые воды с жирными блестками нефти. Оттого вся поверхность озера отливает сталью, а в предвечерние часы – всеми цветами радуги.
В прежние времена нефть тут находилась на небольшой глубине, и ее выкачивали "журавлями", как питьевую воду из колодцев. Позднее ее стали выкачивать моторами при помощи барабанов. В нефтяную скважину на железном канате, намотанном на барабан, опускается желонка – этакое узкое ведро высотой в четыре – шесть метров, емкостью до тридцати литров. На дне желонки клапан. При ударе о дно нефтяной скважины клапан открывался, желонка наполнялась нефтью, и барабан вытягивал ее канатом на поверхность. Тут ее опорожняли и снова опускали в скважину. Рабочих, которые обслуживали желонки и барабаны, называли тарталыциками. Моторист и тарталыцик были главные профессии на нефтепромыслах.
Если кинуть взгляд на лес нефтяных вышек с холма, от замка, то в глаза бросались пять или шесть красных кирпичных зданий, будто в беспорядке разбросанных по "лесу". Это котельные или, как тут их называют, газанханы. Они дают жизнь моторам. На фоне черных вышек газанханы выглядят алыми розами.
Миновав Раманинский замок и спустившись с холма, фаэтон очутился среди буровых вышек и остановился на пустыре, перед кочегаркой второго промысла. В ожидании "хана" и его "свиты" тут уже собралась значительная толпа. Привстав на козлах, Мустафа искал кого-то глазами. Потом, радостно улыбнувшись, указал Усатому аге на девушку, стоявшую чуть в отдалении:
– Видишь, и телефонистка Нина пришла поглядеть на наше представление!
– Ты видишь только Нину, – пошутил Усатый ага, – а сидящего на куче кирпичей отца ее, Павла, не видишь?
Мустафа взглянул в сторону, куда показывал друг.
– Верно... Старик съежился что-то. Невеселый. Уж не беда ли какая его настигла?
– Не в том дело, – перебил его Усатый ага и засмеялся. – Ты Нину видишь раньше всех!
Мустафа смутился и произнес с укором:
– О ага! (Дескать, пощади.)
А Нина, как будто услышала, что речь идет о ней, приветливо улыбнулась Мустафе и помахала ему рукой. Ее отец, глядевший на фаэтон из-под козырька ладони, тоже улыбался Мустафе. У них были добрые отношения.
И вот снова грянула музыка. С подножек фаэтона спрыгнули "стражи", пустились в пляс, увлекая за собой окружающих. Даже ветхие старики не могли устоять на месте – притопывали и прихлопывали. А один старикан не выдержал и, прищелкивая пальцами, пустился вприсядку.
Обращаясь к одному из танцующих, Усатый ага сказал:
– Эй, Эльдар, ты, оказывается, молодец! Разошелся так, будто весь мир принадлежит тебе.
Крепко сколоченный чернобровый мужчина, названный Эльдаром, показав в улыбке белые зубы, крикнул:
– Мне! Весь мир принадлежит мне!
– Молодец, Эльдар, ты настоящий мужчина! – подбодрил его похвалой "хан-повелитель".
– А как же! – крикнул тот, продолжая плясать. – Курицей, что ли, я должен быть? Я гордый! Голодать буду, а подхалимом не стану!
Ему, должно быть, было за пятьдесят. Но в бороде ни одного седого волоса, взгляд живой и быстрый, движения легки. При всем том он неказист с виду – коротконог и кривоплеч. Так его и звали за глаза – Кривоплечий. Быть может, левое плечо было ниже правого оттого, что на нем всегда висело ружье? Он был караульщиком на промыслах и с ружьем расставался только по крайней нужде, вот как сейчас...
Рабочие нефтепромысла любили его, жизнерадостного, веселого человека, шутника и балагура.
Однажды хозяин промысла Шапоринский, заметив Эльдара без дела, прикрикнул:
– Нечего тут шататься, иди в сарай!
А Эльдар был родом из селения Сарай. Он прикинулся дурачком и махнул с промысла в село. Живет там день, живет два, потом возвращается. Шапоринский в ярости решил его уволить за прогул.
– В чем же я виноват? – сделав глупое лицо, спрашивал Эльдар. – Вы же сами приказали мне идти в Сарай!
Шапоринскому пришлось уступить, и рабочие с неделю хохотали над проделкой своего товарища.
Кончив плясать, Эльдар остановился у фаэтона и, заглядывая в глаза Мустафе, сказал:
– Рабочие люди и веселятся и работают вместе. Помнишь забастовку? Тогда мы многому научились, распознали и друзей, и врагов.
Мустафа, один из организаторов прошлой забастовки, охотно поддержал разговор:
– Верно, Эльдар. Мы сильны товариществом. Некоторым выпали на долю тяжелые испытания. Но никто не продал свою честь...
Разговор продолжался. В него включились еще несколько рабочих, а зурначи тем временем играли лезгинку. Молодой парень лихо шел по кругу на носках, окружающие хлопали в ладоши и кричали:
– Асса!
– Асса!
Рабочие одним ухом слушали музыку, а другим – Усатого агу. Снизив голос, он доказывал: надо снова бастовать, прижал хозяин рабочих, дышать нечем.
Странно было слышать эти слова от человека, одетого в костюм богатого хана, сидящего в лакированном фаэтоне и только что потешавшего публику забавными шутками.
Мустафа зорко следил за толпой. Вот он заметил протискивающегося к фаэтону незнакомого господина и закричал:
– Наш хан настоящий мужчина! Ура хану-повелителю!
Толпа дружно его поддержала.
– Сумасбродный наш хан, – язвительно сказал Абдулали.
Он завидовал Усатому аге и искал случая уколоть его, но немедленно получил сдачи. Из толпы кто-то выкрикнул:
– Сумасбродный, но не гнусный, как некоторые другие!
Коварный Абдулали сделал вид, что не понял намека, и заговорил льстиво:
– А кто сказал, что наш хан гнусный? У него чистое сердце. Сумасбродный маленько...
Его перебил Мустафа:
– Правильно говорят: если хочешь спокойно есть, кусок хлеба, то либо подхалимничай перед хозяином, либо обладай тигриной силой.
– Где же нам взять тигриную силу? – наивно спросил Эльдар.
– Рабочее единство – вот наша сила! – громко воскликнул Мустафа. – Все за одного, один, за всех!
Рабочие зашумели. Послышались возгласы одобрения,
Эльдар приблизился к "хану" и, не глядя на него, сказал одно слово: "Послезавтра". Усатый ага в недоумении вытаращил на него глаза, а потом, сообразив, в чем дело, молча кивнул Эльдару – дескать, понял – и заговорил, обращаясь к толпе как хан-повелитель:
– А ну, кто еще спляшет?
Мустафа наклонился с козел к Эльдару и сказал ему шепотом:
– О послезавтрашней забастовке пока помалкивай. Тут есть и ненадежные люди. Вон, смотри. – И он глазами показал на сновавшего в толпе Касума. Видишь, навострил уши! Так и рыщет, так и вынюхивает!
– Да, это не к добру, – согласился Эльдар. – Надо придумать, как избавиться от этого подлеца.
Это был высокий, полный, бритоголовый мужчина, с виду напоминавший борца. Про него говорили: "Грозен, пока молчит". Дело в том, что у него был писклявый голос. Заговорит – и все над ним смеются. Это злило Касума. Самолюбивый и мстительный, он против многих носил камень за пазухой. А со времени последней забастовки рабочие подозревали его как провокатора-доносчика. Как он ни старался быть осторожным, никто уже не сомневался, что Касум служит в полицейском управлении и является лакеем хозяина Шапоринского,
Вот и сейчас – как только появился в толпе Касум, все деловые разговоры смолкли. Только и были слышны музыка да задорные выкрики молодежи.
– Асса!
– Асса!
И топот танцующих.
Потом подошли группы новых рабочих. О Касуме забыли, и разговор возобновился. Слышались голоса:
– Надо требовать!
– Бастовать!
– В тюрьму закатают!
– Пусть другие бастуют, а я погожу...
– К хозяину решил подладиться, шкура?!
– Да нет, он просто трус!
– Хватит терпеть!
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать!
– Тише! Хозяин едет!
Под гору, по извилистой дороге, со стороны замка катился фаэтон хозяина нефтепромысла Шапоринского. Игравший роль хана-повелителя Усатый ага со свирепым лицом обернулся к зурначам.
– Что приумолкли? Видите, хозяин едет! Играйте! – И с веселой улыбкой к зрителям: – А вы не жалейте денег! Деньги пойдут на великую пользу! И ног не жалейте, пляшите!
Снова грянула музыка, снова защелкали в хлопках ладони, снова понеслись по кругу танцоры. Эльдар, накинув на голову черное покрывало, извиваясь, стал танцевать "халабаджи". Кружась, он то расширял круг, то сужал его, то, опускаясь на колени, плавно водил руками по воздуху и, трясясь, поднимался. Это было смешно, и все дружно хохотали. А танцор снова шел по кругу и "мимоходом" принимал от зрителей деньги. "Мимоходом" же бросал их в фарфоровую чашу, стоявшую в фаэтоне перед зурначами, и снова, пританцовывая, шел по кругу с вытянутыми руками. Все знали, что деньги пойдут в общую рабочую кассу на случай новой забастовки.
Фаэтон Шапоринского, несшийся под гору как на крыльях, круто остановился рядом с фаэтоном "хана". Шапоринский, пожилой, низкорослый, толстопузый, скуластый и курносый мужчина, тотчас понял, что попал на праздник, приветливо заулыбался и особо поклонился "хану".
Капиталист хорошо знал местные обычаи и нравы и потакал им. Праздник весны Новруз-байрам он считал только религиозным. Пусть празднуют! Образованный человек, Шапоринский считал любую религию своим союзником. Мусульманство, как и православие, воспитывает у верующих уважение к частной собственности и послушание власти. Ему и в голову не приходило, что подпольная рабочая организация использует Новруз-байрам для сбора средств на забастовку, которая начнется послезавтра... Он с интересом глядел на закутанного в чадру человека, исполнявшего танец "халабаджи". Это был чудаковатый рабочий, кривоплечий Эльдар. Движения танцующего заинтересовали Шапоринского. "Тоже культура! – с усмешкой подумал он. – Пусть развлекаются как хотят, лишь бы работали хорошо".
Его мысли прервал "хан-повелитель":
– Хозяин, мы просим вас сплясать.
Шапоринский благодушно рассмеялся:
– Тут и без меня плясунов много.
"Хан" Усатый ага сделал свирепое лицо и сказал голосом судьи:
– За непослушание хану-повелителю штрафую вас... – Усатый ага сделал многозначительную паузу, и все замерли, – на двадцать рублей!
– Здорово! – воскликнул кто-то с восторгом.
– Вот это штраф так штраф!
– Двадцать рублей? – переспросил Шапоринский.
– Да, хозяин, – уверенно подтвердил "хан".
Шапоринский не стал возражать, хвастливо достал из кармана изящное портмоне с серебряной монограммой и, передавая "хану" деньги, шутливо сказал:
– Берите, только, ради бога, не бейте меня этой дрянной плетью!
Шутка понравилась, и все засмеялись.
Усатый ага, поблагодарив щедрого хозяина, принял деньги, бросил их в фарфоровую чашу и сделал комический поклон в сторону Шапоринского. Тот многозначительным взглядом окинул Усатого агу и сказал:
– Видите, я уважаю ваши национальные обычаи, так уважайте же и вы меня!
Артист от природы, Усатый ага разыграл искреннее недоумение:
– А что случилось?
Шапоринский сморщился, как от зубной боли.
– Ничего пока не случилось, а чувствую – может случиться. Ведете вы себя на промысле неспокойно.
– Я? – Усатый ага старался выгадать время. – Что вы, хозяин! Я самый смирный из рабочих!
– Не о тебе речь... Хотя и ты в последнее время изменился. Быть может, Мустафа тебя подбивает, а?
В толпе моментально установилась тишина. Все устремили взгляд на Мустафу, а тот с любопытством смотрел на Шапоринского.
– А что плохого сделал Мустафа? – спросил Усатый ага.
– А что он может сделать? – Шапоринский пожал плечами. – Мне он вреда не причинит, а на себя и на своих друзей беду навлечет. Язык у него...
Мустафа очень хотел сказать резкое слово, но сдержался. Значит, Шапоринский заподозрил что-то неладное в этой игре в "ханы". А может быть, и о забастовке пронюхал?
– Ты не будь таким, как Мустафа, – говорил между тем Шапоринский Усатому аге. – Зайди ко мне вечерком на квартиру.
– К добру ли, хозяин? – спросил Усатый ага. Он не привык распивать чаи с капиталистами и ничего хорошего не ждал для себя от этой встречи.
Шапоринский ободрил его благодушной улыбкой:
– К добру, к добру, заходи!
Откинувшись на спинку сиденья, обитого бордовым плюшем, толстяк ткнул кулаком кучеру в спину – поезжай, дескать, – и фаэтон тронулся. Проводив его глазами, Усатый ага обратился к Мустафе:
– Как ты думаешь, зачем он пригласил меня?
Тот рассердился:
– Тупой ты, что ли? О наших делах выведать хочет. Видишь, каким добряком прикидывается!
Зурначи между тем продолжали играть, молодежь танцевала, а "хан" и его "помощник" вполголоса обсуждали, как быть Усатому аге – идти к Шапоринскому или не идти?
– Не пойду, – решительно сказал Усатый ага. – Похоже, он нас хочет перессорить. Меня хвалил, вроде бы в гости пригласил, тебя ругал, стращал. Почему он на тебя накинулся?
Мустафа зло улыбнулся.
– Он и меня сначала хвалил. И в гости так же вот приглашал, да ничего у него не вышло.
Усатый ага присвистнул:
– Вон оно что! Ну, так и со мной не выйдет. Не пойду...
Мустафа перебил его:
– Погоди, не спеши. Я не советую тебе отказываться. Может быть, и я зря отказался. Шапоринский что-то замышляет. Надо выведать его замыслы. Сходи. Прикинься простачком, послушай, что скажет. Нам важно знать, пронюхал он про забастовку или нет.
– Значит, идти?
– Непременно! – решительно подтвердил Мустафа. – Чего тебе бояться? Не съест же он тебя!
Усатый ага долго думал, потом сказал:
– Я не его боюсь, а...
– А кого? – с тревогой спросил Мустафа.
– Его жены боюсь.
Мустафа засмеялся:
– Ну вот еще! Можно ли бояться женщины!
Усатый ага тяжело вздохнул:
– Эх, друг! Ты не знаешь... Эта барыня не дает мне проходу.
Мустафа удивился:
– То есть как?
– А так... Что толку скрывать от тебя? Шапоринский уже стар, она молодая... Однажды я чинил у них печку. Работаю, а она стоит и глаза на меня пялит. Смотрит, как лиса на виноград. То с одного бока зайдет, то с другого и всякие слова мне говорит: "У вас золотые руки. Вы дивный мастер..." А потом вдруг: "Мне нравятся мужчины высокого роста, вот с такими усами, как у вас!"
– Вот тебе на! – изумился Мустафа. – Какая бессовестная женщина! Вот они, барыни-то!
Будучи уже не в состоянии исполнять шутовскую роль "хана-повелителя", Усатый ага тронул вожжами лошадей, и фаэтон вырвался из толпы. Вслед помчались голоногие ребятишки с криком:
– Хан уезжает!
– Беду с собой увозит!
– Тяжелой поступью уходит!
Праздничное настроение Усатого аги было безнадежно испорчено. Хмуро, нехотя он кричит на примостившихся на запятках фаэтона детишек и погоняет лошадей. Ему захотелось поскорее домой. А впереди поселок еще одного промысла. Там его тоже ждет праздничная толпа. Прямо у дороги – хозяин промысла.
Но веселья не получилось. Остановив лошадей и поздравив собравшихся с праздником, "хан-повелитель", принужденно улыбаясь, "оштрафовал" хозяина промысла на десять рублей и тотчас взмахнул кнутом. Лошади с места рванули вскачь и неслись вихрем до мечети. Тут была такая густая толпа, что поневоле пришлось остановиться. Зурначи грянули плясовую. Усатый ага, наклонившись к Мустафе, шепнул ему что-то на ухо, потом подозвал одного из толпы, видно знакомого, и ему шепнул что-то. Тот наклонился над задним сиденьем фаэтона и из-под ног музыкантов извлек большую корзину. Те сделали вид, что не заметили этого, и продолжали играть с особым усердием. Человек с корзиной исчез. Проследив за ним взглядом, Усатый ага громким голосом обратился к толпе:
– Друзья! Ветер уже подул. Игру свою мы закончили. До свидания!
И спрыгнул с фаэтона. Мустафа – за ним.
Зурначи перестали играть. Один из них подобрал вожжи, и фаэтон укатил куда-то. Остальные вместе с Усатым агой и Мустафой отошли в сторону, будто бы собираясь делить собранные деньги. Постояли с минуту и пошли по дороге, ведущей к замку. Дети, надрываясь, кричали:
– Хан уехал!
– Великий хан уехал!
– Беду с собой увез!
2
Быглы-ага, или, как давно уже все его звали, Усатый ага, родился в деревне Кендамаг, Карадагской области Южного Азербайджана. Там прошли его юношеские годы. Бойчее и смелее его в деревне парня не было. По верховой езде и по стрельбе он считался первым.
После смерти родителей Быглы-ага задумал жениться на дочери деревенского пастуха Гызбест. Но исполнить это ему было нелегко. Впервые он узнал, что для бедной девушки быть красавицей – большое несчастье. Сваты не давали покоя пастуху. За черноглазой, шустрой Гызбест охотились самые богатые женихи деревни. А пастух смотрел на дочь как на ценный и выгодный товар, который должен обогатить его. Сватов бедняка Быглы-ага пастух попросту выставил за дверь.
Шли дни. И вот однажды Быглы-ага услышал, что пастух выдает свою дочь за сына лавочника. Такого известия он давно ждал, и все-таки оно потрясло его. Как говорят, от сердца Быглы-аги к сердцу Гызбест лежала прямая дорога. Девушка поклялась выйти замуж только за Быглы-агу, а ее отец и слышать не хотел об этом. Тогда Быглы-ага тайно увел девушку из деревни в Карадаг, а оттуда они переехали в Баку. След их для пастуха затерялся, и все обошлось благополучно. Быглы-ага стал работать на Раманинском промысле. Жизнь вроде налаживалась. Но среди незнакомых людей он чувствовал себя одиноким и тосковал.
– Почему ты не в духе? – спросил его однажды рабочий Гамид.
– Одинокий я тут... Ни родственников, ни друзей. Чему же радоваться? Только дома и отвожу душу с женой.
Гамид успокаивал его как мог:
– Иметь родных и друзей хорошо, да не всегда. Бывают такие родственники, что лучше бы их и не было. Они – друзья твоего кармана, а в трудное время не только тебе не помогут, а даже обрадуются твоей беде. У меня в городе есть двоюродный брат. Лавочник. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Когда я, изредка, бываю у него дома, то сижу как на иголках. Хвастается, говорит о райском блаженстве, показывает ценные вещи, чванится. В последний раз граммофон показывал, заводил только что купленные пластинки, угощал чаем, но, даже не покормил. Даже не спросил, не голоден ли я. Вот тебе и богатый родственник...
– Правду, видно, говорят, что сытый голодного не разумеет, – подтвердил Быглы-ага. – Голодному бы кусок хлеба, а сытый ему музыку и чай предлагает.
– Вот-вот! А попадешь в хижину бедняка – все, что есть, на стол подадут и голодным из дома не выпустят. К чему, думаешь, я тебе все это толкую? Не в родственниках счастье. Надо искать дружбу у таких же, как сам, тружеников. Дружба! Что есть в мире лучше подлинной товарищеской дружбы!
Гамид умолк и задумался. Быглы-ага сказал:
– Среди богатых из ста можно встретить одного хорошего человека.
Гамид отрицательно покачал головой.
– Одного из тысячи. Э, все они одного – поля ягоды! Разве бывают хорошие воры? Только в сказках. А богатые – те же воры. Если они не будут обворовывать нашего брата – рабочих, то откуда у них возьмутся богатства? Иногда встречаются и такие богачи, которые приглашают рабочего человека в гости, даже подарки ему преподносят. Но только это хитрость. В таком разе гляди да гляди! Либо обмануть тебя хотят, либо подкупить. Поэтому, как говорится, будь проклята и черная и белая змея! Овце с волком не дружить. А волки везде одинаковы, что на твоей родине, что тут. Для уничтожения капитализма нужна дружба не пятерых-шестерых, а крепкое единство всего рабочего класса. Вот так-то, брат! Не сторонись коллектива и не считай себя одиноким. Народ у нас на промысле хороший, боевой. Чувствуй себя как дома и со всеми рабочими обращайся как с друзьями.
Прошло немного времени, и Быглы-ага действительно почувствовал себя своим человеком на промысле.
Вначале Быглы-ага работал подручным у старого печника, а после его смерти заменил его. Так как нужда в печнике на промысле случалась не часто, Быглы-агу по совместительству назначили тарталыциком. Платили мало, но он прирабатывал: после трудового дня кое-кому чинил печи, клал новые. Времени не оставалось даже на сон. Поздними вечерами домой возвращался как пьяный. Но что же делать? Богатые везде мучают бедных. Вот он работает днем и ночью. Не щадит здоровья и все-таки живет в нужде. Пятеро детей – не шутка! Чего-чего, а детей у бедняков всегда много. Старшему, Салману, десять лет, младшему – меньше года.
Жил Быглы-ага на окраине рабочего поселка, в "собственном доме". Так в шутку именовал он купленную за гроши жалкую лачугу. С женой они потратили много сил, чтобы приспособить эту конуру под человеческое жилье. Однако же приспособили. Получилось даже две комнатки. Товарищи по работе завидовали: особняк! Они не знали, что прежде в этом помещении была конюшня...
Перед домиком Быглы-ага разбил крошечный садик.
Тутовое дерево было сверстником его сына Салмана и уже давало хороший урожай.
Самая лучшая пора для этого дерева наступала в июне. Чуть заденешь ветку – и белый тут сыплется как град. Чтобы он не падал на землю, под дерево стелили простыню. На ней Быглы-ага и отдыхал. Ему доставляло особое удовольствие есть тут прямо с дерева. Не вставая с места, протянет руку к низко склонившейся ветке, сорвет и съест... Это дерево, посаженное руками Быглы-аги, напоминало ему сад в родном Карадаге и настраивало его на мечтательный лад. Под ним Быглы-ага беседовал с товарищами за чашкой чая или в обнимку сидел с женой и детьми, если случалось свободное время.
Из товарищей по работе чаще других тут бывал Мустафа. Дружба с ним помогла Быглы-аге понять многое. У него он научился читать и писать. К Мустафе все рабочие относились с уважением, как к стойкому, бесстрашному, прямодушному человеку. За товарищей-рабочих перед хозяином промысла он горой стоял. Шапоринский и рад бы его уволить, да квалификация у Мустафы высокая, заменить его некем, и хозяин терпел его до времени.
Мустафа был старше Быглы-аги лет на пять. Но не женат. Все знали, что он любит телефонистку Нину, и догадывались, что Нина тоже его любит. Дивились: почему они не поженятся? И никому не приходило в голову, что бесстрашный Мустафа не осмеливается объясниться с девушкой. Он очень боялся, что она ему откажет.
С виду он был похож на человека хмурого, с тяжелым характером. Высокий лоб, строгие, умные глаза. Кто не знал его, мог подумать: "Экий неприступный!" Вид обманывал. В кругу товарищей Мустафа бывал весел и словоохотлив.
Так как Быглы-ага работал сегодня в ночную смену, он не смог повидаться с Мустафой вечером. А надо бы. Игра в "хана" прошла хорошо. В рабочую кассу собрана значительная сумма денег, удалось переговорить кое с кем из нужных людей. Подготовка к забастовке продвинулась. Очень бы надо повидаться с Мустафой. Вернется Усатый ага с работы и не сможет заснуть...
Когда уходил с промысла, было темно. Слабый свет, падавший с буровых вышек и из окон кочегарки, с трудом освещал окрестность. Дул легкий северный ветер. Едва отошел Усатый ага от своего рабочего места, как услышал чьи-то шаги. Осмотрелся и в полумраке разглядел двух мужчин. Они направлялись к будке для курящих. Кто бы это мог быть в такую позднюю пору?
Заинтересованный и смутно обеспокоенный, Усатый ага решил узнать, кто так необычно появился на промысле. Когда неизвестные вошли в будку, он осторожно подошел к окну и заглянул внутрь. Один был небольшого роста, тщедушный, узкий в плечах – полицейский, а другой – Касум. Зачем они здесь? Что привело их сюда? Чуть отстранившись, Усатый ага приник ухом к раме окна и стал слушать.
Касум, выступив вперед и показывая на пол в углу комнаты, говорил:
– Я подглядел – Мустафа тут прячет бумаги. – Нагнувшись, он приподнял одну половицу и достал из-под нее пачку каких-то бумаг. – Держите.
Полицейский жадно схватил пачку и не глядя сунул ее себе во внутренний карман.
– Молодец, Касум! – похвалил полицейский предателя. – Получишь хорошее вознаграждение!
Касум расплылся в довольной улыбке.
– Без меня вы бы ни за что не выследили Мустафу! Погодите, я разузнаю для вас и еще кое-что поважнее. Главное – я разгадал их хитрость: тайные документы не держать дома, а прятать вот так где-нибудь под казенной половицей. Я им жизни не дам! – воскликнул он со злорадством.
– Молодец! – повторил полицейский. – Теперь ты в полицейском управлении должен подтвердить, что эти бумаги спрятал тут Мустафа.
– Конечно, конечно, какой разговор! Подпишусь! Только вот что... Голос Касума задрожал. – Я прошу сделать все так, чтобы Мустафа об этом не узнал. И чтобы никто из рабочих не узнал. Ведь если они узнают, не сумею вам больше помогать... Они убить меня могут!
– Не беспокойся, – успокоил предателя полицейский. – Никто ничего не узнает. В полиции тебя ценят. Но мы зря тут задерживаемся. Пошли.
Усатый ага поспешно отпрянул от окна и скрылся за углом будки. Оттуда он услышал:
– Нас не видят? – спросил полицейский.
– Будьте покойны, – заверил Касум. – В эту пору тут никого не бывает. Тарталыцик Усатый ага давно уже дома, а его сменщик занят на своем барабане. Но нам лучше идти врозь. Я пойду вроде бы к месту своей работы....
