Текст книги "Нуреддин"
Автор книги: Сулейман Ахундов
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Нуреддин
Наступил вечер, и семья Гаджи-Самеда, как всегда, собралась за столом. Мамед только что кончил писать домашнее задание и теперь исправлял ошибки. Маленькая Фатьма сидела, задумавшись, обхватив руками голову. Гаджи-Самед первый нарушил молчание.
Что притихла? —спросил он дочку.
– Трудный урок задал нам на завтра учитель. Надо написать сочинение на тему: «Делай людям добро – и тебе ответят тем же». Вот я и написала. Хочешь, прочту, а ты скажи, хорошо у меня получилось или нет.
– Согласен, дочка.
Фатьма прочла. Гаджи-Самеду понравилось, и он похвалил ее.
– Отец, – вмешался Мамед, – мне тоже задали написать рассказ на тему пословицы: «Ответить добром на добро способен каждый мужчина, но лишь самый мужественный может добром ответить на зло». Так вот, послушай, пожалуйста, и меня, я хочу знать твое мнение.
– Читай, сынок.
Мамед прочел. Гаджи-Самеду понравился рассказ сына.
– Но кто же из нас написал лучше? – не унималась Фатьма.
– А вот для этого послушайте и меня, тогда и решим, чей рассказ самый интересный, – сказал Гаджи-Самед и сложил газету, которую до сих пор держал в руке.
Дети очень обрадовались.
– Конечно, расскажи, папа, – сказали они в один голос, усевшись поудобнее.
Немного помедлив, Гаджи-Самед начал.
– Жил на Кавказе когда-то купец Гаджи-Насир. Была у него жена Халима, на редкость красивая и добрая женщина. Они были очень счастливы и горевали лишь о том, что не имели детей. Наконец, у них родился сын, которого назвали Нуреддином. В день рождения долгожданного ребенка Гаджи-Насир устроил настоящий пир, созвал всех бедняков и угостил их обильным обедом.
Каждый год купец ездил на ярмарку, распродавал там свой товар и, возвращаясь домой, непременно привозил жене и сыну богатые подарки.
Однажды он привез мальчику маленькую книжечку, величиной со спичечную коробку. Это был «Гюлистан» Саади. Когда Халима спросила мужа, где он достал такую диковинку, Гаджи-Наснр рассказал:
Шел я как-то с ярмарки в гостиницу, гляжу, сидит на пристани мужчина средних лет, опустил голову и плачет. Я остановился, спрашиваю: «Что случилось?» А он говорит: «Я бедный человек, родом из Ирана. У меня большая семья, которую почти нечем кормить. Хотел я заняться мелкой торговлей, стать коробейником. Накопил триста рублей, приехал сюда за товаром, а час назад у меня все деньги вытащили из кармана». Жалко мне его стало. Дал я ему триста рублей и сказал: «Возьми! Купи товар и делай то, что хотел. Заработаешь – вернешь мне долг! А пока молись за моего маленького Нуреддина». Он, бедняга, обрадовался, бросился руки мне целовать, спросил, где я живу, и ушел. А вечером, когда я пил чай у себя в номере, входит этот самый человек и говорит: «Гаджи, хочу подарить вам что-нибудь, да ничего у меня нет, кроме маленького «Гюлистана», – и он протянул мне вот эту книжечку. – Отдайте ее вашему любимому сыну. Пусть это будет память о Рагиме». Поблагодарил меня еще раз и ушел.
Халима зашила книжечку в шелковую ладанку, надела сыну на шею и сказала:
– Когда Нуреддин вырастет, он прочтет эту книжечку.
Мальчик рос. Ему исполнилось восемь лет, и он стал ходить в школу. Учился он отлично, дружил с товарищами, и все его очень любили.
С годами торговля Гаджи-Насира шла все хуже и хуже. Наконец, он совсем разорился, потерял все состояние. Но беда никогда не приходит одна. Как-то после бани простудилась и слегла Халима. Гаджи-Насир пригласил самых знаменитых врачей, чтобы спасти свою любимую жену, но бедная женщина так и не встала с постели. На девятые сутки она умерла, повторяя имя Нуреддина. Купец лишился своей верной подруги, утешавшей и ободрявшей его в трудные минуты.
Обычно каждый вечер Халима сама раздевала и укладывала сына спать. А он, обняв ее за шею, говорил:
– Спокойной ночи, мамочка! – и, поцеловав ее, сладко засыпал.
В день смерти матери мальчика укладывала служанка. Он вспомнил о своей ужасной потере и заплакал. Прошла полночь, а он все еще не мог заснуть.
«Ах, если бы мама воскресла! Или совсем не умирала бы!..»
И вдруг он вспомнил: недавно учитель рассказывал, будто бы есть сон. похожий на смерть. Люди засыпают и несколько дней лежат неподвижно, как мертвые, а потом просыпаются. И будто бывали случаи, когда таких людей по ошибке зарывали в землю...
«Может быть, и мама уснула таким сном, и ее живую похоронят. Может быть, она и не умерла вовсе.»
Размышляя таким образом, Нуреддин заснул только под утро и проспал до полудня. За это время Халиму похоронили. Гаджи-Насир был так убит горем, что совсем забыл о сыне.
Когда Нуреддин открыл глаза, в соседней комнате молла читал Коран. Заунывный монотонный голос действовал усыпляюще на еще не совсем проснувшегося мальчика, и некоторое время он не мог понять, во сне или наяву он это слышит. Потом он подумал: «Зачем же читают Коран?» И вдруг ужасная мысль молнией пронеслась в его голове. Он мгновенно вскочил и стал одеваться.
В это время в комнату вошла служанка Бахар. Нуреддин бросился к ней:
– Бахар, скажи, похоронили маму?
Бахар, утирая слезы, ответила:
– Да, сынок. Уж лучше бы я умерла вместо нее, лучше б меня опустили в могилу.
Все надежды бедного Нуреддина на то, что мать воскреснет, мгновенно исчезли, но его все еще терзало сомнение – умерла ли она? Не похоронили ли ее по ошибке? Вечером, когда ушли все гости, он спросил об этом отца, и тот с горечью рассеял его тревогу.
Смерть матери потрясла Нуреддина. Всегда веселый, разговорчивый, общительный, он стал молчаливым, грустным, сторонился товарищей. Единственными его друзьями стали книги.
Ребята понимали, что печаль рассеется, и Нуреддин снова станем прежним. Но прошел месяц, год, а он так и остался нелюдимым и замкнутым. Только своими знаниями он по-прежнему удивлял учителей. Нередко он задавал им такие вопросы, на которые они не могли ответить.
Так как Гаджи-Насир обеднел, Нуреддин уже не ездил в школу в собственном фаэтоне, но это нисколько не огорчало его, он не был ни спесив, ни тщеславен. Честный купец гордился тем, что сын его прилежно учится, но вместе с тем его глубоко огорчало всегда подавленное настроение мальчика. Он не знал, как развеять его постоянную задумчивость и грусть.
Наконец, Гаджи-Насир задумал жениться.
«Я должен взять дочь какого-нибудь бедняка. Она заменит Нуреддину мать и лаской рассеет его печаль».
Случай помог ему исполнить это желание. Как-то раз Гаджи-Насир поехал в соседний город, чтобы расплатиться с одним из своих компаньонов по торговле. Верстах в двадцати от города в деревне жил его старый приятель Имамверди, о котором он давно уже не имел никаких вестей.
«Если уж я заехал в такую даль, – подумал купец, – надо навестить друга».
Он пустился в путь, добрался до деревни, спросил одного, другого, где живет Имамверди, и, наконец, нашел его. Старику было лет шестьдесят. Когда-то у него был большой дом, большое хозяйство, но со временем ему пришлось распродать все это, чтобы расплатиться с долгами.
Имамверди пригласил старого друга в убогую комнату и сказал:
– Вот все, что осталось от моего богатства. Потерял и жену и детей, только одна дочь живет со мной.
– Если бы мои дела шли по-прежнему, от души сказал Гаджи-Насир, – я помог бы тебе.
– Знаю, знаю. – Имамверди повернулся к дочери: – Гюльпери, поторопись с обедом! Наш гость устал с дороги.
Гюльпери было двадцать три года. Это была невысокая, полная брюнетка. У нее был такой тяжелый характер, что в деревне никто не хотел жениться на ней. Никто даже не сватался.
Через два дня Гаджи-Насир вернулся домой не один, а с Гюльпери и, обняв Нуреддина, сказал:
– Сын мой, это твоя новая мать. Подойди, поздоровайся, поцелуй ей руку.
Это известие так потрясло мальчика, что он побледнел и задрожал, как в лихорадке. Кроткий, ласковый образ покойной матери встал перед его глазами. Впервые в жизни он не послушался отца и не сделал того, что ему приказывали. Он не подошел к Гюльпери.
– Ах, папа, как скоро ты забыл бедную маму! – воскликнул он и зарыдал.
Слова сына ножом вонзились в сердце Гаджи-Насира, и он тоже заплакал. А Гюльпери рассердилась.
– Разве так встречают молодую жену? Ты меня на поминки привел сюда, что ли?
– Ты права. Тебя должны были встретить веселым пиршеством все мои родственники, но их нет у меня. С этого дня ты будешь хозяйкой в этом доме. Я прошу тебя только об одном – замени моему сыну мать, полюби его. Он умный, хороший мальчик. Но он ведь еще совсем ребенок, вспомнил мать и плачет. Он привыкнет, полюбит тебя и во всем будет слушаться. Пойдем, я покажу тебе твои комнаты и вещи, сказал Гаджи-Насир.
С этого дня начались несчастья в жизни Нуреддина. Очень скоро Гюльпери проявила свой характер во всей красе. С утра до вечера она ничего не делала и только кричала на прислугу. Особенно донимала она своего пасынка, ругала и била его без всякой причины. Нуреддин терпеливо сносил все и не только не жаловался отцу, но, чтоб не огорчать его, старался казаться веселым.
С каждым днем Гюльпери становилась все несносной.
Старый слуга, проживший в доме Гаджи-Насира больше десяти лет, не выдержал вздорного характера новой хозяйки, рассчитался и ушел. Давным-давно уволилась бы и Бахар, но эта сердечная и добрая женщина помнила покойницу Халиму, ее предсмертную просьбу заботиться о сыне, и ради нее и Нуреддина терпеливо переносила все нападки Гюлъпери.
Гаджи-Насир видел все это и горько жалел о том, что женился вторично. Чтобы не слышать криков Гюльпери, он рано утром уходил на базар в свою лавку и возвращался домой поздно вечером. И торговые дела, которые теперь приносили одни убытки, и домашние раздоры подтачивали его здоровье. Он таял, как свеча.
Нуреддин большую часть дня проводил в школе.
– Погоди, не сегодня-завтра умрет старик, и я стану полновластной хозяйкой. Тогда ты и одного дня не останешься в школе! – кричала ему Гюльпери.
Около года продолжалась эта жестокая тирания. Однажды, когда Нуреддин вернулся из школы, Гюльпери начала бить его за то, что он будто бы поздно пришел. Как раз в это время вошел Гаджи-Насир. Он отнял Нуреддина у разъяренной жены и с гневом сказал:
– Неблагодарная! Я избавил тебя от нищеты, женился на тебе для того, чтобы ты заменила мать моему ребенку, а вовсе не для того, чтобы ты стала его палачом. Клянусь святым прахом Халимы, что я и одного дня не потерплю тебя в своем доме. Сейчас же разведусь с тобой.
С этими словами он ушел на базар. А через полчаса кто-то прибежал оттуда со страшной вестью: Гаджи-Насир умер в лавке от разрыва сердца. Немного погодя принесли его похолодевшее тело.
Сильнее, чем смерть отца, Нуреддина поразило бесстыдное притворство, лицемерие Гюльпери. Она рыдала, била себя по голове, царапала ногтями лицо, бросалась на тело мужа. Мальчик понимал, что она давно ждала этой смерти и в душе была рада ей. Он котел сказать об этом всем соседям и знакомым, собравшимся на похороны, но вспомнил завет отца: «семейные секреты никогда не следует открывать посторонним людям» – и промолчал. Забившись в угол, он с ненавистью, смешанной с удивлением, смотрел на Гюльпери, проливавшую обильные слезы. Он даже не плакал. Ему не хотелось быть похожим на нее. И все, кто не знал его страданий, сочли его бессердечным, бесчувственным сыном, а лицемерную Гюльпери – любящей и преданной супругой.
Похороны отца показались Нуреддину тяжелым сном.
Через три дня после смерти Гаджи-Насира Гюльпери разбудила Нуреддина ранним утром, поцеловала его, дала ему денег и сказала:
– Не надо забывать об ученье, сынок. Иди в школу. После уроков можешь погулять с товарищами. Тебе надо немного рассеяться. Нынче придут должники отца, и я весь день буду занята с ними. Вставай скорее!
Мальчик очень обрадовался, быстро оделся, взял сумку с книгами и побежал в школу. Всю дорогу он ломал себе голову:
«Почему вдруг она стала такой доброй? Если бы она была такой с самого начала, отец не умер бы от разрыва сердца. Интересно, что заставило ее так перемениться ко мне? Жалко ей меня, что ли? Или она боится Имамверди? Он хороший старик и очень меня любит. И долго ли она будет так ласково обращаться со мной? Боюсь, уедет Имамверди, и она опять начнет бить меня. А мне и пожаловаться теперь некому... Одной Бахар, но Гюльпери, наверно, прогонит ее.» С такими невеселыми думами дошел он до школы.
Нуреддин был прав. Гюльпери неспроста переменилась к нему. Она знала, что все имущество Гаджи-Насира перейдет по наследству к сыну, а так как он еще не достиг совершеннолетия, будет назначен опекун. Хитрая женщина надеялась стать его опекуншей, и это ей удалось.
Она рассчитывала, что Нуреддин получит в наследство большое богатство. Но после того, как подсчитали и уплатили все долги, осталось совсем немного денег, дом, драгоценностей тысяч на двенадцать да домашние вещи, перешедшие к Нуреддину от покойной матери.
Когда мальчик вернулся из школы и Гюльпери сказала ему, что ее назначили его опекуншей, он понял, почему она с ним так ласкова, и это не утешило его. Бахар это заметила и попыталась подбодрить его:
– Не бойся, пока ты жив, ей и прикоснуться не позволят к твоей копейке. И она уже не будет тебя мучить, потому что иначе ее лишат права быть твоей опекуншей.
Эти слова обрадовали Нуреддина, тем более, что в первые месяцы после смерти отца они оправдались. Гюльпери и в самом деле не мучила его, была даже добра к нему. Но ее лукавое притворство не могло обмануть Бахар. Она, хоть и успокоила Нуреддина, сама очень встревожилась. Она нисколько не верила в то, что Гюльпери действительно переменилась и подобрела. Во всех поступках вздорной женщины она подозревала тайный умысел и внимательно следила, как бы та чего не сделала с Нуреддином.
Гюльпери чувствовала, что за ней постоянно наблюдает зоркий глаз, и хотела как-нибудь избавиться от Бахар. Но зная, что та выросла в доме Гаджи-Насира и занимает среди слуг особое положение, она всячески скрывала свои враждебные намерения.
Большую часть своей жизни Имамверди провел в деревенской глуши. Он не привык к шумной жизнь, в городе, тяготившей его. Как-то он сказал дочери:
– Ну, Гюльпери, дела твои теперь налажены, мне тут уже нечего делать. Да и не хочется дышать пыльным городским воздухом. Поеду-ка я домой. И вы с Нуреддином, когда у него начнутся каникулы, соберитесь и приезжайте ко мне. Проведете лето на свежем воздухе, поправитесь.
– Ну что ж, поезжай, – ответила дочь.
Расставаясь с Нуреддином, Имамверди ласково поцеловал его и сказал:
– Сынок, постарайся получше сдать экзамены. Приедешь ко мне, посмотришь, какая красота у нас в деревне. Я приготовлю удочку, каждый день будешь ловить рыбу в речке, купаться, собирать ежевику, грибы в лесу. Приезжай, сынок!
Разлука с дедушкой Имамверди огорчила Нуреддина, но он утешал себя тем, что до поездки в деревню осталось не так уж много времени. Он никогда не выезжал из родного города, о лесах и реках знал только по книгам и с нетерпением ждал летних каникул.
И Гюальпери мысль о поездке в деревню доставляла радость. Год назад она с завистью смотрела на ситцевые платья подруг, а теперь она приедет разодетая в шелка, с драгоценными украшениями на руках и на шее. Теперь она – завидная невеста. Даже те гордецы, которые раньше и думать о ней не хотели, будут добиваться ее взаимности. А больше всего ее радовала коварная, тайная надежда, что, может быть, там, в деревне, она найдет способ отделаться от Нуреддина и присвоить себе наследство Гаджи-Насира.
Наконец, настал день, которого так нетерпеливо ждали и мальчик и его мачеха. Начались каникулы. Три дня Гюльпери собиралась в дорогу. Сборы эти сильно встревожили Бахар, потому что хозяйка хотела увезти с собой в деревню все домашние вещи.
– Госпожа, да стоит ли на несколько месяцев брать с собой так много вещей? Сколько хлопот с ними! – сказала она.
– Нельзя же оставлять их тут! Я все время буду беспокоиться, а ну как все пропадут без меня?
Бахар надеялась, что Гюльпери возьмет и ее в деревню, но когда все было готово к отъезду, хозяйка заявила:
– Бахар, ты должна остаться. Кроме тебя, я никому не могу доверить дом.
И сколько Бахар ни просила, Гюльпери так и не согласилась взять ее с собой. Ни к чему не привели и просьбы Нуреддина.
– Нет, нет! Кроме Бахар, я никому не могу доверить свой дом, – упрямо твердила Гюльпери. – Не в Мекку же мы едем. Через три месяца вернемся. Ну, до свиданья, Бахар! Хорошенько смотри за домом!
Бахар обняла и крепко поцеловала Нуреддина.
– Счастливого пути! Да сохранит тебя бог от всяких несчастий! Увидимся ли мы опять с тобой?..
Бедная женщина не договорила, слезы душили ее.
Гюльпери и Нуреддин сели в фаэтон и поехали на вокзал. Разлука с доброй Бахар не могла не огорчить мальчика, но когда он сел в поезд, грусть и горечь понемногу рассеялись.
Он смотрел на проносившиеся за окном зеленые равнины и цветущие луга, холмы и горы, темные леса и овраги, сверкавшие реки и пыльные дороги. Все привлекало его внимание, все было ему интересно, ведь он видел это впервые.
За несколько дней до отъезда Гюльпери написала отцу, чтобы он нанял фаэтон и арбу и встретил ее в соседнем городке. Но на другой день, когда поезд подошел к перрону, их почему-то никто не встретил. Это сильно встревожило Гюльпери. Она послала слугу Джафара за носильщиками, которые быстро перенесли все вещи и сложили их в зале второго класса.
Гюльпери взяла с собою Джафара только для того, чтобы он проводил их до этого городка, а потом хотела отослать его назад.
Они прождали на вокзале часа два, но никто так и не приехал за ними. Тревога Гюльпери все усиливалась. Она боялась, как бы чего не случилось в дороге с вещами, с ее драгоценностями. Конечно, их можно было оставить в городе, у знакомых, но она никому не доверяла свои сокровища. Кто знает, что это за люди?
Наконец, потеряв всякую надежду на то, что Имамверди приедет за ней, Гюльпери приказала Джафару нанять два фаэтона. В один уложили вещи, в него же сел и Джафар, в другом поместились Гюльпери с Нуреддином, и процессия пустилась в путь.
До деревни было не так уж далеко, всего двадцать верст, но Гюльпери пугало, что дорога шла то по лесу, то по глухому горному ущелью, где часто грабили проезжих.
«Хоть бы засветло добраться до дому», – с тревогой думала она и торопила извозчиков, обещая богатые чаевые, если они поедут быстрее.
И вот случилось то, чего больше всего боялась Гюльпери. На одном из поворотов извилистой, неровной дороги фаэтон, тяжело нагруженный, накренился. Ось хрустнула, и повозка повалилась на бок.
Как раз в это время солнце зашло за горы и стало быстро темнеть. Гюльпери заволновалась.
– Господи, да за что ж это такие несчастья обрушились на меня?! Что мы теперь будем делать в этих жутких горах? И что случилось с отцом? Почему его нет до сих пор. Уж лучше было бы остаться в городе и дождаться хоть каких-нибудь вестей от него.
– Теперь поздно говорить об этом, – сказал извозчик. – Надо сходить в деревню и позвать народ на помощь.
– Нет, нет, – запротестовала Гюльпери. – Как же вы нас одних оставите с вещами? Я боюсь. А вдруг разбойники. И я никуда не пойду. Придумайте что-нибудь. Неужели нет другого выхода?
– Да что тут придумаешь? Ведь это ж не что-нибудь сломалось, а ось, ее не свяжешь веревкой. И новую бог не сбросит нам с неба.
Гюльпери была в совершенном отчаянии.
Надвигалась ночь. В ущелье собирался туман. Стало холодно. Гюльпери металась из стороны в сторону, умоляя извозчиков:
– Сделайте что-нибудь. Неужели нам придется ночевать здесь?
Но те только разводили руками.
Нуреддин сидел в фаэтоне рядом с Гюльпери и напряженно думал, как бы помочь беде.
– Послушайте, – сказал он вдруг, – в фаэтон со сломанной осью впряжены четыре лошади. Навьючьте на них вещи и поедем. Один из вас пусть останется здесь, а мы из деревни пришлем людей на помощь.
Предложение это все одобрили. Особенно рада была Гюльпери. Тотчас же навьючили лошадей и тронулись а путь.
Самая опасная часть дороги была еще впереди. На протяжении восьми верст она шла густым лесом. Когда доехали до первых деревьев, стало уже совсем темно.
Джафар с навьюченными лошадьми ехал впереди, а за ним покачивался фаэтон, в котором сидели госпожа и Нуреддин. Гюльпери дрожала от страха. Мальчик не был труслив, но и ему стало жутко в темном лесу. Кругом было тихо – ни шороха, ни шелеста листьев, и от этой тишины еще больше напрягались нервы.
Вдруг раздался жуткий вопль. Нуреддин вздрогнул, а Гюльпери вскрикнула и забилась в угол. Извозчик поспешил успокоить ее:
– Не бойтесь, госпожа, это сова кричит.
– А, чтоб ей пусто было! Какой противный голос! – облегченно вздохнула насмерть перепуганная женщина.
До опушки леса оставалось всего версты две, как вдруг какой-то всадник, поставив своего коня поперек дороги, преградил путь Джафару.
– Стой! Слезай на землю!
И он направил на Джафара дуло винтовки.
– Господин Амираслан, не стреляйте! Это я! – крикнул Джафар.
– Джафар, ты?
– Да, господин, это я.
Всадник опустил винтовку и подъехал к Джафару.
– Чья это поклажа?
– Госпожи Гюльпери. Да вон и она сама в фаэтоне. У нас несчастье случилось. В городе ждали, ждали дедушку Имамверди, так и не дождались. Без него и поехали. Потом ось сломалась, вот и пришлось вещи навьючить на лошадей.
– Ну, ты ступай вперед, а я поеду рядом с фаэтоном,– сказал Амираслан и пришпорил коня.
Увидев всадника, скачущего навстречу, Гюльпери испугалась и закричала:
– Ой, попали в западню!
– Не бойтесь, сударыня! Наверное, это кто-нибудь из ваших родственников встречает вас, – сказал извозчик, стараясь успокоить ее.
Амираслан подъехал к фаэтону и громко крикнул:
– А что, кузина, если я вас ограблю, отниму все ваши вещи?
Услышав знакомый голос, Гюльпери обрадовалась:
– Амираслан! Как хорошо, что ты приехал! Где же отец? Он должен был нанять фаэтон и встретить нас. Получил ли он мое письмо? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Он даже не известил меня...
– Я и не знал, что вы должны приехать, – сказал Амираслан. – Я выехал из дому рано утром, дядю, наверное, задержало то, что тут недалеко смыло мост через реку. Джафар мне уже рассказал о ваших приключению. Ты везешь с собой столько вещей, что, наверное, уже не вернешься в город, и хорошо сделаешь. Человек должен быть хозяином своего слова.
Чтобы переменить разговор, Гюльпери сказала:
– Разве ты не видишь Нуреддина?
Амираслан только теперь заметил мальчика. Он понял намек Гюльпери.
– Добро пожаловать, Нуреддин! Что, испугался меня?
– А чего пугаться? Человек человека не должен бояться.
– Да ведь почти все школьники трусы.
– Нет, школьники не трусы, есть даже очень смелые. Они знают все тайны природы и ничего не боятся.
– Ладно, ладно, не обижайся. Но если ты такой храбрый, садись на мою лошадь, а я немного отдохну в фаэтоне, – сказал Амираслан, подмигнув Гюльпери.
Она поняла его коварный замысел и лицемерно запротестовала:
– Нет, нет! Лошадь может сбросить Нуреддина.
– Она смирная и никогда еще никого не сбрасывала. Он тихонечко поедет рядом с коляской, конечно, если он не трус.
– Я не трус, – гордо сказал Нуреддин.
– А раз так, садись!
Амираслан слез с лошади и посадил в седло Нуреддина.
Гюльпери больше не протестовала.
Нуреддин пришпорил лошадь, та рванулась вперед, но мальчик крепко держался в седле.
– Не сглазить бы, умный мальчишка! – проговорил Амираслан и сел в фаэтон. Посматривая на спину извозчика, он таинственно зашептался о чем-то с Гюльпери?
Амираслан был единственным сыном Танрыкулу, младшего брата Имамверди. Родители всегда баловали его, маленький Амираслан ни в чем не знал отказа. Все его желания мгновенно исполнялись. Стоило ему увидеть какую-нибудь новую игрушку в руках своих сверстников, как он сейчас же требовал, чтоб ему купили такую же, и вопил до тех пор, пока отец или мать не удовлетворяли его каприз. В результате такого воспитания он стал вздорным, избалованным мальчишкой.
Когда Амираслану исполнилось девять лет, отец купил ему сумку и молитвенник, надел на него новые штанишки и курточку, взял подарок для моллы и повел учиться. Через три дня сын разорвал молитвенник и сбежал от моллы. Сколько отец ни упрашивал его, он упрямо твердил свое:
– Нет, не пойду больше к молле! Лучше буду в школу ходить.
Но Танрыкулу не хотел пускать сына в школу, где детей обучали на русском языке. Неприязнь к этой школе внушил ему сельский молла Иман, часто говоривший:
– Танрыкулу, ни в коем случае не отдавай сына в школу. В ней дети мусульман становятся настоящими русскими. Их заставляют отпускать волосы и носить картузы.
И учат они там не стихи Саади и Хафиза, а басни про лисиц и шакалов.
Танрыкулу боялся моллу, считался с его мнением и не знал, что делать. Он не мог не послушаться моллы, и вместе с тем ему очень хотелось, чтобы сын его был образованным. Наконец, он пошел за советом к Али-беку, ученому и мудрому старцу. Танрыкулу очень уважал его и часто советовался с ним. Там он застал какого-то незнакомца и постеснялся сказать, зачем пришел. Но когда Али-бек представил своего гостя: «Это мой близкий друг Мирза-Гасан, познакомьтесь», Танрыкулу выложил все, что было у него на душе.
– Не слушай ты никого. Если хочешь, чтобы сын твой стал человеком. – посоветовал ему Али-бек, – отдай его в школу, а молла Иман чепуху тебе наговорил. Школа не делает детей русскими. Все это вздор. Учитель тоже может подтвердить.
Мнрза-Гасан улыбнулся:
– Если ислам можно уничтожить только тем, что дети не бреют голову и носят картузы, то молла Иман прав, конечно. Интересно все же, в какой книге он мог вычитать эту премудрость? Я подозреваю, что он сам все это выдумал. Пришли ко мне скорей своего сына и, уверяю тебя, не пожалеешь.
Но Амираслан и в школу ходил недолго. Избалованный девятилетний шалун извел всех учителей, они не в силах были справиться с ним. Не проходило дня, чтобы он не поссорился или не подрался с кем-нибудь из учеников. Однажды во время драки он ранил ножом одного своего товарища и был исключен из школы.
В течение двух лет Танрыкулу отдавал сына то в одну, то в другую школу, но тот нигде и ничему не хотел учиться.
Амираслан был на два года старше своей двоюродной сестры Гюльпери. Когда они еще были младенцами, отцы обручили их, но потом Имамверди был очень недоволен, что Амираслан не хочет учиться, и упрекал брата:
– Ну что это за воспитание? Ребенок не должен делать то, что ему запрещают. Он обязан уважать старших.
Когда Амираслану исполнилось шестнадцать лет, родители его умерли один за другим. В доме осталась одна бабушка Пуста-ханум. Юноша получил богатое наследство, но в дна года промотал в кутежах и проиграл в карты все деньги.
Имамверди всячески старался образумить племянника, но не мог. Наконец, он порвал с ним и запретил ему бывать у себя в доме.
Пока у Амираслана водились деньги, он не вспоминал Гюльпери, но, растратив все свое состояние, решил жениться на ней. Однако Имамверди отверг его предложение и прямо заявил:
– Пока я жив, этому не бывать.
Гюльпери довольно благосклонно относилась к своему двоюродному брату, даже хотела бежать с ним тайком от отца, но это не устраивало Амираслана, ведь он мечтал не о счастье с Гюльпери, а о ее приданом, о том, как бы завладеть состоянием дяди. А этого он мог добиться лишь в том случае, если бы Имамверди дал согласие на его брак с Гюльпери.
Наконец, Амираслан, убедившись в безрезультатности своих попыток, оставил Гюльпери в покое и женился на богатой вдове. Скоро от ее состояния ничего не осталось, и он развелся с женой. Он уже привык к разгульной жизни. Ему нужны были деньги, и он начал воровать и грабить на большой дороге. Несколько раз его ловили, сажали в тюрьму, но, вернувшись, он снова принимался за старое.
Таков был Амираслан, сидевший теперь в фаэтоне и таинственно шептавшийся о чем-то с Гюльпери.
Оба они решили, что он снова будет просить ее руки у дяди. Если Имамверди и теперь не согласится, то Гюльпери и без его согласия уйдет к Амираслану и станет его женой.
Подъезжая к Джафару, Нуредднн натянул повод, но сытая, выхоленная лошадь загорячилась, не послушалась ребенка и, испугавшись чего-то, понеслась вскачь. Мальчик чувствовал, что ему не справиться с ней. Он выпустил поводья и, чтобы не упасть, двумя руками крепко вцепился в седло. Видя беспомощность Нуреддина, Джафар хотел остановить лошадь, но не успел. Когда-то он служил у Амираслана н хорошо знал нрав его лошади. Звали ее Джейран-басан. Она была смирная, кроткая, но стоило ей разгорячиться и она мчалась так, что никакой, даже самый резвый конь не мог догнать ее. На одном из поворотов она чуть не наскочила на чей-то фаэтон, круто свернула в сторону, сбросила с себя мальчика и поскакала прямо в лес. Нуреддин ударился головой о землю и потерял сознание. Увидев это, извозчик остановил лошадей. Из фаэтона вышел дедушка Имамверди и поспешно пошел к тому месту, где упал ребенок. Увидев, что он лежит неподвижно и почти не дышит, Имамверди нагнулся и с удивлением воскликнул:
– О, господи! Да ведь это Нуреддин. Как он очутился тут? Почему он ехал на этой лошади? Он стал осматривать мальчика, не разбил ли он голову, не сломал ли руку. Нуреддин очнулся и со стоном сказал:
– Не надо, не трогайте, больно...
Имамверди осторожно поднял его и понес к фаэтону. В это время подъехал Джафар с навьюченными лошадьми, а за ним и фаэтон Гюльпери. Как только Имамверди увидел, что дочь его сидит рядом с Амирасланом, он гневно закричал:
– Где же были ваши головы? Разве можно такого неопытного мальчика посадить на скакуна и пустить ночью по лесной дороге?
Амираслан взял всю вину на себя и просил дядю не сердиться. Потом он вылез из фаэтона и пошел в лес за своей лошадью. А Гюльпери всячески старалась успокоить разгневанного отца.
– Не сердись, папа! Уж, видно, судьба такая. Несчастье за несчастьем. Ты не встретил нас в городе, фаэтон сломался...
– А что я мог поделать? С самого полудня ждал на той стороне реки, пока не исправят мост. Снесло его утром, – сказал Имамверди.
– Отец, а разве это тоже не судьба? Но, слава богу, что все хорошо обошлось. Костоправ Кара-Гусейн вправит ногу Нуреддину, и все пройдет.
Имамверди уложил мальчика на подушки, и все двинулись в путь. Скоро они выехали из леса и при свете луны, наконец, добрались до деревни. Все сельчане давно уже спали. Обычно здесь ложились на закате и просыпались с первыми лучами солнца.
Дедушка Имамверди расхваливал Нуреддину свою родную деревню. Гюллиджа раскинулась на склоне горы. На восточной окраине ее зеленели фруктовые сады и густой лес, с юга вплотную к домам подходили тучные нивы, на севере простирались великолепные луга. С гор сбегали прозрачные студеные ручьи. Прекрасный чистый воздух, холодная вода, зеленые сады, высокие горы – все радовало здесь человека. Гюллиджа славилась во всей округе вкусными фруктами. Позади каждого дома раскинулся сад, а перед окнами пестрели палисадники с яркими цветами. Издали деревня, уходившая вверх в горы, казалась сплошным цветником. Поэтому ее и назвали Гюллиджа...[1]1
По-азербайджански «цветник».
[Закрыть]